Тверской Баскак

– То старый, давно забытый говор, достопочтимый Якун.

Тот, покачав головой, удивленно выражает сомнения.

– Надо же, а чем-то на наш смахивает.

Он еще пытается что-то добавить, но я не даю ему такой возможности и брякаю первое, что приходит на ум:

– Заметил, народ киевский не сильно жалует дружину Ярослава?

– Что… – Сбитый с толку таким резким поворотом, боярин непроизвольно позволяет себе быть искренним. – А с чего их жаловать-то?! Чужаки, они и есть чужаки!

Он тут же морщится, недовольный своей болтливостью и бурчит, бросая на меня подозрительный взгляд.

– Откуда ты, латинянин, нашу мову так хорошо ведаешь?

Вспоминая свой недавний опыт, надеваю на лицо маску полной бесстрастности и вещаю назидательно, как настоящий отец церкви.

– Все способности человеческие от бога, и только ему ведомо, что и кому дать и в какой мере использовать. Да светится имя Всевышнего и…

Тщетная попытка уловить смысл моей многословной речи отражается в глазах тысяцкого, но уже через мгновение гаснет, и я с удовлетворением отмечаю, что прием уже второй раз действует безотказно и в дальнейшем следует этим пользоваться.

Не получив толком ответа на свой вопрос, киевский боярин не успокаивается.

– А как же ты христианин, хоть и латинский, связался с нехристями этими?

Тут мне не удается проявить дипломатическую сдержанность, и я возмущенно вспыхиваю в ответ:

– Да ни с кем я не связывался. Господин посол предложил мне помощь и защиту на пути в Киев, и я не счел для себе зазорным воспользоваться его милостью.

Лицо тысяцкого вновь морщится, и я понимаю, что выражаться надо попроще, а тот удивленно переспрашивает.

– Так ты не с татарами, что ли?

Вскидываю голову, как и положено гордому посланнику Рима и отрезаю всякое продолжение подобного разговора.

– Я нунций святого престола, Иоанн Манчини. У меня особое поручение к князю Ярославу от папы, и к посольству хана я никакого отношения не имею.

Глава 3

На входе в княжий терем посольство разделили, Турслана Хаши вместе с хорезмийцем забрали куда-то наверх, а всех остальных, включая меня, завели в просторную палату и со словами – «Здесь будете пока, располагайтесь», оставили разбирать пожитки.

«Сюрприз, – с неприязнью разглядываю два десятка своих сокамерников, – последний раз, когда я делил одну комнату с таким количеством народа, был в армии, но там хотя бы кровати имелись, а здесь…»

Перевожу взгляд с одной лавки на другую. Их здесь всего несколько штук и все они уже заняты моими более расторопными попутчиками. Пока я раздумываю, народ привычно заполняет свободные места, раскладывая лошадиные попоны и рогожи прямо на полу.

Вздохнув, направляюсь к ближайшей стене, но тут вдруг с одной из лавок соскакивает коренастый крепыш и тянет меня за рукав.

– Давайте сюда, святой отец.

Он показывает на свое место, и я чувствую, что краснею. До этого дня мне никогда место не уступали. Отчего-то вдруг стало по-настоящему стыдно за свое вранье.

«Какой я к черту святой отец! – На душе стало еще тоскливей от отчетливого понимания. – Для этих людей, все что происходит вокруг, совсем не игра. Это их жизнь, и я в ней совершенно чужой».

С благодарностью плюхаюсь на лавку рядом с гостеприимным степняком, а тот продолжает говорить.

– Ложитесь здесь, святой отец, а я на полу. Я привычный, не беспокойтесь.

Смотрю на узкоглазое широкоскулое лицо и ничего не слышу, потому что изо всех сил пытаюсь справиться с навалившейся хандрой. Уговариваю себя как ребенка:

«Не глупи, это же не навсегда. Всего-то годик протянуть и все. Ты подумай, тебе же повезло! Да за такой шанс любой историк полжизни бы отдал. Повезло тебе, несказанно повело!»

