– Тебя что, белочка накрыла? Прекращай, Эдуард. Возьми себя в руки. – Она пыталась говорить твёрдо и спокойно, но всё же в конце фразы её голос дрогнул и она начала от меня потихоньку пятиться.
Нелепо раздвинутые ноги и тонкие дрожащие ляжки, слегка потрёпанная промежность и рыхлые асимметричные груди, выпученные глазёнки и глупое выражение лица, – всё это вызвало во мне вспышку неуправляемого гнева. К тому же она позволила усомниться в моей адекватности, а это подстегнуло меня ещё больше: безумцы не любят, когда их подозревают в безумии, – меня просто вырубил этот перепуганный взгляд, подчёркнутый нелепой улыбкой, больше напоминающей оскал.
– Сюда иди, – чуть слышно прошептал я и начал медленно приближаться, словно крадущийся гепард на мягких подушечках.
Она продолжала отползать, но я прихватил её за тонкую голень и потянул на себя – она истошно заорала:
– Хватит меня мучать! Оставь меня в покое!
Я продолжал её тянуть на себя и зловеще улыбался, словно Ганнибал Лектер.
– Отъябись!!! – крикнула она. – Ты меня пугаешь!!!
– Не ори, – ласково попросил я. – Приготовься умирать.
– За что?! – Она выпучила на меня глаза, и маленькое личико её перекосило от бесконечного удивления.
– За что?! – воскликнул я и громко рассмеялся. – Ты считаешь себя невинной?!
– Я? Да кто ты такой, чтобы..?!
– Заткнись, тварь, – спокойно и отчётливо произнёс я, подбирая круглый увесистый булыжник. – Я хочу спасти твою душу, отделив её от гниющего тела. Можешь не сомневаться: убиенные попадают в рай… И это единственная твоя возможность туда попасть.
– Лучше трахни меня, ублюдок!
– У тебя есть муж, нормальный парень, достойный любви или хотя бы уважения, а ты… Что ты творишь?
– Да с чего ты взял?! – крикнула она, пытаясь выдернуть ногу из моей железной клешни, но я не отпускал её. – Откуда ты его знаешь?!
– Ты же любила его когда-то… Я хочу понять, как это происходит!
– Когда-то мне было с ним хорошо и по жизни, и в постели, а сейчас только укачивает. Он душный стал. Его деньги сожрали. У него руки по локоть в крови, а ты говоришь, нормальный парень! Ногу отпусти!
Я отпустил.
– Я не понимаю, чего ты добиваешься, – сказала она дрожащим голосом. – Я хочу домой, в тёплую кроватку.
Она смотрела на меня как затравленный зверёк, и жуткий озноб колотил её.
В ту ночь происходило что-то неимоверное: словно в калейдоскопе, одна ситуация сменяла другую, и складывались они из одних и тех же стекляшек.
Меня разрывали совершенно противоречивые эмоции: с одной стороны, мне хотелось пожалеть Аню, приласкать её, поскольку она казалась мне ущербной и даже её супруг представлялся мне одиноким и несчастным человеком, но с другой стороны, мне хотелось её проучить, сделать ей больно, очень больно, потому что она была в моём представлении говняной мухой, которая разносит заразу и которую нужно просто прихлопнуть, – да я бы в тот момент с удовольствием крутанул бы динамо, чтобы весь этот проклятый отель взлетел на воздух.
С неизбежностью грядущей зимы надвигался очередной алкогольный коллапс. Когда ты влачишь такую жизнь, вокруг тебя постоянно скачут бесы. Ты для них лакомый кусок, и самое страшное заключается в том, что ты уже ничего не контролируешь. Ты не можешь предвидеть, где и когда они подставят тебе ножку.
– Наше соитие ничего не изменит, а только усугубит твоё положение… да и моё тоже. – Я говорил нехотя, чуть слышно, с трудом выталкивая из себя слова, и мне совершенно не хотелось комментировать свои поступки: я чувствовал, как меня покидает водка, как меня покидают силы, как растворяется жизненная энергия в той кислоте, которую выделяет каждая клеточка моего организма.
– Неужели тебе никогда не бывает страшно, – спросил я, – оттого что происходит вокруг? Оттого что мы творим? Оттого что мир катится в пропасть?
