Kitabı oxu: «Серебряные осколки», səhifə 2

– Разумеется, нет. Но я думаю, что тебе стоит поговорить об этом с мистером Дарлингом.

Уинифред ощутила прикосновение маленькой руки Лауры к своему плечу. Ее гнев немного поутих – по крайней мере, Лаура не встала на сторону Теодора открыто. Уинифред повернулась к подруге и взяла ее руку в свою.

– Я боюсь, – честно призналась она. – Я знаю, что она меня не одобряет.

– Почему ты так думаешь?

Уинифред хотела было признаться, что знает это из письма Дарлинга к матери, которое она прочла без разрешения, но вместо этого сказала:

– Просто знаю, и все. Кто я вообще такая? Кто я ему? Уж точно не невеста. Теперь я даже не работаю на него.

– Но вы же подписали контракт, – напомнила Лаура. – Разве нет?

– Пускай так. Думаешь, для мисс Дарлинг это будет иметь хоть какое-то значение? Я незамужняя девушка без гроша за душой, которая всюду сопровождает ее сына. Вот и все.

Лаура вздохнула и сунула кисть в карман передника, а потом запустила руки себе за спину, чтобы развязать тесемки. Уинифред подняла с травы мокрую тряпку и аккуратно накрыла ею картину.

– Я не знакома с ней лично, но уверена, что женщина, вырастившая мистера Дарлинга, не может быть похожа на ту, которую ты описываешь, – сказала Лаура. – Кто, если не она, войдет в твое положение?

Кэтрин Дарлинг однажды была обманута мужчиной – отцом Теодора, мистером Уорреном. Конечно, мисс Дарлинг могла положиться на порядочность своего сына, воспитанного безукоризненно. Но могла ли Уинифред рассчитывать на ее благосклонность? Неужели Кэтрин одобрила бы связь своего сына с девушкой, на которой он не собирается жениться?

– Ты действительно думаешь, что она… поймет меня? – с сомнением спросила Уинифред. – Думаешь, она поверит, что мне ничего не нужно от Теодора, кроме него самого?

– Конечно, поверит. Она же его мать. – Лаура помолчала и со смущенной улыбкой добавила: – К тому же, что бы ни произошло, последнее слово всегда останется за мистером Дарлингом, верно?

– Не воображай, будто я в состоянии мериться с ней авторитетами! – проворчала Уинифред.

Лаура ее немного успокоила, но к встрече с матерью Теодора она все еще не была готова.

Вдвоем они быстро собрали вещи и заторопились домой, пока не начался дождь. Уинифред аккуратно, на вытянутых руках, чтобы не заляпать платье, несла холст, накрытый тряпкой, а Лаура взяла в руки коробку с красками и сунула под мышку складной мольберт.

Дома Уинифред опустила картину на пол, развязала ленты шляпки и оставила ее на столике у входа. Корзинка для корреспонденции была пуста.

– Теодор! – позвала она, забрала из рук Лауры мольберт и прошла в гостиную.

Комната была заставлена масляными полотнами. Готовые стопкой стояли у стены, а те, над которыми девочка еще работала, были накрыты влажными тряпками с разноцветными мазками краски. Уинифред хвалила красоту морских пейзажей Лауры, но на самом деле из всех картин ей больше всего нравился портрет Дарлинга. На него ушли почти все запасы черной краски и белил, и сходство было поразительным.

Теодор, улыбаясь, выглянул из кухни. Он снял сюртук, оставшись в одной белой сорочке. К одежде он всегда относился небрежно, словно ребенок. Вот и сейчас на его груди и манжетах красовались яркие пятна.

– Вы уже вернулись! А я приготовил нам вишневый пирог. Хотите попробовать?

Он скрылся в кухне и тут же вернулся, неся тяжелую чугунную форму с пирогом. Выглядела выпечка на удивление сносно: золотистое песочное тесто в потеках темного вишневого сиропа.

Они пообедали прямо в гостиной. Потом Лаура ушла к себе, а Уинифред с Теодором отправились на кухню. Их дом был настолько маленьким, что они отказались от прислуги – Лаура вполне справлялась с их нехитрым бытом самостоятельно, да и сами они не чурались работы.