Повторяю эти слова как заведенный, но краем уха слышу, что мой сосед все еще что-то говорит. Сначала, это звучит у меня в голове как белый шум, но по мере того как я успокаиваюсь, все больше и больше начинаю улавливать смысл. «Сегодня еще можно в город выйти, а вот что завтра будет неизвестно. Запрут всех на дворе, а может и того хуже».

Сказанное, меня неожиданно заинтересовало, и мой сосед видимо уловил это. Он вдруг оживился.

– Я к тому, что подарок жене обещал привезти. Киев город большой, когда еще такой шанс выпадет.

До меня, наконец, начинает доходить. Этот степняк не такой уж бессеребренник как мне показалось поначалу. Кажется, он хочет выйти на киевский рынок, но в одиночку идти опасается.

Моя догадка тут же подтверждается словами моего новоявленного доброхота.

– Здесь народ ушлый, в миг облапошат, а ты, святой отец, человек опытный, много повидавший. Опять же на местном языке говоришь. Помог бы ты мне. Обещал я невесте украшение из Киева привезти. Мастера здесь знатные, всем известно.

То, что этот кочевник уступил мне лавку отнюдь не из гуманных соображений, меня вдруг успокоило. «Ну вот, а ты рефлексируешь. Нечего тебе стыдиться, он попросту хочет тебя использовать. Нормальные человеческие отношения».

Монгол, не зная моих внутренних терзаний, не сводит с меня взгляда. По его застывшему в ожидании лицу видно насколько мое согласие важно для него, и решаю про себя:

«А почему бы и нет! Может быть этот степняк прав, и другого шанса побывать в средневековом Киеве у меня больше не будет»

Непроизвольно улыбаюсь своим мыслям, а вслух спрашиваю:

– Как зовут то тебя?

– Куранбаса. – С готовностью отвечает мой новый знакомый, и я с трудом переварив это странное имя, поднимаюсь.

– Ну что ж, пошли, Куранбаса, поглядим чем может удивить город Киев.

Пока идем, выясняю, что мой новый приятель вовсе не монгол, а кипчак. То бишь по русским понятиям – половец. Я то разницы между монголом и половцем не вижу, а вот местные, наверняка, распознают, и этого-то как раз «мой друг Куранбаса» больше всего и опасается.

«Наверное, он прав. – Размышляю, не сбавляя шага. – Половцу в русском городе есть чего бояться. Война со степью идет уже давно, и претензий у тех и у других накопилось немало. Чем я смогу ему помочь, не знаю, но парень явно на меня рассчитывает».

Мы уже вышли с княжьего двора, и стража у ворот лишь проводила нас скучающими взглядами. У главной башни верхнего города тоже никто нами не заинтересовался, и мы двинулись по дороге к подолу.

Вышли на центральную площадь – базар еще в полном разгаре. Народу не протолкнуться. Мой провожатый, словно зная куда идти, свернул налево, и мы, обойдя основную толкучку, выходим к лавкам золотарей. Их к моему удивлению и впрямь здесь немало. Идем по рядам, прицениваемся – в основном изделия из янтаря и речного жемчуга. На мой, избалованный двадцать первым веком вкус, так себе поделки, но у степняка глаза загорелись, видно, что ему нравится. Вот он, взяв с прилавка золотую сережку, поднял ее на уровень глаз и зацокал.

– Вах, вах, вах! Сиринай самой красивой девушкой будет на свадьбе!

Купец в лавке мгновенно напрягся, не спуская с товара пристального взгляда.

– Эй, чужак, ты смотреть-то смотри, а руками не трогай!

Вижу, мужик в любую секунду готов выскочить и подкрепить свои слова делом. Поднимаю открытую ладонь в успокаивающем жесте и отбираю украшение у половца.

– Здесь так не принято. – Ложу сережки обратно и в этот момент слышу совсем рядом срывающийся на крик громкий голос.

– Ты пошто, крысеныш, цену то задираешь?!

Оборачиваюсь и вижу трех крепких парней в длинных кольчугах, подпоясанных широкими кожаными ремнями. Один из них, положив ладонь на рукоять меча, грозно надвинулся на купчину за прилавком.

– Мы что, по-твоему, на олухов деревенских похожи.

Продавец однако ничуть не испугался, а даже наоборот заорал зло и задиристо.