Анюта, опустив голову, молчала.
– Когда я думаю об этих девчонках, – продолжал я, – которые сегодня отрываются в номерах, а завтра вернуться к мужьям, к родителям, к детям, как ни в чём не бывало, мне становится тошно. Когда я думаю о том, как ты вернешься домой, мне становится жалко тебя и твоего мужа. Я лучше буду всю оставшуюся жизнь мастурбировать, чем прикоснусь к тебе. Ты меня понимаешь?
– Да, я понимаю, что ты конченный шизофреник, – ответила она, а я продолжал монотонным голосом:
– Моя путается с Калугиным, флиртует с этим малолеткой из шоу-балета, и при этом строит из себя непорочную Фемиду. Таня пыхтит в телефонную трубку, как она соскучилась, а ночью какой-нибудь дворовый ушлёпок входит в неё. Мне страшно об этом подумать. Я ненавижу вас – сучье племя!
– Да заткнись ты наконец! – не выдержала Анюта. – Тебя просто ломает. Ну хочешь, я тебе рукой сделаю, чтобы ты успокоился? Мне не западло, Эдичка. Давай. Давай. – И она потянулась к моей ширинке.
– Рукой я сам могу сделать, – ответил я, шлёпнув её по запястью.
– Но реальность, деточка, ещё хуже наших фантазий, – продолжал я. – Только я одного не могу понять, для кого мы играем эту рождественскую сказку… Кого мы обманываем? А в это время за кулисами творится ужасное: все ебут друг друга в извращённой форме… Снегурочке задрали подол, трусики отодвинули и шпилят её по полной программе… Облепили со всех сторон весёлые гномы, а у неё глазки сверкают, рот растянули до ушей… Счастливая, блядь, дальше некуда!
– В этом мире всё построено на лжи, – буквально захлёбывался я, – а то что мы выдаём за любовь – это всего лишь реликтовый страх… темноты… одиночества… смерти в конце концов. Этот страх просто эволюционировал вместе с нами.
Будучи в состоянии ещё себя контролировать, я понимал, что этот принцип работает как некий вербальный клапан, сбрасывающий критическое давление негативной энергии, которая в любую секунду готова была взорваться чудовищным актом насилия. Я чувствовал запах мокрой собаки и ничего не мог с собой поделать – он душил меня словно петля, он выворачивал меня наизнанку, и мне хотелось с диким воплем раскроить её тупую башку.
– И что плохого в том, – вдруг выступила Анюта с театральным пафосом, – что любовь победила смерть?
Я одарил её презрительным взглядом и продолжил в том же духе:
– Я же тебе объясняю, идиотка, что нет никакой любви, что многие условные рефлексы претерпели изменения в ходе эволюции и человеческая психика стала более лабильной…
– У тебя сигаретка есть? – спросила она ватным голосом и даже слегка зевнула.
Я протянул ей скомканную пачку, а она протянула свою тонкую бледную руку, дрожащую то ли от страха, то ли от холода, но в этот момент с юга подул тёплый ветер и распустил на поверхности моря серебристую мерцающую рябь, – мы согрелись в его ласковом дуновении и даже успокоились, как будто нас накрыло пуховым одеялом. Мы комкали во рту табачный дым и отпускали его на волю – он тут же растворялся в ночи. Аня сделала несколько глубоких затяжек и спросила меня:
– А кто такая Таня? – Она смотрела на меня оловянным взглядом; глаза у неё были уставшие, серые и безжизненные. – Я думаю, что весь этот бред исходит от неё.
Я слегка напрягся.
– Продолжай, – медленно произнёс я.
– Она зацепила тебя по-настоящему. Эта девка выкупила тебя с потрохами. Весь этот изолгавшийся мир, как ты говоришь, совершенно тебя не трогает, а проблема на самом деле заключается в том, что она тебе врёт, или точнее сказать, она играет с тобой.
Анюта отправила гулять окурок по ветру, и его горящая головка рассыпалась на множество искр.
– Парень! Ты попал, и у тебя – серьёзные проблемы! Я это почувствовала с первого взгляда.
– Просто был с похмелья, – оправдывался я, но она резко парировала:
– Ты даже пьёшь, чтобы забыться… Да что там говорить, не ты пьёшь, а эта лярва пьёт из тебя. Она тревогу твою, страх твой, ревность по капельке собирает, властью упивается, а ты готов продать душу дьяволу, чтобы получить её расположение.
