Возвращение к себе

– Ну конечно. Все мы делаем случайно. Бумагу бросаем случайно. Заборы ломаем случайно. Стекла бьем тоже случайно. Не жизнь, а сплошная случайность.

Старичок продолжал бормотать себе под нос, собирая разбросанные вокруг палочки от мороженого, конфетные обертки и окурки. Иногда некоторые бумажки он клал прямо себе в карман. Я собрался уйти, но старичок окликнул меня.

– Это не ваше, молодой человек?

Я посмотрел на старика. Он протягивал мне совсем новенькую трешку. Я отрицательно покачал головой. Старичок, пожав плечами, сунул бумажку в карман.

– Люди часто теряют деньги. Ключи теряют, документы. А потом все бегают, спрашивают. Дядя Соломон. Вы не видели? А я что бюро находок? Ну найду, отдам. Но я же не бегаю по всему городу. Парк и двор, вот и вся моя территория. А все бегут, спрашивают. Не видели? А вы, я вижу, молодой человек, не торопитесь. Время позднее, ночи темные, холодные. Нечего вам тут торчать. Идите домой.

– Да некуда мне идти, – я бросил взгляд в сторону дома, в который мне не было возврата.

– Вы что нездешний?

– Да нет. Здешний.

– Ну раз здешний, значит идите домой. Что толку тут торчать?

– Да нет у меня дома.

– Как это нет? – удивленно вскликнул старичок. – У каждого человека есть дом. Даже у кошек и собак есть дом.

– У кошек и собак есть, а вот у меня теперь нет.

– Вас выгнали? – не без любопытства спросил старичок.

– Нет.

– Вы сами ушли?

– Нет.

– Ну тогда я вас не понимаю, – Соломон растеряно развел руками. – Был дом. Нет дома. Не понимаю.

– Да долго объяснять, – я махнул рукой.

– Как хотите. Соломон никогда не лезет в душу. Поговорить он любит, но лезть в душу… Это святое, – старик почему-то все время обращался к себе как ко второму лицу. – Если нужно человек сам расскажет дяде Соломону. А так, чтобы в душу лезть. Нет, никогда.

Старичок вытряхнул последнюю урну в тележку, бросил сверху метлу и собрался уезжать.

– Давайте я вам помогу, – неизвестно отчего предложил я.

Старичок удивленно вскинул густые брови.

– Боже мой! Соломон, у тебя сегодня праздник. Столько лет и вдруг незнакомый молодой человек предлагает тебе свою помощь. Соломон, не упусти такую возможность. Конечно. Если вам не тяжело.

– Да что уж там, – я взялся за ручки.

Толкнул и старая тележка, издав странный звук, покатилась вперед. Соломон бежал то с одной стороны, то с другой, то забегал вперед, что-то рассказывая самому себе, усердно помогая руками и заодно показывая путь.

Спустя несколько минут мы очутились в небольшом дворике. Как только мы въехали в калитку, старичок закричал:

– Голда, бросай шитье! Ставь самовар! У нас сегодня праздник! Нет, нет, ничего не спрашивай! Пусть это будет для тебя сюрпризом. Бросайте эту колымагу здесь. Никак не заведу новую. Знаете, старый человек, старые вещи. К новому трудно привыкать. Вы не спешите? Хотя куда вам теперь спешить. Ночуйте у меня. Соломон приглашает. И не отказывайтесь. Соломон не любит, когда ему отказывают. Голда, накрывай стол. Проходите, проходите. Нет, нет, разуваться не надо вы все же гость.

Я вошел вслед за Соломоном по длинному темному коридору в небольшую комнату. Под потолком горела лампочка без абажура. Около стены стоял диван. Возле него, почти вплотную, стоял огромный стол. Комната была совсем маленькая. В ней с трудом могло разместиться три человека.

– Проходите, присаживайтесь, – старичок кивнул в сторону дивана и исчез за цветастой занавеской, по-видимому, ведущей не то на кухню, не то в другую комнату.

Боясь показаться наглыми невоспитанным, я остался стоять у входа. Тут из-за занавески с самоваром в руках вышла женщина, и мне волей-неволей пришлось сесть на диван, освобождая ей подступ к столу. Следом за ней с блюдцами, чашками, пакетиками в руках выбежал Соломон и в считанные секунды разбросал это по столу. Все сели.

