Kitabı oxu: «Королевы и монстры. Яд», səhifə 2
Я кидаю взгляд на его стол.
Кейдж беседует по телефону. Вернее, только слушает, время от времени кивая. А потом поднимает глаза и смотрит на меня.
Наши взгляды встречаются. Сердце подскакивает в груди. Странная и незнакомая комбинации возбуждения, напряжения и страха горячей волной прокатывается по шее.
Слоан права. Надо быть приветливой. Вы теперь соседи. Из-за чего бы он ни делал такое лицо, его проблемы не связаны с тобой. Не надо сразу все принимать на свой счет. Наверное, у бедного парня просто плохой день.
Все еще глядя на меня, он что-то бормочет в телефон и вешает трубку.
– Сейчас вернусь.
Сказав так Слоан, я встаю, пересекаю зал и подхожу прямо к столику Кейджа.
– Привет. Я Натали. Могу к вам присоединиться?
Не дожидаясь ответа, я усаживаюсь. Он молча и неподвижно смотрит на меня своими темными непроницаемыми глазами.
– Мы с подругой выпили слишком много вина и не можем сами добраться до дома. В нормальных обстоятельствах это не было бы проблемой – мы бы просто взяли такси и забрали ее машину завтра. Но минуту назад подруга сказала, что, если я не уеду отсюда с вами, она останется ночевать у меня. Долгая история, почему бы мне этого не хотелось, но не буду перегружать вас деталями. И, опережая ваш вопрос – нет, обычно я не прошу незнакомцев подвезти меня. Но мне сказали, что вы купили дом рядом с моим, на Стилхед, и я подумала, что убью двух зайцев одним выстрелом и попрошу вас любезно подвезти меня домой, раз уж нам по пути.
Его взгляд останавливается на моих губах. У него гуляют желваки. Он ничего не отвечает.
О нет. Он думает, я с ним флиртую.
– Это не попытка подкатить, клянусь, – быстро прибавляю я, сгорая от стыда. – Мне правда просто нужно, чтобы меня подвезли до дома. Ну и еще, эм… добро пожаловать в наш город!
Какое-то время в нем, видимо, происходит внутренняя борьба, а я сижу и смотрю на него с дико бьющимся сердцем, осознавая, насколько чудовищную ошибку совершила.
Потом Кейдж наконец заговаривает низким и хриплым голосом:
– Извини, принцесса. Я не чертов рыцарь в сияющих доспехах.
Он резко встает, оттолкнув стол и оставив меня наедине с обжигающим чувством унижения.
Так, понятно. Очевидно, забегать к нему за стаканом сахара я не буду.
С горящими щеками я возвращаюсь к нашему столу. Слоан смотрит на меня, пораженно открыв рот.
– Это что сейчас было?
– Я попросила его отвезти меня домой.
Пытаясь оправиться от удивления, она медленно закрывает и открывает глаза, а затем спрашивает:
– И?
– Он ясно дал понять, что лучше прищемит член дверью автомобиля. Мы готовы ехать?
Слоан встает, нашаривая свою сумку на спинке стула, и качает головой.
– Вау. Он отшил нас обеих. Может, ты и права, что он женат.
А потом, когда мы уже идем к двери, задумчиво добавляет:
– Или просто застенчивый.
А может быть, он просто окажется серийным убийцей и освободит меня от страданий.
Хотя, наверное, нет. Я не настолько везучая.
3
Кейдж
Меня не должно волновать, что она великолепна, но волнует. Она настолько вызывающе красива, что я чуть не рассмеялся, увидев ее.
Я был готов ко всему, кроме этого. И она меня удивила.
Ненавижу удивляться. Обычно, если меня застают врасплох, это заканчивается кровью.
Но теперь я уже знаю и в следующий раз, увидев ее, буду готов. Нельзя позволить этому лицу, этим ногам и этим невероятным глазам отвлечь меня от задания.
И еще эти волосы. Я никогда не видел таких гладких и черных волос. Они как будто из сказки. Мне хотелось запустить руку в эту густую, блестящую массу локонов, запрокинуть ее голову и… Черт.
Мне давно известно, что нельзя мешать работу с удовольствием. Нужно просто сосредоточиться и сделать то, ради чего я здесь.
Но лучше бы она не была такой чертовски красивой. Не люблю ломать красивые вещи.
