Kitabı oxu: «Надвигается буря»

Şrift:

Эту книгу я посвящаю МОЕЙ МАТЕРИ с любовью и благодарными воспоминаниями о первых поездках вместе с нею в Париж, Версаль и Фонтенбло

THE RISING STORM

Глава 1
Таинственная встреча

В лесу Фонтенбло настала самая прелестная пора. Необычайно суровая зима миновала, и теперь, в конце апреля, на север Франции вновь пришла весна. Молодая трава покрывала лужайки изумрудным ковром, а громадные деревья окутывал нежнейший зеленый пушок. День был воскресный, погода прекрасная, воздух благоуханный, а небо – бледно-голубое.

Во владениях короля не дозволялось охотиться никому, кроме королевских гончих, и единственными строениями здесь были сторожки лесников, далеко отстоявшие друг от друга. На небольшом расстоянии от города и серо-голубых кровель огромного замка с его многочисленными двориками, садами, аллеями и озером можно было проехать много миль, не встретив ни единого человеческого существа. Лишь изредка шорох какого-нибудь зверя в кустах да тихий, таинственный шелест ветвей над головой нарушали тишину.

По одной из просек в глубоком одиночестве ехал шагом молодой человек верхом на лошади. Он был одет с известной элегантностью в соответствии с модой 1789 года. Его треуголка была отделана золотой тесьмой, так же как серый – цвета голубиного крыла – долгополый камзол и вышитый жилет. Панталоны и перчатки были сшиты из тончайшей оленьей кожи, высокие сапоги для верховой езды начищены до зеркального блеска. Темные волосы не напудрены, но причесаны весьма искусно, с локонами над ушами и с аккуратной косицей, перевязанной на затылке ленточкой. У него было худощавое загорелое лицо с прямым носом, подвижным ртом и волевым подбородком. Ему был двадцать один год, хотя выглядел он немного старше.

На первый взгляд его можно было отнести к числу молодых щеголей, которым приходилось сражаться только в фехтовальной школе, но такому впечатлению противоречила его шпага – старомодное оружие с простым стальным эфесом, никак не соответствующим его наружности праздного повесы.

Если бы кто-нибудь, встретив его во время этой одинокой прогулки, заговорил с ним, то по его ответу никак нельзя было бы заподозрить, что он не является тем, чем кажется, – молодым французским аристократом. Четыре года, проведенные во Франции в ранней юности¹¹, и прирожденные способности к языкам дали ему свободу общения на двух языках, но в действительности он был сыном английского адмирала и звали его Роджер Брук.

Впрочем, в настоящий момент он не пользовался своим собственным именем. Вернувшись во Францию после почти двухлетнего отсутствия, он снова взял свой прежний псевдоним – господин шевалье де Брюк. Поступая таким образом, он не только избавлял себя от неприятности постоянно быть обманутым трактирщиками и тому подобными личностями, принимавшими его за богатого английского милорда. Просто для теперешних его целей было удобнее, чтобы его считали французом.

Уже четыре дня он жил в гостинице «Голубой циферблат» в маленьком городке Фонтенбло и большую часть времени провел в раздумьях о том, как бы получить доступ во внутренние апартаменты замка.

В попытке найти решение этой каверзной задачи он взял напрокат лошадь и отправился апрельским полднем в неспешное путешествие по лесу; ему представлялось, что два или три часа полного одиночества и сосредоточения могут привести к озарению, которое было ему так необходимо.

Как все королевские дворцы тех времен, замок был открыт для всех желающих прогуляться по парку или побродить по обширным залам и галереям, даже если король и королева пребывали в это время здесь же, и как раз сейчас Людовик XVI и Мария Антуанетта находились в замке.

Большую часть дня они проводили на публике, и ничто не мешало любопытным глазеть на них, когда они переходили из одной части дворца в другую, или даже смотреть, как они едят во время парадных обедов. Но совсем другое дело – быть принятым в узком королевском кругу и добиться привилегии присутствовать на утренних приемах и свободно общаться с придворными.

Ради этой цели Роджер Брук и приехал в Фонтенбло; в сущности, то была одна из главных причин его возвращения во Францию, и, если ему не удастся найти способ сблизиться с королевским семейством или, по крайней мере, с кем-нибудь из их особо доверенных лиц, его миссия обречена на провал.