– Ты кого это крысенышем обозвал?! Думаешь, раз за князем стоишь, так на тебя, отродье ты новгородское, и управы не сыскать?!

Вот теперь мне стало интересно по-настоящему. Рассматриваю участников ссоры. Ребята в кольчугах чуть повыше будут. Длинные светло-русые волосы, бороды коротко стрижены, а лица скуластые, словно вырублены из камня. Киевлянин же черный, с такого же цвета бородой-лопатой. Кряжистый как пень, с круглым лицом и цепкими карими глазами.

С иронией замечаю, что братья-славяне похожи друг на друга как небо и земля, а ситуация там уже накалилась до предела. Княжий дружинник, оставив в покое меч и выдохнув в сердцах:

«Ах ты пес!» – размашисто засадил кулаком в заросшее бородой лицо киевлянина. Тот кувыркнулся за прилавок, и оттуда донесся его заливистый вой.

– Вы посмотрите, люди киевские, что деется! Среди бела дня дружина княжья народ честной грабит!

Я уже было подумал, что конфликт пришел к своему логическому завершению, но к моему великому удивлению, купец вдруг вылетел из-под прилавка и тараном попер на дружинника. Тот, видимо, ожидал подобного еще меньше, чем я и, не удержавшись на ногах, полетел на землю. Два сцепившихся человека, волтузя друг друга, покатились по пыльной дороге, а вокруг начала собираться любопытная толпа. Не прошло и пары секунд, как я оказался в самой гуще зрителей и вокруг послышались яростные крики.

– Дай ему, Фрол, дай!

– Неча новгородским тут права качать!

Очнувшись от неожиданности, два оставшихся на ногах дружинника бросились на подмогу товарищу, но это тут же вызвало взрыв недовольства у местных. Самые отчаянные встали на защиту купца, но и к княжьим людям тоже подтянулось подкрепление, и драка стремительно начала приобретать массовый характер. Вокруг меня замелькали сжатые кулаки, послышались звуки хлестких ударов и торжествующих воплей. Не понимая уже кто с кем дерется, я попытался аккуратненько выбраться из свалки, но не тут-то было. Какой-то крепыш вылетел из самой гущи и, вылупив безумные глаза, схватил меня за горло. Дальше уже сработали рефлексы, все-таки у меня когда-то был первый разряд по боксу. Короткий резкий удар в солнечное сплетение, и хватка крепыша мгновенно ослабла. Отскакиваю в сторону и тут же натыкаюсь на мужика в кольчуге, и тот, не раздумывая, замахивается для удара. Размах такой широкий, что это похоже на замедленную сьемку.

– Н-на! – С выдохом бью в заросший бородой подбородок.

Мужик валится на землю, но за ним уже другой, и с боку больно прилетает по ребрам. Верчусь, раздавая удары направо и налево, костяшки уже разбиты в кровь, но в запале даже не чувствую боли. Отбиваясь, потихонечку пячусь назад, пока не ощущаю, как спина прижалась к холодной стене.

«Уже легче, мелькает в голове, – хоть с тыла прикрыт». Не успеваю подумать, как опора за спиной вдруг исчезает, и я лечу куда-то в пустоту.

Солнечный свет отсекается захлопнушейся дверью. Пытаюсь вскочить, но спокойный незнакомый голос опережает.

– Я бы не стал торопиться, скоро все закончится.

Поворачиваюсь на голос, и рассеянный сквозь щелястую дверь свет позволяет разглядеть сидящего рядом человека. Седой, в рваной длинной рубахе, с аскетически изможденным лицом. Вопрос импульсивно срывается с моих губ:

– Ты кто?

Сначала незнакомец награждает меня равнодушно-оценивающим взглядом, а затем все-таки звучит ответ.

– Никто. Бродяга без рода и племени.

– А имя то у тебя есть, бродяга? – Мне в общем-то все равно, но этот мужик вроде как спас меня, втащив в этот сарай, и я стараюсь быть вежливым.

– Калида, кличут. – Мужик произнес это так, что любому было бы понятно – продолжать разговор он не намерен, но я еще весь на адреналине и мне просто необходимо поговорить.

– Это что сейчас было? Можешь мне объяснить. Бунт против князя?