Теодор, закатав рукава сорочки, с усердием чистил посуду, а Уинифред заваривала травяной чай, к которому успела пристраститься еще в Лондоне. Она обрывала с засушенных и свежих веточек листочки чабреца, мяты, иван-чая и отправляла их в маленький заварочный чайник.

– Ты куда-то ходила? – поинтересовался Теодор, стряхнув с вымытой тарелки воду.

Уинифред, не выказывая удивления, опустила в чайник резной лист мелиссы и облизнула влажный палец.

– О чем ты?

– Перед тем, как отправиться к Лауре.

– С чего ты взял, что я куда-то ходила?

Пожав плечами, Дарлинг отложил тарелку и взялся вытирать полотенцем оловянные ложки.

– Просто я подумал, что вас слишком долго не было. Тебе бы наскучило так долго глядеть на море.

Уинифред ощутила на языке кислый привкус и сунула листочек в рот. Ей не нравилось врать Теодору или что-то утаивать от него по большей части потому, что она ненавидела то, как своей обезоруживающей откровенностью он заставлял ее чувствовать вину.

– Я ходила к доктору, – наконец спокойно сказала она и отложила веточку.

Лист мелиссы горчил на языке, но эта горечь была приятной.

Послышался лязг – Дарлинг уронил ложку и нагнулся, чтобы поднять ее. Отвернувшись к мойке, он глухо спросил:

– Что-то случилось? Тебе нехорошо?

– Нет-нет, что ты. – Уинифред потянулась и тронула его рукав. – Просто рука немного беспокоила, только и всего.

Дарлинг повернулся и поймал ее пальцы. Невольно скривившись, Уинифред попыталась их высвободить.

– Тебе больно?

– Нет. Просто… мне не нравится, как она выглядит.

– И что? – изумился Теодор.

Уинифред вспыхнула и выдернула руку.

– Ничего. Не хочу, чтобы ты на нее смотрел. Не хочу, чтобы ты к ней прикасался.

Юноша снова протянул к ней руку, но Уинифред спрятала свою.

– Почему? – спросил он. – Пожалуйста, не злись. Я правда не понимаю.

Уинифред скривилась от острой досады на саму себя. Глупо переживать из-за такой мелочи.

– Я всегда была красивой, – выдавила она.

Теодор пальцем стер слезинку с ее щеки.

– Не важно, насколько дрянной я человек, у меня имелось по крайней мере одно достоинство – красота. А теперь…

Она взмахнула изуродованной рукой, и Теодор поймал ее.

– Теперь я лишилась и этого. Это ведь уродство, иначе не назовешь.

– Не понимаю. Ты ведь все еще красива.

– Не безупречно красива. Людям ведь зачастую достаточно одного такого маленького изъяна, чтобы испытать отвращение.

– Неужели для тебя красота – в безупречности? – с недоумением спросил Дарлинг.

На мгновение Уинифред задумалась. Бывало, ей самой нравились неидеальные вещи, неидеальные люди. Даже у Теодора были изъяны.

– Не всегда, – наконец призналась она. – Просто мне предстоит привыкнуть к тому, что я тоже теперь небезупречна.

Зажмурившись, Дарлинг нежно поцеловал ее перебитые пальцы.

– Невозможно не любить то, что является частью любимого человека, – сказал он. – Может, сейчас тебе в это сложно поверить, но я люблю твои руки, даже если сама ты их ненавидишь.

Уинифред рассмеялась сквозь слезы и наклонилась вперед, чтобы поцеловать Теодора. Его губы были сладко-терпкими от вишни. Юноша, не отпуская руки Уинифред, одной ладонью мягко обхватил ее лицо.

– Я тоже. Я буду любить тебя, даже если ты сам себя возненавидишь, – пообещала она.

Теодор прислонился лбом к ее лбу, часто и тяжело дыша. Его пальцы сильнее сжали ее руку, будто проверяя, действительно ли Уинифред все еще здесь. Уловив этот жест, она прошептала:

– Я никуда не уйду.

Вечерами Уинифред, сняв кринолин, садилась на диван в гостиной и принималась читать вслух. Книги выбирал Теодор, а читала она медленнее, чем менялись его пожелания, так что ни одну из книг они так и не закончили. Сам Дарлинг пристраивался подле нее на полу. Иногда, когда его клонило в сон, он опускал голову ей на колени, а она рассеянно гладила его по волосам. Так случилось и сегодня. Заметив, что дыхание юноши стало ровным, Уинифред отложила «Дон Кихота» на подушки.