Я с пониманием усмехнулся: Анюта говорила очень образно, проникновенно, и самое главное – всё это было похоже на правду.
– Ты готов свернуть себе шею, лишь бы доказать свою прыть. Ты готов пойти на любое преступление, лишь бы добыть денег. Ты ходишь за нею как тень, и ты уже не человек… Ты просто её личный зомби.
Я был восхищён после таких откровений: она уже не казалась мне легкомысленной дурочкой, которая посвящает свою жизнь развлечениям и беспорядочному сексу. «Нет, ты посмотри, ветошью прикидывалась… Насколько всё-таки лицемерны женщины», – подумал я.
– Ну хорошо… Как изменить эту ситуацию? – спросил я.
– Только время может это изменить. Время всё лечит. Тебе нужно затаиться и где-то переждать, пока не отпустит.
– А я, по-твоему, что здесь делаю?
– Сперва начнётся страшная ломка, как у наркомана. Потом навалится тоска и охватит полное безразличие ко всему, что не связано с ней. Возможно, ты сопьёшься или полезешь в петлю, но импотенцию я тебе точно гарантирую.
– Нет! – взмолился я. – Лучше в петлю!
– Умирать не страшно, если получил от жизни все ништяки, – сказал я. – Но самое страшное – это потерять себя, а потом влачить жалкое существование под каблуком…
– … или под галоперидолом, – с грустной улыбкой заметила Анюта.
Потом она пыталась объяснить мне сущность космологического детерминизма, – в том смысле, что все события в нашей жизни предначертаны, что все люди взаимосвязаны через ноосферу и что свою карму может изменить только избранный, – а у меня глаза полезли на лоб от удивления.
– Если в твоей жизни появилась фатальная женщина, то это не случайность, – говорила она назидательным тоном, – это означает, что ты или твои родственники серьёзно нагрешили.
Я аж вздрогнул от этих слов и вспомнил последнюю запись в своём дневнике, которую я сделал накануне этих событий, – казалось, что моей рукой водила сама Аннушка.
– В первую очередь вы связаны через космос, а потом уже физически, – продолжала она меня кошмарить. – От неё просто так не уедешь на поезде и не спрячешься в другом городе. Если она захочет, она достанет тебя везде, даже на обратной стороне Луны. – И я с надеждой посмотрел на ночное светило.
– А если её грохнуть? – предположил я – Анюта даже руками замахала и выпучила свои ледяные глазища.
– Ты что! Даже не думай об этом! Типун тебе на язык! После смерти она станет ещё сильнее, и тогда у тебя вообще не останется шансов на спасение. А так, возможно, она тебя когда-нибудь отпустит…
– Если найдёт кого-нибудь поинтересней? – спросил я.
– Навряд ли… Такая связь обычно даётся на всю жизнь, – ответила Аня с видом знатока.
– Мой тоже поначалу дёргался, а потом затих, – с лукавой ухмылкой констатировала она. – Сейчас водочку попивает. Дует шмаль. Нюхает кокс. Всё как полагается. Вялой пиписькой тычет куда ни попадя. Каких-то беспонтовых шлюх пердолит назло мне, но я-то знаю, что он без меня никто. Я – его свет. Я – его воздух. Я – его мать. Потому что сделала его, а не только родила, как эта кукушка. Без меня он сопьётся. Без меня от сдохнет от тоски.
Я слушал её с неподдельным интересом, и даже с некоторым восхищением: я представлял себе, какого зверя она приручила и главное – выдрессировала. Откуда в этих маленьких хрупких женщинах берётся такая сила?
– Ну а мне что остаётся? – Я протянул ей помятую пачку. – Коня в овраге доедать где-нибудь под Смоленском? Бежать больше некуда: обложили со всех сторон… Твою мать!
Она смотрела на меня выжидающе, водянистыми рыбьими глазами, пока я подносил к кончику сигареты трепетный огонёк, – он сорвался от дуновения ветра, и я с раздражением крутанул колёсико зажигалки… «Чёрт! Откуда несёт мокрой собакой? Кто там развалился в шезлонге? Кто читает нас как старую потрёпанную книгу? Кто там ехидно усмехается: на всякого мудреца довольно простоты, – и с упоением ожидает моей смерти?»