4
Нат
С утра я просыпаюсь с пульсирующей головной болью и Моджо, храпящим у меня под носом.
– Господи, пес, – бормочу я, утыкаясь в его шерстяную грудь, – можно немножко потише? У мамочки похмелье.
Вместо ответа он ворчит, зарывается еще глубже в подушку и портит воздух так, что обои от стен отходят.
Перевернувшись на спину и тяжело вздохнув, я в очередной раз задумываюсь, не совершила ли чего-то ужасного в прошлой жизни. Нынешняя – просто водоворот дерьма, и это единственное разумное объяснение.
Звонит телефон. Я шарю рукой где-то в районе прикроватной тумбочки и нащупываю мобильный. Нажимаю на «Ответить», но Слоан начинает тараторить мне прямо в ухо, прежде чем я успеваю поздороваться:
– Дело раскрыто. Он вдовец.
– Что? Кто?
– Не тупи. Ты знаешь кто. Красавчик, отбривший двух самых горячих штучек Западного Побережья, потому что… – Она делает театральную паузу. – Он скорбит!
В представлении Слоан мужчина может ею не заинтересоваться лишь в том случае, если он гей, женат, слабоумен или его жена недавно скончалась. Очень недавно. Ну, неделю назад. А еще, думаю, втайне она считает, что ее чары способны заставить мужчину любой из вышеприведенных категорий все равно в итоге сдаться – стоит только дать им чуть больше времени.
Мне бы ее уверенность.
Я провожу языком по шершавым зубам и молюсь о материализации феи-крестной, которая принесет мне воду и аспирин. А вдогонку еще и пиво.
– Почему ты так рано звонишь, бессердечная ты ведьма?
Она смеется.
– Сейчас не рано, сейчас десять часов. Я уже провела два занятия по йоге, позавтракала и разобрала шкаф. И ты обещала мне к этому времени позвонить, помнишь?
Не помню. Но это, наверное, из-за белого вина за ужином… и красного после возвращения домой. Слава богу, я не переключилась на бурбон.
Впрочем… у меня впереди еще целый день.
– А почему я обещала тебе позвонить?
Повисает напряженная тишина.
– Мы относим твое платье в «Секонд Винд».
О господи.
Я постанываю, закрываю лицо рукой и зажмуриваю глаза, будто это поможет мне спрятаться.
Слоан твердо продолжает:
– Даже не пытайся придумывать отговорки. Мы относим твое свадебное платье в комиссионку, Нат. Сегодня. Тебе нужно убрать эту штуку из дома. Этот призрак достаточно долго тебя мучил.
Я могла бы обвинить ее в излишнем драматизме, но «призрак» – вполне подходящее слово. Эта чертова штука является мне во снах, гремя цепями и завывая. Я не могу пройти мимо шкафа, не почувствовав, как по спине бегут мурашки. В нем явно обитает потусторонняя сущность – и не вполне дружелюбная.
– Ладно. – Мой голос падает. – Но… но вдруг…
– Пожалуйста, не говори этого.
Какое-то время мы слушаем тишину, но потом Слоан смягчается.
– Если Дэвид вернется, купишь себе другое.
Я закусываю губу, очень сильно. Подруга, которая так хорошо тебя знает, – это одновременно и дар, и огромное, жирное проклятие.
Когда я слишком долго молчу, она начинает нервничать.
– Слушай. У нынешнего платья плохая аура. Оно впитало слишком много негативной энергии. Слишком много болезненных воспоминаний. Если тебе когда-нибудь в будущем понадобится платье, купишь себе новое. Ты же не оставишь то, при виде которого всегда плачешь, правда?
Когда я задумываюсь, Слоан громко повторяет:
– Правда?
Я с таким усилием выдыхаю, что шлепаю губами.
– Ладно. Да. Ты права.
– Конечно, права. А теперь принимай душ, одевайся и закинь какой-нибудь еды в желудок. Я буду где-то через час.
– Да, маменька, – бурчу я.
– И не надо дерзить, юная леди, а то будешь наказана.
– Ха!
– Я заберу все твои электронные приспособления, – хихикает она, – особенно вибрирующие.
– Ты ужасная подруга, – спокойно констатирую я.
