Шак Непобежденный. Автобиография настоящего монстра НБА

Урок заканчивается, и один пацан сдает меня учителю. Он – сын офицера. Я поверить не могу. Я шокирован. В общем, иду в кабинет директора и получаю отстранение на три дня. Я знаю, что отец вышибет из меня весь дух за это, поэтому хватаю этого пацана за шкирку и говорю ему: «В три часа». Я делаю вывод, что, придя домой, все равно получу по заднице, поэтому решаю, что сначала устрою взбучку сам. Я прикончу этого пацана.

Занятия заканчиваются, и я начинаю его поджидать. Три часа, четыре часа, он все не появляется, но я продолжаю ждать его на углу. К тому моменту другие дети уже махнули руками и пошли по домам. Наконец около пяти часов пацан выходит из школы. Он нервно озирается по сторонам и видит меня. Я начинаю гнаться за ним. Он не понимает, что я довольно быстр для здоровяка. Я настигаю его и начинаю бить его и пинать. Я бью его по ребрам с такой силой, что у него начинается какой-то припадок.

Внезапно мне становится очень страшно. У пацана изо рта идет пена, а глаза закатываются назад, и я думаю: «О, нет, я правда убил его». Я в ужасе.

Мимо проезжает один из офицеров с базы, он видит лежащего на земле пацана, останавливает машину и подбегает к нам со словами: «Ты что творишь, черт возьми?» Он бежит назад к машине и сует пацану в рот карандаш, потому что у пацана эпилептический припадок. Офицер вызывает 911. Приезжают копы и «скорая», и вот теперь я понимаю, что реально влип. Копы отвозят меня на базу, разыскивают там моего отца и устраивают ему нагоняй за то, что он воспитал такого дурного сына. Они очень сурово отчитывают моего отца. Я одновременно и опозорил, и разозлил отца. Я думаю про себя: «Это плохо».

За это отец как следует избил меня. Каждый раз, когда он ударял меня, он говорил: «Ты идиот! Ты мог бы убить того пацана. Ты бы сел в тюрьму до конца своей жизни. Сколько раз я говорил тебе? Думай головой! Будь лидером!» Потом он снова приходил в бешенство и всыпал мне еще.

Мне было все равно, потому что я был в ужасе от того, что сделал с тем пацаном. Еще долгое время после этого я, выключая свет, только и видел, что его лицо с закатывающимися глазами.

Для меня это был конец. С того дня я перестал быть задирой.

Знаю, что сейчас вам кажется, что мой папа был агрессивным челом. Уверен, что есть люди, считающие это проблемой, но, на самом деле, им не стоит так думать. Мой отец сделал меня тем, кем я являюсь. Он всегда говорил мне: «Ты будешь лучше меня». Он натворил всякого по молодости. Он постоянно рассказывал мне историю о том, что у него был друг, у которого была копилка, и Сержант украл эту копилку и разбил ее, а когда об этом узнал его отец, он попытался убить его. Он часто рассказывал мне эту историю. Она реально не отпускала его.

Все, что делал Сержант по отношению ко мне, было оправданно. Стал бы я поступать так же по отношению к своим детям сейчас? Конечно, нет. Никогда. Но мои дети выросли в совершенно других условиях. Они не живут в муниципальных домах. Они и дня не прожили в бедности за всю свою жизнь. Они растут совсем не там же, где рос их папочка Шон.

Фил Харрисон – хороший человек. Он воспитывал меня, он любил меня, он бросал мне вызовы.

ОН ЗНАЕТ, КАК СИЛЬНО Я ЕГО ЛЮБЛЮ И УВАЖАЮ.

Люди любят говорить, что мне нужно примириться со своим биологическим отцом. Этим людям лучше следить за своими делами. Я годами ничего не слыхал от этого чела, пока не начал заколачивать данки в NBA и становиться знаменитым. И вдруг он приходит на Ricki Lake Show и рассказывает всем, как скучает по мне и как вышло так, что у нас с ним сейчас ничего общего, и хочет, чтобы я познакомился со своим сводным братом.