– Голда, – заверещал Соломон. – Этот молодой человек оказал мне сегодня неоценимую услугу. Он помог мне довезти мою колымагу до нашего двора. Ты же знаешь, что в последнее время она все чаще и чаще перестает меня слушаться. Старая стала. А выбросить жалко. Привычка.

Соломон говорил о своей тележке словно о живом существе.

– Ой, – Соломон вскочил из-за стола. – Я же вас еще не познакомил! Это Голда, моя дочь.

Голда стеснительно опустила глаза, поправила шаль и стала разливать чай.

– А этот молодой человек, – Соломон замялся, поняв, что за всеми разговорами он забыл спросить мое имя.

– Алексей, – подсказал я, но, осмыслив, что это имя для меня потеряно, исправился и отчеканил то, что было написано в больничной справке. – Сазонов Борис Алексеевич. Можно просто Боря.

Голда утвердительно опустила глаза. Чаепитие длилось недолго. Голда все время поправляла шаль и посматривала в окно, словно высматривая что-то. Соломон без устали что-то рассказывал, обращаясь в основном к себе. А я слушал его торопливую речь, смотрел в чашку и пересчитывал плававшие в темном напитке редкие чаинки. Убрали со стола. Голда принесла простыню, подушку и одеяло.

– Ложитесь на диване, – это были первые ее слова за весь вечер.

Положив белье на край дивана, она повернулась, чтобы уйти, но, задержавшись на мгновение, добавила:

– Туалет во дворе.

И исчезла за цветастой занавеской.

Я расстелил простынь. Бросил подушку в изголовье. Как странно все получается. Чужие люди дают крови стол, а свои… Интересно, Олька уже, наверное, спит? Завтра нужно будет сходить, хотя бы одним глазком посмотреть на нее. Завтра. Завтра у тебя Борис Алексеевич будет куча дел. Смешно и странно было называть себя другим, ничего не говорящим именем. Но нужно было привыкать. Алексея Столярова больше нет. Есть товарищ Сазонов Борис Алексеевич, такого-то года рождения, беспаспортный, безобразованный, безработный.

Я погасил свет. Разделся и нырнул в постель. Диван охнул подо мной и, издав еще пару странных тоскливых звуков, затих, словно смирившись с тем, что сегодня ночью ему придется потрудиться, держа на себе непривычную для него тяжесть. Не спалось. Из-за занавески доносились приглушенные голоса. Дочь выговаривала отца за гостя. На что тот отвечал какими-то странными звуками и возгласами. Вскоре голоса умолкли. За окном накрапывал дождь. Было хорошо слышно, как редкие капли барабанили по стеклу, словно испытывая его прочность. Но вот, словно осмелев, дождь начал барабанит все чаще и чаще, сливаясь с монотонным гуденьем проводов и далеким стуком уносящегося куда-то далеко поезда. Так, под эту незатейливую музыку я и уснул.

***

Утро было прекрасное. Не скупящееся на тепло солнце то и дело разбрасывало вокруг тысячи тоненьких лучиков, которые, казалось, пронизывали не только отсыревший от ночного дождя воздух, но и проникали во все щели, во все окна и подворотни, вздрагивая нас стенах и заборах маленькими пятнышками солнечных зайчиков. От вечернего ливня остались лишь жалкие, еще не успевшие полностью высохнуть лужицы и еще не осыпавшиеся с веток капельки. Город. Выплеснув в очередной раз клуб пыли и копоти, разворачивался в ему привычном суетливом толпящемся ритме. Трамваи, звеня, приглашали людей втиснуться в свежевыкрашенные вагончики и с жалобным стоном везли их по стертым вздрагивающим от непосильной ноши рельсам. На время трамваи стихали, но затем снова втискивали и вжимали в свое нутро новую порцию нахлынувших людей.

Соломона дома не было. Его дочь с кем-то бойко спорила под окном. После привычных утренних процедур, доведенных до автоматизма, я выскочил во двор. Меня тут же окатило пьяняще-дурманящей свежестью.

– Доброе утро, – бросил я в сторону Голды, потянул за ручку калитки и оказался на улице.

Первым делом я отправился навестить своих, попытаться еще раз. Может быть, я вчера сделал или сказал что-то не так, всякое бывает. Нужно поскорее исправить свою ошибку.

Дом оказался в двух кварталах от жилища Соломона.