– Поблагодаришь потом. Ты, наверное, теперь и оргазм не сможешь получить с нормальным пенисом, потому что разнесла свою вагину всеми этими отбойными молотками. Твоя пилотка теперь – как стройплощадка.
– Я вешаю трубку.
– Не забудь поесть!
Я отключаюсь, не отвечая. Мы обе знаем, что этим утром у меня будет жидкий завтрак.
Пять лет. Как я продержалась так долго, не знаю.
Я вытаскиваю себя из постели, принимаю душ и одеваюсь. Добравшись до кухни, я обнаруживаю Моджо, который лежит у холодильника как старый, потрепанный и улыбчивый ковер.
– Не хочешь пописать перед завтраком, дружок?
Он приподнимает и опускает хвост, возя им по полу, но не встает, ясно обозначая свои приоритеты. У этого пса мочевой пузырь размером с городской бассейн. Не будь Моджо таким плотным, я бы подумала, что у него одна или пара ног полые, и там он держит свою мочу.
– Значит, завтрак.
После того как я кормлю его и отвожу на прогулку, где он все же делает свои дела и резвится на природе, гоняясь за белками, мы возвращаемся. Моджо устраивается на своем обычном месте на ковре в гостиной и мгновенно засыпает, а я вооружаюсь «мимозой» с символическим количеством апельсинового сока. У меня не выйдет исполнить задуманное без алкоголя.
Мысль пришла ко мне, когда я на заднем дворе наблюдала, как Моджо писает на куст. Это глупо, понимаю, но если сегодня – день расставания со свадебным платьем, то я должна разок его примерить. Типа как последнее прощай. Символический шаг в будущее.
Я почти надеюсь, что оно мне больше не подходит. Встающие из могил призраки могут быть опасны.
Руки у меня начинают трястись ровно в тот момент, когда я встаю перед закрытой дверью шкафа в гостевой комнате.
– Так, ладно, Нат. Будь мужиком! Нет, будь бабой! Неважно. Просто… – Я глубоко вдыхаю. – Соберись же! Ты должна быть спокойна, когда придет Слоан, а то она психанет.
Игнорируя тот факт, что разговаривать самому с собой вслух странно, я делаю большой глоток «мимозы», ставлю фужер на комод и осторожно открываю дверь.
И – вот оно. Черный вспученный чехол для одежды, алтарь всех моих разбитых грез. Это – саркофаг, нейлоновый склеп на молнии, а внутри – мой похоронный саван.
Вау, мрачно. Пей до дна, депрессарик.
Я залпом выпиваю остатки «мимозы», но еще несколько минут хожу взад-вперед и заламываю руки, прежде чем заставляю себя расстегнуть чехол. Когда это происходит, содержимое с легким вздохом высвобождается.
Я смотрю на него. Глаза наполняются слезами.
Оно красивое, это глупое проклятое платье. Роскошное, пошитое на заказ облако из шелка, кружев и мелкого жемчуга. Самый дорогой наряд, что у меня когда-либо был. Самый любимый и самый ненавистный.
Я быстро раздеваюсь до трусов, снимаю платье с вешалки и просовываю ноги в широкую юбку. Пытаюсь игнорировать ускорившееся сердцебиение, натягивая его на бедра. Ныряю головой в петлю топа и выворачиваюсь, чтобы застегнуться. А потом медленно иду к ростовому зеркалу в другом конце комнаты и смотрю на себя.
Платье – без рукавов, с фиксирующимся на шее топом, глубоким декольте, открытой спиной и утянутой талией. Оно отделано шелком и декорировано крошечными жемчужинами и кристаллами. Шлейф пышной юбки украшен точно так же. Длинная фата висит в шкафу в собственном чехле, но я не настолько смелая, чтобы надевать весь комплект целиком. Надеть одно платье – уже достаточно травматично. И тот неприятный факт, что оно плохо сидит, ранит не меньше.
Нахмурившись, я оттягиваю несколько сантиметров провисшей на талии ткани.
Я потеряла в весе с момента последней примерки за две недели до свадьбы. По правде сказать, я никогда не была особо фигуристой, но только сейчас поняла, что слишком сильно похудела.
Дэвид не одобрил бы такое тело. Он всегда призывал меня лучше питаться и усерднее заниматься спортом, чтобы быть больше похожей на Слоан. Я только сейчас вспомнила, как это ранило мои чувства.