Возможно, в какой-то момент я бы и хотел повидаться с ним, но мне не понравилось то, как он это преподнес. В телевизионной программе? Серьезно? Это было крайне неуважительно. Он из Нью-Джерси, все мои родственники там живут. Он легко мог бы набрать одному из кузенов и сказать: «Эй, я хочу затусить со своим сыном, скажи ему, чтоб позвонил мне». Я, наверное, и позвонил бы, но в эфире Ricki Lake Show?

А сейчас мы слишком далеко позади оставили прошлое. Я думаю, было бы чудовищным неуважением по отношению к человеку, сделавшему меня тем, кто я есть, Филипу Харрисону, воспитывавшему меня с двухлетнего возраста, просто повернуться к какому-то другому дяде и сказать: «Привет, папуля!» Такого не будет.

Как-то раз, когда я стал профессионалом и начал играть за «Орландо Мэджик», мне сказали, что на игре присутствует мой биологический отец и что он наблюдает за мной. Когда я услышал это, я вышел через черный ход. Обычно я так не делаю, но мне нечего было сказать Джо Тоуни. Наконец Сержант сходил к чуваку домой и сказал ему оставить меня в покое.

Мама хотела защитить меня от всего этого. Она любила меня так сильно и лишь хотела, чтобы я был счастлив. Когда дела шли плохо, она всегда говорила мне: «С тобой все будет в порядке». Мама и бабушка были теми, благодаря кому я продолжал улыбаться и верить.

Когда я попадал в неприятности, мама как бы немного отстранялась. Она позволяла отцу наводить дисциплину. И хотя он не был моим родным отцом, он оплачивал счета и заботился о доме. Он до смерти любил мою мать. В этом сомнений не было. Он сходил по ней с ума.

В Джорджии мы задержались на пару лет, но, зная, что мы – семья военного, мы понимали, что не останемся там надолго. Следующий переезд случился в 1984-м, в Вильдфлеккен, Германия. Туда я тоже не хотел ехать, поэтому всю дорогу в Европу плакал.

В Германии мне не пришлось долго искать ребят, с которыми можно влипнуть в неприятности. В тот момент моей жизни я не хотел быть Шакилом. Детишки там стали называть меня JC, но это не то, что вы подумали. Я не был никаким Иисусом Христом. JC значило Just Cool – «Просто Клевый».

Мне было около тринадцати лет, и я начал хотеть какие-то вещи, но денег у меня не было. Мой отец сказал: «Я ничего не буду тебе покупать, если ты не потрудишься ради этого. Так что вылезай и устраивайся на работу или работай на меня».

Я откликнулся на вакансию в Burger King на нашей базе в Германии. Я жил на улице А, и мне нужно было подняться вверх по двум холмам, чтобы оказаться там, но мне было все равно, потому что я хотел иметь собственные деньги, чтобы купить себе Air Jordan, на которые я положил глаз.

Идея пойти на работу казалась хорошей, но работа мне не нравилась. Меня заставили выполнять всю ту работу, которую не хотел делать никто другой, типа драить полы, мыть и чистить прилавки. Я хотел переворачивать котлеты для бургеров, стоять за кассой и разговаривать с покупателями, но мне всучили швабру и сказали подтереть с пола кетчуп. Я сказал: «Да на хер!» – и свалил.

Но теперь мне надо прийти домой и сказать об этом папочке, а он скажет: «Ты не будешь сдаваться просто так. Теперь ты будешь работать на меня». Ой-ой. Звучит не очень.

И вдруг я оказываюсь старшим при своих братьях и сестрах. Я должен будить их по утрам, одевать, водить в школу, а потом идти в школу самому. После этого их надо было забрать, привести домой и накормить. Я стал экспертом по части сырных тостов и Top Ramen, жесткой лапши, которую надо кипятить в воде. Мне приходилось кормить их, следить за тем, чтобы они делали домашку и держали дом в чистоте. Мама вышла на работу, чтобы помогать нам платить по счетам, так что я стал Мистером Мамой.

Работы была уйма. Мой отец предупреждал меня, что мне следует хорошо выполнять свою работу, иначе он надерет мне зад. Более того, думаю, что причина, по которой я так успешно справляюсь с детьми сейчас, в том, что я много времени провел, заботясь о своих сибсах. Даже сейчас я могу посмотреть на ребенка и понять, что нужно для того, чтобы он или она улыбнулись. По ночам, когда случались сильные грозы, я знал, что скоро Джамал приползет ко мне в кровать. Он боялся молнии и был уверен, что я защищу его от всего на свете.

