– Пойдём домой, – попросил я жалобным тоном. – Я задыхаюсь в этом шалмане.
И когда в очередной раз наши спутницы вернулись из туалета, припудрив носики, Гордеев сообщил им в классической манере конферансье:
– Девчонки, субботний вечер подходит к концу, – сделал небольшую паузу, – но его можно продолжить… Скажите честно – праздника хотите? – Прищуренные серые глаза его в этот момент настолько потеплели, что даже я поддался на его чудовищное обаяние.
Они переглянулись и начали глупо хихикать. Гордеев спокойно ждал.
– И не забывайте, родные, завтра – опять понедельник, и старость – не за горами, – ненавязчиво напомнил он.
– Да-да!!! – крикнули они и захлопали в ладошки. – Мы хотим праздника! Хотим!
– У моего друга и соратника дома есть шикарная аппаратура и множество дисков. Устроим танцевальный марафон. Пускай соседи вздрогнут и запомнят эту ночь навсегда.
– Эй, чудовище, ты ещё не пропил свои колонки S-90? – спросил он меня шёпотом.
– Стоят! О чём ты говоришь? Это последнее, что я пропью.
– Ну и ладненько, – удовлетворённо подытожил Гордеев и добавил: – Пора их как следует прокачать.
И когда наша пьяная компания решила слегка прогуляться, перед тем как поехать ко мне, я совершенно убедился в том, что на всём белом свете и даже в других измерениях не было ни одной женщины, которая настолько бы меня понимала, настолько знала бы мою сущность и настолько же могла отвечать моим требованиям, на сколько им отвечала Татьяна. Только она являлась единственно возможной функцией в запутанном интегральном уравнении моей жизни, только она могла соответствовать пределам от минус-бесконечности до плюс-бесконечности, и только она могла сделать меня счастливым либо глубоко несчастным на всю оставшуюся жизнь.
– Пойдёмте на набережную, – предложил Слава.
– Холодно! – заныли девчонки.
– Зато дождик кончился, – оптимистично заметил Гордеев.
На набережной было темно и уныло. Упругий ветер гнал пенистые волны и обрушивал их на бетонный парапет. Тускло светили несколько уцелевших фонарей, а все остальные были разбиты. В тёмных косматых облаках путалась пьяная луна, отбрасывая на поверхность водоёма мерцающие отражения. Славочка был в ударе и, как всегда, блистал красноречием: тонко шутил, на ходу придумывал байки, философствовал, затрагивал высшие материи, иногда абсолютно не к месту, потому что блондинки начинали откровенно скучать, разевая рты, словно плотва, выброшенная на берег. То он распахивал с гамлетовской страстью воображаемый чёрный плащ, то он захлёстывал его на плечо, красиво закругляя фразу и переходя с привычного баритона на шикарный бас, – я в это время маялся рядом, пьяный, измождённый, облокачивался на чугунную ограду, слушая в полном унынии, как плещутся нескончаемые волны в глянцевитой темноте, – а Гордеев уже закуривал новую сигарету, красиво жестикулировал, выжигая в пространстве многочисленные эллипсы.
Одна из этих блондинок (которая покрупней) спросила довольно косноязычно (вторая, между прочим, слегка шепелявила):
– А почему у нас Эдуард постоянно молчит? Эдик, ты можешь что-то сказать по этому поводу? Ну, просто хочется услышать твой голос.
Гордеев поддержал её:
– Действительно, Эдуард. Девушка просит. – И даже слегка похлопал.
Я взял и просто ляпнул:
– Канделябр! Какие ещё будут пожелания?
– Эдичка, не хами, – попросил Слава, и они продолжили «гулять», а я задыхался от их глупости и примитивизма, от их пошлых размалёванных физиономий, от их нескончаемого смеха, кокетливых ужимок и заунывной трескотни; мне даже захотелось их прикончить, а после этого холоднокровно скинуть трупы в тёмные кипящие волны.
Они очень быстро нагулялись, и мы вышли на дорогу ловить такси. В туманной дымке появился зелёный огонёк, к этому моменту девочки были на исходе: их колотила мелкая дрожь, они зябко кутались в собственные рукава, натягивая их на ладони, а тощие кривоватые ножки ломались в коленках, когда шалый ветерок бесцеремонно забирался им под юбки. Они напоминали бездомных щенков, которых мы нашли на улице.