В брошенном на меня взгляде появляется удивление.

– С чего ты взял?

– Так ведь княжих людей горожане бьют, – я в свою очередь выражаю непонимание, – те терпеть не будут, сейчас подтянется вся дружина, и начнется побоище.

Бродяга лишь криво усмехнулся.

– Чушь, какая! Народ горячий. Ну, помахали кулаками, так что ж теперь воевать что ли?! Сейчас тиун подойдет и всех живо успокоит. Виру виновным, князю и пострадавшим их доли – все довольны. Мир и покой.

– Подожди, – пытаюсь разобраться, – я же сам слышал. Кричали против князя, против суздальцев и новгородцев.

– И что? – мужик посмотрел на меня как на дитя неразумное. – До Ярослава был Михаил черниговский, так орали против Чернигова, а до тех смоленский князь сидел, так его любили еще меньше.

Он вдруг криво усмехнулся.

– Киев город богатый, может позволить себе не любить своих князей.

Заложенный в его иронии смысл я уловил, мол Киев город вольный, а князь это всего лишь военная крыша и должен знать свое место. Вроде логично, но снисходительность этого бродяги бесит, и мне хочется поспорить.

– Так ведь киевляне сами же Ярослава позвали? Не Михаила Черниговского, не Святослава Смоленского, а Ярослава, так чего же недовольны?

Калида повернулся в мою сторону, и в его глазах впервые вспыхнул интерес.

– Так ведь вольные люди всегда чем-нибудь недовольны. Это скотине в хлеву лишнего не надо, покормили и ладно, а люди как сухостой, только огонь поднеси, мигом вспыхнут. Тем более, что не все за Ярослава стояли, у Михаила в городе поддержка большая, да и у Святослава тоже немалая. К тому же, и сам Ярослав Всеволодович не подарок. Крут больно, да и берет не по праву. Устали уже от него в городе.

– Ты вроде бы бродяга, – прищурившись, высказываю возникшие у меня подозрения, – а разбираешься в делах киевских словно местный.

Этого доморощенного философа мои сомнения ничуть не смутили, а лишь вновь вызвали кривую усмешку.

– Что Киев, что Владимир, что Новгород, везде одно и то же, никакой разницы. Городская господа делит власть с князьями и поделить не может.

– А народ что же? Он на чьей стороне?

– А ты не видел? – В глазах бродяги блеснула ироничная искра. – Вон он за дверью во всей красе. Сегодня на одной стороне, завтра на другой. Народ что – шелуха, кто сильнее подует, в ту сторону и покатится.

Я тоже позволяю себе усмехнуться.

– Ты вроде и сам не господа, чего же так неуважительно про народ то?

Словно потеряв к беседе интерес, бродяга вдруг отвернулся, лишь добавив напоследок.

– Живу слишком долго, подрастерял уважение.

В наступившей после этого тишине, стал отчетливо слышен затихающий шум драки и трубный голос глашатая.

– Угомонись, народ честной. Кто обижен или пострадал, подходи, жалуйся. Еремей Тимофеич – тиун княжий рассудит по чести.

– Вот теперь можно и идти. – Шустро поднявшись, странник двинулся к двери.

Дневной свет хлынул в открывшийся проем, и я вдруг с удивлением заметил сидящего в дальнем углу половца.

– Во как, – не могу сдержать восклицания, – Куранбаса, ты то как здесь? Цел?

Тот лишь пожимает плечами, но я и по внешнему виду вижу, что ничего плохого с моим знакомым не случилось.

«Ловок, – беззлобно усмехаюсь про себя, – пока я там кулаками махал, наш степной дружок слинял сразу же, как только запахло жареным. Да он в местных условиях разбирается не хуже того бродяги».

Выходим наружу, и я сразу же направляюсь обратно в гору. – «Хватит на сегодня приключений». Половец сворачивает за мной вслед, и я слышу, как он печально вздыхает по некупленным сережкам.

Глава 4

Распахнутые двери встречают нас мгновенно затихшим гулом и любопытными взглядами. Я в своем отстиранном и отглаженном халате следую сразу за Турсланом Хаши и хорезмийцем, а впереди, с порога приемного зала, уже звучит зычный голос.

