Kitabı oxu: «Ключевой момент»

Şrift:

ISBN 978-5-4474-8171-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ключевой момент

Эта книга и о тебе тоже. О том, как можно сделать твоё давно минувшее детство счастливым, даже если воспоминания говорят об обратном. О твоих достижениях и данных тобой обещаниях. О том, кого ты забыл и зачем тебе нужно обязательно вспомнить. О том, как быть счастливее в каждом моменте твоей замечательной жизни. О тебе…

Я. Утро

Мысль появилась и погасла, как вспыхнувшая в ночи спичка, безжалостно задуваемая сильным ветром. И ни прикурить, ни новую взять. Нет больше спичек. Нет больше мыслей. Только туман и неясные очертания того места, куда мне обязательно надо дойти. Обязательно. Это важно. Предельно важно. Я знал это. Я хотел попасть в это волшебное для меня место. Но тягучая реальность не пускала меня туда, куда я хотел. Оскалившись злорадной ухмылкой, она держала меня на привязи моих движений, вязких и медленных, как в густом киселе. И не шёл я даже, а вроде как плыл в этой смутной, расплывающейся чернильным пятном в воде, реальности. Отчаянно двигал руками и ногами, но продвигался медленно, слишком медленно! Уже понимая, что вновь не успею добр, обречённо-уставшим телом и сдавленными рыданиями встретил очередное пробуждение. И только одно слово, назойливо звенящее где-то на краю сознания, заставило открыть глаза и воткнуться близоруким взглядом в серую стылую рань. «Дойду». Колоколом в голове. А после – всё тише и тише, опускаясь ниже по телу и из звука превращаясь в чувство безысходной злобной уверенности. «Дойду!» Знать бы только, куда…

Малыш. Одиночество

Малыш сидел в сумерках и смотрел на окно. Комната в доме отдыха была маленькой. Около стен стояли две панцирные кровати с железными решетчатыми спинками. Можно было залезть на одну из них и заняться чем-нибудь или уснуть. Но спать не хотелось. Игрушка, которую оставили папа с мамой, уходя, уже не радовала. И малыш сидел возле стены на корточках, устроившись так, чтобы видеть и окно, и входную дверь. Он ждал, когда они придут.

Когда?

Они ушли. Сказали – ненадолго. Мама была такая радостная, что-то говорила про танцы. Тот, которого надо было называть «папа», много смеялся. А когда мама спросила его, не взять ли малыша с собой, сказал: «Мы ненадолго, пусть привыкает. Надо воспитывать храбрость». Мама подошла к малышу, присела, посмотрела в глаза чуть тревожным взглядом и пообещала, что придёт «через пол-часика». Дала игрушку. И они ушли.

Вначале было хорошо. Один, никто не мешает играться. Малыш вдохновенно, так, как умеют только дети, фантазировал. Игрушка превращалась то в ракету, то в пистолет, то в волшебный предмет. Но потом малыш устал. И ему захотелось, чтобы «пол-часика» уже поскорей прошли и мама пришла к нему. Но никого не было.

Малыш подходил к окну, поднимался на цыпочки и, пока хватало сил стоять, смотрел на дорожку, по которой – он видел – они ушли. Понимал, что по ней они должны вернуться. Должны… Не может мама бросить надолго. Они придут. Скоро…

Там, за окном, где-то за кустами и деревьями, играла музыка. Одна мелодия сменяла другую. И никто не ходил за окном. Только куст с какими-то белыми цветочками покачивал ветками, да фонарь стоял на пересечении дорожек.

Малыш отошёл к стене и присел. Где-то внутри нарастала тревога. Он не знал, сколько это – «пол-часика». Он терпеливо ждал.

За окном стемнело. Куст стал похож на что-то страшное, машущее многочисленными лапами. Пришёл страх. Фонарь засветился тускло- жёлтым мерцающим светом, но страх не ушёл. Свет жёлтой лампы наискосок попал в комнату, угловатым пятном улёгшись на полу, но тени в углах грозили неведомыми опасностями. Малыш боялся подойти к стене, боялся этих теней. Он уселся в пятне света лицом к двери и ждал, ждал, ждал.