А потом мы заехали в ночной ларёк – капитан Гордеев решил обобрать его по старой памяти, как говорится, из лучших побуждений. По всей видимости, его там знали очень хорошо, о чём свидетельствовала жуткая гримаса продавщицы, должная означать гостеприимный «ассалям алейкум». Потом она летала мухой, собирая в пакеты нехитрую снедь: колбасу, сыр, фрукты, овощи, консервы, пять бутылок вина, два литра водки, блок сигарет, несколько шоколадок и даже «Чупа-чупс».
– Что ещё, Вячеслав Александрович? Хлебушка возьмёте? – спросила она, заикаясь от волнения.
– Ну положи пару батонов, – небрежно ответил Гордеев.
Лицо у него было недовольное, придирчивое, брезгливое, – наверно, с таким выражением явится на землю Господь во втором своём пришествии, чтобы судить беззакония наши и сортировать грешников, – а ещё наглый мент сделал продавщице замечание: «Да-а-а, что-то ассортимент у вас бедноватый. Карим совсем мышей не ловит?» – От таких претензий бедная торговка напугалась пуще прежнего, чуть в обморок не упала, горячо оправдывалась, складывая руки на груди:
– Не дают работать, Вячеслав Александрович. Обложили со всех сторон. Проверками замучили. Плохо дела идут. Совсем плохо. И вообще ларьки скоро будут закрывать… Что нам делать, Вячеслав Александрович? Как жить? – спрашивала она плаксивым тоном, коверкая русские слова и задыхаясь от волнения, на что Гордеев отвечал, потирая розовые ладошки:
– Ничего страшного, тётушка Джамиля, поедете домой. Там у вас тепло. Солнышко светит круглый год. Виноград растёт. Море шепчет.
Он ещё раз придирчиво осмотрел продуктовые полки и попросил у неё баночку маринованных корнишонов. Я начал беспокоиться:
– Куда ты столько набираешь? Решил у меня блядскую коммуну устроить?
– Надеюсь, ты не против, если мы у тебя пару дней перекантуемся?
– Только давай без этих…
– Ну-у-у-у ладушки, – лениво протянул он и спросил, прищурив один глаз: – Ну этих-то надо оприходовать.
– Славян, меня тошнит от этих поварёшек (выяснилось, что они работают в школьной столовой). Могли бы в шахматишки перекинуться, могли бы «Матрицу» посмотреть, могли бы пораньше лечь спать. В любом случае это будет гораздо интереснее, чем развлекать этих первобытных девиц.
Гордеев посмотрел на меня, как на больного человека, у которого не осталось ни единого шанса.
– Господи, ты стал таким скучным. Что она с тобой сделала?
– А может, это первые шаги к добродетели, – ответил я и как-то странно захихикал; некая обречённость была в этом смехе.
– Не болтай, – парировал Гордеев и открыл мне страшную тайну: – Она сделала из тигра коврик себе под ноги. Вот что она с тобой сделала. И я вижу спасение только в других женщинах. Тебе нужно больше трахаться и меньше думать о ней.
– Не смеши мои причиндалы! Плетью обуха не перебьёшь. Как могут две кухарки отвадить от королевы?
Славян поморщился от моих слов и пошёл к выходу, даже не кивнув на прощание тётушке Джамиле. В обнимку с пакетами мы вернулись в такси и поехали дальше. В магазинчике он, конечно же, не оставил ни копейки. «Терпеть не могу этих чурок», – пробормотал он себе под нос, когда мы выходили на улицу, но зато водителю он оставил хорошие чаевые, по-барски махнув рукой.
Прежде чем уютно устроиться на диване, девчонки обнюхали в моей квартире все углы, осмотрелись и попросили тапочки, а я в это время заправлял катушку в «Олимп – 005».
– Э-э-э, так дело не пойдёт, – возмутился Гордеев. – Вы что, в ресторан приехали? Сперва нужно поработать, а после этого можно будет отдохнуть.
– А что делать? – спросили они, послушно приподнимаясь с дивана.
– Да ничего особенного, – ответил Гордеев и мило улыбнулся.