– Посольство хана Бату сына Джучи к князю киевскому Ярославу Всеволодовичу.

Бояре Ярослава и почтенные люди города Киева, стоя по разные стороны центрального прохода, не стесняясь пялятся на монгольского посла и его свиту. Мои деревянные сабо стучат о доски пола, взгляд цепляется за хмурые настороженные лица. От них веет напряжением и ожиданием беды.

«Да уж, – вздыхаю про себя, – такая атмосфера настроение не поднимает. И вообще, все странно. Почему про меня никто не вспоминает. Вроде бы ясно дал понять, я сам по себе, а посольство хана само по себе, но люди Ярослава упорно приписывают меня к монголам».

От редких окошек, затянутых мутноватым стеклом, толку немного, и в большой княжеской палате, несмотря на солнечный день, стоит полумрак. Всматриваюсь поверх голов вперед – что там? В дальнем конце, несколько широких ступеней ведут к возвышению, на котором стоит обитое алым бархатом кресло с высокой резной спинкой. Расположившийся в нем киевский князь Ярослав выглядит усталым пожилым человеком, хотя по моим подсчетам ему должно быть лет сорок шесть-сорок семь.

«Впрочем, – соглашаюсь с очевидным, – борода никому еще молодости не добавляла, а седеющая борода тем более».

Останавливаемся в пяти шагах от помоста и ждем, пока слуги сложат дары у подножия княжеского трона. Затем Фарс аль Хорезми, развернув длинный свиток, начитает читать послание хана к князю киевскому. Я не очень внимательно слушаю вступительную часть с хвалебными перечислениями титулов и заслуг, но стоило чтецу перейти к сути, как я навостряю уши и слышу.

– Земля ваша страдает от вражды княжеской и отсутствия порядка. Каждый из князей тянет в свою сторону, не слушая и не исполняя волю старшего. Нет у вас воли, перед которой склонятся все князья и города земли русской, нет силы устрашится которой любой своенравный вельможа или непокорное вече. Это вредит земле вашей и роду вашему. Потому Бату хан предлагает тебе, Ярослав Всеволодович князь Киевский, возглавить все русские княжества и войти в состав Великой монгольской империи единым Русским улусом. Будешь ты, князь, самым сильным и самым главным среди князей, и каждый из них преклонит перед тобой колени, ибо за тобой будет стоять вся мощь Великого хана. Преклони колени и прими волю Великого хана и будет земле твоей и роду твоему от этого только польза великая…

Хорезмиец продолжает читать, а я чуть не вскрикиваю от возмущения:

«Ах вы, паразиты! Не стесняясь, в открытую предлагаете Ярославу восстать против брата и признать главенство Великого хана, хотите купить его обещанием сделать старшим князем всей земли русской».

Больше всего возмущает, что врут и не краснеют, мол Ярослав будет полноправным хозяином на своих владениях и не будет терпеть от монгол никаких притеснений.

«Так-так, начинаю нервно перебирать варианты. Должен ли я вмешаться и поведать Ярославу как все будет, если он польстится на посулы или не влезать и оставить все как есть? А если все же влезу, и порушу чужую игру, то что мне за это будет? – Мучительно ломаю голову, и тут, где-то в глубине сознания, вдруг слышу до боли знакомый скрипучий голос. Я не слышал его с того самого момента в бане, когда сдуру согласился на эту авантюру. В первый момент, от неожиданности, даже не понимаю толком, о чем он там толкует, но возмущенный скрип проникает прямо в сознание.

«О чем это ты, друг мой, задумался? Если мне не изменяет память, то мы вроде бы договорились. Ты никуда не лезешь, ни во что не вмешиваешься, и тогда, как зритель из кинотеатра, благополучно возвращаешься домой вовремя. В противном случае, ты лишаешься моей защиты и возможности ровно через год попасть в свое время, в то же самое место и в тот же самый момент, из которого ты был изъят».

Альтернатива застрять здесь навсегда испугала и мгновенно охладила мой патриотический пыл.

«Все! Все, понял! – Излишней эмоциональностью пытаюсь убедить невидимого старца в своей искренности. – Извиняйте, не подумал».

