Kitabı oxu: «Воровка памяти»

Şrift:

Гарри, я сбилась со счёта,
сколько раз ты меня спасал

Jodi Lynn Anderson

Thirteen Witches – The Memory Thief

Пролог

Призрак со светящимися красным глазами парил над каменным двором больницы Святого Игнатия на краю леса и ждал появления дитя на свет.

За те десятилетия, что ему пришлось здесь быть, он повидал многое: бесчисленных посетителей и пациентов, приходящих и уходящих, безнадёжные случаи, счастливчиков с мелкими жалобами. Он следил своими светящимися глазами за больничными дверями и в мирное время, и в страшные периоды войны. Он бы не смог сосчитать, сколько рождений наблюдал.

Поэтому, когда из крайнего западного окна родильного отделения послышался сначала плач, затем звенящий облегчением смех, а следом новая порция плача, призрак мгновенно понял, что это значит: весьма редкое событие, двойное чудо. Остальные привидения во дворе, как обычно, занимались своими делами, но призрак со светящимися красным глазами воспарил к окну, чтобы увидеть всё самому.

Но внезапно произошло ещё кое-что, чего призрак никак не ожидал и чего ни разу не наблюдал за все годы своего пребывания на каменном дворе больницы.

Всё вдруг замерло. Тишина опустилась на ночной лес, и тёмное небо – и без того безлунное – почернело. Ухнула сова – и тут же умолкла. Кошка сбила в воздухе комара, проглотила его – и в страхе убежала. Перешёптывание листьев стало тише. Почувствовав надвигающуюся тьму, знакомые с признаками скорого прихода ведьмы призраки больницы бросились врассыпную прямо сквозь стены, вглубь леса, растворившись в ночи. Все, кроме одного… который спрятался и… продолжил наблюдать.

Из-за деревьев показались две женщины.

У одной, мрачной и печальной, было незапоминающееся лицо и беспокойные руки, которые постоянно пытались ухватить в воздухе что-то несуществующее. За её спиной порхали странные полупрозрачные мотыльки и тянулся шлейф из пыли, будто она только что вышла из шкафа, полного старых вещей. Вторая производила гораздо более пугающее впечатление своими зрачками-точками посреди пустых бледно-голубых глаз, густо подведённых тёмно-фиолетовыми тенями. Она хищно улыбалась, рот у неё был полон острых зубов, а с шеи свисала целая россыпь карманных часов.

Печальная ведьма взмахнула рукой и скользнула в медленно открывшиеся двери, втянув за собой неизвестно откуда взявшийся туман, а голубоглазая женщина остановилась в ожидании. И ночь тоже застыла. Животные затаились. Воздух замер. И лишь медсёстры, врачи и пациенты вели себя как обычно, не подозревая о двух ведьмах в своих рядах. Живые никогда их не замечали.

Наконец, не производя ни звука, печальная ведьма вышла из больницы, пряча под своей мантией что-то крупное.

– Готово? – спросила вторая ведьма.

Её кроткая спутница с рассеянным взглядом кивнула.

– Я прокляла её. Отныне воспоминания этой Оукс принадлежат мне, – сказала она, и, словно привлечённые её голосом, из её рукавов вылетели мотыльки. – Она ничего не будет помнить – ни о нас, ни о наших секретах, ни о взоре, ни даже о самой себе.

Вторая ведьма скривилась и недолго поразмышляла над этими словами. Её взгляд скользнул по порхающим в воздухе мотылькам и остановился на загадочной выпуклости под мантией своей спутницы:

– А это что?

– О нём тоже никто не вспомнит. – Печальная ведьма повела рукой, и складки её мантии разошлись, явив младенца, висящего в воздухе рядом с её животом. Она улыбнулась ему, и было в этой улыбке что-то чудовищно жадное и ненасытное.

– Странно. У Оуксов всегда рождались девочки, – заметила голубоглазая ведьма.