«Странно, как это я его раньше не встречал. Хотя. Чему удивляться? Прежняя жизнь моя была четкой и размеренной. Дом, работа, магазин, дом, друзья. Одни и те же дороги. Одни и те же лица. В городе всегда так. Можно всю жизнь прожить на одном месте и не знать, кто живет в соседнем подъезде».

На мое счастье сварливой вчерашней тетки во дворе не оказалось. Я не стал подниматься наверх, а присел на скамейку. Рука машинально потянулась в карман за сигаретами. Но, вспомнив, что они закончились еще вчера, я отдернул руку. Я достал спичку и сунул ее в рот, чтобы как-то заглушить нестерпимое желание закурить.

Вот скрипнула входная дверь и по ступенькам сбежала Олька. Увидев меня, она вдруг остановилась и, словно чего-то испугавшись, снова вбежала в подъезд. Спустя минуту она вышла снова, держась за руку своей матери, на ходу застегивавшей сумку. Я рванулся к ним навстречу.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – не глядя, ответила Наташа, направляясь в сторону детского сада.

Я повернул вслед за ними.

– Вы меня извините, – рассеянно бормотал я. – Вчера, наверное, я не то сказал. Понимаете, только с поезда и прямо к вам.

Наташа не останавливалась, таща за собой ребенка. Я продолжал оправдываться.

– Я не хотел вам доставить неприятности. Я только хотел поговорить, объясниться. Вы меня неправильно поняли.

Мать с ребенком на мгновение остановились.

– Я вас прекрасно поняла. И нечего себя больше утруждать. Извините, но я спешу. До свидания, – и она снова зашагала четким шагом в сторону сада.

– Но мне нужно с вами поговорить! – крикнул я ей вслед.

– Нам не о чем с вами разговаривать, – не оборачиваясь, отрезала Наташа и скрылась за углом.

А я остался стоять, как вкопанный на месте, в который раз оплеванный судьбой. День был для меня потерян. Помедлив минутку, я поплелся по еще влажной мостовой. Задержался на мгновение возле киоска «Союзпечати», чтобы купить сигарет и направился в сторону милиции, чтобы уладить дела с получением паспорта.

***

Отстояв огромную очередь, я вошел в кабинет. Меня встретила молоденькая девушка, беспрерывно перекладывавшая бумажки с места на место.

– Что вам? – не прерывая своего дела, спросила она.

– Паспорт получить.

– В паспортный стол, – сердито отрезала она.

– Но мне нужно новый.

– Пишите заявление. Образец в коридоре, – пробурчала она, протягивая мне листы бумаги.

Я вышел в коридор, положил перед собой лист.

– Извините, у вас ручки не найдется? – я обратился к старушке, складывавшей в целлофановый пакет кучу документов и бумаг, а про себя подумал «Неужели и мне все это предстоит?».

Старушка протянула мне шариковую ручку, обмотанную синей изолентой. Я быстро накромсал заявление и снова вошел в кабинет.

– Вот, пожалуйста, – протянул я ей бумагу.

Девушка, не глядя, взяла лист.

– Свидетельство о рождении.

– У меня его нет.

– Военный билет.

– Тоже нет.

– Ну, знаете, – девушка сунула мне заявление обратно.

Я снова положил его ей на стол.

– Понимаете, девушка, все документы и свидетельство и паспорт и военный билет у меня украли, – солгал я ей, понимая, что этой бумажной кукле ничего не втолкуешь.

– Заявление об утере есть?

– Нет, – промямлил я. – Понимаете…

– Кошмар, – девушка закатила глаза к небу. – Детский сад, да и только. Пишите.

Она протянула мне чистый лист.

– А что писать?

– Заявление об утере документов.

– Извините, – я ощутил свою неловкость. – Но у вас ручки не будет?

Девушка тяжело вздохнула и подала мне ручку. Мои пальцы ощутили тепло, нагретой от постоянной писанины пластмассы.

– Вот, – протянул я ей новое заявление.

Паспортистка пробежала по нему глазами.

– Правильно? – осведомился я.

– Правильно, – она сложила мои заявления вместе. – Теперь четыре фотографии на паспорт, документ об установлении личности.

– А если его нет?

– Ну что-то у вас должно быть, – девушка начала понемногу оттаивать.

Наверное мой жалкий вид разжалобил эту фарфоровую куклу.

– У меня ничего нет, – пожал я плечами. – Вот только справка.

Я протянул паспортистке злополучный листок.

– Это документом являться не может, – девушка отстранила бумажку. -. Нужно с фотографией. Пропуск, водительские права.

Я удручено вздохнул.

– Ну так что мне теперь делать?

– Я не знаю, – она повертела справку. – Это документом быть не может. Знаете что, сходите в домоуправление, принесите выписку из домовой книги. Они там знают.

Я начал ощущать, что очередная дверь в моей жизни может захлопнуться.

– Но, девушка, как вам объяснить, – я не мог найти подходящих слов. – Дело в том, что я из другого города.

Снова ложь. Ложь во имя правды. Я стал осознавать, что всю оставшуюся жизнь мне придется лгать. Лгать людям, лгать себе. Это было ужасно, но другого выхода у меня не было. Я осознавал свою беспомощность перед этой хрупкой девушкой, то и дело шелестевшей бумажками.

– Значит, вам нужно съездить туда и привезти оттуда бумагу. В конце концов, там, где вы получали паспорт, все сведения о вас сохранились. Привезете, тогда и поговорим, – она отложила мои заявления в сторону и тут же завалила их грудой других бумаг.

Лгать о том, что тот паспортный стол сгорел, город разрушен, мне почему-то не хотелось. Да это и не имело смысла.

– До свидания, – обреченно произнес я и вышел душной комнаты кабинета на улицу.

Немного поразмыслив, я направился в ближайшую столовую, где скорее не позавтракал, а перебил аппетит, что хоть как-то заглушило чувство голода. Затем, заскочив в соседний магазин, и купив на оставшиеся деньги батон и бутылку молока, я отправился к Соломону.

Соломона дома не было. Дверь была прикрыта на клямку с всунутой в нее палочкой. Старый еврей не опасался, что его обворуют. Помедлив, я направился в парк, отыскал вчерашнюю скамейку, присел. Стайка голубей, учуяв запах хлеба, тут же слетелась к моим ногам и стала ворковать, ожидая долгожданного угощения. Я надломил батон, раскрошил его в руке и бросил вечно голодной ораве, которая тут же бубня и толкаясь крыльями, принялась набивать крошками свой ненасытный зоб. Так, подкармливая голубей, я незаметно съел батон, запивая его подкисшим молоком. Стряхнув последние крошки на землю, я достал сигарету и закурил. Голуби, покрутив головами и осознав, что больше от меня ждать нечего, сердито надулись, вспорхнули и улетели в поисках следующего куска хлеба.

Идти было некуда. Денег тоже не осталось. Можно было бы конечно сдать бутылку, но я решил не утруждать себя. А аккуратно опустил бутылку в урну, наслаждаясь мелодичным звоном, который она издала, ударяясь о металлическую стенку.

– Нехорошо, молодой человек. Нехорошо, – раздался за спиной скрипучий голос Соломона. – Вы выбросите, другой выбросит, а молоко затем куда наливать?

Старик достал бутылку из урны и сунул ее в сшитую из мешковины сумку, где уже позвякивала пара таких же ее подружек.

– Соломон что? Соломон только спасибо скажет. Тут бутылка, там бутылка. Вот и на хлебушек хватило. А если на это посмотреть с другой стороны? Тут бутылка, там бутылка, а молоко наливать некуда. Нехорошо получается.

Я улыбнулся. Как мне показалось, ворчать по поводу и без повода у Соломона стало жизненной необходимостью.

– Вы уже кушали? – вдруг спросил меня Соломон и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Молоко и батон для такого молодого человека – это не еда. Пойдемте. Голда приготовила чудесный суп. И не отказывайтесь. Соломон не любит, когда кто-то отказывается.

Старик направился к своему дворику. Я послушно поплелся за ним.

– Я ваши годы, знаете, как кушал. Хотя, что я вру. Когда мне было столько же, сколько вам сейчас, кушать было нечего. Но если бы можно было съесть все, Соломон съел бы все. Это теперь ему нужно как воробышку. А может, и вы кушаете, как воробышек? – старик лукаво усмехнулся.

Дома уже ждал обед. Словно предчувствуя мое возвращение, Голда поставила на стол третью тарелку. Сполоснув руки под старым, кое-где проржавевшим умывальником я покорно сел за стол. Соломон раздал хлеб, что-то пробурчал себе под нос, и Голда принялась разливать суп. Обед прошел в молчании. Соломон то и дело косо поглядывал на дочь, и та кротко подливала мне дымящейся, пахнущей свежей зеленью жидкости. После трапезы Голда занялась мытьем посуды, а мы с Соломоном вышли во двор. Присев на тележку я закурил. Соломон примостился рядышком, зевая и щурясь от яркого весеннего солнца. Пока дымилась сигарета, я успел рассказать Соломону о своих злоключениях, на что тот только вздыхал и покачивал головой. Обычно разговорчивый, он не произнес ни слова и только в конце добавил.

– Без документов теперь нельзя. Посадить могут, – затем ловко спрыгнул с тележки и побежал в дом.

Я достал вторую сигарету. Из открытой форточки донеслось звяканье посуды и приглушенный голос Голды.

– Только этого нам не хватало! Приводить в дом бог весть кого. Без документов, без денег. А я должна его кормить. А может он бродяга или того хуже – разбойник.

Соломон пытался возражать, но Голда упорно твердила.

– Вы как хотите, но в этом доме этого человека я видеть больше не хочу. Бог мой, и за что мне такая жизнь? – выговоры Голды стали переходить в легкие стенания. – Говорили мне, Голда, уедем. Что тебя здесь держит? Нет, Голде больше всех нужно. Голда добрая душа, всем поможет. Бог мой, жили бы как люди. Хаим уже вторую машину купил, Хава уже третий раз замуж выходит. А я? Полоумный старик, крысы в углах и потерянная молодость. Вся жизнь насмарку.

Причитания Голды становились все тише. Соломон что-то неразборчиво бормотал в оправдание. Вскоре все утихло. На пороге появился старик и, поняв, что я все слышал, развел руками и произнес:

– Женщина. Но что я могу поделать? Она у меня одна.

Я виновато пожал плечами и направился к калитке, но Соломон остановил меня:

– Вы меня тоже поймите, – словно оправдываясь, произнес он. – Я же тоже не могу вас содержать. Документы что? Бумага. Но без них как без рук. Да и работы у вас нет никакой. Оно же и пропитание.

Соломон изъяснялся скомкано и порою непонятно.

– Я бы и рад вас приютить, но вы тоже должны ее понять. Она всю жизнь возле меня. Все бросить, ради чего? Вот Хаим, – Соломон начал рассказывать о своих многочисленных детях и внуках. – А их у меня семеро. Увижу ли я их. Все зовут, приезжайте папа. Но как я все брошу? Я здесь родился. Мои мама и папа, бабушка и дедушка здесь родились. Как же Соломон сможет все забыть и бросить?

Соломон замолчал. Воспользовавшись паузой, я тихо произнес.

– Спасибо вам за все. Извините, если что не так, – я пожал его сухонькую руку и шагнул за калитку.

– Подождите, – чей-то властный голос остановил меня.

Я оглянулся. На пороге стояла Голда, теребя край своей не снимаемой шали.

– Куда вы пойдете? Оставайтесь пока у нас, – она махнула рукой. – Пока не найдете работу и жилье. Оставайтесь.

Сказала и скрылась в темноте дверного проема. Соломон усмехнулся и лукаво подмигнул мне.

– Женщина. Что я могу поделать?

Весь оставшийся день я помогал Соломону убирать в парке. Обрезал ветки, возил мусор, подметал дорожки, словно пытался отработать свое пребывание. Соломон изводил меня бесконечными исповедями о современной молодежи, своих родственниках, прошлой и будущей жизни. Поздно вечером, после традиционного чая, я с наслаждением опустился на диван и, не обращая внимания на его хрипы и стоны, уснул.

***

На следующее утро Соломон потащил меня на другой конец города устраивать на работу. Отстояв на трамвайной остановке почти час мы с трудом втолкнулись в переполненный трамвай, который, как оказалось, ехал в парк. Ждать следующего трамвая не было желания, и мы отправились пешком. Соломон вел меня дворами и закоулками, о существовании которых я даже и не догадывался, хотя в детстве, как мне казалось, я облазил этот городок вдоль и поперек. По дороге он успел рассказать мне все, что знал о начальнике учреждения Тюлькине, в которое он меня хотел пристроить. Из его сумбурных высказываний я понял, что мы идем в городской автопарк, в котором я когда-то в школе проходил практику и получил свои первые навыки вождения. Так что ничего нового я не узнал. Услышав знакомую фамилию, я улыбнулся, но промолчал. Зачем было знать старику, что мне все и без него давно известно. Зачем пытаться вернуть то, что для меня было потеряно раз и навсегда.