Он отвёл их на кухню и там жестоко «изнасиловал»… Во-первых, они перемыли всю посуду, к которой я не прикасался две недели, – покрытая жиром и остатками еды она возвышалась над раковиной, словно Эверест. Я ненавидел мыть посуду, поэтому мыл её крайне редко, лишь тогда, когда заканчивались столовые сервизы, подаренные нам на свадьбу, – ими были забиты все кухонные шкафы. Обычно я закидывал грязную тарелку в раковину и следующую закидывал туда же, и следующую, и следующую, – так постепенно раковина заполнялась, и тарелки начинали скатываться на пол, разбиваясь в дребезги. «На счастье!» – восклицал я без особых сожалений, подметая осколки. Девочки моментально решили эту проблему, но майор Никитин уже приготовил для них новое задание:
– Так, тарелочки перемыли… Молодцы! Теперь нужно картошечку почистить, колбаску нарезать, сырок, хлебушек… Картошечку сварите с тушёнкой. Да-а-а, и салатик нашинкуйте из помидоров и огурцов. Только – с маслицем, девочки. Мне майонез нельзя: я фигуру берегу. – И он ласково похлопал себя по огромному животу. – И побыстрее, девочки, время-то идёт… Не забывайте – скоро понедельник.
Во-вторых, они приготовили шикарный ужин и сервировали стол. В-третьих, прибрались на кухне и даже шлифанули раковину, которая после этого буквально сверкала от чистоты. Довольные и раскрасневшиеся, они вернулись с кухни, а я небрежно спросил: «Девчонки, может, вы и бельишко состирнёте до кучи?» – при этом у меня было совершенно серьёзное выражение лица. Они замерли в полной нерешительности, а Гордеев успокоил их: «Девчонки, выдохните, покушайте, выпейте вина, а бельишко от вас никуда не уплывёт».
Он разлил по бокалам розовый вермут, и наш алкогольный марафон продолжился. В колонках надолго поселился романтичный и любвеобильный Фрэнк Синатра. В какой-то момент феерично вступила его бесподобная композиция «New York, New York»: визжали трубы, ревели альты, плакал саксофон, а где-то на заднем плане надрывалась сурдинка, – и только мы решили с Гордеевым выпить под нашего любимого Фрэнка, как одна из этих девиц прервала культурный «лехаим» довольно бесцеремонной фразой.
– А что у нас музыка какая-то беспонтовая? – спросила она, небрежно выдвинув в сторону динамика свой длиннющий накладной ноготь; губки – бантиком, глазки – пуговками, жиденькая белёсая завитушка прилипла ко лбу, а на левой щеке – короткий шрам, вечная память о распутной юности.
– Ага, – подхватила другая маруха, сморщив картофельный носик, – прямо как в цирке…
Я не смог себя сдержать и буквально повалился от смеха – это ж надо было такое ляпнуть: «как в цирке».
– А что бы Вы хотели послушать, голубушка? – спросил Славян чрезвычайно вежливым тоном, но у него уже покраснели глаза и щёки раздувались от гомерического приступа.
– Ну-у-у-у… такую улётную… как в клубах… буц-буц-буц, – ответила маленькая, слегка растерявшись, на что у Гордеева брызнули слёзы, а я уже катался по полу, дрыгая ногами и хватаясь за животики.
Это было слишком даже для них – какой-то явный перебор, как в анекдоте про ортодоксальных блондинок.
– Эдуард, поставь девочкам техно, – попросил Гордеев, смахивая слезу.
Я решил поменять бобину и, чтобы в нашей компании стало ещё теплее, поставил девочкам Ace of Base, альбом 1993 года «Happy Nation», и тогда малышка с картофельным носиком окончательно отправила нас в нокаут, из которого мы уже не выбрались.
– Уау!!! – восхищённо воскликнула она на вступительных аккордах «All That She Wants». – Я балдею от этой группы! Давайте быстрее накатим! Я под эту песню целку потеряла!
