Иногда он сердится на нее, припоминая ее батыря и хана Олоя. «Да, ты вот кого любила, Майя… Ты думаешь о своих любовниках. О, змея, змея… Мало было убить тебя, а нужно замуровать живой в стену. Нужно отрубить руки, обнимавшие батыря, вырвать язык, лепетавший любовные слова, выколоть глаза, глядевшие на хана Олоя ласково… вырвать живым это змеиное сердце, бившееся для других!» – И много таких жестоких мыслей роится в голове хана, а увидит Майю, оробеет сам, чувствуя, как бессилеет тело и путаются мысли в голове.

– Ты меня спрашивал, что мне нужно, – проговорила однажды Майя, глядя на него своими темными глазами. – Да, мне нужно… Когда я умру, похорони меня в степи, в вольной степи, где гуляет вольный степной ветер… Есть там озеро Кара-Куль: на его берегу похорони меня. Не нужно мне ханской могилы, не нужно тяжелых камней на могилу.

– Все будет исполнено, Майя, но зачем ты говоришь о смерти?..

– О, я скоро умру, хан… я знаю это.

И опять молчит Майя, только смотрит на молодого хана своими большими глазами. Жутко сделалось хану Сарымбэть, опустил он свои глаза и чувствует только, как замирает в груди его собственное сердце. Приворожила его Майя… Ах, если бы она хоть раз взглянула на него ласково – он сам готов умереть. Но смотрит Майя по-прежнему чужими глазами…

Старый Кугэй давно заметил, как изменился хан Сарымбэть. Похудел, сделался задумчив, перестал улыбаться и не желал ни с кем говорить.

– Скучает хан… – говорил вкрадчиво хитрый старик. – Позволь старому Кугэю зайти к Майе, и он вышиб бы из нее своей нагайкой память о батырях и хане Олое… А любовь Майи в твоих руках. Когда я был молод, то брал любовь силой!..

– Ах, не то… – стонал хан Сарымбэть. – Мало ли у меня своих красавиц? Не то, старый Кугэй… Ты поглупел от старости.

– Я поглупел?.. – смеялся зло старик. – Я поглупел, старый Кугэй? А кто говорил тебе, чтобы не брать пленных из Гунхоя? Вот теперь ты сам сидишь в плену у ничтожной пленницы… И какой хан – молодой, красивый, храбрый! Хочешь, добудем десять новых красавиц, десять новых жен… Одна другой краше, как цветы в поле, а Майя пусть им служит. Вот как сделаем, хан, а ты говоришь: «Кугэй – старый дурак».

III

Так прошло полгода, а через полгода гордые глаза Майи опустились сами собой, когда вошел к ней хан Сарымбэть.

– Что с тобой, Майя? Ты нездорова?

Она отвернулась.

– Майя…

– Нет больше Майи… Зачем ты пришел сюда? Уходи к своим женщинам… Там каждый взгляд куплен, каждая улыбка – насилие. Они все готовы сделать для своего повелителя, потому что рабыни не телом, а всей душой. Они ждут тебя… иди!..

Радостно забилось сердце хана Сарымбэть. Это были знакомые ему слова женской ревности. Майя начинала его любить и сердилась на самое себя. Да, вот это не берется ни насилием, ни деньгами. О, велика сила любви, и приходит она против воли человека, как пожар.

Тихо подошел хан Сарымбэть к Майе, обнял ее и прошептал:

– Я давно тебя люблю, Майя… Люблю с первого раза, как увидел.

Задрожала Майя, как молодая зеленая травка, закрыла глаза и ответила:

– Твоя любовь убьет меня… Я это чувствую.

– Ты скажи, Майя: ты любишь меня?

У нее не было слов, а только протянулись теплые руки, и счастливое лицо спряталось на груди хана.

На другой день Майя сказала хану:

– Я тебя вчера любила, а сегодня ненавижу…

– За что же, моя радость?

– А помнишь, как ты истреблял Гунхой? Я смотрела в окно, когда ты своим конем топтал беззащитных женщин, и вот эта рука рубила женские головы… Да, я тебя ненавижу и вместе с тем люблю… Меня приводит в ужас это двойное чувство.

– Того хана уже давно нет, Майя, как нет и Гунхоя. Такова воля аллаха… Он дает и победу и счастье. Да и чего тебе жалеть: ты была только пленницей у Олой-хана…

Майя гордо выпрямилась и посмотрела на хана потемневшими глазами.

– Я была пленницей Олой-хана, но не любила его… А вот тебя люблю, и в том моя погибель.

– И моя, Майя…

Каким счастьем пахнуло на хана Сарымбэть!.. Не было ни дня, ни ночи, а одно только счастье. Смеялась Майя – и он смеялся, хмурились ее темные брови – и он хмурился. Она думала, а он говорил, – и наоборот. Они читали мысли друг у друга в душе, и это даже пугало их. Иногда Майя задумывалась, и хан Сарымбэть хмурился, точно над их головами проносились тяжелые тени.