Прошмыгнув в очередную подворотню, мы оказались возле автобазы. Оставив меня дожидаться возле гаражей, Соломон побежал ходатайствовать. Он долго выяснял, где ему можно найти Тюлькина, какое у него сегодня настроение и, получив исчерпывающий ответ, скрылся в одном из зданий. Я, от нечего делать, глазел по сторонам, наблюдая за знакомой мне возней шоферов. Неподалеку от меня, скрывшись по пояс под капотом грузовика, возился парень. Я хотел было подойти к нему, но тут в дверях показался сам начальник автобазы Тюлькин, все такой же грузный, немного мягкотелый, мало разбиравшийся в машинах, но при тот отменный организатор. Умение сказать что нужно, где нужно и кому нужно и позволило ему удерживаться на этом месте много лет. Но нерешительность и доверчивое отношение к людям мешало ему продвинуться вверх по карьерной лестнице. Следом за Тюлькиным бежал Соломон.

– Понимаете, Иван Прокофьевич, – на ходу врал старик. – Если бы не обстоятельства. Если бы не родственные связи, я бы и просить не стал.

– Я тебе сотый раз повторяю, – пыхтел Тюлькин. – Без документов не приму. Мало ли какая проверка? Что я им петь буду?

– Иван Прокофьевич, – не унимался Соломон. – Вы ведь не первый день работаете. Что для вас проверка?

– Я сказал нет, – Тюлькин был настроен категорически. – И не проси.

– Но все же, – в глазах у Соломона теплилась последняя надежда.

– Нет, – Тюлькин направился к молодому парню, что ковырялся под капотом одного из грузовиков.

Проходя мимо меня, Тюлькин бросил оценивающий взгляд. Соломон не отставал от него ни на шаг.

– Иван Прокофьевич, я в долгу не останусь.

Начальник ничего не ответил. Подойдя к грузовику, он с деловым видом заглянул под капот.

– Ну, Василий, что у тебя?

– Да черт его знает, – парень соскочил на землю.

Он был почти одного роста со мной, наверное, мой ровесник, с рыжей вихрастой шевелюрой. Он стригся почти под ноль, но это не помогало ему скрыть свои вихры, которые торчали в разные стороны. – Понять не могу в чем дело. То заводится, как положено, то глохнет.

– Стартер смотрел?

– Смотрел, – парень вытирал руки грязной тряпкой. – Сколько раз Евсеичу говорил, что мотор надо ставить новый.

– Где ж его взять то, новый? – озабоченно вздохнул Тюлькин.

– А мне что? – ныл парень. – На этой развалюхе кататься? Так я и на хлеб не заработаю.

– Ну не прибедняйся, – Тюлькин ехидно взглянул на Василия.

Затем, переведя взгляд на Соломона, снова тяжело вздохнул.

– Я же тебе сказал, что не возьму.

Соломон опустил глаза. Его старания оказались напрасными.

– Ну, раз нет, значит, нет, – Соломон устало опустил плечи и уныло посмотрел в мою сторону.

– Да ты пойми, – начал оправдываться Тюлькин. – Возьми я так одного, потом второго, потом все захотят. А это все же ответственность. А мне это надо?

– Я понимаю, – сопел Соломон.

– Да что ты понимаешь? – Тюлькин махнул рукой. – Я и не против тебе помочь, но без документов никак.

– Я понимаю, – кивал головой Соломон.

– У меня таких гавриков пятьдесят человек, – Тюлькин кивнул в сторону вихрастого. – Ну, чего стоишь?

– А что мне еще делать? – удивленно воскликнул парень. – Надо новый мотор ставить.

– Вот видишь, – Тюлькин снова обратился к Соломону. – И так каждый день. А где я им возьму новое? Из своего кармана?

– А карбюратор смотрели? – сам не зная, почему я решил вставить свое слово в разговор.

– Карбюратор? – Тюлькин почесал затылок и повернулся к парню. – Смотрел?