Потом пришло одиночество. Малыш вдруг почувствовал, что он один. Совсем один. И никто не поможет ему, если тени из углов всё-таки выползут и нападут на него. Ему стало жалко себя. И больно. Малыш подумал, что его бросили. Он не знал, за что. Может, он недостаточно послушный? Или недостаточно умный. Мама слушает «папу». Папа ругается, когда малыш веселится или шумит и усаживает его за книги. Заставляет учиться читать и писать. Заставляет учить стихи. И иногда, когда приходят чужие люди, которые называются «гости», малыша ставият на табурет и просят прочесть стихи. Малыш читает громко и «с выражением», как учили. «Гости» почему-то смеются и хлопают в ладоши. Маме и «папе» это нравится. А теперь они ушли. И оставили малыша одного. Нужно быть ещё послушнее. Нужно быть хорошим для родителей, чтобы они его не бросали. А ещё малыш понял, что надо быть сильным. Что он сам должен справиться со страхом. Слабость – это плохо. Это ненужно. Это слабость.

Что-то светлое в этот момент оторвалось и пропало. Навсегда. Или почти навсегда.

Когда пришли родители, малыш расплакался. Он не плакал, пока ждал. Но слёзы сами вырвались на волю, когда зашли мама и папа и включили свет. «Чего ж ты свет на включил? Ты же уже большой.» – укоряли они малыша. А он плакал. Плакал навзрыд. Он сам не понимал, и родителям не мог объяснить, почему. А они так никогда и не узнали, что в этот вечер их малыш познакомился с одиночеством. Что он стал зависим от оценки других людей. И что с этого дня их малыш на всю жизнь научился бояться надвигающейся ночи. Оно проявится не сразу, это умение. Лет на двадцать ещё хватит сил справляться с этим страхом, но потом…

И ещё… Нужно точно знать, что такое «пол-часика». Всегда нужно знать, где ты во времени.

Я. Время

Окончательно проснувшись, я привычным жестом нажал кнопку наручных «Casio». Приветливый голубоватый свет был единственным ярким пятном среди смутных теней раннего серого утра. Я любил часы. Любил часы, как таковые. Всегда на моей левой руке были какие – нибудь. Механические или электронные – неважно. Мне нужно было быть в потоке времени, понимать, в каком моменте я нахожусь. Не знаю зачем, но зачем-то это было нужно. Зачастую, мне и смотреть-то на них было необязательно. За свои двадцать с небольшим я успел подружиться со временем и оно стало как бы частью меня. И просыпался я за пару минут до будильника. И практически никогда не опаздывал. И с точностью до минуты мог сказать, сколько осталось времени до начала или конца того, что должно было начаться или закончиться. Время было моим постоянным спутником. А часы были его символом. Всегда со мной. Всегда.

Малыш. Детский сад. Дорога

Каждое утро малыша с понедельника по пятницу начиналось одинаково. Рано-рано, когда снится самый сладкий сон, его будили голоса родителей, уже проснувшихся и собирающихся на работу. Отец начинал бодро делать зарядку под музыку, звучащую из висящего на стене радио, энергично дыша и подбадривая себя после каждого упражнения словами: «Хорошо! Хорошо!». Потом он долго жужжал электробритвой «Харьков», затем шумно умывался в ванной. Мама чем-то звенела на кухне. Малыш слышал всё это из зала, в котором спал на раскладном диване, и ему хотелось стать незаметным, потеряться, исчезнуть. Чтоб его не нашли. Чтобы забыли как-нибудь, что ли. Потому что он знал – скоро придётся вставать. И малыш сворачивался в клубочек с головой под одеялом, ловя мгновения сонной расслабленности и согревая вечно мёрзнущие руки между коленями. Еще немножечко поспать. Чуточку, ещё капельку.

Но вот кто-то заходил в комнату, и в животе что-то сжималось. Сейчас будут будить. Хорошо, если будила мама. Она подходила и, присев на краешек кровати, очень ласково говорила: «Сы-ыночка, пора встава-ать» и гладила по коротко стриженым волосам. Отец же громким голосом возвещал, что «Хватит спать! Нас ждут великие дела!». И стягивал одеяло. Становилось светло и холодно. Вставать не хотелось, но малыш покорно выбирался из-под тёплого одеяла, поднимался и с полузакрытыми глазами шёл в туалет, потом в ванную. В ванной он открывал кран горячей воды и засовывал под тёплую тугую струю руки. Если о нём забывали на пару минут, он мог так и заснуть опять, облокотившись о край ванной, с руками в горячей воде. Но обычно его подгоняли, и процедура умывания проходила быстро: мокрыми ладошками по глазам, вытерся полотенцем и всё, справился. Затем нужно было надеть рубашечку, колготки и шортики. Колготки были самыми подлыми. Нога в них засовываться не хотела никак, и, когда малышу удавалось поладить с одной ногой, он отдыхал. Иногда родители его так и заставали – сидящим с наполовину надетыми колготками и о чём-то мечтающим. Отец в таких случаях нервничал, и, быстро, умелыми движениями подобрав гольф до самого носка, надевал ненавистный предмет одежды до конца. Но колготки были действительно подлыми. Часто оказывалось, что они надеты задом наперёд и приходилось всё начинать сначала.