Она глубоко затянулась и выпустила дым мне прямо в лицо – я подхватил его открытым ртом и на несколько секунд задержал в лёгких. Это выглядело очень интимно – даже более, чем поцелуй.
– Как вы это делаете? – спросил я, выдыхая жиденький дымок. – Ведь в мире от женщин погибает мужиков больше, чем от водки. Даже непобедимая армия Ганнибала Барки была полностью деморализована итальянскими блудницами. После зимовки в Капуе доблестные африканцы совершенно утратили боевой дух.
Она загадочно улыбнулась, коготками царапнув мою руку.
– Ты же сам говорил, – припомнила она, – что все мы ведьмочки и чёрные душонки. В чём-то ты, безусловно, прав, но определение слишком категоричное. Просто женщины ближе к природе, чем мужчины.
– Всё ещё слышите завывание ветра в печной трубе и шорохи сверчка под половицей?
Я затушил окурок об гальку, помолчал несколько секунд и добавил:
– Эх, не зря вас жгли на кострах святой инквизиции. Не бывает дыма без огня. Как ты говорила? У всего есть причина и следствие?
Она поднялась с камня и начала прыгать на одной ноге, прикусив нижнюю губку. «Отсидела», – пролепетала она, оглядываясь по сторонам в поисках одежды; потом волочила за собой одеревеневшую конечность, ругалась матом и в ярком свете луны выглядела как цапля – была слишком худой, бледной и угловатой.
– Пошли ко мне в номер, – робко попросила она. – Хочу полежать с тобой на белых простынях. Хочу провести с тобой ночь и проснуться утром, если даже у нас ничего не будет.
– А зачем тебе такой урод? Или ты ещё надеешься меня раскочегарить?
– Даже не собираюсь. Я просто хочу, чтобы ты был рядом, хотя бы сегодня.
– Ты знаешь, я не лучший сосед по койке, – застенчиво пробормотал я, поднимаясь с камней и отряхивая джинсы.
– Почему?
– Я плохо сплю, шатаюсь как лунатик, курю беспрестанно… Не люблю, когда на меня складывают ноги и голову на плечо. Иногда у меня бывают кошмары, особенно с похмелья. Могу шептуна подпустить, а могу и обтрухаться. Нужен тебе такой пассажир?
– Знаешь, у тебя есть только один недостаток – это пиздобольство!
– Ладно, пошли к тебе в номер, – добродушно согласился я.
– А где твоя змеиная кожа? Где ты её сбросила? – спросил я, вглядываясь в очертания одинокого шезлонга; при этом я заметил, что он чуть развернулся в нашу сторону.
– Что? Какая кожа?
– Платье твоё где? Или ты голой пойдёшь в гостиницу?
Она стояла, расправив прямые плечи, отведя руки в стороны, и бессмысленно крутила головой. От прежней Анюты, самоуверенной, циничной, холёной, не осталось даже чёрточки бровей. На лице не было ни грамма косметики, только фиолетовые подводки потекли и засохли под глазами. Её бледные распухшие губы дрожали от холода. Она была довольно жалкой и некрасивой. Где-то на берегу валялось её вечернее платье, а волна зацепила дорогую туфельку и играла с нею, как кошка с дохлой мышкой.
Море смыло заманчивый урбанизированный флёр, поглотив и выбросив её в первозданном обличии Евы. Почему-то мне захотелось её поцеловать. Я подошёл к ней вразвалочку, вальяжно, и, сомкнув ладони на лице, раздвинул языком её солёные губы… В этот момент она замерла и перестала дрожать, – как мне показалось, даже перестала дышать, словно вся целиком растворилась в этом поцелуе. Потом обмякла в моих руках, а из глубины её чрева вырвался довольно низкий и протяжный звук.
Мы уходили с пляжа в обнимку. Я пел тоненьким фальцетом: «Засыпает синий Зурбаган, о-о-о-о, о-о-о-о, а за горизонтом ураган, о-о-о-о, о-о-о-о», – а Анюта смотрела на меня влюблёнными глазами.
– Я даже не думала, что ты умеешь петь, – сказала она.