Я медленно кручусь в разные стороны, погрузившись в воспоминания, и зачарованно наблюдаю за переливающимися на свету кристаллами, пока резкий звук звонка не вырывает меня из забытья.
Это Слоан. Приехала пораньше.
Первый порыв – сорвать с себя платье и стыдливо запихать его обратно в шкаф. Но потом мне приходит в голову, что появиться перед Слоан в нем, будучи совершенно спокойной, – лучший способ убедить ее, что всё в порядке. Она не должна так бдительно за мной следить. Ведь если я могу справиться с этим, то справлюсь с чем угодно, верно?
– Входи! – кричу я в сторону входной двери. А потом спокойно становлюсь перед зеркалом и жду.
Дверь открывается и захлопывается. В гостиной звучат шаги, а потом стихают.
– Я здесь!
Снова слышатся шаги. Наверное, Слоан в ботинках, потому что звук такой, будто по дому бродит лось.
Я приглаживаю топ платья, ожидая увидеть просунувшуюся в дверь голову Слоан. Но появившаяся голова принадлежит вовсе не ей.
Я ахаю, разворачиваюсь и с ужасом смотрю на Кейджа.
Он занимает собой весь дверной проем. Он снова весь в черном – кожа, деним, берцы. В его больших руках – посылка, картонная коробка, заклеенная скотчем. На его лице – выражение полного изумления.
Он смотрит на меня приоткрыв рот. Его пылающий взгляд изучает мое тело вдоль и поперек. Кейдж шумно выдыхает.
С таким ощущением, будто меня застали распростертой на кухонном полу во время мастурбации, я прикрываю грудь и кричу:
– Какого черта ты здесь делаешь?
– Ты сказала входить.
Господи, этот голос… этот богатый, хриплый баритон. Не будь я в таком ужасе, я бы подумала, что он сексуальный.
– Я ждала другого человека!
Его немигающий взгляд снова изучает меня с головы до ног: острый и пронизывающий, как лазер. Кейдж облизывает губы – почему-то это простое действие кажется одновременно сексуальным и угрожающим.
Его голос опускается до рыка:
– Выходишь замуж?
Не знаю, из-за смущения или удивления – а может, из-за грубости, с которой он вчера со мной обращался, – но я внезапно взрываюсь. Мой голос дрожит, лицо краснеет, и я надвигаюсь на него.
– Тебя не касается. Что ты здесь делаешь?
По какой-то причине моя злость его веселит. На губах Кейджа проскальзывает полуулыбка, но потом мгновенно исчезает. Он приподнимает коробку, которую принес.
– Это оставили у меня на крыльце. Оно адресовано тебе.
– О.
Теперь я еще больше смущена. Он просто пытался поступить по-добрососедски. Хотя, если судить по его вчерашнему поведению, легче было представить, что он подожжет коробку и зафутболит ее через забор, а не передаст из рук в руки.
Закипевшая во мне ярость успокаивается.
– Хорошо. Спасибо. Можешь просто оставить на комоде.
Но он не двигается, а так и стоит на месте и смотрит на меня. Поэтому я просто складываю руки на груди и смотрю на него в ответ.
После секунды мучительной неловкости Кейдж неодобрительно показывает на платье.
– Тебе не идет.
У меня глаза вылезают из орбит.
– Прошу прощения?
– Слишком вычурно.
Ему повезло, что фата осталась в шкафу, потому что иначе я бы обмотала ей его шею и придушила.
– На будущее – если ты видишь женщину в свадебном платье, то единственный приемлемый комментарий, который можно высказать, – это что она выглядит прекрасно.
– Ты прекрасна, – следует немедленный ответ. – Но не из-за платья.
Сказав так, Кейдж крепко сжимает губы. У меня возникает ощущение, что он жалеет о своих словах.
Потом он подходит к комоду, бросает на него коробку и вылетает из дома, оставив меня в полном шоке, с открытым ртом и колотящимся сердцем. Когда входная дверь захлопывается, я все еще стою на месте, пытаясь понять, что сейчас произошло.
Через несколько минут начинает раздаваться странный шум. Это ритмичный звук, похожий на приглушенные удары – бах, бах, бах, – как будто кто-то выбивает старый ковер. Я подхожу к окну, выглядываю, пытаясь отыскать источник звука… и тут замечаю его.