Печальная ведьма не сводила глаз с младенца. Она явно была из тех, кто всегда хочет бÓльшего и кому всего мало.

– Можно я оставлю его себе?

Коснувшись карманных часов на своей груди, голубоглазая женщина с отвращением посмотрела на ребёнка, а затем взмахом руки заставила его приподняться и зависнуть в воздухе между ними. Малыш заплакал – к нескрываемому раздражению голубоглазой ведьмы.

– Хватит с меня этой семейки. Я заберу последнего из них.

– Что ты будешь с ним делать? – спросила печальная ведьма.

Другая ведьма усмехнулась, сверкнув холодными и бездонными, как у рептилии, глазами, и перевела взгляд в сторону моря, невидимого на таком расстоянии.

– Прекрасная ночь, чтобы пойти ко дну, – сказала она и, взмахом руки притянув младенца к себе, скрыла его как шторами полами своей мантии.

Две ведьмы со значением посмотрели друг на друга, пока их тёмные сердца отбивали неровный колючий ритм. А затем, так же стремительно, как появились, они снова скрылись в лесу.

И никто – кроме деревьев, камней, пауков, грызунов и кошек – их не видел. Никто – кроме любопытного призрака со светящимися красным глазами и тёмными следами на шее.

В распоряжении призраков целая вечность, чтобы заполнить её разговорами: байками, слухами и легендами – лишь бы скоротать время долгими ночами. Но все другие призраки сбежали, а потому никто из них и словом не обмолвился о случившемся в седьмом отделении.

Никто не обсуждал, как две ведьмы явились в больницу Святого Игнатия, чтобы отомстить и забрать воспоминания и первенца у женщины по имени Аннабель Оукс, и как Аннабель Оукс их заметила… и за доли секунды успела спрятать младенца. И некому было удивляться фатальной ошибке печальной ведьмы, перепутавшей малышей (ибо её целью на самом деле была девочка, умеющая вести себя очень тихо)… и как одно ни в чём не повинное дитя пало жертвой великого зла, а другое было спасено. Только один призрак знал обо всём этом, но – по причинам, известным лишь ему одному, – предпочёл держать рот на замке.

Тем временем цикады в траве, выждав в тишине ещё несколько секунд, снова застрекотали. В лесу привычно зашумело. Момент прошёл, оставшись в прошлом.

А неупокоенный злой дух продолжал хранить свои тайны. Пока.

Часть 1

Глава 1
Роузи

Опасность пришла в ночь, когда я сожгла свои истории. Или просто с того момента началась новая жизнь, отличная от всего, что я знала.

Всё началось с меня и Джерм, в общем-то почти как всегда. Я читала ей свою историю на заднем дворе. Она была о женщине, уснувшей в куче белых перьев. Дочь, как ни старалась, не могла её разбудить, и женщина проспала много лет. Пока однажды девочка не нашла среди белых перьев одно чёрное, очень красивое и отливающее всеми цветами радуги. Она выдернула его – и внезапно куча перьев зашевелилась. И девочка поняла, что на самом деле всё это время мама спала на спине гигантского чудища, которое зачаровало её, сделав своей пленницей. Когда чудище пробудилось, мама тоже очнулась, скатилась с его спины, и они с дочерью сбежали от него в деревню на край света, где жили в безопасности долго и счастливо.

Джерм молча слушала, глядя на бушующий океан далеко внизу и кутаясь в пальто, – ранняя осень принесла с собой прохладный ветер. Сегодня в её образе было кое-что новое – густая чёрная подводка на глазах. Смотрелась она странно, и Джерм явно это понимала, потому что без конца тёрла её большим пальцем. Ей хотелось выглядеть старше, но у неё это плохо получалось. И я не понимала ради чего – ведь у неё были такие красивые глаза.

Когда я дочитала и подняла глаза на Джерм, она хмурилась на воду. Я могла распознать где-то тысячу и двадцать один нюанс настроения подруги и знала, что сейчас она не решалась озвучить свои мысли.