– Ты что? Я прекрасно пою. Могу даже исполнить оперную арию. Кстати, у меня – неплохой тенор. – И я запел: «Смейся, паяц, над разбитой любовью», – Аня в этот момент смеялась от души.
– Как думаешь, накидают в шапку? – спросил я, прищуренным глазом поглядывая на шезлонг, и вновь тревога всколыхнула моё сердце; с этой точки я увидел уже без всяких сомнений, что в нём кто-то сидит: лунная дорожка расплескалась прямо за его спиной, обведя силуэт загадочного незнакомца светящимся курсивом.
Мы долго поднимались по разбитым, рассыпающимся ступеням к вершине каменного грота. Его тёмная зияющая пасть уже приготовилась нас поглотить, как в этот самый момент по трассе в сторону «Югры» пронеслось два мощных автомобиля, – я понял это по звуку запряжённых под капотом лошадей. Мощные столбы дальнего света, облизывая верхушки придорожных сосен, вычленили из темноты слоёный откос на повороте.
– Как думаешь, сколько ступенек на этой лестнице? – спросил я, присаживаясь на краешек последней ступени; икроножные мышцы ломило от подъёма, алкоголь совершенно улетучился из организма, и с неотвратимостью грядущего восхода наваливалось похмелье: сердце дико колотилось, язык высох, растрескался и прилип к нёбу, я весь покрылся холодным потом и опять появилось жуткое чувство безысходности.
– Я как-то не удосужилась посчитать, – ответила Аня, с глубоким вздохом падая рядом со мной.
– 78, – ответил я.
– Ты знаешь, Эдуард, в какой-то момент я подумала, что ты хочешь меня убить, – сказала Аня. – У тебя были такие страшные глаза, когда ты схватил меня за ногу.
– А я и хотел тебя убить.
– И что тебя остановило? – спросила она, протягивая руку к пачке сигарет.
Мы закурили.
– Отнюдь не совесть и не жалость, – ответил я искренне. – Многих людей удерживает от насилия только лишь закон. Когда-нибудь на земле начнётся апокалипсис, то есть полное беззаконие и хаос, вот тогда люди в полной мере продемонстрируют свои худшие качества. Да что там говорить, война развязывает людям руки и заставляет замолчать совесть.
– То есть ты хочешь сказать, что тебя удержал от убийство только страх оказаться в тюрьме?
– Прямо в точку. Я совершенно не хочу тебя как женщину, но я убил бы тебя с удовольствием.
Она вскочила со ступеньки и заорала:
– За что?! Что я плохого тебе сделала?! Что?!
– Ты псих!!! – кричала она, размахивая руками. – Ты натуральный псих!!!
– Да упокойся ты, – процедил я сквозь зубы. – Угомонись.
Анюта вдруг замолчала и села рядом со мной на ступеньку.
– Не хочу курить. Голова кружится, – пролепетала она чуть слышно, и сигарета выпала из её дрожащих пальцев.
– Объясни… Что во мне не так? – спросила она спокойным тоном.
– Ну, как тебе сказать, чтобы не обидеть? – начал я издалека. – Ты красивая, неглупая, живая…
– Так… И всё-таки…
Я вздохнул, подчёркивая этим своё разочарование, и продолжил мысль:
– Но ты шлюха… Ты абсолютно безнравственна, беспринципна, а значит бесполезна как жена, как мать, как человек.
– Я совершенно уверен, – продолжил я убивать её морально (коль уж физически нельзя), – что у тебя нет детей и никогда не будет.
– Откуда ты знаешь? – спросила она, разглядывая свои грязные пятки.
– Сколько мужиков в тебя кончали? Сколько ты сделала абортов? Сколько у тебя инфекции, передающихся половым путём?
Она прикрыла на мгновение веки, и мне даже показалось, что она в уме складывает столбиком.
– Ах, ты сучонок, – вдруг прошипела она. – Ах, ты жалкий неудачник! Фуфло тряпошное! Пьянь! И ты мне говоришь подобные вещи?
– Анюта, – попытался я её успокоить.
– Да кто ты такой, – тужилась она, выдавливая из себя ярость, – чтобы читать мне мораль?