– Что? – удивлённо спросил я, и мы с Гордеевым легли на пол…
Надо признать, что всё начиналось довольно весело и детская непосредственность наших подружек вывела меня из любовной меланхолии. Мы синхронно выпили и закурили. Прохладный сквознячок стелил по полу, втягивая в открытое окно прозрачную занавеску с кленовыми листьями. Хрюкали басовые динамики. В средних надрывалась Линн Берггрен. Девчата щебетали между собой, не вникая в наши разговоры, и казалось, что они совершенно освоились в чужой квартире, после того как вымыли посуду и приготовили еду. Гордеев даже заметил:
– Только допусти женщину на кухню, и она уже будет считать себя хозяйкой.
– Это рефлекс, выработанный веками, – подтвердил я.
– Эх, – выдохнул Гордеев, – хорошо сидим. Как-то по-домашнему. Надо вот с этой курносенькой на брудершафт выпить.
– А-а-а-а… Славка… забирай обоих… Дарю! У тебя был когда-нибудь тройничок?
– Спрашиваешь! – ответил он и продолжил с мечтательным видом: – У меня в Питере… Короче, были две подружки-лесбиянки…
Но закончить эту историю он не успел, потому что в дверь позвонили… Во втором часу ночи, да ещё в такой расслабленной обстановке, этот электрический сигнал прозвучал как набат – все вздрогнули, переглянулись и замерли в немом ожидании. Повисла зловещая тишина. Прошло несколько секунд, и «колокол» ударил во второй раз.
– Кто бы это мог быть? – с натянутой улыбой спросил Гордеев.
Я сделал музыку тише и ответил:
– В такое время приходят только менты.
– Менты уже давно спят, – уверенно заявил Гордеев. – Сейчас не тридцать седьмой год, чтобы по ночам разъезжать на чёрном воронке. Может кто-то дверью ошибся?
– Вполне может быть, – согласился я. – К моему соседу вечно какие-то пьяные шмоньки ползают и при этом частенько путают звонки. Я уже несколько раз среди ночи подрывался.
– Ну тогда сделаем вид, что никого нет дома, – прошептал Гордеев, состроив загадочное выражение лица, и в тот же момент позвонили несколько раз, довольно требовательно.
– Ну что за хамство! – возмутился он. – Так трезвонить среди ночи!
– Ты знаешь, Славян, я начинаю догадываться…
Он перебил, не дослушав мою версию:
– А я этот вариант предположил ещё в «Альянсе».
– Мы не можем вместе ошибаться, – заметил я. – Есть вещи, предначертанные судьбой, так называемые фатальные точки, которые не обмануть, не обойти, и мы сейчас находимся в этой точке.
Блондинки смотрели на нас с удивлением.
– Ну тогда выпьем! – с фальшивым оптимизмом предложил Гордеев.
Мы подняли бокалы, а он сказал:
– Давайте – не чокаясь… ибо… ибо этот ночной гость ничего хорошего нам не сулит.
После этой фразы «матрёшки» окончательно приуныли, а через секунду мою дверь уже выносили ногами, совершенно бесцеремонно. Мы выпили с видом, будто ничего не происходит, и попытались продолжить светскую беседу, но разговор не клеился. В коридоре послышались голоса – я выключил музыку, и мы стали напряжённо слушать «эфир».
– Девушка! Да плюньте вы на этого бабника! Заходите ко мне! Посмотрим мои армейские альбомы, накатим по рюмашке! – Голос был прокуренный, пропитый и озорной, как у шпрехшталмейстера в дешёвом шапито.
– Это мой сосед Дима… Майор Поздняков… Бывший ракетчик… В глубоком запасе… А если быть более точным, в глубоком запое… Одинокий алкаш, короче… Достал уже своими альбомами… Я всех его армейских друзей знаю по именам.
– А сколько ему лет? – спросил Гордеев с надеждой в голосе.
– Шестьдесят два, хотя ещё довольно бравый.
– Не пойдёт, – разочарованно произнёс он. – Сюда будет рваться.
– А ты думал! Знаешь, какая у неё – задача? Разогнать нашу тёплую компанию, а потом надругаться надо мной.
– Бедолага.
Дверь опять начали выносить, а к этому ещё добавились зычные команды моего соседа:
– Эду-а-а-а-р-д! Быстро открывай! К тебе такая краля заявилась, а ты с какими-то шалавами путаешься! Открывай! Пять минут даю!