Я пытался. Я танцевал им, пел им, смешил.

А еще я отделал бы любого, кто задумал навредить им.

Отец не платил мне никаких денег, но если мне нужна была новая пара обуви, он доставал мне ее. Я был так взволнован, когда наконец получил свои Air Jordan, но они были максимум 13-го размера, а к тому моменту, как Сержант купил их мне, у меня уже был 15-й размер ноги. Они были такими дорогими, что я не посмел сказать ему, что они не подходят мне по размеру. Я ходил в кроссовках на два размера меньше нужного. Мои стопы просто убивали меня. Но мне приходилось, кореш. Если у тебя были Jordan, ты котировался.

Спустя недолгое время после переезда в Германию, я познакомился с одним белым парнем по имени Митч Райлс, и он выглядел в точности, как Ларри Берд. У него были длинные волосы и такой же уродливый нос, а еще он мог бросать до упаду.

Итак, у него задатки Берда, значит, мне теперь нужно освоить трюки Мэджика Джонсона. То есть научиться вести мяч, делать пасы не глядя, вот это все. Мы каждый день играем дуэли Мэджик – Берд, «Селтикс» – «Лейкерс», и я осваиваю навыки, которые большие никогда не показывают. Я осваиваю движения.

К тому моменту я давно перемахнул отметку в 1,83 см, но я все еще нескладный, все еще не вырос в собственном теле. Ногами я работаю хорошо, у меня есть движения а-ля «Мэджик», но я плоховато прыгаю и не умею данкать. Я начинаю задумываться, смогу ли я когда-нибудь научиться.

В общем, в один из дней офицеры на базе начинают суетиться, потому что скоро приедет баскетбольный тренер из государственного Университета Луизианы проводить мастер-класс. Его звали Дэйл Браун, и я никогда о нем не слышал, но понравился он мне сразу. Он был очень энергичным, а его посылом было: «Дисциплина и усердная работа – великий дар. Если будете использовать их с умом, сможете стать кем захотите».

Я записал эту фразу и выучил ее наизусть. После я сходил к нему и спросил, нет ли у него упражнений для меня. Я объяснил, что, несмотря на то что я большой и высокий, я очень неловок и испытываю проблемы с прыжками. Он был очень любезен.

Он сказал: «Я скажу тебе, что я сделаю, солдат. Когда я вернусь в Батон-Руж, я пришлю тебе программу коррекции веса. Сколько лет ты уже на службе?»

Я ответил: «Я не на службе. Мне всего тринадцать лет».

Глаза Дэйла Брауна сильно расширились, когда он это услышал. Он сказал: «Что ж, сынок, я хотел бы познакомиться с твоими родителями».

Мой отец, как я знал, был в сауне. Я мог бы сбегать за ним, но что он, черт возьми, скажет Дэйлу Брауну? Я никогда толком не мог предсказать, что мой папочка кому-нибудь скажет. Сержант вышел, и я представил его тренеру Брауну, и тот начал рассказывать моему папе, что, если я когда-нибудь дорасту до баскетболиста, ему было бы интересно потренировать меня, но Сержант обрубает его на полуслове и говорит: «Это все хорошо и замечательно, этот баскетбольный бизнес, но я думаю, сейчас самое, мать его, время черным начать развивать немного интеллекта, чтобы становиться президентами корпораций и генералами армий, а не уборщиками и сержантами, как я. Вот когда вы будете заинтересованы в развитии академических способностей моего сына, тогда мы и поговорим».

Я думал: «Ну все, это конец. Больше мы никогда не увидим этого парня», но тренеру Брауну, кажется, очень понравилось то, что сказал Сержант.

И в самом деле, вернувшись в LSU, Дэйл Браун прислал мне программу контроля за весом. Я начал следовать ей и в первый год учебы в старшей школе пошел на просмотр в школьную баскетбольную команду на базе в Германии.

Я не прошел.

В то время мой рост доходил, наверное, до 2,03 см, но им было все равно. Был там еще один парень по имени Дуэйн Кларк, примерно одних со мной размеров, и он был лучше меня.