Моя улица немного поднимается под углом, и каждый дом располагается на несколько футов выше предыдущего. Такой перепад позволяет заглянуть в соседский двор, так что со своего места я могу увидеть, что происходит за забором другого дома. Еще отсюда прекрасно видно окно гостиной Кейджа. Салливаны держали занавески задернутыми, но сейчас они раздвинуты.
Посреди комнаты с массивной металлической рамы свисает груша для битья: с такими занимаются профессиональные спортсмены. Она кажется единственным предметом обстановки в гостиной. И эту грушу голыми руками жестоко избивает Кейдж.
Он без рубашки. Я застываю на месте, наблюдая, как он снова и снова бьет по груше, как отскакивает и пританцовывает, как играют мускулы у него на торсе… Как с каждым ударом двигаются и искажаются его татуировки.
Он весь ими покрыт – грудь, спина и обе руки до кистей. Свободен от чернил только его пресс, и я благодарна за это, потому что могу рассмотреть его рельефный, мускулистый живот.
То, что Кейдж фанатично тренируется, – очевидно. Его тело в потрясающей форме. А еще очевидно, что он почему-то очень злится и вымещает свою ярость на несчастном спортивном снаряде.
Если только ничего не случилось за те шестьдесят секунд, что прошли с нашего короткого разговора, его ярость должна быть как-то связана со мной.
Кейдж последний раз пинает грушу, потом делает шаг назад и отчаянно рычит. Он стоит перед ней со вздымающейся грудью, его кулаки сжимаются и разжимаются, а потом он внезапно оборачивается и смотрит в окно. Наши взгляды встречаются.
Я никогда не видела такого взгляда. В его глазах столько тьмы, что это пугает.
Я резко вдыхаю и невольно отступаю назад. Прижимаю руки к груди. Так мы и стоим – глядя друг на друга и не двигаясь, – пока он не разрушает чары, шагнув к окну и задернув шторы.
Когда через двадцать минут приходит Слоан, я все еще пригвождена к тому же месту и смотрю на дом Кейджа, со стороны которого доносятся звуки приглушенных ударов его карающего кулака.
5
Нат
– Говорила же, он вдовец. Это единственное логичное объяснение.
Платье уже отправилось в комиссионку, и теперь мы со Слоан обедаем – сидим над салатами и раз за разом прокручиваем мою встречу с Кейджем, чтобы понять ее тайный смысл.
– То есть думаешь, он увидел меня в платье и…
– Психанул, – заканчивает за меня она и кивает. – Оно напомнило ему об умершей жене. Черт, это, наверное, случилось недавно. – Набив рот салатом, она какое-то время его пережевывает. – Видимо, поэтому Кейдж переехал к нам в город. Место, где он жил раньше, слишком напоминало о ней. Боже, интересно, как она умерла?
– Скорее всего, авария. Он молодой… Как думаешь – лет тридцать с небольшим?
– Максимум тридцать пять. Возможно, они были совсем недолго женаты. – Слоан сочувственно вздыхает. – Бедный парень. Не похоже, что он хорошо с этим справляется.
Я чувствую легкий укол совести из-за того, как говорила с ним этим утром. Я жутко растерялась, когда вместо Слоан увидела Кейджа, и едва не сгорела со стыда из-за того, что он поймал меня в свадебном платье, поэтому в результате, боюсь, повела себя малость по-сучьи.
– Так что было в коробке, которую он принес?
– Художественные принадлежности. Масляные краски и кисти. Забавно, что я не помню, как их заказывала.
Слоан смотрит на меня со смесью сочувствия и надежды.
– Значит, ты работаешь над новой картиной?
Прячась от ее пронизывающего взгляда, я утыкаюсь носом в салат.
– Не буду слишком распространяться, не хочу сглазить.
Скорее я не хочу выдумывать очередную ложь. Но если честно скажу ей, что по-прежнему не рисую и при этом заказала себе краски, даже не запомнив этого, она поведет меня к психотерапевту прямо отсюда.
Может, Диана Майерс права и я живу в пузыре? В большом пушистом пузыре отрицания, который отделяет меня от остального мира. Я медленно, но верно теряю связь с реальностью.
Но Слоан говорит:
– Детка, я так рада! Это большой прогресс!
Подняв глаза, я вижу ее сияющее лицо и чувствую себя сволочью. Как вернусь домой, надо будет плюхнуть немного краски на пустой холст, чтобы меня совсем не заела совесть.
– А еще ты прекрасно держалась в комиссионном магазине. Ни слезинки! Я тобой горжусь.
– Значит, я могу взять еще бокал вина?
– Ты большая девочка. Ты можешь делать все, что хочешь.
– Хорошо, потому что сегодня все еще День О Котором Нельзя Упоминать, и я собираюсь впасть в алкогольную кому часам к четырем.
В это время и в этот день пять лет назад я должна была идти к алтарю.
Слава богу, сегодня суббота, а то пришлось бы долго объяснять, почему я с жутким перегаром навернулась посреди урока.
Слоан уже хочет выдать какой-то неодобрительный комментарий, когда ее отвлекает сигнал телефона. Сообщение.
Она вытаскивает телефон из сумки, смотрит на экран и улыбается.
– Да, ты большой мальчик.
А потом она смотрит на меня, и ее лицо вытягивается. Она качает головой и начинает печатать ответ.
– Я попрошу перенести.
– Кого попросишь? Что перенести?
– Это Ставрос. Мы должны были пойти сегодня на свидание. Я забыла.
– Ставрос? Ты встречаешься с греческим судовладельцем?
Она перестает печатать и закатывает глаза.
– Ну нет же, это симпатяга, о котором я тебе рассказывала.
Видя мой непонимающий взгляд, она продолжает:
– Тот, который явился ко мне на йогу в серых обтягивающих спортивных штанах и без нижнего белья, так что все могли созерцать очертания его великолепного члена.
Я выгибаю бровь, уверенная, что такое бы точно запомнила.
– Ну же! Я тебе сто раз про него рассказывала. У него дом прямо на озере. Триста футов частного пляжа. Компьютерщик. Никаких ассоциаций?
Ассоциаций – ноль, но я все равно киваю.
– Ага. Ставрос. Серые штаны. Помню.
Она вздыхает.
– Совсем не помнишь…
Мы долго смотрим друг на друга через стол, пока я не говорю:
– Насколько рано начинает развиваться преждевременный Альцгеймер?
– Не так рано. Тебе и тридцати нет.
– Может, это опухоль головного мозга?
– Это не опухоль головного мозга. Ты просто… – Она жмурится от напряжения, пытаясь не задеть мои чувства. – Выпала.
Так что наша сплетница Диана была права. Я постанываю, упираюсь локтями в стол и роняю голову в ладони.
– Извини меня!
– Незачем извиняться. Ты перенесла мощную травму. И до сих пор ее переживаешь. У скорби нет срока давности.
Если бы только нашли его тело. Я смогла бы двигаться дальше.
Мне так стыдно от этой мысли, что лицо полыхает. Но неприглядная правда в том, что двигаться дальше некуда.
Самое худшее в случае людей, которые пропали без вести и не были найдены, – это что оставшиеся не могут их оплакать. Они застревают в вечных сумерках неизвестности: не могут закрыть эту дверь, не могут по-настоящему скорбеть и существуют в некоем застывшем лимбе. Как многолетники зимой – оцепенело дремлют в промерзшей земле.
Тебя не оставляют вопросы без ответов. Кошмарные предположения впиваются зубами в твою душу по ночам.
Он умер? Если да, то как это случилось? Он страдал? Как долго?
Он вступил в секту? Был похищен? Начал новую жизнь где-то далеко?
Может, он бродит один по лесу и питается кореньями? Или ударился головой и забыл, кто он? Вернется ли он когда-нибудь?
Список бесконечен. Это односторонняя нелинейная анкета, которую предлагают тебе каждое утро, и она предназначена лишь для тебя. А ответы найти нельзя, потому что для таких, как я, ответов не существует. Только жизнь в анабиозе. Только медленное и неумолимое окаменение сердца.
Но черт меня подери, если я позволю лучшей подруге окаменеть вместе со мной.
Я вскидываю подбородок и твердо говорю:
– Ты пойдешь на свидание с этими серыми штанами.
– Нат…
– Не вижу причин, по которым мы обе должны быть несчастны. Конец разговора.
Какое-то время она прищурившись смотрит на меня, а потом вздыхает и качает головой.
– Мне это не нравится.