– Выходите по одному! Вы окружены! – вторил ему насмешливый женский голос, который я узнал бы из тысячи голосов. – А теперь – Горбатый! Я сказала – Горбатый!
– Что происходит? – философски размышлял я. – Почему мне постоянно выносят дверь?
– Потому что ты живешь безнравственно, – ответил Гордеев, подливая себе очередную рюмку; в свете последних событий он перестал быть галантным кавалером, поэтому даже не вспомнил про девчат, и они смотрели на него растерянным взглядом.
В дверь били ногами и грохот стоял невыносимый, – казалось, ещё слегка поднажмут и наша крепость падёт, – в прихожей кусками отваливалась штукатурка. Я бы уже давно открыл, но мне было стрёмно за наших подружек, и я нисколько не сомневался, что Танька будет над нами потешаться: «Вы что, ребята, совсем оголодали? На таких баб позарились. Это же сколько надо выпить?»
Она была остра на язычок, и я не хотел лишний раз нарываться. Оглоушенный алкоголем и неожиданным поворотом событий, я, словно муха, прилип жопой к табурету и совершенно не знал как выкручиваться из этой ситуации. Я тихонько бредил: «Что же делать? Что же делать? Выкинуть их с балкона? Спрятать в кладовке? Чёрт бы вас всех побрал!»
– Эдуард, когда это безобразие прекратится? – спросил Гордеев; к этому моменту глаза его совершенно потухли, в них уже не было веселья, в них уже не осталось надежды.
– Это не закончится до тех пор, пока мы не откроем дверь, – ответил я.
Гордеев посмотрел на меня вопрошающим взглядом. Его голова провалилась в туловище, и он недовольно запыхтел, как самовар на подходе. Откуда-то сбоку в моё ухо врезался неприятный звук:
– Блядь! Кто-нибудь из вас, мудаков, может выйти и разобраться с этой сучкой?!
Мы медленно повернулись к источнику звука – это была маленькая блондинка, потерявшая девственность под Ace of Base. Её бледно-голубые глазки выражали столько презрения, что мне захотелось провалиться к шахтёрам. Гордеев смотрел на неё, как психиатр на буйного пациента, который по большому счёту не представляет никакой опасности.
– В коем веке хотели отдохнуть культурно, но это не про нас… Невезучие мы с тобой, подруга! Ой, невезучие! – моросила блондинка со шрамом.
– Да просто все мужики – дерьмо! – с горечью резанула малышка и потянулась к бутылке с вином; в этом движении было столько обречённости, что мне даже захотелось её погладить, как бездомную собаку.
– Э-э-э-э-э, давайте полегче на поворотах! – возмутился Гордеев, и в этот момент погас свет.
– Это она вырубила автомат, – с нескрываемой гордостью заявил я и отодвинул шторку – в комнату проник свет далёкого прожектора, рассыпался серебристой пылью и отпечатал крестовину окна на противоположной стене.
– И что дальше? – спросил Гордеев. – Она перекроет нам кислород?
– Эдуард! Да выйди ты в коридор и разберись с этой стервой! Ебани ей так, чтоб она кувыркалась до первого этажа! – недовольно бухтела маленькая, пытаясь ещё больше взвинтить обстановку. – Ты вообще мужик или насрано?!
– Вот сама выйди – рискни здоровьем, – ответил я, слегка заикаясь и всем своим видом изображая страх. – Ты хоть знаешь, кто там за дверями стоит?
– Тебе виднее! – резко ответила она.
– Ну тогда помалкивай, – прошелестел я. – Легко, знаешь, чужими руками жар загребать.
– А кто там? – флегматично спросила курносенькая, прихлёбывая винишко; казалось, эта странная ситуация её совершенно не беспокоит и даже не веселит.
– Страшное существо, – ответил я, и мне сразу же вспомнилось, как мы в пионерском лагере рассказывали жуткие истории про каких-то вурдалаков и оборотней; я вложил весь тот ночной кошмар в интонацию голоса – девчонка подняла на меня свои замыленные глаза и ничего не ответила.
– И мне бы не хотелось, – продолжил я, – лишний раз испытывать судьбу. Эту фурию побаивается даже майор Никитин, этот былинный богатырь, этот человек-скала.
– Товарищ Никитин, – обратился я к нему, – может, Вы разберётесь с ней? Давайте мы вас делегируем.