Меня свели с Дуэйном, он делал буквально все. Умел данкать, бросать с отклонением, вести мяч. Он был старшеклассником и смеялся надо мной. Он делал простые вещи, например, делал показ на бросок, чтобы я выпрыгнул, а потом обходил меня, как будто меня там и не было. Этот парень унижал меня.

Тренер команды вообще не обращал внимания на меня. Он никогда не смотрел на меня, не утруждался запоминать мое имя. Я не виню его, наверное. Я был ужасен. Мои колени в то время были совсем плохи, и я носил коричневый бандаж с дыркой на одном колене и металлические скобы на другом из-за болезни Осгуда-Шляттера. Я ничего не мог делать. Мне было слишком больно.

А вот другая проблема: я был ленивым. Мне нравилось играть по-своему, и я не пользовался своими размерами. Я попросту не знал, как это – играть жестко. Я играл в полсилы, пока все вокруг носились со скоростью сто миль в час.

У них была младшая школьная сборная, но мне было слишком стыдно играть за нее. Я пришел домой и рассказал отцу о том, что меня не взяли, думая, что он сильно разозлится, но он сказал: «Возвращайся в зал и продолжай работать».

Я был раздавлен из-за того, что не попал в команду. Я притворился, будто это ерунда, но это было не так. Я не плакал, но был просто уничтожен. Я пошел в свою комнату, взглянул на потолок и сказал: «Я никогда не добьюсь успеха». Я сильно корил себя.

Спустя время я попытался придать этому позитивный окрас. Я сказал себе: «Может, я стану диджеем, а может, рэпером». Но надежды на это было мало. Я это знал.

Почти все мои друзья попали в команду, что только ухудшило дело. Я перевел все в смех, пошутил как-то по поводу тренера. Я все еще был весельчаком, отличным танцором. Я все еще был JC – Просто Клевым.

Мой отец не дал мне бросить игру. Он заставлял меня играть на базе с солдатами-новобранцами. Он бросил меня в бой против военных, которые все были взрослыми мужиками. Они пинали меня, сшибали с ног и мудохали. Если уж я ни на что не гожусь, так буду хотя бы крепким.

Я написал тренеру Брауну о том, что меня не взяли в команду. В ответ он прислал мне любезное письмо о том, как я должен продолжать пытаться, продолжать работать.

Вскоре после этого один парень по имени Форд МакМертри, работавший ассистентом тренера сборной старшей школы, ушел с должности и организовал команду на базе. Он сказал мне: «Приходи играть за нас».

Форд был добр ко мне. Он поднял мой уровень уверенности в себе. Он работал над моей физподготовкой и учил работе ног. Когда меня расстраивала моя неуклюжесть, он проявлял терпение. «Попробуй еще раз, Шакил», – говорил он, не повышая голоса. Мне повезло, потому что мой друг Митч Райлс тоже не попал в команду старшей школы из-за плохих оценок, так что мы с ним снова оказались вместе, Мэджик и Ларри.

На второй год учебы я даже не стал заморачиваться по поводу просмотра в команду старшей школы. К тому времени тренер МакМертри собрал такую отличную команду, что мы могли бы обыграть Дуэйна Кларка и тех других ребят. Он был настроен сделать из меня игрока.

Мне помог еще один парень, работавший на базе. Его звали Пит Попович. Однажды он наблюдал за мной в спортзале и вдруг сказал: «Почему ты не данкаешь?» Я сказал ему: «Я не умею прыгать. Дело в коленях, кажется. Я просто не могу оттолкнуться от земли».

Позже, когда я пошел наверх поработать на тренажерах, Пит сказал мне: «Я могу помочь тебе с вертикальным прыжком». Он показал мне, как делать упражнение подъем на носки и сказал, чтобы я выполнял его каждый день. Я делал эти долбаные упражнения до тех пор, пока не начинал чувствовать, что ноги вот-вот отвалятся. С конца первого года учебы в школе до конца второго года мой результат в вертикальном прыжке улучшился с 45 сантиметров до одного метра.

В 1987-м отца снова перевели, поэтому мы вернулись в Соединенные Штаты. Мне было пятнадцать лет, я отыграл половину второго сезона в старшей школе при тренере МакМертри, поэтому уезжать совсем не хотелось. Я думал, что наконец начинаю чего-то добиваться в баскетболе.

Мы задержались в Нью-Джерси на несколько недель, чтобы повидать родственников, после чего отправились на новую базу, в форт «Сэм Хьюстон» в Сан-Антонио, Техас. Приехал мой дядя Майк Пэррис. Он не видел меня пару лет. Он повел меня в парк в Саут Орандж, Нью-Джерси, поиграть с кем-нибудь. Там было немного народу, но был один довольно крупный чувак, сыгравший со мной один на один. Его звали Марк Брайант. Позже он стал большой звездой в «Сетон-Холл» и провел восемнадцать лет в NBA. У меня не было такого мастерства, какое было у Марка на тот момент, но теперь я хотя бы мог прыгать и постоять за себя.

Я видел, что дядю Майка впечатлил мой прогресс. Раньше, каждый раз, когда мы с ним играли, он мог бросать через меня хоть целый день. Но теперь вдруг каждый раз, когда он собирался сделать джамп-шот, я оказывал сопротивление. Размах рук у меня всегда был довольно впечатляющим, но я никогда не пользовался им, чтобы получить преимущество. Я открывал для себя блок-шоты. Я подумал: «Если я сам забиваю мало, то тогда и другим не дам забивать через меня».

В тот день, когда мы уходили из парка, мой дядя Майк обнял меня.

«Кое-что случилось, Шакил», – сказал он.

Он был прав. Кое-что случилось. Я наконец становился боллером.

Сан-Антонио, Техас, 1989 год

Шакил О’Нил зашнуровывал свои баскетбольные кроссовки, когда тренер старшей школы Коул Дэйв Мадура и его ассистент Херб Мор подошли к нему поговорить.

Оба мужчины были возбуждены. Они рассказали Шакилу о разговоре, который состоялся у них с арбитром минутой ранее.

«Мы только что услышали шутку года», – сказал рефери тренеру Мадуре. «Эти парни с Саутсайда только что сообщили нам, что мы сейчас станем очевидцами самой сенсационной победы в школьном баскетболе».

О’Нил даже не поднял головы. Он едва заметно кивнул.

По правде говоря, Шак не нуждался в дополнительной мотивации. Минутами ранее он вошел в спортзал, пригнув голову, чтобы пройти в дверь, и увидел, как ему улыбается молодая чирлидерша. Ухмыльнувшись в ответ, Шак увидел, как ее лицо исказила гримаса отвращения.

«Извращенец!»

Она взвизгнула так громко, что ему захотелось заткнуть уши.

Он уже привык к вербальным оскорблениям, но по-прежнему не мог понять, почему люди так жестоки. Неужели они думали, что то, что он такой большой и сильный, значит, что у него нет чувств?

О’Нил почти ничего не говорил во время предматчевого инструктажа команды Коула. Он показал пальцами на свою грудь и сказал мягко: «Пасуйте мне мяч».

В первой же атаке он подхватывает мяч после блока, оборачивается и вколачивает с такой силой, что кольцо наклоняется вперед. В следующий его данк он вколачивает мяч так яростно, что кольцо скашивается вправо.

«К третьему его данку, – вспоминал Мор, – кольцо больше походило на трассу американских горок».

Самую сенсационную победу в школьном баскетболе пришлось отложить на другой день.

Никто понятия не имел, откуда я взялся, когда в 1987-м я появился в старшей школе Коул в Сан-Антонио, Техас. Я не был бессрочником из AAU или завсегдатаем летних лагерей. Я был ребенком военного, приехавшим из Европы и имевшим немалые габариты, но толком не знавшим, что с ними делать. Таким был мой самиздатовский скаутский отчет.

Я слишком поздно переехал туда, чтобы играть в баскетбол во второй год учебы. Я даже захотел начать играть в футбол в своей новой старшей школе, но Сержант не позволил мне. Он переживал, что меня покалечат. Он планировал, что мои баскетбольные таланты оплатят мне учебу в колледже.

Одним из первых парней, с которыми я познакомился в Коуле, был Джо Кавальеро, невысокий парень, бывший первым запасным в баскетбольной команде, а еще основным квотербеком футбольной команды школы. Он был очень хорошим атлетом, прирожденным лидером. Джо увидел меня в офисе, когда я записывался в команду, уделил мне немного внимания, и все – мы тут же стали друзьями. Джо устроил меня на работу статистиком футбольной команды, чтобы мне было чем заняться. Я ходил взад-вперед по бровке, до усрачки пугая команду соперника. Они смотрели на меня и говорили: «Вот дерьмо. Когда этот пацан выйдет на поле?»

И хотя я не числился в футбольной команде, ее тренер заставил меня пройти всю предсезонную подготовку. Я даже делал упражнения с бревном, которые ненавидел до глубины души. Перед тобой лежали два бревна параллельно друг другу, между ними было примерно три метра, и ты должен был пройти по ним «медвежьей походкой». Ожидалось, что ты будешь быстро перебираться до конца бревна, а потом делать кувырок вперед.

На тот момент мой рост достиг почти 2,03 см, а меня заставляют кататься в грязи. К тому моменту, как я закончил, я весь был покрыт грязью. И выглядел как натуральный Сасквоч!

Конечно, я жаловался из-за этих чертовых упражнений с бревном, но они очень помогли мне развить ловкость и прокачать работу ног.

Джо познакомил меня с ребятами из баскетбольной команды, и они мне сразу понравились. Даг Сэндберг, ставший моим лучшим другом, был умным игроком, отличным разыгрывающим, умевшим и бросать. Будь он побольше, он мог бы играть в Дивизионе I. Робби Данн был до жути смешным. Он был невысоким парнем, который умел резко двигаться, и хотя он играл немного, он все равно был важной частью коллектива.

Нашим девизом тогда был «Притворяйся, пока не станет явью». Мы часто ходили на блошиный рынок Эйзенхауэра, примерно в двух милях от базы. Там продавалось самое разнообразное барахло, которое никому толком не было нужно. Мы с Джо шарили там в поисках самых толстых пластиковых золотых цепей, какие только могли найти, ведь настоящие мы себе позволить не могли. Мы покупали эти здоровенные пластиковые цепи, а потом шатались по местности в поисках «Mercedes» и отрывали у них эмблему с капота, после чего красили их в золотой. Потом мы продевали эмблему сквозь пластиковую цепочку – и готово. Что может быть круче этого?

В те времена я всегда носил кепку Gucci. Эй, я и так был высоким, так к чему прятаться? Я брал эту кепку и водружал ее высоко на макушку, как акулий плавник. Клянусь, с этой штукой на голове я был ростом 2,33 см.

Мы творили многой разной херни в духе малолетних правонарушителей, но в основном по мелочи. За пределами базы нас окружал хаос – оружие, наркотики, насилие. Большую часть времени мы проводили на базе и занимались всякой ерундой, например, стучали людям в двери и убегали. Забрасывали яйцами машины.

Одним из наших излюбленных трюков был этот: трое ребят встают на одной стороне дороги и еще трое на другой. На базе действовало ограничение скорости в тридцать миль в час, но люди постоянно его превышали. Мы отправляли ребят на другую сторону улицы и притворялись, что натягиваем веревку. Какая-нибудь машина вылетала на дорогу, водитель видел, что мы натягиваем воображаемую веревку, и резко бил по тормозам. Мы каждый раз подлавливали их на этом.

На базе был бассейн, и летом по выходным его закрывали примерно в десять вечера. Мы дожидались, пока выключат свет, а офицеры разойдутся пить коктейли, и тогда перепрыгивали через забор и «бомбочками» прыгали в бассейн.

Офицеры, услыхав, как мы плюхаемся в воду, вызывали военную полицию. Копы приезжали и пытались нас догнать, но на ногах у них были армейские ботинки. Мы же были шайкой спортсменов и знали, что им нас не догнать. Мы парковали машину Робби на углу, убегали из их поля зрения, а потом прыгали в тачку и улепетывали.

Чаще всего они знали, что это были мы. Ну, то есть на базе вряд ли нашлось бы много двухметровых детей. Но мы были в каком-то смысле знамениты своими спортивными успехами, поэтому что-то нам сходило с рук. Если бы другие дети с базы сотворили что-то подобное, их бы выстроили в ряд и выпороли.

Меня тоже несколько раз пороли учителя на базе в Германии, но не в Сан-Антонио. К тому времени я был уже слишком большим. Никому не хватало смелости подойти ко мне с палкой – кроме моего отца, разумеется.

Палки были обязательным атрибутом жизни на военной базе. Если ты лажал, нарушая какое-нибудь правило, или проваливал экзамен, или ввязывался в драку, всех учеников школы созывали вместе, а тебя выводили на середину спортзала, где ты должен был пройтись по линии, пока директор или физрук лупят тебя. Было больно, но по большей части скорее унизительно. Плюс твои родители всегда узнавали о таком, и если твой отец был офицером на командной должности – берегись.

Старшая школа Коул была очень маленькой и никогда не выигрывала чемпионских титулов по баскетболу до моего прихода туда. В нашем классе было семьдесят шесть человек, и мы играли против школ, в которых было втрое больше учеников. Я по-прежнему постигал премудрости баскетбола, по-прежнему развивал свой стиль. Мой тренер, Дэйв Мадура, был серьезным человеком. Он заставлял меня делать приседания перед зеркалом до тех пор, пока ноги не начинали гореть. Он пытался развить мою гибкость, особенно в бедрах.

Вот только была одна проблема: я до сих пор ни разу не сделал данка в игре. Я подбирался к этому и физически смог наконец обрести необходимую координацию, но барьер был отчасти психологическим. Я просто сомневался. Что, если я промажу? Я не хотел, чтобы кто-нибудь насмехался надо мной.

Джо пытался помочь мне. Мы начали данкать носком. Как только я почувствовал себя достаточно уверенно, я попытался данкать теннисным мячом. Далее был мяч для софтболла, потом волейбольный, а потом наконец баскетбольный.

Но делать данки в пустом спортзале в компании друга Джо – это совсем не то же самое, что сделать данк в игре, на глазах у болельщиков и близких – особенно на глазах у отца.

На третьем году обучения мы как-то попытались разбить прессинг: Даг Сэндберг бросил мне мяч на середину площадки, а я решил довести его до корзины сам. Я веду мяч по площадке и начинаю исполнять аккуратный фингер-ролл, вот только слишком сильно закручиваю мяч, и он как будто сваливается с кольца. Откуда ни возьмись я слышу голос своего отца, кричащего с трибун: «Бери тайм-аут! Бери тайм-аут!»

Я отказываюсь поднимать на него глаза. Я знаю, что это он – все это знают, – но я не чертов тренер, то как я могу взять гребаный таймаут?

Но «нет» не устраивает Сержанта. Вот он спускается с трибун, и – слава богу! – таймаут берет другая команда. Мы должны встать в круг, но в этот момент отец хватает меня и говорит: «Что еще за фингер-ролл?» Я говорю ему: «Я пытаюсь быть как Доктор Джей».

«Ты че мне сейчас сказал, повтори?» – заорал он. Он схватил меня за униформу и потащил прочь из зала через боковую дверь. Тренер и другие игроки стояли и смотрели на нас, но перечить моему отцу не решился никто.

Мы стояли в коридоре, и уже звучала сирена, потому что таймаут почти закончился, но Сержанту все равно. Он колотит меня в грудь. «К черту Доктора Джея! – рычит он. – Займись лучше Шакилом О’Нилом. А теперь пошел вон и начал данкать!»

Он знал. Он знал, что я боюсь данкать. Он знал, что единственный способ заставить меня данкать, это пристыдить меня этим.

Я вернулся на площадку, получил мяч и сделал монструозный данк. То есть реально бешеный. А потом я осознал: «Чел, да это не так уж и трудно. Я способен на это».

Начав данкать, я уже не мог остановиться. Мне нравилась мощь данка, и я сразу подсел на выражение ужаса на лицах парней, появлявшееся всякий раз, когда я вколачивал этого засранца у них над головами.

Данки не могут быть единственным элементом моей игры, я это понимал, но они могут быть тем самым элементом.

Кривая моей успеваемости шла все вверх, вверх, вверх. Когда я не практиковался в спортзале, я понемногу крал стиль у всех и каждого великого игрока, за которым наблюдал по ТВ.