– Нет, а что? – Василий недоуменно хлопал глазами.

– Ну так посмотри, – Тюлькин кивнул в сторону грузовика.

Парень нехотя залез под капот, спустя минуту вынырнул оттуда с сияющим лицом.

– И точно карбюратор! – радостно воскликнул он. – А я то думал!

– Думал! Ничего ты не думал, – передразнил его Тюлькин и, повернувшись ко мне, спросил. – А ты что, в технике разбираешься?

– Да так, – я пожал плечами. – Немножко.

– Немножко? – Тюлькин недоверчиво посмотрел на меня. – А эту машину не посмотришь?

Начальник направился к стоящей неподалеку легковой машине. Соломон легонько подтолкнул меня, и я направился следом за Тюлькиным.

– Что с ней? – с видом знатока спросил я, подходя к старенькой, местами проржавевшей волге.

– Да я и сам толком не знаю, – Тюлькин шмыгнул носом. – Она хоть у меня и старушка, но еще на ходу. Только вот бензина жрет, не успеваю заправлять. Может, глянешь?

– Можно и посмотреть, – привычными движениями я открыл капот и стал осматривать автомобиль.

В отличие от внешнего вида, внутренности были в идеальном порядке. Устранить неисправность было для меня плевым делом. Я немало часов провел лежа под командирской волгой, служа в армии. Да и после армии мне не раз приходилось ремонтировать машины своим друзьям и знакомым. С закрытыми глазами я мог разобрать любой двигатель и поставить его на место. Захлопнув капот, я повернулся к Тюлькину, который все еще недоверчиво косился на меня.

– Вроде готово, – я оглянулся по сторонам в поисках тряпки, чтобы вытереть руки.

Тюлькин уловил это и протянул мне кусок ветоши.

– Так ты говоришь, что документы будут готовы недели через две? – Тюлькин обращался к Соломону.

– Да, да, – соврал старик. – Может и раньше.

– А, черт с тобой! – начальник махнул рукой. – Уговорил. Но, если что…

– Ручаюсь, как за самого себя, – Соломон начал рассыпаться в любезностях, но Тюлькин его уже не слушал.

– Пойдем, – кивнул он мне. – Я скажу, чтобы тебя оформили. А документы принесешь, когда сделаешь.

Я послушно двинулся следом за Тюлькиным. Соломон, пронимая, что его миссия на этом закончена, отправился домой. Отойдя пару шагов, он остановился и, повернувшись ко мне, спросил.

– Дорогу обратно найдешь?

– Постараюсь, – солгал я старику.

«Какое постараюсь? Я знал этот путь от и до, я знал каждый поворот, каждую выбоину на асфальте. Но зачем старику об этом знать? Ведь я был для него, для всех, впрочем, и для себя самого приезжим из другого города, пришельцем из другого мира».

Я прошел за Тюлькиным в отдел кадров, который, как и много лет назад, располагался на первом этаже административного здания. С тех времен мало что там изменилось, если не считать людей, которые там работали. Все те же полосатые обои, все тот же вытертый линолеум, все те же герани на окнах. Тюлькин окинул взглядом кабинет и, мотнув головой в сторону пустующего, заваленного бумагами стола, обратился к девушке с пышной копной каштановых волос. Она сидела за соседним столом, и что-то печатала на машинке. В отличие от ее соседки, на столе был идеальный порядок.

– А где Лариса Васильевна? – Тюлькин подошел в девушке.

– На больничном, – не отрываясь от работы, ответила девушка.

– Значит, вы, Люсенька, сегодня за главного?

– А что? – девушка не обращала никакого внимания на начальника.

– Вот, Люсенька, – самодовольно произнес Тюлькин. – Принимайте в наши ряды пополнение.

Люсенька на мгновение оставила свою работу, бросила взгляд на меня и снова застучала по клавишам.

– Иван Прокофьевич, вы же знаете, что без Ларисы Васильевны я не могу. Вы же ее знаете.

– Люсенька, – Тюлькин склонился к девушке. – Это такой пустяк. Если что, сошлетесь на меня.

– Вам легко говорить, – было видно, что Люсенька явно недолюбливает свою сослуживицу. – А мне потом выслушивать.

– Я сам ей скажу, – настаивал Тюлькин.

Это звучало убедительно, и Люсенька согласилась.

– Документы с собой? – не отрываясь от печатанья, бросила она в мою сторону.