Голос внутри меня оставил мои оправдания без ответа, посчитав, что предупреждения достаточно. На всякий случай, еще пару мгновений прислушиваюсь к тишине внутри себя и, осознав, что больше выволочек не будет, вновь включаюсь в окружающую реальность.

Фарс аль Хорезми уже закончил читать послание и передал свиток ближнему боярину князя. Узнаю в нем того самого Дмитра Ейковича, что встречал нас на подъезде к городу. Скатав пергамент, тот вновь вернулся на свое место, справа от княжеского кресла, а Ярослав, помолчав немного, поблагодарил хана Бату за дары и громко, чтобы все слышали, заявил, что против старшего в роду он никогда не пойдет и брата ни за что не предаст. Ответил вроде бы однозначно, но как-то слишком уж мягко, без красочных сравнений и обидных слов в адрес хана, а ведь предложение Батыя для честного человека оскорбительно уже само по себе.

Пробежавшись по лицам бояр и киевлян, я увидел, что многие разочарованы. Они ждали от князя как минимум суровой отповеди монголам, а может и казни. Ведь, действительно, предлагать человеку предательство, значит считать, что тот на такое способен, а это оскорбление, за которое и голову отсечь не грех.

Ярослав, без сомнения, это ожидание почувствовал, но ничего больше не добавил. Моя персона, казалось бы, его совсем не заинтересовала, за все время взгляд князя, может быть, раз задержался на моем лице, но возможности представиться, я так и не получил. Для меня все это довольно странно, но, с другой стороны, может быть и к лучшему – не надо ничего придумывать.

Официальная часть приема тем временем закончилась, и посольство, не утруждая себя излишними поклонами, начало двигаться к выходу. Я иду вместе со всеми и пытаюсь понять, чем собственно этот прием закончился. Вроде бы, Ярослав отказал хану, но я уверен, что у большинства присутствующих, так же как и у меня, сложилось впечатление будто разговор еще не закончен. Особенно когда напоследок князь пообещал дать хану письменный ответ в ближайшее время.

***

Горница, отведенная Турслану Хаши, малюсенькая. Голые бревенчатые стены, лавка вдоль одной стены, сундук вдоль другой, а между ними разве что два человека разойдутся. По меркам двадцать первого века – сарайка для бомжа, но если учесть, что это единственная комната на одного, а все остальные члены посольства живут в общей палате, то получается не так уж и плохо. Почет и уважение на лицо.

После приема хорезмиец затащил меня прямо сюда, не дав даже во двор по нужде выскочить. Монгол уже здесь, сидит на лавке, поджав под себя ноги и делает вид, будто погружен в себя и нас не замечает. Мы стоим молча у дверей, ждем. Наконец, Турслан Хаши поднял на меня взгляд.

– Что скажешь, латинянин, согласится урус или нет?

Я в некотором замешательстве. Делиться своими подозрениями с монголом, мне не очень хочется, но и врать ему опасно, боюсь раскусит меня на раз. Решаю, что в данном случае надо говорить честно, но без конкретики.

– По тому, что я услышал, ближайшее окружение князя ждет от него решительного отказа.

Узкие прорези на почти круглом лице испытывающе уставились на меня.

– Что еще ты слышал?

Пожимаю плечами.

– Ничего. Никто в открытую своего мнения не выражал. То, о чем я говорил ранее, это скорее мое общее ощущение настроения большинства.

– Ощущения меня не интересуют. – После затяжной паузы, губы монгола, сжатые в жесткую линию, вдруг изогнулись в подобие усмешки, а в глазах блеснула хитрая искра. – Скажи, латинянин, ты зачем пришел в Киев?

Резкая смена темы разговора заставила меня на секунду задуматься, но уже по тону я уловил, что ситуация, скорее всего, не несет опасности для меня.

«Вопрос лишь для затравки, – решаю так, сверив свои ощущения с выражением лица монгола, – на деле, его совершенно не интересует зачем я здесь. Занятно, чего же он тогда хочет?»

Отвечаю придерживаясь своей версии.

– По поручению папы, я должен обсудить с князем некоторые вопросы веры.

В ответ нойон лишь хмыкнул.