– Что? – спросила я. – Тебе не понравилось?

– Понравилось, – медленно ответила она и потянулась, затем снова съёжилась и заёрзала. (Джерм просто не могла сидеть неподвижно, для неё это было неестественно.) Её щеки порозовели. – Просто… – Она взглянула на меня и потёрла шрам на ладони, оставшийся после того, как мы, когда нам было по восемь, по моему настоянию порезали себя, чтобы стать сёстрами по крови. Её веснушки проступили особенно отчётливо, как бывало всегда, когда она чувствовала неловкость. – Ты не думаешь, что мы уже выросли из такого рода историй?

Я сглотнула:

– Какого рода?

– Ну… – задумчиво протянула Джерм. – Про просыпающуюся маму. – Она смущённо потупилась. – С обязательным счастливым концом. Сказки, одним словом.

Я опустила глаза на исписанный лист бумаги, пытаясь проглотить ком в горле. Её слова стали для меня полной неожиданностью: Джерм всегда обожала мои истории. Благодаря им мы познакомились. И какой смысл сочинять что-то без счастливого конца?

– Просто мне кажется… – Джерм зарделась, из-за чего её веснушки стали ещё заметнее. – Мы всё-таки уже в шестом классе. Пора задуматься о реальной жизни, а не цепляться… ну… за детство.

Скажи мне это кто-то другой – я бы даже внимания не обратила, но Джерм была моей лучшей подругой. И в чём-то она была права.

Внезапно я взглянула на нас словно со стороны: вот Джерм с подведёнными глазами и в клетчатом пальто, на которое она копила с прошлого Рождества, а вот я в своём мешковатом комбинезоне, футболке, которая уже давно мне мала, а вместо нормального аксессуара у меня на шее висит любимый фонарик в виде волшебной палочки из «Гарри Поттера». В последнее время я всё чаще ловила себя на том, что подмечаю, как Джерм с каждым днём выглядит старше, а я совершенно не меняюсь.

– Ну, я подумаю над этим, – нарочито легкомысленно бросила я, закрывая блокнот.

Джерм дипломатично отвела глаза, пожала плечами и улыбнулась.

– Но история правда классная, – сказала она. – Я бы никогда до такого не додумалась.

Я благодарно толкнула коленом её колено. Именно так мы с Джерм поддерживали друг друга: не давая каждой забыть о том, что у неё хорошо получалось. Джерм, например, была самой быстрой бегуньей в Сипорте и умела очень громко рыгать. Я же была маленькой и тихой, но упрямой и с богатым воображением.

Вот и сейчас Джерм вскочила, как тигрица, преисполненная энергии:

– Мне пора домой, мама готовит тако. – Меня кольнула зависть при мысли о её шумном, кипящем жизнью доме и тако. – Увидимся в школе.

На подъездной дороге она запрыгнула на велосипед и налегла на педали. Я проводила её взглядом, расстроенная, что она уехала, а в голове у меня без конца крутились мысли о её словах и назревшей необходимости сделать выбор.

Дома царил полумрак, и в потревоженном мной воздухе закружили пылинки, мерцая в падающем из окон свете. Я пошла на кухню и, нахмурившись, сунула блокнот в щель между холодильником и рабочим столом, затем приготовила ужин для нас с мамой: два бутерброда с арахисовым маслом и бананом, немного варёного горошка, потому что нужно есть овощи, и твинки ¹ на десерт. Встав на стул, я достала с верхней полки шкафчика шоколадный соус, чтобы полить им бисквит, умяла свою порцию, начав с десерта, а остальное поставила на поднос и отправилась с ним по лестнице наверх.

Мама сидела в комнате со скошенными стенами в конце чердачного коридора и перепечатывала на компьютере что-то из толстого буклета. Длинные чёрные волосы она заправила за уши, чтобы не мешали. Её стол был усеян листочками-напоминаниями: «Работа», «Поешь», «Прими витамины». На тыльной стороне ладони ручкой было выведено: «Роузи».

– Ужин, – сказала я, ставя поднос на край стола.

Она печатала ещё несколько минут, прежде чем заметила меня. У мамы была убийственно скучная работа – что-то связанное с вводом данных. По сути, она перепечатывала что-то из книг и отправляла это своему начальнику, живущему в Нью-Йорке. На углу монитора была приклеена бумажка с её рабочим расписанием и контактами начальника, и мама никогда не поднималась из-за стола раньше или позже указанного времени.

Она всегда работала с включённым маленьким телевизором у боковой стены. Сейчас по нему шёл репортаж о белых медведях, которым грозило вымирание, и, понимая, что он разобьёт мне сердце, я выключила его. Мама даже не заметила, занятая тем, что смотрела на меня с таким видом, будто мысленно привыкала к самому факту моего существования.

Затем она отвернулась к окну и задумчиво произнесла:

– Он плавает где-то там и ждёт меня.

Я проследила за её взглядом до океана. Сколько раз я уже это слышала?

– Кто, мам? – спросила я, но дожидаться ответа не стала, потому что его всё равно бы не последовало. В детстве я думала, что она говорит о моём папе, рыбаке, утонувшем в океане до моего рождения, пока до меня не дошло, что утонувшие люди не плавают.

Я взбила подушку и встряхнула одеяло, чтобы придать её постели немного уюта. Мамина комната была внизу, но она спала здесь, потому что отсюда лучше всего виден океан. Поэтому я украсила чердак фотографиями папы, найденными под её кроватью, одним совместным их снимком, ещё одним со мной у школы и сертификатом лучника (из её шкафа) из летнего лагеря, который она, по всей видимости, когда-то давно посещала.

У меня не было маминого таланта к рисованию, я могла о таком только мечтать, но всё равно изрисовала здесь все стены. Самую важную секцию я назвала «Главное о Роузи» и выделила разноцветными маркерами. Это было что-то вроде хронологической таблицы, где я отмечала важные – на мой взгляд – вещи: день, когда у меня выпал первый молочный зуб, поездка с классом в парк развлечений, как моё эссе заняло первое место на конкурсе местной библиотеки, как я стала лучшей в соревнованиях по грамотности. Каждую заметку я украшала цветами и восклицательными знаками, чтобы привлечь мамино внимание. Ещё я нарисовала линейку и отмечала на ней свой рост (который менялся очень медленно – я была самой маленькой в классе), и генеалогическое древо – правда, на нём были лишь мы с мамой и папой, потому что я больше никого не знала из нашей семьи. Видимо, другой родни у нас не было.

Но, как бы странно это ни прозвучало, ничто из этого её не трогало: ни «Главное о Роузи», ни генеалогическое древо. Будто ничего этого не было. Да и большую часть времени она вела себя так, будто меня тоже не существовало.

Раньше я постоянно просила её рассказать о дне моего рождения, пока не осознала всю безнадёжность этой просьбы.

Я знала, где и когда это произошло, но мне хотелось узнать, что она почувствовала, увидев меня в первый раз. Мне хотелось услышать, что для неё моё появление на свет было сравнимо с вручением бочонка золота и дарственной на самый красивый гавайский остров (именно так описывала рождение Джерм её мама).

Но в конце концов я сдалась. Потому что получала в ответ лишь долгий взгляд и раздражённое «Разве я могу такое упомнить?». Как если бы я спрашивала её, кто стал чемпионом мира по бейсболу в 1976 году.

Мама никогда меня не обнимала, никогда не радовалась моему возвращению из школы и не грустила, когда я шла к школьному автобусу. Она не спрашивала, где я была, не помогала мне с покупками, не говорила, что пора спать. Я ни разу в жизни не слышала её смеха. У неё диплом по истории искусств, но я ничего не знала о её преподавателях или чему она училась. Она никогда не рассказывала, как влюбилась в моего папу и любила ли она его вообще.

Иногда она говорила со мной так, будто моё имя было спрятано у неё где-то далеко в подсознании, и ей приходилось прилагать усилия, чтобы ухватить его и вспомнить. Когда ей предстояло встретиться с моими учителями или врачом, она спрашивала меня, как дела в школе и как я себя чувствую, словно готовилась к тесту. Голые факты – это всё, что она могла обо мне запомнить.

Я давно уяснила, что моя мама относилась ко мне не так, как большинство мам относятся к своим детям: как к лучикам света, от которых невозможно оторвать глаз. Меня она едва одаривала взглядом.

Но я всё равно любила её больше всех в мире, ведь другой мамы у меня не было. Я рисовала на стенах в её комнате, надеясь вызвать ответную любовь ко мне. Если подумать, я и свои истории-то сочиняла потому, что хотела убедить себя, что могу что-то изменить: например, выдуманное заклинание спасёт нас от выдуманного чудища, и мы отправимся в выдуманное убежище. Но Джерм права, сказав, что всё это бессмысленно.

А самое ужасное – что я и сама так думала.

Я вернулась в коридор, зажгла фонарик, потому что одна из лампочек в люстре перегорела, и спустилась по старым скрипучим ступенькам в подвал. Загрузив стиральную машину, я побежала назад, перепрыгивая через ступеньку: внизу у меня всегда мурашки бежали по коже.

Проходя через кухню, я достала из тайника блокнот.

У меня был план.

И хотя я совершенно этого не желала, именно с моего плана всё и началось.

Глава 2

Моя комната особенная – её украшала мама, которую я никогда не знала. Много лет назад, ещё до моего рождения, она раскрасила её яркими цветами, изобразив на потолке радуги и ангелов-хранителей. Вокруг окна она сделала красивую надпись: «Достаточно одной свечи, чтобы бросить вызов и очертить тьму», которая, как я выяснила позднее, была цитатой из дневника Анны Франк ². Я любила женщину, написавшую это на моей стене, и мечтала с ней познакомиться, потому что я совершенно точно её не знала.

С тех пор я добавила ко всему этому немало личных штрихов. Так, я заставила комнату книгами, которые утащила из маминой спальни: фантастикой, книгами по истории и искусству, биографиями. Они занимали все полки, втиснутые и утрамбованные под всеми возможными углами так, что не осталось ни единого зазора, и громоздились на прикроватной тумбочке. Были и другие мамины вещи: серебряный свисток с выгравированным на нём рисунком раковины, пара шёлковых тапочек и спичечный коробок из ресторана, который она, должно быть, когда-то давно посещала. В спальне стояла вторая кровать, и в шкафу лежал второй комплект постельного белья и подушек, как если бы мама в любой момент ждала прихода гостей. Я сделала из этой кровати крепость для своих старых мягких игрушек. Тишину спальни нарушало громкое тиканье старых настенных часов.

Вся стена у моей кровати была заклеена напоминаниями моего собственного сочинения: «Доброй ночи», «Спи крепко» и «Сладких снов, солнышко». На зеркале висели: «Да ты выросла, милая» и «Этот кривоватый передний зуб придаёт тебе шарма, дорогая». Я пыталась поддержать себя словами, которые обычно говорят мамы и папы, потому что иначе я бы точно потонула в чёрном омуте отчаяния из-за того, что у меня не было нормальных родителей.

Сев на кровать, я положила на колени блокнот и достала из комода целую стопку из сотни, если не больше, таких же блокнотов. У меня сжалось сердце. Я всегда жила с ощущением, что у меня всего половина души (не знаю, чем вызвано это ощущение – моими отношениями с мамой, смертью папы или чем-то ещё: оно просто было), и мои истории помогали заполнить эту пустоту. Подобно волшебному веретену, превращающему траву в золотую нить, они успокаивали мои разбушевавшиеся эмоции. Следом я достала из комода мою счастливую ручку и ещё пустые блокноты.

Я отнесла всё это вниз и бросила в металлическое мусорное ведро, стоящее в углу заднего двора. Я знала, как обращаться с огнём – точно так же как знала, как починить холодильник, перезагрузить электрическую плиту и заказать по компьютеру всё, что мне нужно, оплатив это кредитной картой, – поднаторела за те годы, когда мама ничего из этого не делала. Поэтому я на всякий случай растянула и положила рядом шланг для полива, и только после этого зажгла спичку и бросила её в ведро. А потом смотрела, как огонь разбегается по бумаге. Все эти слова, которые я столько времени вытаскивала из своего мозга – сказки о раненых собаках, нашедших дорогу домой, об эльфах, подаривших новые лёгкие задыхающемуся человеку, истории о спасениях вопреки всем обстоятельствам и о свете посреди тьмы, – обращались в пепел прямо у меня на глазах и устремлялись в небо, подхваченные морским бризом.

Пламя, светящееся маяком посреди тёмного двора, отбрасывало на деревья пляшущие тени. Я представила, как это, должно быть, выглядит с океана: одинокий огонёк на краю полуострова Сипорт, приютившегося у восточной окраины Мэна, подобно забытому всеми аванпосту, под небом, закрытом тяжёлыми тучами, за которыми прячется полумесяц.

Я снова подумала о том, как мы с Джерм познакомились. В первый день детского сада она появилась на пороге комнаты для занятий и принялась звать маму. Остальные дети отпрянули: я подозревала – из-за её режущего слух воя. Но я знала, каково это – безудержно скучать по кому-то, хотя в моём случае этот человек всегда был со мной. Поэтому я села рядом с этой незнакомой девочкой с безумными глазами и растрёпанными волосами и, неловко поглаживая её по спине, рассказала ей сочинённую на ходу историю о летучей мыши, которая ела страшных старых комаров, вместо этого выплевывая звёзды. К концу истории Джерм перестала плакать, а я получила подругу на всю жизнь.

Из воспоминания меня вырвало затрещавшее пламя. Закрыв ведро крышкой, я ушла в дом и начала готовиться ко сну.

Сердце ныло, но Джерм права: мои истории были сказками, в которые даже я уже не особо верила – в то, что можно всё преодолеть и обрести счастье. Я вдруг осознала, что стала слишком взрослой, чтобы продолжать на это надеяться.

Поэтому, несмотря на уныние, я немножко гордилась собой, ведь мне открылись три важнейшие вещи.

1. Если человек, которого ты любишь больше всего на свете, не любит тебя в ответ, не стоит надеяться, что это изменится.

2. Если тебя не любят (и никому нет дела до белых медведей в новостях), пора перестать искать в мире магию – её просто нет.

3. Если в мире нет магии, то какой смысл сочинять истории?

«Хватит придумывать то, чего не существует», – подумала я, и за глазами, ушами и в сердце закололо как сигнал, что я действительно изменилась. Может, это был знак, что я становлюсь взрослой? Хотелось бы в это верить.

Снаружи месяц на секунду выглянул из-за туч и снова скрылся.

Я забралась под одеяло и быстро уснула.

Моя жизнь изменилась навсегда. Только я об этом ещё не знала.

Я проснулась посреди ночи от чьего-то голоса, и моему сонному мозгу потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что за дверью шепчет мужчина. Затем мои глаза распахнулись, а пульс резко ускорился.

У него был низкий и надтреснутый голос, напоминающий шелест песка в стеклянной банке, когда её трясут:

– Как она посмела. Ненавижу её. Ненавижу. Это мой дом. МОЙ ДОМ!

Я не шевелилась. В окне блеснул месяц и снова спрятался за облаком. Я лежала совершенно неподвижно, и только сердце грохотало о рёбра как копыта галопирующей лошади.

Голос сместился в сторону лестницы, хотя шагов я не слышала. А затем стало тихо.

Я лежала и ждала. Так прошло несколько минут. В голове мелькнула мысль: может, мне всё приснилось, но мурашки по коже утверждали обратное. Как бы мне хотелось сейчас убежать к маме, забраться к ней в кровать и рассказать, что я услышала что-то странное! Но этому не суждено было сбыться. Я была стражем нашего дома, никто другой эту роль на себя бы не взял.

Выждав несколько мучительно долгих минут, я наконец заставила себя осторожно вылезти из-под одеяла, схватила с тумбочки фонарик и, на цыпочках подойдя к двери, тихонько её отворила и выглянула в коридор.

Там никого не было, но я вздрогнула, когда снизу опять донёсся голос. И снова стало тихо.

Выйдя за дверь, я посмотрела в оба конца коридора, а затем с колотящимся сердцем прокралась к лестнице и стала спускаться. На последней ступеньке я застыла, потому что мои глаза наткнулись на нечто, висящее прямо перед дверью в подвал.

Полупрозрачный и светящийся ярко-голубым мужчина смотрел на меня из-под нахмуренных бровей. Между ним и полом было не меньше фута пустого пространства. Он долго глядел на меня, будто не мог поверить своим глазам, после чего развернулся и проплыл прямо сквозь створку.

Секунду я стояла с разинутым ртом, но, опомнившись, со всех ног рванула вверх по лестнице на чердак, вбежала в мамину комнату и, захлопнув дверь, привалилась к створке, задыхаясь от страха.

Потом я подошла к маминой кровати и после секундного колебания потрясла её за плечо.

Она сонно заморгала.

– Мам, там внизу привидение, – прошептала я.

Она сощурилась на меня и, раздражённо проворчав «я сплю», накрыла голову подушкой.

– Мам, – снова позвала я срывающимся голосом. – Мам, мне нужна твоя помощь.

Она вытащила руку из-под одеяла, вяло замахнулась, чтобы я перестала её трясти, и холодно бросила:

– Оставь меня в покое.

А секунду спустя она уже снова сонно засопела. Попятившись, я села прямо на пол, прижалась спиной к двери и какое-то время смотрела на неё, спящую, стараясь выровнять сбившееся дыхание.

Сколько раз мне приходилось справляться с чем-то в одиночку: успокаивать себя после кошмаров, лечиться от простуды и гриппа! Однажды в дом забрёл енот – так я поймала его с помощью полотенца и вынесла наружу. Но почему-то сейчас мне было особенно горько и обидно, даже горло перехватывало. Я чувствовала себя одной-одинёшенькой на целом свете.

Я прислушалась, но в доме снова стало тихо.

Тогда я попыталась себя приободрить: «Привидений не бывает, солнышко. У тебя просто богатое воображение. Именно поэтому ты и решила отказаться от своих фантазий – между прочим, буквально накануне».

Когда это не сработало, в ход пошло отчаянное: «Нужно продержаться до утра, и всё будет нормально. Привидения появляются только ночью. Кажется».

Как бы я хотела, чтобы Джерм была здесь! Вдвоём мы бы что-нибудь придумали. Вместе мы были почти как один полноценный человек. Мне просто нужно дотерпеть до приезда утром автобуса с Джерм, и всё наладится.

Так я и просидела всю ночь, глядя в окно, пока небо на горизонте не начало светлеть. Поднялось солнце, и мама заворочалась. Я смотрела, как она встаёт, надевает халат и идёт к двери, двигаясь словно в трансе. Меня она не замечала, пока чуть о меня не споткнулась. Она недоумённо моргнула, после чего молча подождала, пока я не освобожу проход.

Я вышла следом за ней в коридор и посмотрела с верхней лестничной площадки вниз. На первом этаже всё было тихо и спокойно.

Спустившись, я какое-то время изучала дверь подвала, но и она на первый взгляд выглядела как обычно.

А потом мой взгляд сместился на настенные часы: я опаздываю на автобус!

1.Американский десерт в виде бисквита с кремовой начинкой.

2.Это ошибка. В «Дневнике Анны Франк» нет такой фразы.