Пальцами она принялась перебирать и распутывать его черные пряди и вдруг приметила в них серебряную нить. Затаив дыхание, она разделила пробор, чтобы рассмотреть светлый волос, и увидела еще один, совсем рядом. Издалека могло показаться, что у Дарлинга в волосах запуталась паутина. Ей вспомнился их разговор в лондонской квартирке на Харли-стрит – Дарлинг тогда хвастался, что пошел в мать, у которой волосы до сих пор оставались иссиня-черными. А у самого теперь появились седые волоски на затылке и темени, хотя ему еще не исполнилось и двадцати лет.

Уинифред стало горько за него и за его рано утраченную юность. Она обхватила голову Теодора обеими руками и нежно поцеловала в пахнущую мылом макушку. Юноша тут же проснулся и зашевелился.

– Винни?

– Что?

Он сонно моргнул и потянулся вперед, пожимая ее локоть.

– Все в порядке?

На секунду Уинифред заколебалась, рассказывать ли Теодору о найденных у него седых волосах. Их было не так уж много, и разглядеть их в зеркале он не сумел бы. Сообщи она ему, и Дарлинг наверняка бросится скупать всякую дрянь вроде краски для волос, а цилиндр начнет носить даже в собственной спальне.

– Все хорошо, Тедди. Почитать тебе еще?

– Да, пожалуйста.

Он повернулся и положил голову ей на ноги, а она взяла в руки томик. Но не успела Уинифред перелистнуть страницу, как он снова позвал ее:

– Винни?

Ее насторожило то, что Теодор не повернулся к ней лицом.

– Да?

– Мы можем поговорить?

Уинифред захлопнула книгу и хотела было встать, но юноша, не пуская ее, крепче прижался головой к ее ногам.

– Если ты о Хэзервуд-хаусе, то можешь даже не начинать, – отрезала она.

– Прошу тебя! – взмолился Теодор.

Он все еще не оборачивался, хоть и знал, в какое Уинифред приходила раздражение, когда не могла прочесть на его лице каждую мысль.

– Лаура…

– Не пори чушь про Лауру! – рявкнула она, и Дарлинг вжал голову в плечи. – Мы оба прекрасно знаем, что она здесь ни при чем – ты просто хочешь повидаться со своей матерью!

– И что в этом постыдного? – после недолгого молчания тихо спросил Теодор. – Разве не естественна тоска сына по матери?

Закипая, Уинифред в сердцах швырнула книгу на другой конец дивана, и юноша отодвинулся, подобрав под себя длинные ноги. Когда он говорил так – с обезоруживающей, печальной искренностью, – Уинифред не находила достойного ответа и чувствовала себя бессердечной дрянью.

– Перестань вести себя так, будто я запрещаю тебе видеться с матерью! Я уже говорила и скажу снова: поезжай, если тебе так уж хочется! Можешь и Лауру с собой забрать!

Уинифред тут же пожалела о своих словах – их с Лаурой сейчас разделяла тонкая комнатная стена, и та наверняка слышала каждое слово. Но Уинифред уже распалилась настолько, что одно только чувство гордости не позволило ей пойти на попятную.

Дарлинг наконец повернулся к ней. В глазах у него блестели слезы, но рот сжался в тонкую линию, которую Уинифред ненавидела. Это выражение напоминало ей о человеке, которого она предпочла бы забыть. Об отце Теодора.

– Ты знаешь, что я не могу тебя оставить, и пользуешься этим, – дрожащим голосом произнес он, не отводя от Уинифред взгляда.

Сложив руки на груди, она отвернулась. У нее горели щеки, и она надеялась, что Теодор этого не замечает.

– Не нужно унижать меня своей жалостью, – колко отозвалась она.

Слова рвались против ее воли. Уинифред понимала, что причиняет Теодору боль, но получала от этого мстительное, тошнотворное удовольствие. Это было еще одним подтверждением ее правоты: как она – жестокая, себялюбивая, – может встретиться с матерью Теодора? Неужели он не понимает, что Кэтрин не сможет ее не возненавидеть?

– Кто я такая, чтобы ты представлял меня своей матери?