– Так иди, – черные зрачки зыркнули из-под плотных ресниц. – иди, обсуждай. Заодно и узнаешь, что думает князь о предложении Бату-хана.

Взгляд степного воина смотрит мне прямо в глаза, и, несмотря на насмешливый тон, я понимаю, что он это серьезно. Надо прямо сейчас идти и просить Ярослава о встрече. Еще помолчав для приличия, я уже было развернулся к двери, как меня нагнал голос монгола.

– Если в ходе вашего разговора, тебе удастся убедить урусса принять правильное решение, то ты можешь быть уверен, хан умеет быть благодарным.

Прикрыв дверь и распрощавшись с хорезмийцем, иду по узкому коридору к лестнице, размышляя на ходу:

«Видать, исход переговоров очень важен для посла, раз он готов просить о содействии первого встречного. А мне, мне-то что делать? Убеждать за предательство, я, конечно, не буду. Вопрос в другом. Соваться вообще в это дело или нет? С одной стороны, как русский человек, я обязан предупредить князя о том, чем все закончится, а с другой, торчать здесь до старости нет ни малейшего желания».

Задумавшись, чуть не сталкиваюсь с внезапно вывалившимся из-за угла боярином. Он глядит на меня снизу-вверх и недовольно бурчит.

– Аккуратнее, святой отец, а то зашибу ненароком.

И смех, и грех, право! Я здесь выше всех минимум на полголовы, и злобно зыкающий на меня бородатый гном вызывает у меня ассоциацию лишь с фэнтези Толкиена. В другое время, я бы непременно рассмеялся, но сейчас мне точно не до смеха.

Отступаю в сторону и извиняюсь.

– Прости, боярин. Заплутал.

Княжий воевода, видимо с правилами вежливости не знаком, потому что не только не извиняется, но даже пропускать меня не собирается. На его заросшем лице появляется подозрительное выражение.

– Заплутал, говоришь. Уж больно у тебя все случайности вовремя, латинянин. На ханского посла ненароком напоролся, а сейчас вот, стоило князю послать за тобой и вот на тебе. Ты уже здесь и искать не надо.

На месте боярина, мне может тоже собственная личность показалась бы подозрительной, но сейчас, чувствую, такие разговоры надо пресекать на корню.

– Вы что, боярин, меня в чем-то подозреваете? В чем, говорите прямо!

От моего напора тот смутился.

– Да нет, – отступив к стене, он освободил проход, – князь тебя видеть желает. Следуй за мной, провожу.

Развернувшись, воевода двинулся по коридору, не минуты не сомневаясь, что я иду следом. Поднимаемся на второй этаж, проходим по открытой арочной галерее и, наконец, боярин, поглядев по сторонам, открывает передо мной дверь.

«Они что, шифруются?» – С этой мыслью захожу в просторную горницу, и слышу, как тут же, за моей спиной хлопает дверное полотно. Стоящий спиной ко мне князь, разворачивается и резко подходит вплотную.

– Почему христианский священник заодно с язычниками? – Его взгляд вцепляется мне в лицо, требуя честного ответа.

В этом плане мне скрывать нечего.

– Нет никакого сговора, – выдерживаю его взгляд не отводя глаз, – это чистая случайность, как я уже и говорил.

Не найдя подтверждения своим подозрениям, Ярослав снижает нажим.

– Тогда, зачем ты здесь? Чего хочет от меня папа римский?

На этот счет у меня уже готова легенда. Говорю много общих слов об объединении церквей и совместной борьбе с язычеством. Много воды и никакой конкретики.

Князь с боярином слушают мою болтовню, но видно, что заботит их совершенно другое. Терпеливо дождавшись окончания моей речи, и покивав, мол да-да-да все это может быть, но совершенно неинтересно и неважно, Ярослав задает вопрос о том, что его действительно волнует.

– Ты хоть и христианин, но у монголов вроде как свой. Что можешь о них сказать, доверять им можно?

Как ни ждал я чего-то подобного, как ни готовился, а все-равно вопрос застал меня врасплох. Задача! Какую позицию мне занять, так мною и не решена, поэтому, в первую очередь, мысленно убеждаю невидимого и всемогущего старца:

«Меня спрашивают, я не могу не ответить. Это мое личное мнение, а никакое ни вмешательство. Просто говорю, что думаю и все».