– Очень жаль. А теперь пиши своему мальчику-зайчику, что свидание в силе, и доедай обед.
Я эффектно приканчиваю свой салат, как будто у меня аппетит жвачного животного, потому что Слоан как бабушка: ей становится спокойнее, когда я ем.
Наблюдая за моим представлением, она сухо произносит:
– Я знаю, что ты делаешь.
С набитым салатом ртом я отвечаю:
– Не понимаю, о чем ты.
Запрокинув голову, она медленно устало выдыхает. А потом удаляет то, что успела написать в телефоне, и начинает заново. Отправляет сообщение и кидает телефон обратно в сумку.
– Довольна?
– Да. И завтра с утра жду подробного отчета.
С видом главы гестапо она спрашивает:
– Чем ты займешься сегодня вечером, если не будешь со мной?
Мне в голову быстро приходит мысль:
– Побалую себя ужином в «Майклс».
«Майклс» – это небольшое элитное казино с невадской стороны озера, куда богатенькие туристы ходят спускать свои деньги. Стейкхаус находится над казино, так что можно смотреть, как внизу играют в крэпс или блек-джек, и одновременно уплетать неоправданно дорогое филе-миньон. На самом деле на свою зарплату я не могу позволить себе такое заведение, но как только слова вылетают у меня изо рта, я уже предвкушаю удовольствие.
Если Слоан доставляет радость смотреть, как я ем, то мне – как другие люди принимают неверные решения.
– Одна? – спрашивает она. – Люди, которые едят в одиночестве, – психопаты.
– Спасибочки. Какие-нибудь еще блестящие слова ободрения с твоей стороны?
Она неодобрительно поджимает губы, но ничего не говорит, а значит, меня отпускают на волю.
Теперь нужно только решить, что надеть.
Когда я в шесть часов захожу в «Майклс», где-то внутри меня уже разливается приятное возбуждение.
Я взяла такси, чтобы не пришлось садиться за руль, ведь мой план на сегодня – заказать самую дорогую бутылку шампанского в меню (к черту, куплю по кредитке) и как следует нажраться.
Освободив дом от свадебного платья, я почувствовала легкость. Как будто скинула тяжелый груз, за который слишком долго цеплялась. Порывшись в закоулках шкафа, я нашла еще одно платье, которое ни разу не надевала, только без такой жуткой смысловой нагрузки. Красное, шелковое и облегающее, оно выгодно подчеркивает мою фигуру, не слишком при этом усердствуя.
К нему я подобрала золотые босоножки на каблуках и с ремешками, надела несколько тонких золотых браслетов и соорудила небрежную прическу, которая, надеюсь, сойдет за бохо-шик. Немного «Сладкого яда» на губах завершает образ. Кто знает? Может, помада останется на ком-то, кого я встречу в баре.
Я смеюсь от этой мысли, потому что она совершенно нелепа.
Метрдотель усаживает меня за чудесный столик в углу. За моей спиной – гигантский аквариум, а немного справа виден этаж с казино. На ресторан у меня тоже отличный обзор, и в основном тут пожилые пары и несколько молодых людей, которые выглядят так, будто у них первое свидание.
Я заказываю шампанское и поудобнее устраиваюсь на стуле, удовлетворенная своей прекрасной идеей. На публике я не могу быть такой же унылой, как дома: там бы я уже поедала макароны с сыром в компании Моджо и рыдала над старыми фотографиями с помолвки.
Удовлетворение я чувствую целых две минуты, а потом вижу его: он в одиночестве сидит в другом конце ресторана и курит сигару, покручивая в руках бокал виски.
– Ты что, издеваешься?! – бормочу я про себя.
Как будто услышав меня, Кейдж поднимает глаза и ловит мой взгляд.
Воу. Сердце в моей груди тут же провалилось в бездну.
Я одариваю его неловкой улыбкой и отворачиваюсь, ерзая на стуле. Интересно, почему зрительный контакт с этим мужчиной всегда пробирает до самого нутра? Каждый раз, когда я встречаюсь с ним глазами, у меня возникает ощущение, будто он залез мне в грудь и сжимает внутренности в своем большом кулаке.
В разговоре со Слоан я не упомянула его комментарий про «ты прекрасна», который весь день не шел у меня из головы. Сопровождался он грубоватым тоном и этим взглядом, к которому я уже начинаю привыкать, – странной смесью вдумчивости и легкой враждебности, смягченных чем-то вроде любопытства, хотя разобраться до конца пока трудно.