Помню, что одним из первых, за кем я начал следить очень пристально, был Патрик Юинг. Я обожал его за то, каким злым он был. Он бегал по площадке с гримасой на лице и всегда выглядел так, будто готов вышибить дерьмо из любого, кто ему попадется. Было видно, что люди боятся его. Я смотрел на него и думал: «Да, вот это мне и нужно».

Когда я был в старшей школе и торчал дома в качестве наказания за то, что делал что-то, что не нравилось Сержанту, я частенько смотрел на Майкла Джордана и Юинга, всячески впитывая, фиксируя в голове увиденное. Теперь, когда я закрывал глаза, я больше не мечтал стать Халком или Суперменом. Я теперь мечтал о Джордане и Юинге.

В это время люди часто говорили, что я не стану баскетбольной звездой, но они не знали, что я решил похитить тяжелый характер Юинга.

Впервые я пересекся с Патриком в дебютный сезон в «Орландо Мэджик». Мы играли на «Мэдисон Сквер гарден», и я планировал пожать ему руку и сказать: «Здравствуйте, мистер Юинг», – но не успел я поймать для этого момент, как он унизил меня. Я подошел пожать ему руку, а он не стал отвечать. Тогда я выставил кулак, и он от души заехал мне по костяшкам. А потом сказал: «Я надеру тебе зад, салага».

Юинга злило то, что обо мне говорили как о следующей большой звезде (коей я и был). В свой первый год в NBA я лидировал в голосовании на участие в Матче Всех Звезд, и после того, как я победил, Юинг сказал некоторым ребятам, что ни одному дебютанту нельзя позволять выходить на матч в старте. В тот год сборную Востока тренировал Пэт Райли, но он же был тренером Патрика в «Никс», и потому он всем говорил, что мой выход в старте на игру – это «нелепо». Так что когда настало время выходить на матч, Райли выпустил меня в старте, но в итоге я сыграл ровно столько же минут, сколько и Патрик.

Мне это не понравилось. Я никогда об этом не забывал. Меня выбрали игроком старта на голосовании. Не Юинга. Фанаты хотели увидеть меня. Так дайте же им то, чего они хотят, правда же?

Юинг не был единственным парнем, у которого я подсматривал движения в старшей школе. Как-то вечером меня наказали, и я смотрел дома баскетбол АСС, и там был чувак по имени Чарльз Шеклфорд, форвард из Университета Северной Каролины – он разрывал всех на своем пути. Я смотрел на его игру, и мне нравилось, что он делал, а еще он носил большие наколенники, и я такой: «Да, я позаимствую это». Его называли «Шаком», так что на следующий день я прихожу на тренировку в здоровенных наколенниках, и теперь я тоже «Шак».

В общем, я со своими пацанами на базе продолжаю смотреть все студенческие матчи, какие только удается, и в одной из этих игр вижу, как Шерман Дуглас из «Сиракьюз» снабжает навесами типа по имени Рони Сейкали. Я заметил, что каждый раз, когда он данкал, он подтягивал свои ноги вверх. Я смотрю на него и думаю: «Это я. Я это позаимствую».

В один из дней я сижу дома, пока военные обсуждают кого-то по имени Дэвид Робинсон; в итоге мой отец пошел за кассетой с его игрой, усадил меня перед телевизором, и мне удалось увидеть записи Дэвида Робинсона. Я смотрю, как он бегает по паркету и говорю себе: мне есть над чем поработать, после чего выхожу из дома и пытаюсь освоить фирменный маневр Робинсона с разворотом.

Отец работает со мной, и я становлюсь лучше. В перерыве между первым и вторым моими сезонами в старшей школе отец как-то вечером приходит домой с работы и с ходу бьет меня прямо в лицо. У него в руках программка, он хватает меня и говорит: «Настало время тебе стать серьезным. Видишь этого парня? Сегодня мы пойдем смотреть, как он играет в баскетбол, и я научу тебя, как его уничтожить. Знаешь зачем? Потому что он зарабатывает 15 млн долларов – вот зачем. Видишь, сколько денег ты мог бы зарабатывать, если бы просто избегал неприятностей?»