Видимо рожа у меня в этот момент довольно стремная, потому что князь с недоумением переспрашивает.

– Что с тобой, латинянин? Занедужил что ли?

Беру себя в руки и отвечаю четко и уверенно.

– Доверять словам монгольского хана я вам не советую. Обманут.

Теперь настал черед князя слегка онеметь. К такому ответу ни он, ни его воевода не были готовы. Дмитро Ейкович даже пораженно крякнул.

– Чем же монголы тебе насолили, что ты их так кроешь.

Отрицательно качаю головой.

– Ничем. Вы спросили – я честно ответил, зачем мне врать.

Не сводя с меня внимательного взгляда, Ярослав огладил свою стриженную бороду.

– А в чем, по-твоему, обманут. Я не стану Великим князем Владимирским?

Еще не оценив подвоха, говорю, не задумываясь.

– Станешь.

В глазах князя промелькнуло удовлетворение.

– Тогда не пойму, в чем обман?

Вот теперь пришлось призадуматься мне:

«А, действительно, в чем? Что Батый ему обещал: Владимирский стол, общие для всей империи Чингиз-хана права и обязанности. А взамен что? Полное подчинение монгольскому хану, дань и участие в войнах империи. Странно, что Ярослав этого не понимает».

Князь и боярин по-прежнему смотрят на меня в ожидании ответа, и я пытаюсь расставить точки на и.

– Вы не будете самостоятельны, за правом на стол все князья будут ездить в Орду и вымаливать у хана свою вотчину на коленях. Тех, кто не захочет, казнят, а города, что не примут власть татарскую, подвергнутся разграблению. Несколько столетий Русь будет страдать под гнетом ордынских ханов.

Моя речь произвела впечатление, но не совсем то, на которое я рассчитывал. Ярослав наморщил лоб, словно силясь понять сказанное.

– Подожди, латинянин, ты кого Русью назвал?

Делаю непонимающее лицо.

– Как кого! – Обвожу рукой вокруг. – Всех! Киевлян, владимирцев, рязанцев, да всех людей русских.

На лице князя появляется подобие усмешки.

– Вы там в Риме своем совсем в делах наших ничего не смыслите. – Он повернулся к боярину. – Ты слышал, Дмитро Ейкович?! Киевляне, рязанцы…

Они лыбятся, друг на друга, а я никак не могу понять в чем закавыка, пока Ярослав не объясняет.

– Я – это Русь! Братья мои – Русь! Все князья, что от Рюрика пошли, да бояре родовитые – тоже Русь, а киевляне, владимирцы, это шелупонь местная. Кто их разберет – кто они. Поляне, древляне, вятичи, а может и угры, и меря. Ты что, меня с ними равняешь? – В голосе князя послышалась неприкрытая угроза.

Вот теперь я в полном замешательстве и в голове настоящий кавардак.

«Это как же понимать? Князь киевский себя с городом Киевом никак не связывает. Его послушать, так он даже с каким-то презрением говорит о горожанах».

– Я тебе так скажу, латинянин. – Ярослав направил на меня указательный палец. – У городов и так сейчас столько воли развелось, что сладу с ними не стало. Если татарва их пощиплет как следует, то я совсем не против, может поумнеют, и к княжеской власти у них почтения прибавится. Поймут, наконец, за кем сила, и кто их защитить сможет. А то, чуть что, сразу вой поднимают. Не по старине судишь, не по праву берешь, а как до дела дойдет, так сразу в сторону – это дела княжеские, нас не касаются.

После этого монолога, мне уже начинает казаться, что я вообще ничего не понимаю. Осторожненько так, пытаюсь прояснить картину.

– Вы что же, князь, готовы отдать верховную власть монгольскому хану и преклонить перед ним колени?

Тот, зыркнув на меня исподлобья, рубит словно в сердцах.

– Какая разница! Перед братом шею гнуть лучше, что ли?! Одно название – старший, а куда ни глянь, каждый князь творит, что захочет. Будет у меня опора на монгол, я на всей земле русской быстро железный порядок наведу.