– У меня что, девять жизней как у кошки? – буркнул Славян и добавил совершенно категорично: – Нет-нет, не пойду. Даже не просите. Не моё это дело.
– Тогда пойду я! И дам ей хороших пиздячек! – крикнула малышка, соскакивая со стула; она оказалась очень бойкой и к тому же материлась как сапожник.
– Не советую, голубушка, – припугнул её Гордеев. – Тебе понадобится как минимум святая вода и осиновый кол.
Я не видел выражение его лица, а видел лишь тёмный силуэт на фоне окна, но по ироничным ноткам в голосе было совершенно понятно, что он едва сдерживает смех и подыгрывает мне в этом спектакле. Да, всё это было очень забавно, эклектично, я бы даже сказал, волнительно, и в этой безусловно одарённой постановке каждый играл свою роль – и Вячеслав Александрович Гордеев, и ваш покорный слуга, и эти девочки-припевочки, и Татьяна Шалимова, и майор Поздняков Дмитрий Григорьевич, но все мы были лишь марионетками в руках могущественного кукловода, и даже былинный богатырь Добрыня Никитич не мог ничего поделать перед лицом Божественного провидения. Он подумать не мог, что в его сценарий кто-то может вплетать свою сюжетную линию.
– Короче, сиди и не рыпайся, – приструнил я малышку; она обмякла, потеряла интерес к происходящему и начала налегать на вино.
Прошло пять минут – как целая вечность. За это время мы выпили, закусили, покурили, и всё это происходило в полной тишине и при слабом освещении уличного прожектора. За дверью тоже установилась тишина, и могло возникнуть впечатление, что моя Горгона покинула засаду, но я в этом сильно сомневался.
– Мы ещё долго будем в темноте сидеть? – жалобно спросила девочка со шрамом.
– Полный пиздец! Вот тебе и праздник, – пыхтела маленькая. – Меня однажды два обдолбанных ушлёпка насиловали под Катю Огонёк, и то веселее было…
– Послушайте, девчата! Мне кажется, ничего страшного в этом нет! – радостно воскликнул Гордеев и даже махнул рукой. – У нас появилась прекрасная возможность… – Он на секундочку задумался и всё-таки закончил фразу: – … пораньше лечь спать.
– Время уже позднее. Рученьки устали. Ноженьки устали. Головка сама клонится на подушечку, – говорил он монотонным голосом, словно пытаясь их усыпить.
– Что?!! – в один голос рявкнули девицы – Славян даже вздрогнул. – Мы что… сюда спать приехали?!!
– Вы обещали нам дискотеку. Вы обещали нам праздник. Где это всё?! Где?! – кричали они наперебой.
– Накрылось медным тазом, – трагически произнёс Гордеев и с хрустом крутанул колёсико зажигалки Zippo – пламя выхватило из темноты его широкое скуластое лицо, словно высеченное из гранита, и огромный кулак, в котором была зажата тоненькая сигарета; он глубоко затянулся, выпустил дым и опять превратился в тёмную глыбу на фоне окна.
– По-моему, она ушла, – сказал я. – Пойду включу свет.
– Только аккуратно, – буркнул Славян и тут же спохватился: – А может… не надо?
– Будем в темноте сидеть до самого утра? – спросил я.
Он подумал и ответил:
– Ладно, иди… Всё равно праздник безнадёжно испорчен.
Я на цыпочках подошёл к двери и прижался ухом к её поверхности: в нашем блоке царила полная тишина, и я улавливал лишь глухие удары своего сердца. «Неужели она уехала? – подумал я. – На неё это не похоже. Она всегда добивается своего».
Я тихонько отодвинул затвор, приоткрыл дверь, и тут же появилось «всевидящее око» в обрамлении жирно накрашенных ресниц и фиолетовых подводок, – этот одинокий глаз таращился на меня, как рак-отшельник из своей раковины, – и по мере того как я открывал дверь, появлялось всё остальное: смуглая щека с матовым отливом, чёрная изогнутая бровь, длинная чёлка, отполированная лаком, тонкий прямой нос и ярко-карминовые губы, изогнутые в лукавую усмешку, – в тонких жилистых пальцах дымилась сигарета. Она поднесла её к губам, с наигранным пафосом затянулась, надолго удерживая в лёгких горячий дым, и выдохнула его тонкой струйкой мне прямо в лицо.