Я изо всех сил развлекаюсь наблюдением за казино внизу, но тут возвращается метрдотель и с улыбкой сообщает:
– Мисс, джентльмен за столиком у стены интересуется, не присоединитесь ли вы к нему за ужином.
Он показывает в ту сторону, где сидит Кейдж. Тот по-прежнему смотрит на меня, как охотник на лань через прицел винтовки.
Сердце колотится в груди, и я колеблюсь, как стоит поступить. Отказаться будет грубо, но я его едва знаю. А то, что я о нем знаю, мягко говоря, сбивает с толку.
Тем более сегодня. Почему мы столкнулись с ним сегодня?
Улыбка метрдотеля становится еще шире.
– Да, он говорил, что вы будете сомневаться, но обещал вести себя хорошо.
Вести себя хорошо? Как это, интересно, будет выглядеть?
Прежде чем я успеваю это представить, метрдотель уже помогает мне встать из-за стола и ведет за локоть в другой конец ресторана. Похоже, выбора у меня особо и нет.
Мы подходим к столику Кейджа. Я удивляюсь, когда он встает. Он производит впечатление человека, который не утруждает себя такими формальностями.
Метрдотель отодвигает стул напротив, кланяется и удаляется, а я остаюсь неловко стоять на месте, пока Кейдж глядит на меня своими горящими глазами.
– Пожалуйста, присаживайся.
Именно «пожалуйста» оказывает нужный эффект. Я опускаюсь на стул и сглатываю, потому что внезапно у меня отчего-то пересыхает в горле.
Кейдж тоже садится. Через секунду он произносит:
– Это платье.
Я поглядываю на него, уже готовясь к новым бестактным замечаниям по поводу моего вычурного свадебного наряда, но он из-под опущенных ресниц рассматривает платье, которое надето на мне сейчас. Наверное, считает, что оно тоже омерзительно.
Я смущенно тереблю тонкие бретельки.
– Оно старое. Простое.
Его глаза мгновенно находят мои. Он с жаром говорит:
– Простое лучше. Совершенству не нужны украшения.
Хорошо, что я не держала в руках бокал, а то бы уронила.
Я пораженно смотрю на Кейджа. Он тоже смотрит на меня, но с таким видом, будто хочет себя ударить. Очевидно, ему самому не нравится делать мне комплименты. Также очевидно, что это происходит невольно: они просто вырываются.
А вот почему он так злится, когда это происходит, уже менее очевидно.
У меня горят щеки, и я отвечаю:
– Спасибо. Это… наверное, самый милый комплимент, что мне делали.
Он несколько секунд играет желваками, потом делает большой глоток виски. Ставит стакан на стол с такой силой, что я подпрыгиваю.
Он жалеет о своем приглашении. Пора избавить его от мучений.
– Было очень мило с твоей стороны меня пригласить, но я вижу, что ты хотел бы побыть один. Так что спасибо за…
– Останься.
Кейдж как будто отдал приказ. Я испуганно моргаю, и только тогда он смягчается и бормочет:
– Пожалуйста.
– Ладно, но только если выпьешь таблеточки.
Тогда он бурчит:
– Еще и смешная. Как неудобно.
– Для кого неудобно?
Он просто глядит на меня, ничего не отвечая.
Да что не так с этим парнем?
Метрдотель возвращается с бутылкой шампанского, которую я заказала, и двумя фужерами.
Слава богу. Я уже была готова сгрызть свою руку. Не припомню, когда в последний раз чувствовала себя так неловко.
А, погодите. Конечно, помню. Это было прошлой ночью – прекрасный принц как раз изящно отклонил мою просьбу подбросить до дома. Или, может, этим утром, когда он увидел меня в свадебном платье и изобразил такое лицо, будто его сейчас стошнит?
Уверена, если подождать еще минут пять, выбор вариантов расширится.
Мы с Кейджем сохраняем молчание, пока метрдотель открывает бутылку и разливает шампанское. Он информирует нас, что официант скоро подойдет, а потом исчезает, в то время как я опрокидываю свое шампанское с такой скоростью, будто участвую в конкурсе в отеле «все включено» на Гавайях.