Теодор застыл, и Уинифред жаром обдало виски. В это мгновение она прокляла себя до глубины души. Она обещала себе, что никогда не потребует от него больше, чем он может ей дать. Но ей, жадной по натуре, всегда было мало.

– Тедди, послушай… – мягко начала она.

Но Дарлинг уже поднялся на ноги. Теперь он не плакал и не выглядел расстроенным. Скорее… рассерженным. Неудивительно, что Уинифред открывала худшее в нем.

– Нет-нет, ты права, – отрывисто возразил Теодор и вышел из комнаты.

Вскочив с дивана, Уинифред последовала за ним.

– Было глупо с моей стороны надеяться, что ты не откажешь мне в одной простой просьбе.

– Нет, все не так! – возразила она, с тревогой наблюдая, как в прихожей он накидывает на плечи сюртук.

На мгновение в голове промелькнула мысль: неужели он сейчас же уедет?

– Я просто…

– Тебе не нужно передо мной объясняться, Уинифред.

Она съежилась.

– Куда ты?

– Подышать свежим воздухом. Прошу, ложись спать.

– Тедди!

За Дарлингом захлопнулась дверь, и Уинифред в сердцах вцепилась в собственные волосы. Идиотка! Надо же было ляпнуть такое! Если Уинифред и предлагала Теодору отправиться домой без нее, то всегда таким тоном, чтобы он понимал: она будет в ярости, если он действительно уедет. Потому что, по правде говоря, теперь она понятия не имела, каково жить без Теодора рядом.

Он был прав: она трусила и только поэтому держала его на привязи.

Чтобы Дарлингу стало совестно за свою выходку, Уинифред решила сидеть на полу в прихожей, пока он не вернется. Но в конце концов усталость взяла над ней верх: когда начали слипаться глаза, она вернулась в гостиную, устроилась в уголке дивана и сама не заметила, как задремала.

Из сна ее выдернул стук в дверь. Уинифред вскинула голову, чувствуя, как тянет кожу на лбу – наверняка там отпечаталась тканая решетка диванной обивки. Торопливо вскочив, она пошла отпирать. Но зачем Теодор стучит? Разве она стала бы запирать за ним?

Уинифред распахнула дверь и едва не попятилась. На пороге стояла самая красивая женщина, которую она когда-либо видела: густые волосы, собранные в тяжелый узел, изящное овальное лицо, печальные черные глаза. Незнакомка улыбнулась, и Уинифред узнала ее. Чтобы не покачнуться, она крепко вцепилась в ручку двери.

– Добрый вечер, – поздоровалась Кэтрин Дарлинг. – Прошу прощения за столь поздний и неожиданный визит. Вы, должно быть, мисс Бейл?

Глава 2
Условия и улыбки

– Прошу прощения, я не представилась, – после краткой паузы извинилась Кэтрин.

Голос у нее был грудной, бархатный, под стать внешности. Не верилось, что таким голосом можно кого-то отчитать или кому-то нагрубить.

– Меня зовут…

– Я знаю, – выпалила Уинифред и осеклась, чувствуя, как теплеет лицо.

Нужные слова никак не шли в голову, и она говорила первое, что приходило на ум, – только бы не молчать.

– Прошу прощения. Пожалуйста, проходите, мисс Дарлинг.

Гостья удивленно улыбнулась и шагнула в дом. С собой у нее был только небольшой саквояж из черной кожи, и больше ничего. Должно быть, она не собиралась оставаться у них надолго… если вообще собиралась оставаться.

Может, она следующим же утром увезет Теодора домой.

Кэтрин, не заметив испуга Уинифред, спросила тем же дружелюбным тоном:

– Неужели мы с Тедди так похожи?

– Да, мэм, очень похожи! – заверила ее Уинифред. – Я сразу же поняла, что это вы. И на портрете… Словом, да.

Кэтрин свела брови и опустила уголки губ. То же выражение недоумения часто появлялось на лице Теодора.

– На портрете? – рассеянно переспросила она.

В их разговоре с самого начала было мало церемонности светской беседы, но сейчас Уинифред почувствовала, что затронула неправильную струну.

– Не думала, что он сохранился. Неужели мои родители от него не избавились?

Давая себе паузу на раздумья, Уинифред повернулась, чтобы закрыть дверь. Какого черта она заговорила про портрет? Наврать теперь Кэтрин или же признаться, что она тайком пробиралась в кабинет ее покойного отца?

– Его сняли вместе с остальными тремя, – наконец туманно ответила она. – Но прислуга за ними все еще приглядывает.

Кэтрин лишь кивнула. Ее хрупкая фигура в темно-сером дорожном платье казалась призраком здесь, в маленькой, пестро отделанной прихожей. Уинифред не покидало ощущение угрозы, как будто мисс Дарлинг в любое мгновение может ласково улыбнуться, потрепать ее по щеке и указать на выход.

За свою робость перед Кэтрин ей стало досадно на саму себя, особенно когда она вспомнила, что причины волноваться были. Как некстати они с Теодором повздорили!

– Значит, даже портрет Генри сняли, – печально отметила Кэтрин. – Мой милый Генри… Вы знаете, что мне не позволили приехать на его похороны? – Она вскинула на Уинифред глаза.

– Я этого не знала, – осторожно призналась Уинифред, выдерживая взгляд гостьи.

Неужели Кэтрин хочет понять, как много Дарлинг рассказал ей?

– Вы не покидали родового имения с рождения Теодора, мэм?

Несколько мгновений Кэтрин продолжала смотреть сквозь Уинифред, будто не расслышав вопроса, и наконец кивнула.

– Да, это так. Поэтому они погребли Генри в Лондоне, а не в Хэзервуде. Родители сказали, что я могу приехать на похороны брата, но только если отдам им Тедди. Разумеется, я не согласилась. Знаю, что Генри простил бы меня.

Лаура как-то призналась, что молчит, если ей нечего сказать – вот и Уинифред умолкла, ожидая, пока Кэтрин снова заговорит. Наверняка слова утешения из ее уст прозвучали бы заученно и фальшиво.

Кэтрин только переступила с ноги на ногу, слегка всколыхнув подол платья, и Уинифред опомнилась. Держать гостью в прихожей – что за отвратительное впечатление она, должно быть, успела произвести!

– Прошу прощения! – вырвалось у нее. Чувствуя себя нелепой, она протянула руку к дорожной сумке Кэтрин. – Я редко… Признаться, я никогда раньше не принимала гостей, мэм. Позволите взять ваши вещи?

Мисс Дарлинг с тем же недоуменным выражением опустила взгляд на свой саквояж и вдруг рассмеялась чистым, глубоким смехом.

– А я вот уже двадцать лет не бывала в гостях ни у кого за пределами графства! Мы стоим друг друга, верно? – Кэтрин сжала губы, будто извиняясь за недавний смех, подхватила ошеломленную Уинифред под локоть и повела ее прочь из прихожей. – Здесь у вас гостиная, милая?

– Да, мэм, – выдавила она.

Кэтрин вплыла в комнату, с любопытством оглядываясь – Уинифред не потушила здесь свет.

– Прошу, присаживайтесь. Могу я предложить вам чаю?

– Чаю? – Гостья опустилась на диван и подняла с подушек томик, приземлившийся на развороте. – Пожалуй, можно. Это Тедди читал?

Уинифред, спешно собиравшая в стопку расставленные тут и там полотна Лауры, похолодела. Она уже предвосхищала следующий вопрос мисс Дарлинг: где же сам Теодор?

– Да, мэм. Мы читали ее вместе, – пробормотала Уинифред. – Простите, я ненадолго отлучусь. Не хочу будить Лауру.

Кэтрин улыбнулась и перелистнула книгу на начало.

– Конечно, мисс Бейл.

– Пожалуйста, зовите меня Уинифред, – выпалила она и, не давая возможности возразить, бросилась на кухню.

Сердце ее трепыхалось, словно горячечное – за месяцы в Брайтоне Уинифред успела отвыкнуть от неожиданностей. Она торопливо зажгла плиту и бухнула на нее чайник. Ожидая, пока вода вскипит, Уинифред уперлась руками по обе стороны мойки и долго рассматривала маленького моллюска, присосавшегося к металлическому кранику. Здесь такие были сплошь и рядом – на травинках и камышах, на домах, на купальных каретах.

Наверняка мисс Дарлинг подумала, что Уинифред дурно воспитанная идиотка. Зря она попросила звать ее по имени. Кэтрин и без того воспринимала ее не слишком-то серьезно, а теперь и вовсе будет держать за пустое место! Или решит, что Уинифред излишне фамильярничает.

А если она узнает, что они с Теодором поссорились? Она разозлится? Погонит Уинифред прочь?

Кровь прилила к лицу, и Уинифред присела на корточки перед плитой, обняв руками колени. Теперь в разгоряченном лице можно будет винить огонь, а не собственный страх. Ее вдруг потянуло коснуться горячей дверцы голыми руками, чтобы унять душевные волнения болью. В самом деле, почему нет? От ожогов ее левая рука ужаснее уже не станет. Уинифред вцепилась пальцами в ткань платья, чтобы не давать им воли. Боль приносила ей быстрое, но краткое облегчение, а она обещала Теодору, что научится справляться со своими эмоциями иным путем. Она обещала ему научиться превращать свой гнев в оружие. Зажмурившись, Уинифред представила, как хватает полный кипятка чайник и швыряет его на пол. Затем – как сдирает с окна ситцевые занавески, как разбивает вдребезги оконное стекло и как переворачивает посудный шкаф.

Когда зуд в пальцах немного унялся, Уинифред раскрыла глаза и глубоко вдохнула. На плите шипела вода, капавшая из носика чайника.

Уинифред разлила по чашкам чай и, на удивление ловко управляясь с подносом, прошла в гостиную. Кэтрин успела прочесть внушительное количество страниц. Сколько именно, Уинифред не разглядела – гостья захлопнула книгу и подняла голову. Все это напоминало обыкновенный чайный визит старой знакомой с той лишь разницей, что за окном было темно, хоть глаз выколи.

Дарлинг все не возвращался. Может, он заблудился? Или набрел на какой-нибудь пруд и теперь разглядывает улиток в свете луны?

– Благодарю вас, Уинифред. Чай выглядит превосходно, – произнесла Кэтрин.

У Уинифред немного отлегло от сердца. Кажется, мисс Дарлинг не придала особого значения ее словам. Или скрыла это так умело, что даже она ничего не заметила.

– Благодарю, – выдавила Уинифред, тупо глядя в свою чашку, на дне которой лениво кружились длинные тонкие чаинки. Она чувствовала, что не сможет сделать и глоточка.

Отпив, Кэтрин поставила чашку на блюдце и подняла на нее спокойные темные глаза.

– Уинифред, мой сын – самое дорогое, что у меня есть, – без обиняков призналась она.

Перед Кэтрин не было нужды прикидываться бесстрастной – она этого не оценила бы и вряд ли бы поверила. Уинифред сглотнула и постаралась представить, будто перед ней сидит Теодор. Будто ей не приходится ежесекундно размышлять, какое выражение лица на себя нацепить. Она стиснула ткань платья и посмотрела на женщину.

– Как и у меня, мэм.

Кэтрин улыбнулась. У Теодора был такой же тонкий прямой рот, как у нее, но улыбки были разными. Даже когда мисс Дарлинг улыбалась, лицо ее сохраняло печать смиренной, иконописной грусти – это выражение Уинифред подметила еще на портрете, найденном в Большом кабинете.

– Я люблю его больше, чем саму себя, – сказала Кэтрин.

Если бы это сказал любой другой человек, в его словах Уинифред уловила бы плохо завуалированный намек. Но эта женщина не стала бы обвинять ее в эгоизме.

– Как и я, – твердо ответила она. – Мисс Дарлинг, вы не хуже меня знаете, что Теодор не столь наивен, сколь кажется. Я не прошу вас довериться мне. Но, возможно, вы сможете довериться суждению своего сына?

– Мне бы хотелось составить о вас собственное мнение, – возразила Кэтрин. – Но я точно знаю, что Тедди редко ошибается в людях. Если он полюбил вас, значит, вы этого заслуживаете.

К горлу Уинифред подступил ком. Это была одна из немногих вещей, в которых она до сих пор сомневалась – заслуживает ли она любви такого человека, как Теодор? Если да, то чем, черт возьми, она ее заслужила?

– Вы слишком добры ко мне, мэм, – пробормотала Уинифред.

Эти слова она произносила бесчисленное количество раз, но впервые почувствовала, что не лукавит.

– Вовсе нет. Мне очень нравится то, с какой смелостью вы воспитываете саму себя. Поверьте мне, это очень заметно.

Кэтрин поставила чашку на столик и сложила на коленях руки. Уинифред догадалась, что за этим последует, и до боли в пальцах стиснула резную ручку чашки.

– Скажите, могу я увидеть Теодора? – мягко спросила она.

Чтобы голос не сорвался, Уинифред машинально применила старый трюк. Вдохнула побольше воздуха и разом, на выдохе, проговорила:

– К сожалению, его сейчас нет, мэм, он вышел прогуляться.

– Так поздно? – Мисс Дарлинг растерянно свела брови. – Что ж… По крайней мере, он сказал, когда вернется?

– Нет, мэм.

Уинифред снова набрала воздуха, но на этот раз голос прозвучал тонко:

– По правде говоря, мы с ним немного повздорили.

Кэтрин слегка улыбнулась и поднесла ко рту чашку.

– Вот как? Что мой негодник натворил в этот раз?

Значит, она совсем не сердится на Уинифред? Впрочем… судя по тону, она и Теодора-то журит скорее в шутку. В том, как Кэтрин произнесла «мой негодник», было столько искренней материнской любви, что Уинифред даже растерялась.

– Почему вы думаете, что он виноват в нашей ссоре? – спросила она и сама не заметила, как подпустила в голос вызов. – Это моя вина.

– Я всегда учила Тедди, что в ссоре стоит винить обоих. – Кэтрин пожала плечами. – К тому же, зачем вы упомянули о размолвке, если не хотели, чтобы я приняла вашу сторону?

Уинифред снова обнаружила, что не находит слов. В рассудительной ласке мисс Дарлинг была та же простая искренность, что и в Теодоре, и Уинифред почувствовала себя не просто обезоруженной – раздетой донага.

Может, в этом и был секрет? Может, для того, чтобы перестать чувствовать себя виноватой, ей всего лишь нужно было сказать правду?

– Нет, это я его обидела, – торопливо, чтобы не струсить, отозвалась Уинифред. – Потому что он хотел вернуться домой к… – она подавилась словом, – к вам. А я боялась встречи с вами.

Кэтрин совсем не выглядела обезоруженной. Она даже не удивилась. Только улыбнулась и потянулась к столику, чтобы пальцами отломить кусочек приготовленного Лаурой тминного кекса.

– Вы боялись встречи со мной? Почему же?

– Потому что я не подхожу ему.

Теперь мисс Дарлинг действительно удивилась.

– Не подходите Тедди? Это он так сказал?

– Конечно же нет! Но я уверена, что он это понимает, мэм.

– Уверена, что нет, – насмешливо заверила ее Кэтрин. – И я не понимаю. Если вы так страшитесь моего неодобрения, на что же вы тогда рассчитываете?

На этот вопрос у Уинифред был давно готов ответ.

– На все, что угодно. Просто… позвольте мне оставаться рядом с ним. Прошу вас. На любых условиях.

Кэтрин помрачнела. Она опустила отломленный кусочек кекса на блюдце и отряхнула пальцы. Жест был совсем не возвышенный, но в ее исполнении казался утонченным, изящным.

– Мы все получаем то, чего, как нам кажется, заслуживаем, – медленно произнесла она. – Вам кажется, что вы не заслуживаете Теодора, поэтому вы боитесь требовать, боитесь просить. Я сама совершала ту же ошибку когда-то. – Она грустно посмотрела на девушку. – Нам всегда кажется, что если мы просим чего-то – в нашем случае того, чтобы нашу любовь признали важной, нужной, – мы вынуждаем любимых пойти на отчаянный шаг. В действительности же мы просто… выбираем условия, на которых нашу любовь наконец признают. Без этих условий нами можно помыкать как угодно.

– Когда вы говорите «мы», вы имеете в виду…

– Женщин. И вас, и меня. Не думайте, что я всегда встаю на сторону Тедди только потому, что он мой сын. Если бы он позволил себе бесчестно с вами обойтись, я бы отреклась от всего, что нас связывает.

Уинифред захлестнуло облегчение. Все-таки Лаура оказалась права – Теодора не могла воспитать другая женщина. На миг Уинифред даже ощутила к нему зависть – хотелось бы и ей иметь такую мать, как Кэтрин.

– Что же мне делать? – прошептала она, опасаясь взглянуть на мисс Дарлинг.

– Уверена, вы, как никто, способны принять решение самостоятельно.

Потянувшись вперед, Кэтрин накрыла своей ладонью изувеченные пальцы Уинифред. У нее были худые руки с тонкими теплыми пальцами – самые обычные женские руки, но от одного их ласкового прикосновения на глаза Уинифред навернулись слезы.

– Но могу дать вам совет, – продолжала Кэтрин. – Не бойтесь говорить о том, чего вам хочется. Пока вы молчите, вами способен воспользоваться любой. Не позволяйте никому использовать вас, даже моему сыну.

Уинифред сглотнула. Конечно, мисс Дарлинг права, но облечь желание в слова – сложно.

– Я хочу никогда не расставаться с ним, – помедлив, сказала Уинифред.

Кэтрин с будничной улыбкой похлопала ее по руке и вновь занялась кексом.

– Тогда скажите ему об этом, – посоветовала она.

– Я боюсь. Мне кажется, я требую слишком многого.

– А это уже не вам решать. Позвольте ему об этом судить. Поверьте, ему полезно время от времени брать на себя ответственность.

Уинифред прыснула и тут же умолкла, ошеломленная собственным смехом. Она и не заметила, в какой момент страх ушел, оставив чувство растерянности – неужели Кэтрин Дарлинг и ее сумела очаровать? Спокойная, рассудительная, но в то же время до странного покладистая и смешливая – она отличалась от той женщины, какой воображение рисовало ей мать Теодора.

Гостья заметила смущение Уинифред. Уголки ее губ дрогнули, но она тут же опустила голову. Кэтрин все время пыталась занять чем-нибудь руки – книгой, чашкой, кексом. Сейчас она сцепила кисти в замок, но пальцы продолжали беспокойно напрягаться и расслабляться.

– Он очень скучает по вам, – призналась Уинифред. – Извините, что я… держала его…

Кэтрин беззвучно рассмеялась. Ее черные глаза заблестели.

– Уинифред, поверьте! Тедди нельзя удержать, если он чего-то действительно хочет.

В прихожей тихо открылась и закрылась дверь – вошедший не хотел потревожить спящих в доме. Уинифред расслышала шорох снимаемой одежды, дыхание, шаги. Кэтрин поднялась с дивана и со взволнованной улыбкой дала ей знак молчать.

Щурясь на свет и прикрывая глаза тыльной стороной ладони, Теодор вошел в гостиную. В другой руке он держал букетик полевых цветов – красные смолевки, маргаритки, резеда.

– Винни, ты еще не спишь? – негромко позвал он.

Признаки примирения были налицо, и Уинифред выдохнула с облегчением.

Она не ответила, и тогда Дарлинг в недоумении отнял от лица руку. Несколько мгновений он подслеповато глядел на женский силуэт, замерший посреди комнаты, а затем с радостным вскриком бросился к своей матери.

Сцена воссоединения была очень личной, и в то же время Уинифред испытывала удовольствие от того, что стала ее свидетелем. Кэтрин распахнула сыну объятия, лицо ее лучилось счастьем. В этот миг мисс Дарлинг была безоговорочно прекрасна, Уинифред подумала о том, что для нее красота могла оказаться скорее бременем, нежели даром. Теодор рухнул в руки матери, казавшейся крошечной рядом с сыном. Чтобы обхватить ее, ему пришлось согнуться в три погибели. Головой он ткнулся в ее плечо. Кэтрин рассмеялась и взъерошила его черные локоны.

– Куда это ты ходил? – с укоризной поддразнила она, поцеловала сына в макушку и обеими руками обхватила его лицо, заставляя поднять голову и посмотреть на себя. – Как гадко с твоей стороны было оставить девушек совсем одних!

Лицо Теодора тоже светилось улыбкой. Сейчас они с мисс Дарлинг казались Уинифред неземными существами: похожими друг на друга как две капли воды, прекрасными, полными любви и счастья. Она не удивилась бы, заметив над их головами нимбы.

Теодор обратил сияющее лицо к Уинифред.

– Винни! – Он оторвался от матери и, опустившись на пол у дивана, протянул Уинифред букетик. – Пожалуйста, прости меня.

Присутствие Кэтрин смущало Уинифред, пускай Дарлингу и было все равно. Но, принимая цветы, она задержала руку на его пальцах.

– Это ты меня прости, – очень тихо ответила она, стараясь смотреть только на Теодора. – Я иду спать. Поговорим завтра, идет?