– Ну, здравствуй, Эдичка… Маленький проказник, – ласково молвила она и, отодвинув меня в сторону, по-хозяйски прошла в комнату, прямо в пальто, в сапогах, оставляя на полу грязные следы.
В углу прихожей остался её волшебный зонтик с весёлыми афалинами. Столкнувшись в очередной раз с этим магическим предметом, я вздрогнул от лёгкого ужаса, не понимая его генезис, – нечто уходящее корнями в прошлое возвращалось ко мне в иносказательной форме.
Я открыл распределительный щиток, включил автомат и вернулся в квартиру.
Эта Горгона уже раскинула щупальцы и затуманила комнату своими флюидами. Она с интересом изучала подгулявшую компанию, при этом у Славы был совершенно независимый вид, выражающий полную непричастность к происходящему, что-то типа: «О чём вы говорите? Да я понятия не имею, кто они такие. Я вообще не при делах».
Наши подружки, как я и предвидел, имели довольно плачевный вид: волосёнки у них были жиденькие и жирные, мордочки лоснились от пота, «штукатурка» где-то осыпалась, а где-то потекла, и вообще вид у них был такой, словно они бухают уже вторую неделю.
Татьяна разглядывала их с явным апломбом, и они ёжились под этим испепеляющим взглядом, как гусеницы под накалом солнечного луча, умноженного оптической линзой. В тот момент она была просто великолепна – гибкая и стремительная, как пантера, насмешливая и беспощадная, как Юдифь.
Она была в распахнутом двубортном плаще, в короткой красной юбке, в чёрных колготках, в дорогих сапогах на длинной шпильке. Она возвышалась над всеми, широко расставив рельефные голени, обтянутые мягкими голенищами, и тогда я подумал: «Зачем тратить время на каких-то бездарных тёлок, если на свете есть такие женщины?»
В тот момент я совершенно не понимал, глупый наивный мальчишка, что в этой жизни за всё приходится платить: чем большее наслаждение ты испытаешь сегодня, тем большее разочарование ждёт тебя завтра, и если сегодня ты выиграешь в рулетку миллион, то завтра промотаешь всё до последней копейки. Пагубные страсти неизбежно приводят человека к материальному и духовному банкротству, потому что он готов отдать всё и всё отдаёт ради одной только вспышки запредельных эмоций, выжигающих его душу дотла.
Именно тот роковой вечер явился для меня последней отметкой в моём непреклонном погружении на самое дно. Я открыл дверь и впустил её уже навсегда. Я потерял последнюю возможность уйти от своей кармы, обмануть своих палачей, избежать в очередной раз наказания за всё, что я сотворил в этой жизни, и главное – ускользнуть от этой страшной девчонки, которая и появилась только ради того, чтобы привести приговор в исполнение.
Мне всегда хотелось верить, что я незаурядная личность и меня ждёт великое будущее, но оказалось, что большинство субъектов думают то же самое, а гордыня и тщеславие составляют базовую комплектацию человеческого Эго. В конце концов ко мне пришло понимание, что вся наша история – это всего лишь единичный виток глобальной эволюции и что я в этом витке – элементарная частица, подчинённая общему потоку.
Осознание бессмысленности нашего бытия и собственной ничтожности привело меня к хронической депрессии. Ко всему прочему, у меня появилось ощущение того, что вся моя жизнь – это остроумный и в то же самое время жесточайший урок, данный мне свыше. Теперь это обстоятельство придаёт моей жалкой никчёмной жизни хоть какое-то значение и греет мне душу. «Спасибо, Господи, что Ты снизошёл до меня! Спасибо за уроки Твои, ибо я прозрел!» – повторяю я каждый день, стоя на коленях. Отныне я абсолютно уверен, что Он слышит меня и что я не одинок в этой Вселенной.
– Здравствуйте, Татьяна! – бодро поприветствовал Гордеев, и она улыбнулась ему в ответ, слегка приподняв уголки губ.