– Понимаешь, Люсенька, – Тюлькин зашептал на ухо девушке, как будто не хотел, чтобы его слышали окружающие, хотя кроме нас троих в кабинете никого не было. – Тут небольшая загвоздка. Ты его оформи, а документы он принесет попозже.

– Иван Прокофьевич, – девушка удивленно вскинула брови. – Вы понимаете?

– Я все понимаю, – Тюлькин покосился на меня. – Под мою ответственность.

– Ну, если только под вашу, – Люсенька обречено вздохнула.

– Понимаешь, – Тюлькин снова зашептал на ухо Люсеньке. – Ты его оформи, а документы он принесет попозже.

Девушка снова недоуменно посмотрела на начальника, но возражать не стала. Отодвинув машинку в сторону, она выудила из соседнего стола толстую папку и протянула мне листок бумаги.

– Пишите заявление.

– А у вас образец есть? – я не хотел с первого дня показаться неучем в таких делах.

– Вот, – девушка протянула мне исписанный листок.

Я медлил.

– Что еще?

– У вас ручки лишней не будет?

Люсенька озабоченно вздохнула и протянула мне ручку. Я быстро стал строчить заявление. Тюлькин все это время что-то шептал на ухо девушке. Та мило улыбалась и пыталась убрать с лица непослушную каштановую прядь, которая все время мешала ей. Я быстро набросал заявление и протянул его девушке. Та пробежала глазами по листку и передала его Тюлькину. Тот, в свою очередь, не глядя, поставил на нем свою подпись.

– Ну, вот ты теперь наш работник, – обратился он ко мне и направился к выходу.

– Иван Прокофьевич, – остановила его Люсенька. – Каким числом оформлять?

– Завтрашним, – ответил Тюлькин.

– А кем?

– Ну, – Тюлькин задумался. – Оформляй пока механиком, а там посмотрим. Да, как тебя звать то?

– Борисом, – я еле вспомнил свое нынешнее имя. – Борис Сазонов.

– Ну, Боря, Люсенька тебе все объяснит, все расскажет. А мне пора идти работать.

Тюлькин вышел за дверь. Я остался один на один с Люсенькой.

– Фамилия, – Люсенька начала заполнять бумаги.

– Столяров.

Девушка удивленно посмотрела на меня. В заявлении значилась совершенно другая фамилия. Я понял свою ошибку и поспешил исправиться.

– Сазонов.

– Имя, Отчество.

– Борис Алексеевич, – мой разум упорно не хотел привыкать к новому имени.

– Год рождения.

– Шестьдесят восьмой.

– Образование.

– Среднее специальное.

– Семейно положение.

– Женат, вернее холост.

Девушка снова недоуменно посмотрела на меня.

– Холост, – я понимал, что выгляжу довольно глупо.

Люсенька продолжала заполнять какие-то бумажки, попутно задавая мне вопросы. На некоторые я отвечал сразу, не раздумывая. Некоторые вопросы ставили меня в тупик, и мне приходилось делать над собой усилие, чтобы ответить правильно.

– Домашний адрес, – мой допрос подходил к концу.

Я снова задумался. Сообщать свой старый адрес было бы бессмысленно. Называть адрес Соломона было бы бестактным.

– Где вы прописаны? – девушка нетерпеливо поглядывала то на меня, то на часы.

– Да пока нигде, – пожал я плечами. – Я думал, может у вас есть какое-нибудь общежитие.

– Иван Прокофьевич об этом ничего не говорил, – заметила девушка.

– Я знаю, – вид у меня был довольно жалкий.

Еще ни разу в жизни мне не приходилось испытывать такое унижение, как сейчас. Я был полностью в руках этой молоденькой девчушки. Один неверный шаг, одно неверное слово могло все испортить. И что потом? Снова пытаться доказывать себе, доказывать окружающим, что я не Сазонов Борис Алексеевич, а Столяров Алексей Николаевич. Что в этой жизни у меня есть квартира, жена, маленькая дочь. Что я имею право на все это. Но только кто в это поверит, если я сам в это уже не верю. Есть лишь чудовищная ошибка глупой медсестры, присвоившей мне чужое имя, чужую жизнь. Есть лишь бесполезная помощь врачей, давших мне чужое лицо. Лицо, с которым мне придется учиться жить заново.