Два года назад ему удалось, отчасти случайно, но в большой степени благодаря собственному мужеству и находчивости оказать своей стране совершенно особую услугу, предоставив возможность к успешному завершению весьма деликатных дипломатических переговоров¹. Тогда-то двадцатидевятилетний премьер-министр Великобритании, блестящий Билли Питт оценил, какие возможности скрыты в молодом человеке, наделенном такими качествами, как хорошее происхождение, образование и манеры вкупе с некоторой невинностью в выражении лица, скрывающей немалую проницательность и целеустремленность.

Правительство в те дни получало информацию о событиях, происходящих при иностранных дворах, исключительно от своих дипломатических представителей за рубежом и от используемых ими шпионов. Но первые, будучи вхожи в высшее общество тех столиц, где они работали, естественно, имели очень мало возможностей узнавать какие-либо подробности тайной политики именно потому, что представляли интересы Британии; а последние, весьма успешно добывавшие информацию чисто военного характера, не обладали достаточным положением в обществе, чтобы проникать в кабинеты королей и в будуары их любовниц.

Роджер Брук, напротив, мог выдавать себя за француза и в то же время быть принятым на равных среди аристократов любой страны. Посему мистер Питт решил использовать его в качестве своего личного тайного агента и за год до описываемых событий направил его ко дворам Дании, Швеции и России. Теперь же, после краткого, но бурного пребывания в Англии, когда он едва избежал опасности быть повешенным за убийство, премьер-министр поручил ему очередную работу во Франции.

Эта новая миссия была крайне деликатного и расплывчатого свойства. На первый взгляд она не была связана с опасностями и не требовала героических подвигов, а только большого такта и способности составить здравое и беспристрастное мнение о реальном значении высказываний огромного количества самых разных людей, многие из которых находились под влиянием сильнейших предубеждений. Суть задания состояла в том, чтобы оценить возможный исход политического брожения, взволновавшего в настоящий момент всю французскую нацию.

Несомненно, здесь предстояли большие перемены. Многовековая феодальная система, вершиной которой стала монархия, в свое время действовала не так уж плохо; но кардинал Ришелье разрушил власть крупной аристократии, а в следующем поколении Людовик XIV практически превратил высшее дворянство в увешанных драгоценностями лакеев, принудив их покинуть свои поместья, чтобы придать больше блеска двору в Версале. Таким образом, монархия стала абсолютной, и ничто уже не ограничивало власть королей над своим народом.

Так называемые парламенты в Париже, Бордо и других крупных городах представляли собой всего лишь судебные собрания без права издавать или изменять законы – в их задачи входила только регистрация королевских эдиктов и проведение особо важных судебных процессов. Монарх осуществлял правление через многочисленных губернаторов и интендантов, которые также не обладали законодательной властью, являясь высокопоставленными гражданскими служащими, которым было поручено следить за исполнением королевских указов во вверенных им провинциях и собирать налоги. Таким образом, беды простых людей не находили никакого законного выхода и полностью зависели от хорошего или дурного влияния на короля горстки мужчин и женщин, близких к престолу, но бесконечно далеких от народа.

Так постепенно создалось положение, при котором вводились новые налоги, налагались ограничения на торговлю, заключались договоры, набирались армии и объявлялись войны, все это без малейшего участия дворянства, духовенства и простого народа в решении жизненно важных для них вопросов.

Роджер Брук располагал исключительными возможностями составить представление об историческом фоне нынешней ситуации благодаря разнообразию впечатлений, полученных за четыре года пребывания во Франции в самой ранней юности. Более года он занимал привилегированное положение в доме знатного дворянина в Париже и еще дольше прожил в семействе буржуа среднего класса в провинциальном городке. В течение нескольких месяцев он наслаждался комфортом роскошного замка в самом сердце Франции и много недель провел бродяжничая на северо-западе страны, переходя от одной деревни к другой в качестве помощника нищего шарлатана-лекаря. Поэтому он знал, что недовольство нынешним положением вещей не ограничивается каким-либо одним классом.

Он видел жалкие глинобитные, без единого окошка лачуги крестьян и знал, какое множество поборов делает их жизнь столь тяжелой. Они обязаны были отработать определенное количество времени на строительстве королевских дорог, часто в самое неудобное для них время года; из-за правительственного контроля за торговлей зерном они вынуждены были продавать пшеницу по твердым ценам и не могли получить хорошей прибыли; их донимали дорожные пошлины, которые приходилось платить на каждой заставе, стоило отъехать на милю от дома, и огромное множество мелких, но обременительных налогов, обеспечивавших основной доход местного дворянства и духовенства.

Знал он и то, что многие крестьяне вовсе не были так бедны, как казалось. Даже в лучших из крестьянских домов редко можно было увидеть застекленные окна, но причина была не в том, что их владельцы не в состоянии были заплатить за стекла, а в том, что налоги назначались произвольно, в зависимости от видимой платежеспособности хозяев, и эта порочная система вынуждала их скрывать каждое заработанное сверх прожиточного минимума су, вместо того чтобы потратить эти деньги на улучшение собственной жизни.

Хотя положение крестьянства было весьма печально, большинство дворян также считали, что имеют все основания жаловаться. По традиции единственной доступной для них профессией была служба в армии, которая так плохо оплачивалась, что в течение последних двух столетий многие дворяне постепенно совсем обеднели: им приходилось продавать свои земли ради приобретения экипировки, чтобы сражаться в войнах, которые вела Франция. Зажиточные крестьяне к этому времени уже владели больше чем третью всех плодородных земель во Франции, а сотни благородных семейств теперь не имели никакого имущества, кроме полуразрушенного замка да нескольких акров пастбища.

Но оба эти класса не питали ни малейшего сочувствия друг к другу. Дворяне, многие из которых влачили жалкое существование на какие-нибудь двадцать пять луидоров в год, отлично знали, что арендаторы обманывают их при всякой возможности. Крестьяне же завидовали тому, что дворянство было свободно от всех видов налогообложения, и не могли простить аристократам ни одного су, потраченного на уплату многочисленных мелких податей, составлявших единственный источник дохода для их землевладельцев. Вместе взятые, ни оборванные, неуклюжие труженики, обрабатывающие землю, ни гордые, заносчивые сельские дворяне не выказывали выраженной вражды к королевскому двору, но и те и другие были недовольны существующим положением вещей и готовы были приветствовать любые перемены, которые могли привести к улучшению их участи.

Настоящие проблемы назревали в городах. Рост промышленности привел к повсеместному появлению городских трущоб, население которых не признавало над собой никакого хозяина. Они жили в ужасающей бедности и в тяжелые времена умирали тысячами, и поэтому представляли собой легковоспламеняющийся материал в руках умелого агитатора.

В городах же произошло больше всего изменений после разрушения феодальной системы. Вместе с этой системой ушло в прошлое средневековое владычество церкви, что привело к возникновению большей свободы мысли и распространению светского образования. В городах вырос весьма многочисленный средний класс, включающий тысячи почтенных ремесленников, представителей различных профессий и богатых купцов. Они-то были особенно недовольны привилегированным положением праздных и надменных аристократов. Более того, уже в течение полувека многие из них занимались чтением противоречивых произведений различных политических философов, в результате чего почти все они стали требовать, чтобы им предоставили возможность в какой-то мере участвовать в управлении страной.

И наконец, печальное состояние французских финансов в последние годы в сочетании с чередой неурожаев привело к бедственному положению бедняков как в городах, так и в сельской местности, и всю страну охватило стремление к полному пересмотру государственной механики.

Еще когда Роджер бежал из Франции по причине дуэли, за двадцать месяцев до этого, всеобщие требования реформ достигли такого размаха, что вызвали в правительстве серьезную озабоченность.

В ту весну 1787 года финансовое положение стало столь отчаянным, что король решил прибегнуть к средству, которое его предшественникам не приходилось применять уже более ста пятидесяти лет, – созвать в Версале Собрание нотаблей, чтобы обсудить пути и средства восстановления кредитоспособности нации. Но королевские министры вместо того, чтобы прислушаться к советам собрания, попытались использовать их для поддержки дальнейших разрозненных и неэффективных мер. Дворянство и высшее духовенство, в основном составлявшие Собрание нотаблей, открыто выразили свое возмущение, а парижский парламент отказался зарегистрировать новые эдикты. После этого король временно отправил парламент в изгнание в Труа и распустил собрание; таким образом, из этой затеи не только не вышло ничего хорошего, но беды нации получили в результате самую широкую огласку, что вызвало еще большее недовольство некомпетентным правительством.

Еще в течение года удавалось тем или иным способом поддерживать старый режим, но к началу лета 1788 года король, видя, что казна совершенно опустела, был вынужден отправить в отставку своего первого министра, беспомощного и неумелого Ломени де Бриенна, архиепископа Тулузского, и призвать на эту должность швейцарского банкира господина Неккера, который пользовался доверием народа благодаря своим либеральным взглядам. Затем было решено уступить настойчивым требованиям о созыве Генеральных штатов, которые из всех других собраний во Франции наиболее полно представляли нацию.

Поскольку Генеральные штаты не собирались с 1614 года, после принятия решения прошло много месяцев, пока второе Собрание нотаблей обсуждало процедурные вопросы и пока шли приготовления к выборам в Генеральные штаты представителей дворянства, духовенства и третьего сословия, но в конце концов все эти вопросы были решены и депутаты должны были собраться в Версале в предстоящем месяце.

На это собрание возлагали самые разнообразные надежды. Король надеялся, что оно отыщет способ, как справиться ему с финансовыми затруднениями, не роняя авторитета, народ – что для них снизят налоги, господин Неккер – что в результате повысится его престиж, а буржуазия вместе с большей частью дворянства и духовенства – что из всего этого возникнет та или иная форма конституционного правления.

Но пока собрание не состоялось, одна догадка стоила другой. Генеральные штаты могли превратиться в постоянно действующий институт власти по образцу английского парламента или же оказаться распущенными после нескольких безрезультатных заседаний, как это произошло с Собранием нотаблей. Роджер Брук и был отправлен во Францию, чтобы определить, какой исход наиболее вероятен, и составить обоснованное мнение о дальнейшем развитии событий в обоих случаях.

Если Генеральные штаты будут внезапно распущены, приведет ли это к открытому восстанию или даже к гражданской войне? В этом случае какова вероятность того, что Людовику XVI удастся подавить бунт своих подданных? Возможно ли, что он даст своему народу конституцию? Если это случится и Генеральные штаты станут постоянным органом, наделенным законодательной властью, кто будет руководить ими – Неккер или кто-либо еще? И будет ли это лицо настроено дружественно или враждебно по отношению к Англии? Мистер Питт весьма желал бы узнать все это и многое другое, чтобы можно было изменять свою политику в зависимости от развития событий.

Роджер только что провел две недели в Париже. Он возобновил несколько старых знакомств и завел множество новых; беседовал с огромным количеством людей в кафе, различных лавках и в местах публичных увеселений. Прожив так долго во Франции, он уже знал, что мнение среднего англичанина о французах как нации кровожадных головорезов, управляемых кучкой изысканных, но бесчестных и упадочных аристократов, весьма далеко от истины и что в действительности отдельные люди обеих наций руководствуются в частной жизни очень схожими мыслями и чувствами. Но, вернувшись в столицу Франции, он скоро заметил две вещи.

Во-первых, хотя в возрасте девятнадцати лет он мнил себя удивительно осведомленным, на самом деле он был практически несведущ по самым разным вопросам. Во-вторых, за время его отсутствия в умонастроениях французского народа произошла поразительная перемена.

Прежде все они, кроме, может быть, одного на тысячу, были целиком и полностью заняты своими делами и развлечениями, считая политику чем-то посторонним, что касалось только короля и его министров; как бы их ни огорчало нынешнее состояние страны, бесполезно и думать об этом, поскольку они все равно не в силах повлиять на ход событий. Но теперь, с удивительным нововведением, дающим им возможность избирать своих представителей, которые смогут выразить их взгляды, политика, подобно какому-то вирусу, проникла в кровь всего населения. Они, как дети, увлеклись новой игрушкой и повсюду, где бы он ни оказался, люди с жаром обсуждали предстоящий созыв Генеральных штатов, выдающиеся качества господина Неккера или беззакония «австриячки», как теперь называли королеву. Поэтому оказалось совсем несложно произвести обзор мнений и взглядов, и из своих наблюдений он сделал три вполне определенных вывода: что жители Парижа в большинстве своем не были настроены против короля или против монархии как таковой; но они были решительно против королевы и абсолютизма; что, если король распустит Генеральные штаты без существенных достижений, это приведет к серьезным неприятностям. И что его высочество герцог Орлеанский опасно приближается к измене в некоторых своих действиях, направленных на завоевание популярности лично для себя за счет двора и своего кузена короля.

Из разговоров с встречавшимися ему провинциалами он понял, что выборы вызвали брожение умов по всей стране и что во многих крупных городах, особенно в Марселе и Лионе, так же, как и в Париже, растет стремление вынудить короля пойти на какие-то определенные уступки; но предпринимать поездку по провинциальным городам для проверки этих, возможно не вполне объективных, суждений было некогда; к тому же он был убежден, что их мнение не могло существенно повлиять на происходящее на первых заседаниях Генеральных штатов. С другой стороны, у осуждаемого всеми двора еще могли оставаться в рукаве сильные карты на крайний случай, и Роджер решил, что следующим его шагом должно стать выяснение реальных сил и умонастроений при дворе.

Ему не нужно было объяснять, что одно дело – бродить по Парижу, выслушивая треп всякого праздношатающегося, которому захотелось поразглагольствовать о своих взглядах, и совсем другое – ознакомиться со взглядами короля и его советников. Поэтому, прибыв пять ночей тому назад в Фонтенбло, он на редкость ясно сознавал, что только здесь по-настоящему начинается его миссия, и плохо представлял себе, как приняться за дело.

Если ему не улыбнется Фортуна или не поможет собственная изобретательность, которая, казалось, совершенно покинула его в последнее время, единственный способ проникнуть в окружение короля – быть, как полагается, формально представленным ко двору. Во время своего предыдущего пребывания во Франции он посещал Версаль только под видом доверенного секретаря, привозившего бумаги своему хозяину – маркизу де Рошамбо, когда этому дворянину случалось ночевать в своих апартаментах во дворце.

Для путешествующего англичанина из хорошей семьи не составляло особого труда сделать так, чтобы его представил британский посол, но Роджер, очевидно, не мог так поступить, сохранив при этом свое инкогнито. Он чувствовал, что, потеряв его, упустит наилучшую возможность выяснить реальное положение дел в самом начале игры; хотя при дворе выступать под ложным именем было рискованно, так как семейству Рошамбо известно, что он – англичанин.

Но перед отъездом из Парижа он навел справки и узнал, что старый маркиз уже больше года назад удалился в Бретань, в свои владения, сын его, граф Люсьен, находится со своим полком в Артуа, а прекрасная Атенаис, в которую он был так отчаянно влюблен, также проживает в Бретани вместе со своим мужем, виконтом де ла Тур д’Овернь. Разумеется, кто-то из друзей маркиза почти наверняка мог узнать Роджера, но он сомневался, что кому-нибудь из них известно его происхождение, и был вполне уверен, что сумеет отделаться от неудобных вопросов по поводу своего прошлого, рассказав какую-нибудь убедительную историю.

Итак, взвесив все «за» и «против», он решился сохранить псевдоним шевалье де Брюк, позволяя всем считать себя французом, но не говоря ничего определенного по этому поводу на случай возможных неприятностей. Он отнюдь не чувствовал себя счастливым из-за подобного компромисса, но на данный момент это решение представлялось ему наилучшим из возможных, и он считал, что еще успеет разработать более определенную политику по мере развития событий, когда исхитрится найти способ проникнуть за золоченые двери, если ему вообще удастся это сделать.

Допустим, он явится на прием, не зная никого, с кем можно было бы перекинуться хоть словом, его немедленно разоблачат и выгонят вон, если не арестуют. Потому он более всего надеялся в своей первоклассной гостинице познакомиться с кем-нибудь из высокопоставленных царедворцев, с тем чтобы рано или поздно тот пригласил его на утренний прием или на какое-нибудь увеселение, полагая, что он уже был представлен ко двору; а оказавшись во дворце, сто шансов к одному, что король не вспомнит, был ли он среди тысяч молодых дворян, представлявшихся ему еще подростками.

Беда в том, что в гостинице не нашлось подходящей подсадной утки и подобные особы не появлялись там со времени его приезда; возможно, ему пришлось бы околачиваться там неделями, пока представится удобный случай. Частые прогулки в окрестностях замка и многочасовые блуждания по его длинным сводчатым коридорам также не помогли завязать случайное знакомство.

Составляя свой несколько туманный план по дороге из Парижа, он не принял в расчет одно обстоятельство, а именно: выборы депутатов в Генеральные штаты. Не только простой народ избирал своих кандидатов, представляющих третье сословие. Первое и второе сословия – духовенство и дворянство – входили в собрание не по своему сану или наследственному титулу; им тоже предстояло избрать своих представителей. Вследствие этого впервые за несколько поколений чуть ли не все дворянство Франции разъехалось по провинциям, где либо затевали интриги, стремясь пройти в депутаты, либо поддерживали тех или иных кандидатов от своих округов; так что двор и Фонтенбло практически опустели.

Верховая прогулка Роджера продолжалась уже более часа, и он, как ни ломал голову, все же не мог найти выхода из тупика. Вдруг в конце одной из длинных просек Роджер увидел всадника, приближающегося к нему легким галопом. Через некоторое время он разглядел долговязого джентльмена, узкоплечего, с длинным костлявым лицом, которому, судя по виду, могло быть лет тридцать с небольшим. Он восседал на мощной гнедой кобыле, наряд его, хотя и богатый, отличался несколько безвкусной пышностью.

Поравнявшись, всадники обменялись небрежным кивком, как принято в сельской местности между случайно повстречавшимися незнакомцами, причем взгляды их на мгновение встретились, хотя ни один из них не проявил ни малейших признаков узнавания. Роджер все еще был погружен в размышления, и, только когда долговязый субъект успел удалиться на сотню ярдов, ему начало смутно казаться, что он уже видел где-то эти впалые щеки.

Он видел его лишь несколько мгновений на расстоянии десятка футов, но с легкостью припомнил быстрый, умный взгляд незнакомца, полные, чувственные губы, чуть скошенный подбородок и небольшой шрам на левой щеке, доходящий до уголка глаза, так что нижнее веко было немного оттянуто, придавая его лицу слегка ироничное выражение.

Добрых пять минут Роджер, окончательно отвлекшись от своей задачи, пытался связать все это с каким-нибудь воспоминанием из прошлого. Мысли его, естественно, обратились к тем временам, когда он жил в Париже, в особняке Рошамбо – доме маркиза, и многие дворяне кивали или улыбались ему при встрече, когда приходили навестить хозяина; но почему-то ему казалось, что длиннолицый незнакомец – не дворянин, несмотря на дорогой наряд и превосходную лошадь. Через некоторое время он попытался выбросить все это из головы, как не имеющее значения, но худое лицо стояло перед глазами, так что он начал перебирать в уме общественные места для танцев и трактиры, которые ему приходилось посещать в Париже.

Вдруг что-то словно щелкнуло у него в мозгу. В то же мгновение Роджер натянул поводья, развернул изумленного скакуна и помчался по просеке бешеным галопом. Имя этого молодчика было Этьен де Рубек, и он называл себя шевалье, хотя Роджер сильно сомневался в его праве на этот титул. Он встретился с де Рубеком в гостинице в Гавре в первую свою ночь во Франции; но с тех пор прошло уже почти шесть лет, а в те времена шевалье был тощим, обшарпанным субъектом в потертой красной бархатной куртке.

Побуждая лошадь скакать быстрее по мягкому, пружинистому дерну, Роджер проклинал себя за то, что так долго не мог вспомнить своего старого знакомого. Он мог предъявить де Рубеку некий счет, и яростная решимость призвать того к ответу, по-видимому, ничуть не ослабела за пять лет и девять месяцев, истекшие со дня их последней встречи. Он опасался лишь, что, поскольку они двигались в противоположных направлениях и де Рубек скакал галопом, он мог за эти семь или восемь минут успеть свернуть в боковую просеку и отмахать по ней столько, что его уже не удастся догнать.

Рывком одолев небольшой подъем, Роджер стал оглядывать тянущийся почти на милю склон, но де Рубека нигде не было видно. У него было более чем достаточно времени, чтобы проехать это расстояние и скрыться за поворотом. И Роджер ринулся дальше во весь опор. Добравшись до поворота, он обнаружил, что дорога выходила на открытую лужайку, где сходились четыре просеки. Он поспешно осмотрел их все – безуспешно. Но по одной из дорог приближалась карета.

Пока Роджер лихорадочно соображал, по какой из просек мог отправиться де Рубек, экипаж выехал на лужайку. Это была закрытая карета, запряженная четверкой красивых серых лошадей, двигавшихся неторопливой рысцой. Очевидно, экипаж принадлежал какому-то богатому лицу, но на дверцах не было видно герба, а кучер, равно как и лакей на запятках, был одет в простую темную ливрею.

Когда карета проезжала мимо, Роджер мельком увидел через открытое окно двух женщин. У обеих волосы были зачесаны наверх по тогдашней моде, прическу каждой украшала нелепая крошечная соломенная шляпка с цветами, кокетливо сдвинутая на лоб; обе были в масках.

В те времена в Париже, да и в любом другом городе не было ничего необычного в том, чтобы дама, выезжающая без сопровождения кавалера в дневное ли, в ночное ли время, надевала шелковую маску. Первоначально это делалось, чтобы защитить молодых и привлекательных благородных дам от нежелательных приставаний встречных любезников, но это новшество пришлось весьма кстати дамам, желавших проехать неузнанными на тайное свидание с возлюбленным, так что оно расцвело пышным цветом в век всеобщей моды на незаконные любовные связи. Но Роджеру показалось очень странным: две дамы ездили в масках средь бела дня по практически безлюдному лесу Фонтенбло.

Глядя им вслед с внезапно пробудившимся любопытством, он вдруг заметил несколько свежих отпечатков копыт, ясно различимых на влажном участке земли сбоку от дороги, по которой поехала карета. Эти следы могла оставить только гнедая де Рубека, если только по этой дороге не проехал в самое недавнее время другой одинокий всадник. Воспрянув духом при новой возможности настигнуть объект своей погони, Роджер пришпорил лошадь и галопом помчался вслед за таинственными дамами.

Ярдах в трехстах от поляны дорога делала крутой поворот. Карета уже начала сворачивать, когда Роджер приблизился к ней вплотную. Завернув лошадь влево, он приготовился обогнать экипаж, как в этот момент увидел впереди, на расстоянии около четверти мили, другую поляну. Огромный дуб возвышался там во всем своем одиноком великолепии, а прямо под ним спокойно восседал на своей лошади де Рубек.

При виде шевалье Роджер в ту же секунду придержал лошадь и оказался позади кареты. То, что де Рубек остановился под дубом-великаном, наводило на мысль, что у него здесь назначено свидание с таинственными дамами в масках. Роджер с самого начала понимал, что скакун де Рубека гораздо быстрее его собственной наемной клячи, и боялся, как бы, заметив погоню, шевалье не воспользовался превосходством своей гнедой в скорости, чтобы избежать нежелательной для него встречи. Поэтому теперь он рассчитывал подобраться к своему врагу незамеченным под прикрытием экипажа.

Он медленно продвигался вперед, пригнувшись к самой шее лошади, чтобы его шляпа не была видна над крышей кареты, каждую секунду опасаясь, что лакей на запятках обернется и заметит его. Но стук копыт четырех серых заглушал шаги его лошадки, и слуга не оглянулся, даже когда карета остановилась под большим дубом. Как и полагается вышколенному лакею, он немедленно соскочил с запяток и обежал экипаж, чтобы открыть дверцу своей хозяйке.

В тот же миг Роджер соскользнул с седла. Секунду он стоял неподвижно, придерживая лошадь под уздцы; но старая кляча была очень смирная, и, видя, что она сразу принялась щипать травку, он отпустил поводья, осторожно прошел вперед и выглянул из своего укрытия.

11.Cм. роман «Шпион по призванию», в котором описаны похождения мистера Брука с июля 1783-го по ноябрь 1787 года. (Примеч. авт.)

1.Cм. роман «Тень виселицы», в котором описаны похождения мистера Брука с ноября 1787 года до начала настоящей хроники (апрель 1789 года). (Примеч. авт.)