– Танюша, золотце, – суетился я, пытаясь снять с неё плащ, – ты проходи, присаживайся… Сапожки-то снимай, а то девчонки уже успели к твоему приходу полы надраить и даже бельишко простирнуть.
– Что ты несёшь? – небрежно бросила Таня.
– Знакомьтесь! – крикнул я с торжественным видом, словно заправский мажордом, забегая чуточку вперед и вытягивая руку по направлению к гостье. – Это Татьяна Шалимова! Удивительная и непредсказуемая! А это… – начал я представлять наших дам и вдруг запнулся, потому что у меня из головы вылетели их имена: не то Анечка, не то Леночка, не то Оленька…
– А это… – повторил я, глядя на Гордеева многозначительным взглядом, в надежде, что хотя бы он помнит, как их зовут, но, по всей видимости, приход Татьяны его совершенно деморализовал, и ему уже всё было безразлично.
Эту немую сцену прервала Татьяна.
– Ну-у-у, Мансуров, – разочарованно произнесла она, – я гляжу, ты совершенно не меняешься. Как всегда – тёлки и бухло. Если бы ты с такой же одержимостью зарабатывал деньги, ты бы уже давно был олигархом. Но твоя проблема заключается в том, что бабы тебя дают бесплатно.
Я начал оправдываться:
– Да мне никто не нужен, кроме тебя! – Я смотрел на неё, как смотрит нерадивый ученик на строгого учителя. – А этих профурсеток Гордеев притащил! – Блондинки посмотрели на меня с ненавистью и недовольно заёрзали на табуретах. – Слава, ну что ты молчишь? Расскажи, как всё было!
Он растерянно улыбнулся и тут же брякнул не моргнув глазом:
– Да они сами навязались на мою голову, шалавы беспонтовые. Так… от скуки их прихватили, чтобы поржать.
После такого вероломства девочки аж подпрыгнули и с места ринулись в карьер.
Когда они маленьким табуном пробегали мимо, Татьяна добродушно улыбнулась и спросила их:
– Может, такси вызвать?
Столкнувшись в узком проёме дверей, они карикатурно протиснулись в прихожую и начали барахтаться в кладовке, и вновь у меня появилось ощущение дежавю, или точнее сказать, послевкусие бородатого анекдота…
Подружки пыхтели и толкались, напяливая свои дешёвые дерматиновые курточки. У маленькой долго не получалось надеть сапог, а потом и застегнуть его, – она тихонько материлась себе под нос и злобно дёргала «молнию», но так и убежала, волоча за собой голенище. Её подруга так суетилась, что обломила свой накладной ноготь, который я на следующее утро нашёл в кладовке, – это была пластмассовая чешуйка пурпурного цвета. Когда я открыл дверь, они рванули галопом, как лошади на скачках.
– И осторожнее там! – крикнул я вдогонку. – У нас на районе шпана лютует!
Было слышно, как грохочут по лестнице каблуки. Они даже повизгивали, как поросятки от нетерпения: им так хотелось быстрее вырваться на волю. Хлопнула дверь в парадном, и они навсегда исчезли из моей жизни.
– Им и такси не надо, – с кривой ухмылкой заметил я, вернувшись в комнату. – Они так резко стартанули, что доберутся до города за пять минут.
Таня отреагировала на это довольно странно:
– Если бы я знала, что всё этим закончиться, никогда бы не приехала… А если эти дурёхи наткнутся на каких-нибудь отморозков? А вам всё хаханьки… Смешно дураку, что ухо на боку.
– Да-а-а, и с партизанами как-то нехорошо получилось, – вспомнил расхожую шутку Гордеев.
– Ой, да ладно, – резко парировал я. – Им с гопниками не привыкать… Договорятся как-нибудь.
– И вообще, – подытожил я. – Пока не кончилась водка, шоу должно продолжаться!
Она кинула на стол довольно плотоядный взгляд, и Гордеев тут же подхватил:
– Картошечка, салатик, кубанское вино… Икра заморская – кабачковая… Присаживайтесь, Татьяна, откушайте с нами. – А я уже вынимал из серванта чистую тарелку и фужер.
Гордеев был слегка расстроен, но виду не подавал. На губах его застыла фальшивая улыбка, а вместе с этим была утеряна легкость общения: огонь в нем окончательно погас, и он чадил напускным остроумием: