Kitabı oxu: «Поэтика Отношения. Поэтика III»
© Éditions Gallimard, Paris, 1990
© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2025
Перевод: Ольга Акимова
Право на Отношение
Очерк жизни и творчества Эдуара Глиссана
На первых кадрах документального фильма, посвященного Эдуару Глиссану, – спокойные воды Атлантического океана. Картина «Один мир в Отношении» (Édouard Glissant: One World in Relation) вышла на большой экран в 2010 году, незадолго до смерти писателя. Как вспоминал ее режиссер Мантия Диавара, сам Глиссан в диалоге с ним отчасти в шутку заметил, что лучшим решением для фильма стала бы просто статичная съемка океана во время штиля. На протяжении всего просмотра, вне зависимости от того что происходит на экране, зрителя сопровождает мерный шум волн, выступая связующим звеном и метафорой Отношения.
Ее волос ночные звуки – это цепи
Ее обескровленные руки – это руки изнемогших
Ее тело несет весь груз времен, перемешанный с кровью
Ее глаза отражают мертвых, давно позабытых
Движения девушек, огнем поглощаемых
Прекрасная красота этого мира – здесь лежит твой посиневший труп
Эдуар Глиссан. Рубец (Plaie), 1960
Сборникам эссе, художественным романам и программным выступлениям Глиссана посвящены тысячи страниц исследований. Не стоит, впрочем, забывать, что в первую очередь мы имеем дело с поэтом, чьи философские концепции – мозаика, фрагменты которой разбросаны по книгам, спрятаны в портретах, пейзажах, интерпретациях литературных произведений, юношеских воспоминаниях. Письмо Глиссана не только выражает философию автора, но и само по себе является ее воплощением.
Писатель родился с именем Матьё Эдуар Годар в 1928 году в городе Сент-Мари на севере Мартиники, расположенном между океаном и Региональным природным парком. Вскоре семья перебралась в Ле-Ламантен, промышленный центр острова, где маленький Матьё пошел в школу. Воспоминаниями об этом периоде жизни богата одна из последних его книг «Бухта Ле-Ламантена» (Poétique V. La Cohée du Lamentin, 2005). Примечательно, впрочем, что островная природа, пляжи, водная гладь и подводная бездна занимают в структуре образов Глиссана гораздо более важное место, чем индустриальный город, где прошло его детство; мегаполисы, в суете которых теряется сосредоточенность Отношения, не представляли для него столь глубокого интереса. Равно как и образ семьи – что может быть связано с личной травмой: отец изъявил желание впервые познакомиться с сыном лишь в 1938 году, когда тот сдал экзамены в престижный лицей Шельшера в Фор-де-Франсе, столице Мартиники. Будучи официально признанным сыном своего отца, мальчик получил право пользоваться его фамилией. Так Матьё Годар стал Эдуаром Глиссаном.
Уже в возрасте пятнадцати лет он составляет свой первый альманах «Каравеллы» (Caravelles, 1943; один номер), за которым следует самиздатский журнал «Честная игра» (Franc-Jeu, 1943–1946; четыре номера). Несмотря на порядки Третьей республики, в том числе запрещавшие детям общаться в школе на креольском языке, и на строгость военного режима маршала Петена, мартиниканцы во время войны имели возможность открыто выражать левые взгляды. Встречи с Эме Сезером (инициировавшим издание влиятельного журнала «Тропики» (Tropiques) немногим ранее – в 1941 году), кубинским художником-авангардистом Вифредо Ламом, гаитянским писателем-коммунистом Рене Депестром и лидером французских сюрреалистов Андре Бретоном сыграли не последнюю роль в формировании стилистики и эстетики авторов «Честной игры». Пятнадцать лет спустя Глиссан так описывал этот период в интервью Жану Бувье: «Я был воинственным юношей, провозглашавшим горячие идеи, живущим политикой, поэзией и литературой».
Среди молодых соавторов Глиссана были его школьные друзья Морис Аликер, Приска Жан-Мари и Лоран Ортоле. Именно им будет посвящена первая книга из цикла «Поэтика» – «Солнце сознания» (Poétique I. Soleil de la conscience, 1956). Экспериментальная поэзия, насыщенная сюрреалистическими образами, перемежалась в «Честной игре» статьями, поддерживающими независимость острова, и философскими эссе. Не вдохновила ли структура журнала личный стиль Глиссана, сочетающий богатую поэтическую образность с концепциями мировосприятия и идеями постколониализма?
Франц Фанон в своем труде «Черная кожа, белые маски» (Peau noire, masques blancs, 1952) описывает начало жизненного пути образованного молодого человека с Мартиники так: «Сначала <…> из Басс-Пуанта, Мариго, Гро-Морна он отправляется в величественный, во всем от них отличный Фор-де-Франс. А затем – и это переломный момент – за пределы острова». Повторил этот путь и Глиссан, в 1946 году уехавший в Париж изучать философию и этнологию в Сорбонне. Там под научным руководством Жана Валя он защитил диплом на тему «Открытие и концепция мира в современной поэзии» (Découverte et conception du monde dans la poésie contemporaine, 1953). Анализируя стихотворения Пьера Реверди, Рене Шара и Поля Клоделя, Глиссан, помимо прочего, пришел к выводу, что «поэзия никогда не оставляла амбиций установить связь между человеком и миром, однако тенденция, доминирующая в современной мысли, естественным образом находит и иную амбицию, несколько отступающую от предыдущего направления развития, а именно – сделать поэзию средством познания». Таким образом, уже в двадцать пять лет писатель обозначил основные контуры проблематики, которой ему суждено было заниматься до самой смерти.
Защитив диплом и вернувшись на Мартинику, Глиссан активно включается в литературную жизнь острова, параллельно поддерживая общение с поэтами и писателями, живущими как непосредственно во Франции (в числе прочих, Жаком Шарпье и Морисом Рошем), так и на заморских территориях (например, алжирцем Катебом Ясином). В 1950-х годах он публикуется в таких журналах, как «Новая словесность» (Les Lettres nouvelles) и «Африканское присутствие» (Présence africaine), а также принимает участие в политических инициативах, в частности входит в исполнительный комитет «Общества африканской культуры».
В 1956 году выходят в свет две его крупные работы: «Солнце сознания» и поэма в прозе «Индии» (Les Indes). В короткий срок Глиссан становится одним из ведущих франкоязычных авторов, сосредоточенных на взаимодополняющей и взаимозависимой связи между колонизатором, колонизованным, колонией и метрополией, имевшей место в землях, которые еще не обрели полной независимости (та же Мартиника, лишь в 1946 году получившая статус заморского департамента Франции, до сих пор остается ультрапериферийным регионом Европейского Союза). Он становится ярким и трагическим – пусть и столь спокойным – голосом Антил.
Не отклонились ли мы по течению реки ваших слез – туда? Вас увозят с Востока на Запад – в какую из Индий, вы знаете? Окровавленные, обнаженные – кровь кипит, нагота лишает рассудка; в то время как море хранит тишину.
Эдуар Глиссан. Индии
Что же такое постколониализм?
В первую очередь это рассмотрение взаимоотношений колонии и империи в различных аспектах: расовом, этническом, культурном, языковом, географическом, политическом, экологическом, историческом, правовом… Столь широкий диапазон анализируемых проблем, впрочем, неминуемо приводит к «противоречивым интерпретациям того, что на самом деле представляет собой постколониализм и чего он, наоборот, собой не представляет», на которые еще в 1990-е годы обратила внимание Ева Дэриан-Смит. По ее наблюдениям, уже тогда представители постколониальной мысли разделились на два крупных лагеря. Одни воспринимали эту мысль как «символическое освобождение и эмансипацию новых наций вне зависимости от степени их вовлеченности в институты и процедуры, установленные западными странами <…>, а также от участия в международных организациях» (например, ООН). Другая группа ученых (неомарксистского толка) использовала постколониальную риторику, скорее, для указания на «продолжающееся и иногда неочевидное подавление Западом всего остального мира». В определенном смысле идеи этой группы были поддержаны возникшим в начале 2000-х направлением деколониальной мысли, связанным прежде всего с именем перуанского социолога Анибала Кихано и заявляющим необходимость «разорвать связи» колонизованных народов с «колониальной системой власти и мышления» (по мнению Вальтера Миньоло, идеальным выражением такого «разрыва связи» является интеллектуальная дискуссия, в которой не упомянут «ни один классический западный или современный европейский философ»). Впрочем, несмотря на стремление деколониалистов отмежеваться от предшествующей постколониальной теории, многие развиваемые ими концепции были выражены ранее в трудах, считающихся классикой постколониализма, – не в последнюю очередь в «Европоцентризме» Самира Амина (Eurocentrism, 1988).
Таким образом, приходится констатировать, что проблема однозначного определения самого понятия, отмеченная Дэриан-Смит, за последние десятилетия никуда не исчезла. И сегодня мы можем найти множество трактовок «постколониальной теории», так или иначе описывающих вышеупомянутые аспекты процесса перехода (политической) нации от зависимого, подчиненного положения к независимому, самостоятельному. Но нечеткий характер термина не стоит воспринимать как его недостаток: напротив, его флюидность как нельзя больше соответствует сложности и неоднородности самого процесса этого перехода.
Крайне трудно установить, кто из исследователей первым ввел в употребление само понятие «постколониализм»; этот вопрос потребовал бы отдельного рассмотрения. Однако большинство ученых сходятся во мнении, что в активный оборот оно вошло в 1980-е годы, после публикации книги Эдварда Вади Саида «Ориентализм» (Orientalism, 1978). По утверждению Ашиля Мбембе, работа Саида – образец деконструкции «колониального нарратива – мысленной схемы, системы представлений и символических форм, обслуживающих инфраструктуру империалистического проекта», и, будучи таковым, она поспособствовала «обнажению возможностей исторической фальсификации, находящихся в распоряжении этого нарратива, – набора функциональных выдумок и неправд, без которых колониализм как историческая модель власти не смог бы состояться». «Ориентализм» дал толчок формированию постколониальных исследований как университетской дисциплины, которая, начав рассматривать труды, посвященные схожей тематике, в сравнительном ключе, в свою очередь, обратила более пристальное внимание академической публики на работы франкоязычных авторов из различных регионов Африки и Карибских островов, тем самым записав их «задним числом» в теоретики постколониализма. Приведем цитаты некоторых из них:
Говоря о том, что именно предки чернокожих, живущих сегодня прежде всего в черной Африке, заложили основы математики, астрономии, науки в целом, искусств, религий, земледелия, медицины, техники, архитектуры, разработали календарь, систему социального устройства, породили множество литературных произведений <…>, мы лишь скромно констатируем чистую правду, которую сегодня никто не может опровергнуть достойными аргументами. Определение места чернокожих должно восстановить преемственность, восстановить ход их национальной истории, принести моральные выгоды, вернуть их в современный мир, но нам нельзя впадать в «нацизм наоборот», поскольку цивилизация, раз уж она ставит перед собой цель способствовать созданию рода человеческого (и человечного – ни больше ни меньше), если только мы вообще можем говорить о роде, должна стоять на фундаменте столь же надежном, сколь и исключительном.
Шейх Анта Диоп. Среди чернокожих народов, внутри чернокожей культуры (Dans nations nègres et culture), 1954
Восстание – единственный выход из колониальной ситуации, который не будет оптической иллюзией; и колонизованный рано или поздно осознает это. Его условия абсолютны, и они требуют абсолютного решения – бескомпромиссного разрыва всяких связей.
Альбер Мемми. Портрет колонизованного на фоне портрета колонизатора (Portrait du colonisé, précédé du portrait du colonisateur), 1957
Действительно, стоит провести клиническое исследование – максимально подробное – шагов, предпринятых Гитлером и гитлеризмом, чтобы продемонстрировать самому утонченному, самому гуманному, самому богобоязненному буржуа XX века, что, сам того не подозревая, он лелеет в своей груди Гитлера, что Гитлер живет в нем, что Гитлер – его демон, что, выступая против Гитлера, он действует непоследовательно и что в глубине души он не может простить Гитлера не столько за совершенные им преступления, не столько за преступления против человека, не столько за унижение человека как такового, сколько за то, что эти преступления были совершены против белого человека, что унижен был именно белый человек, – за то, что Гитлер применил по отношению к европейцам те же колониальные методы, которые до того предназначались исключительно алжирским арабам, индийским кули и африканским чернокожим.
Эме Сезер. Речь о колониализме (Discours sur le сolonialisme), 1950
Давайте не будем платить дань Европе, создавая государства, институты и общества, вдохновленные ей.
Человечество ждет от нас чего-то иного, чем всего лишь карикатурную имитацию или грубую пародию.
Если мы хотим превратить Африку в новую Европу, Америку – в новую Европу, то давайте уж сразу доверим судьбы наших стран европейцам. Они знают, как это сделать, – знают лучше, чем даже самые талантливые из нас.
Но если мы хотим, чтобы человечество сделало хотя бы небольшой шаг вперед, если мы хотим достичь иного уровня, чем продемонстрированный Европой, нам необходимы свои изобретения, нам необходимы свои открытия.
Если мы хотим соответствовать ожиданиям наших народов, нам необходимо отвернуть свой взор от Европы.
Более того, если мы хотим ответить ожиданиям Европы, мы не должны представлять им отражение – пусть даже идеальное отражение – их общества и их мысли, от которой они и сами время от времени безумно устают.
Товарищи! Для Европы, для нас самих и для человечества нам нужно нарастить новую кожу, развить новые идеи, попытаться проложить путь для нового человека.
Франц Фанон. Проклятьем заклейменные (Les Damnés de la terre), 1961
В отличие от классического европейца, африканский чернокожий не противопоставляет себя объекту, он не выдерживает дистанцию, не рассматривает объект, не анализирует его. Он касается его, осязает, чувствует.
Леопольд Седар Сенгор. Выступление на конгрессе Национального союза молодежи Мали (Au Сongrès de l’union nationale de la jeunesse du Mali), 1960
Несмотря на часто повторяющийся, иногда весьма радикальный мотив противопоставления Европы и ее (бывших) колоний в работах ранних представителей постколониальной мысли, Ашиль Мбембе подчеркивает, что ее «нельзя считать антиевропейским направлением», поскольку она «не ограничивается критикой гуманизма и европейского универсализма, а ставит перед собой задачу открыть дискуссию о возможности политики схожего, основным условием которой является признание Другого и его отличительных особенностей. <…> Это философия бытия объекта, бытия-для-себя, образа мысли, преодолевающего диалектику господина и раба, колониста и колонизованного. <…> Нет „внутреннего“, оторванного от „внешнего“, и нет прошлого, оторванного от настоящего. Есть время соприкосновения с Другим, которое постоянно развертывается, при этом основной характеристикой является не расщепление, а слияние, стяжение, соединение».
Ведущим проповедником такого «слияния, стяжения, соединения», сторонником непротивопоставления колонии и метрополии выступил Глиссан, главной задачей и в каком-то смысле делом всей жизни которого стал поиск, формулировка и разработка идеи, которую можно было бы противопоставить такому противопоставлению, при этом интегрировав его в себя. Эта идея была им воплощена в концепции Отношения.
Первым настоящим успехом Глиссана стала публикация романа «Река Лезард» (La Lézarde, 1958) – разыгрывающейся на фоне пейзажей Мартиники политической драмы, основным событием которой становится убийство представителя колониальной власти, организованное группой молодых революционеров и совершенное руками случайно примкнувшего к ним Таэля. Роман получил престижную премию Теофраста Ренодо; одна из центральных его идей – неэффективность насилия в колониальном контексте. «Бескомпромиссное восстание» не вполне осознающего происходящее Таэля, вставшего на службу радикальной молодежи, в финале книги находит параллель в «восстании» его же сторожевых собак, сорвавшихся с привязи и загрызших его возлюбленную. Глиссан здесь подспудно полемизирует с Мемми: победа над империалистическим злом не достигается злом антиимпериалистическим – для истинного (внутреннего) освобождения колонизованного необходимы иные методы. Какие же?
Первую половину 1960-х годов Глиссан провел в Париже, фактически сосланный туда, будучи обвиненным в покушении на государственный суверенитет Франции – по делу созданного им совместно с Альбером Бевилем и другими единомышленниками «Антильско-гвианского фронта за автономию» (Front des Antillais et Guyanais pour l’autonomie). Там писатель переосмыслил свой подход к реализации антиколониальной программы и принял решение отстраниться от активного участия в политике, сосредоточившись на просветительской деятельности.
Этот новый подход воплощен в романе «Четвертый век» (Le Quatrième siècle, 1964). С формальной точки зрения основная сюжетная линия – многовековая история семей двух чернокожих, в XVIII веке привезенных на Мартинику: семьи Бэлюз – потомков плантационного раба, и семьи Лонгуэ – потомков скрывшегося в горах беглеца. В действительности же главный герой – Мартиника, тогда как семейная сага, скорее, служит фоном для ее «портрета». Цель автора – не только представить читателю историю острова и сложные переплетения судеб его обитателей, но и – возможно, в первую очередь – как можно ближе познакомить его средствами поэтического языка с природой и городской жизнью Антил, как можно доступнее дать ему понять, что речь идет не просто об одном из «заморских департаментов» Франции, а о самобытном регионе, по-настоящему открыть который еще предстоит – не только сторонним наблюдателям, но и местным жителям.
Вернувшись в Фор-де-Франс в 1965 году, Глиссан принимается за осуществление обозначенного в «Четвертом веке» просветительского плана в реальной жизни и создает школу – Институт изучения Мартиники (Institut martiniquais d’études), где вместо зазубривания абсурдных фактов о «галльских предках» антильцев, которое высмеивал еще Фанон, молодежь погружалась в словесность, историю, географию, флору и фауну острова, устраивала театральные представления и философские диспуты.
Помимо общественной деятельности, Глиссан продолжает разрабатывать свои философские воззрения. Вторым томом серии «Поэтика» становится «Поэтическая интенция» (L’Intention poétique. Poétique II, 1969) – первая в истории франкоязычной литературы книга по теории поэзии, написанная чернокожим выходцем из колоний. Филологическое в ней неразрывно связано с социальным: Глиссан в свойственной ему манере пытается определить связи и выстроить диалог между поэтическим (метрополии) и политическим (колонии). Здесь же он в каком-то смысле формирует свой личный «канон» поэтов и писателей, к творчеству которых еще не раз будет возвращаться. В этот канон вошли как представители испано- и англоязычной словесности (Алехо Карпентьер, Джеймс Джойс, Уильям Фолкнер), так и франкофонные авторы (Сен-Жон Перс, Эме Сезер, Артюр Рембо, Стефан Малларме, Шарль Бодлер, Виктор Гюго). В языке, в метафорических деталях, в стилистических оттенках Глиссан, по наблюдению Юга Азерада, нащупывает разрывы и сближения между исследуемыми им мирами: «Так, например, „Я Другого“ [название раздела книги. – Д. Т.] обозначает как позицию Глиссана по отношению к чисто французской традиции (к закрытой идентичности „другого“, каким является для него французское „я“, замкнутое в идентичности „корня“), так и ощущаемую самими французскими поэтами невозможность по-настоящему воспринять „я“ другого, то есть, на сей раз, жителя колонии, к которому никогда не прислушиваются, не относятся серьезно».
Именно в «Поэтической интенции» мы впервые встречаем понятия-образы, ставшие основой философского лексикона Глиссана: непрозрачность (opacité), прозрачность (transparence) и Отношение (Relation).
Вначале нужно уловить в том, что знаешь, самое сокровенное, самое одинокое, чистейшее. <…> Реальность человека, пейзаж человека. (Особенное.) Затем нужно расширить охват до Вселенной – не чего-то, лежащего в основе этой реальности, не чего-то, скрытого в этом пейзаже, а того, что множественно и распространено на все реальности, на все пейзажи, составляющие Единое (l’Un). Но Единое – уже не абсолют; для нас сегодня <…> оно есть не что иное, как требование отношения всего со всем. Требование усвоить это отношение.
Эдуар Глиссан. Поэтическая интенция
«Отношение» – не четко выстроенная концепция. Это, скорее, общая идея, образ взаимосвязанности. Сознание, мировосприятие, ощущение. Введя в оборот это понятие во второй книге из цикла «Поэтика», Глиссан не расставался с ним на протяжении десятилетий: последний сборник его эссе, увидевший свет при жизни автора, получил название «Философия Отношения. Поэзия широты» (Philosophie de la Relation. Poésie en étendue, 2009). Определения (или, точнее, описания) Отношения от книги к книге менялись, обретая всё новые значения и оттенки. Но было бы неверным предположить, что каждое последующее описание заменяло или уточняло предыдущее – напротив, все они представляют различные аспекты Отношения. В каком-то смысле неоднородность и взаимосвязанность этих описаний являются лучшей иллюстрацией Отношения и объектно-субъектных связей, осуществляющихся в его рамках. В третьей книге серии – «Поэтике Отношения» (Poétique de la Relation. Poétique III, 1990) – Глиссан представляет его как оптику и вместе с тем как действие, которое «соотносит (связывает), сообщает» все элементы нашего мира. Мозес Мерц резюмирует характеристики Отношения, формулируемые Глиссаном на протяжении сорока лет, следующим образом:
Отношение действует на нескольких уровнях, будучи свойственно как отдельным индивидам, так и целым коллективам; действует в пространственном, временнóм, видимом и невидимом измерениях. Оно – восприятие и познание всех возможных «других» (животных, растений, культур, личностей…); его цель – выйти за рамки установленных привычных категорий социологического анализа и открыться буре сложных, противоречивых сплетений, создающих ощущение головокружения, выраженное Глиссаном в «Философии Отношения»: «Отношение – это осознание всего множества различий, без исключения и без пренебрежения хотя бы одним из них». <…> Осознанное Отношение позволяет людям сближаться и находить общий язык друг с другом. На коллективном же уровне оно позволяет политическим сообществам, культурам и цивилизациям осмыслять самих себя не как монолитную данность, но как явления, создающиеся в результате взаимодействия разнонаправленных сил, а также – взаимодействия со своей окружающей средой (в самом широком смысле этого слова).
Мозес Мерц. Политика Отношения Эдуара Глиссана (Édouard Glissant’s Politics of Relation), 2020
Таким образом, в отличие от Сезера, разрабатывавшего концепцию негритюда как гомогенного мира чернокожих (прежде всего африканцев), противопоставленного столь же гомогенному миру белых, а также от Фанона, пришедшего к убеждению, что колониальные противоречия могут быть разрешены только революционным путем, Глиссан предлагает более сосредоточенное, осторожное и чуткое, в некоторых аспектах – даже христианское видение мира. Поскольку через призму Отношения каждый – как я, так и Другой – предстает в первую очередь не как представитель той или иной группы, а как личность в своем непрерывном развитии и становлении. Если для Диопа (бывший) колонизатор (бывшему) колонизованному – враг, то для Глиссана он прежде всего Человек. Не набор заранее заданных характеристик, а объект вдумчивого интереса, который, впрочем, никогда не может быть изучен в полной мере, поскольку обладает свойством «непрозрачности».
…непрозрачность <…> означает не замыкание в непроницаемой автаркии, а саморазвитие в нередуцируемой единичности. Непрозрачности могут сосуществовать и сливаться, сплетаясь в ткани, понимание которых должно быть направлено на их текстуру, а не на природу их компонентов.
Наст. изд., с. 257
Интерпретируя непрозрачность как этико-политическую категорию, Девария Сривастава констатирует, что она «акцентирует различие как фактор, превосходящий убеждение в нашей способности абсолютного постижения объекта <…> и являет собой отрицание самой возможности ассимиляции Другого путем представления его как чего-то полностью видимого, очевидного». Примечательно при этом, что понятие «прозрачности», нередко сопровождающее у Глиссана «непрозрачность», предстает не прямой противоположностью последней, а «воображаемой картиной Отношения, которая предчувствовала его непредсказуемые вихри давным-давно» (наст. изд., с. 117). Согласно сжатому определению Сриваставы, «прозрачность» – это «способ <…> понять и принять Другого, содержащий в себе риск проекции на него своих собственных представлений». Можно сказать, что связи Отношения как постоянного движения и становления, исключающего четкое, бескомпромиссное разграничение и ограничение, формируются в творчестве Глиссана в том числе и между понятиями-образами, обладающими антиномическим потенциалом, который оказывается преодолен собственно посредством Отношения. Поскольку Отношение не (только) противо-поставляет, но (и) со-поставляет.
Говоря о Глиссане, никогда не стоит забывать о тесной связи между его инициативами и произведениями. Образы и концепции, уходящие корнями в поэзию, глубже и детальнее раскрывались им в философских эссе, реализовывались в общественной деятельности, определяли структуру и язык его романов. В каком-то смысле было бы неточно описывать Глиссана как мыслителя, поэта, активиста, романиста через запятую. Его идеи и подходы часто настолько переплетены, что вернее было бы назвать его мыслителепоэтоактивистороманистом – слитно.
Это слияние как нельзя более ярко проявляется в книге «Трагически погибший» (Malemort, 1975), опубликованной через несколько лет после «Поэтической интенции». На первом плане роман рассказывает историю трех поденных рабочих – Длана, Меделлуса и Силасье, – описывая через нее реалии развивающейся Мартиники. Однако пересказу эта история не поддается. Временные и пространственные планы, постоянно перетекающие друг в друга, сложные мысленные и языковые конструкции не позволяют читателю целиком погрузиться в сюжет, понять «трагически погибших» заживо антильцев, таким образом превращая произведение в текстовое воплощение «непрозрачности»:
Объединить воды земли и общины. Воду реки – с водой источника. Раки – на завтрак, черную рыбу – в пятницу. Клеть-ловушка, изготовленная для общины. Купель. Фонтан Возрождения.
Эдуар Глиссан. Трагически погибшие
В 1976 году Глиссан отправляется на Карибский фестиваль искусств на Ямайку, где происходит еще одно судьбоносное знакомство – с поэтом из Сент-Люсии Дереком Уолкоттом. Писатели быстро находят общий язык и общее видение истории и реальности Карибских островов. Их дружба длилась до самой смерти Глиссана, сопровождаясь неожиданными совпадениями, самым ярким из которых можно считать их одновременную номинацию на Нобелевскую премию по литературе в 1992 году, в результате присужденную Уолкотту. Представление Уолкотта о себе (и, соответственно, о каждом жителе Кариб) как о потомке двух предков, из которых «первый продал меня, второй – купил», его дилемма – «Что выбрать: Африку или любимый английский язык? Предать обоих или воздать им должное?» – словом, попытки принять и осмыслить прошлое, настоящее и себя в нем не в разделении, а в сочетании оказались невероятно близки Глиссану. А близкие по духу люди нередко в той или иной форме проникали в его книги. Так, во введении к своему позднему труду «Эстетика I. Новый мировой регион» (Esthétique I. Une nouvelle région du monde, 2006) Глиссан работает с образом мартиниканской горы Дьяман, с которой открывается вид на Сент-Люсию, символом их «непреодолимой близости» с Уолкоттом. В расположенном неподалеку от этой горы городке писатель и будет похоронен. Отнюдь не случайно «Поэтику Отношения» открывает строка Дерека Уолкотта: «Море – это история».
В начале 1980-х годов Глиссан возвращается в Париж, где с 1982 по 1988 год работает главным редактором журнала «Курьер ЮНЕСКО», каждый номер которого имеет центральную тему. Несмотря на ряд формальных ограничений, связанных с должностью, писатель и здесь со свойственной ему последовательностью акцентирует принципиальные для него проблемы сосуществования колонизаторов и колонизованных (ноябрь 1983, тема номера: «Расизм. Свободу Нельсону Манделе!»), философии и поэзии в бывших европейских колониях (февраль 1985, тема номера: «Хорхе Луис Борхес. Память человечества») и, безусловно, природы, чьим сердцем является не что иное, как океан (март 1986, тема номера: «Голубая планета Океан»):
Питаемый энергией Солнца, океан представляет собой «земную теплоцентраль», источник всей жизни, гигантский теплообменник, определяющий климат нашей планеты, кладовую питательных веществ, природных ископаемых и энергетических ресурсов. По нему пролегают пути самого дешевого и экономичного транспорта, а его вечно меняющаяся красота всегда доставляет человеку радость и наслаждение.
Эдуар Глиссан. Курьер ЮНЕСКО. Март 1986. От главной редакции в Париже
Иной – тяжелый, давящий – образ океана-моря предстает читателю в изданном в те же годы сборнике эссе «Антильский дискурс» (Le Discours antillais, 1981) – одной из самых остросоциальных книг писателя. «Мы, жители Кариб, – пишет Глиссан, – представляем собой лишь череду взаимоотношений <…>, но чувствуем море внутри нас со всем его грузом вновь открытых островов». Комментатор книги Майкл Дэш говорит об «Антильском дискурсе» как об истории (или, пользуясь термином Глиссана, «не-истории») психического разложения Мартиники, состоящей из череды «упущенных возможностей». Писатель повествует о колонизации, лишившей мартиниканцев своей исходной родины, языка и идентичности и превратившей их в абсолютного «Другого, явленного миру». При этом, как отмечает Дэш, он не рассматривает островитян исключительно в качестве жертв, обращая внимание, что ответственность за экономические проблемы, социальное отчуждение и неспособность вырастить собственную интеллектуальную элиту не в последнюю очередь кроется в патологической психологической зависимости мартиниканцев от метрополии.
Pulsuz fraqment bitdi.