Родители торопились. Район, в котором они получили двухкомнатную квартиру, был новым, транспорт ходил нерегулярно, а оба работали в НИИ в полутора часах езды от дома. Детского сада рядом с домом тоже не было – под него только вырыли котлован, и малыша с большим трудом устроили в садик в двух километрах от дома. Каждое утро малыш с кем-то из родителей проделывал путь от дома до дверей группы. Дорога была знакомой – тропинка, вытоптанная между новостройками. Зимой – заснеженная или обледеневшая, летом – с выгоревшими пучками жесткой травы по краям. Примерно на пол-пути тропинка упиралась в широкую асфальтовую трассу, по которой ездили большие и не очень машины, серьёзные, вечно переполненные, автобусы и смешные рогатые троллейбусы. За дорогой тропинки уже не было – были тротуары, по которым идти было веселее. Отец времени зря не терял – по пути задавал задачки по арифметике и заставлял идти с прямой спиной. А прямо держать спину не хотелось. Хотелось спать. И малыш топал с опущенной головой, глядя на сбитые носки своих сандаликов, догоняя вечно убегающего вперёд отца. Мама просто брала за руку и вела. Малыш доверчиво держался за её пальцы и думал о чём-то своём, перебирая ножками. Всё было привычно и безопасно, пока однажды…

…Мама куда-то опаздывала. Наверное, на работу. Она с кем-то поговорила по телефону – большой чёрной штуке с трубкой, стоявшей на белом холодильнике и, одев малыша, быстро-быстро вышла из дома. По тропинке они почти бежали до самой трассы. Малыш ожидал, что мама, как обычно, крепко держа его за руку, переведёт через дорогу. Но мама очень торопилась. «Видишь, на той стороне стоит бабушка?» – спросила она. Действительно, на противоположной стороне широкой серой трассы стояла бабушка – она жила недалеко и успела приехать после маминого звонка. «Когда я тебе скажу, беги к ней» – сказала мама. Малыш не поверил тому, что услышал: «Один? Через дорогу? Сами же говорили, что на дорогу выходить нельзя – машина задавит!». Но мама уже подвела его к бордюру и ожидала просвета среди едущих машин. В какой-то момент она сказала: «Беги!» и малыш побежал. Добежав до середины, он увидел автобус, едущий справа прямо на него. Большой, оскалившийся металлическим радиатором, с цифрами «39» в мутном окошке над лобовым стеклом. Малыш растерялся. Остановился. Оглянулся на маму. Она ему что-то кричала. Малыш хотел побежать обратно, но там уже ехали машины, и было страшно. Он посмотрел на бабушку. Её лицо было белым-белым под красным в золотых цветах платком. Она тоже что-то кричала, но слов было не разобрать. И малыш просто зажмурился, чтобы не видеть всего вокруг – этих сигналящих машин, дорогу, серое застывшее небо. Не видеть этого автобусного оскала. Не видеть этих цифр «39» в автобусном лбу. Не видеть растерянную, мечущуюся по бровке дороги маму. Не видеть белого бабушкиного лица. Не видеть. Ничего не видеть…

Машины посигналили, потом потом остановились. И стало тихо. Подбежала мама, схватила малыша на руки и перенесла на через дорогу. Там она поставила его на землю и начала на него кричать, обвиняя в несамостоятельности и трусости. Бабушка стала кричать на маму. Крик нарастал у малыша в голове, разрывая такой тёплый и спокойный мир на мелкие рваные куски. Он ничего не понимал. Ни того, в чём он виноват, ни того, в чём виновата мама. Ни почему и мама, и бабушка в итоге разревелись, как маленькие, и кинулись его обнимать и целовать. Малышу просто было страшно. Ему сильно-сильно захотелось оказаться под одеялом – с головой, свернувшись калачиком. И чтобы никто не трогал.

И, когда все успокоились, вроде всё было как раньше. Только мир вокруг стал каким-то нечётким. Размытым каким-то. И ещё… В этом мире поселился крик. Неважно, кто кричал. Но с этого дня в те моменты, когда на малыша повышали голос, мир становился более размытым, в горле пересыхало, слова застревали в горле. И хотелось исчезнуть, спастись от этого крика, превращавшего мир в ничто. А спастись от него можно было только исчезнув. Только свернувшись клубочком под одеялом.

Pulsuz fraqment bitdi.