– Ты не устала, – спросил я, щелчком отправляя окурок в темноту, – влачить это бессмысленное существование? Просыпаться каждый день только с одной мыслью: как бы ещё развлечься и не умереть от скуки? Топтать эту землю своим дорогими туфельками, идти по спирали вниз, не задумываясь ни о чём?
– Общение с такими, как ты, – продолжал я с плаксивой интонацией в голосе, – постепенно убило во мне любовь. Вы отравили меня ядом, который источают в избытке ваши половые железы. Отныне я не способен любить… Я даже не люблю ваших детей, которых рожаете вы – больные, грязные, измызганные шлюхи.
– Вот он – первородный грех!!! – заорал я, и мой глас полетел над морем.
– Так, – сказала Анюта, вставая с пыльной ступеньки и отряхивая зад, – мне всё это надоело. Иди ты на хуй со своей философией!
– Хе-хе, довольно странно это слышать от женщины, которая сама прыгает с одного члена на другой, – сказал я, ни то хихикая, ни то хрюкая как поросёнок.
Любыми средствами я пытался её отвадить от себя, потому что мне совершенно не хотелось проводить с нею ночь в одном номере, но и обижать отказом мне было не очень комфортно. На самом деле, я испытывал к ней глубокую эмпатию, потому что она была соткана из тех же нервных окончаний, из тех же пороков, из тех же комплексов, что и я. Мы были просто изомерами различных полов, но суть от этого не менялась.
– Отвали! – крикнула она и вошла в туннель.
– Анюта, постой! Ну, я же пошутил! – Я пытался схватить её за руку. – Это всего лишь игра! Аня! Анюта!
В туннеле я прижал её к стене, а она попыталась долбануть меня коленом в пах. Я приблизил свои губы к её губам, но не решился поцеловать: она запросто могла меня укусить, столько в ней было злости.
– Посмотри! – крикнул я; она продолжала вырываться.
– Посмотри туда, – зашипел я, ткнув пальцем в сторону мола.
Как только мы вошли в туннель, этот неопознанный субъект отделился от шезлонга и бросился за нами: над бетонными плитами, словно по воздуху, летела его чёрная размашистая тень. Казалось, что это не человек, а зверь, бегущий на задних лапах. Ужас охватил меня.
– Что?! – взвизгнула она.
– По нашим следам идёт охотник… Он наблюдал за нами всё это время.
– Кто?! – выпучив глаза, спросила Аня, а я прикрыл её рот ладошкой.
– Смотри туда…
Она щурилась, как это делают близорукие люди, и напряжённо вглядывалась в наполненную лунными бликами темноту.
– Я утопила в море контактные линзы, – бормотала она, – теперь я ничего не вижу… Или ты опять надо мной издеваешься?
Но в эту же секунду она услышала топот чьих-то ног у подножья лестницы и вздрогнула как пони от удара хлыста.
– Там кто-то есть, – прошептала она в полном смятении.
– Ну, а я тебе о чём говорю?
Мы рванули наутёк. Бежали очень быстро и размашисто. Аня не отставала от меня ни на шаг. Она бежала босиком, размахивая руками, в которых цепко были зажаты туфли. Узкий туннель словно раздвинулся, пропуская нас, – не чувствуя холодного камня под ногами, мы летели в неосязаемом пространстве и вырвались прямо на шоссе. Если бы я не остановил Аню, она бы с перепугу махнула до самого Адлера. Мне не хотелось бегать, и я решил рассмотреть этого маньяка поближе.
– Ты не сможешь от него уйти! – крикнул я сдавленным голосом, увлекая её в придорожные кусты.
– Умри и не звука, – прошептал я, нащупав среди травы увесистый камень.
Время остановилось. Анюта даже перестала дышать, превратившись в маленький бугорок над землёй. Листья боярышника трепетали на ветру, – казалось, будто вокруг порхают бабочки, – гнулись его упругие ветви, шумели кроны придорожных тополей, шумел сосновый бор по ту сторону дороги, но громче всего звенела зловещая тишина, разлитая в воздухе. Мы ждали, а он всё не появлялся. Я даже слегка обнаглел: прилёг на траву, сорвал красную ягодку с куста, положил её в рот, разжевал и выплюнул – тьфу! какая гадость!
– Может, он передумал нас убивать? – прошептал я, а моя спутница даже захныкала от страха.
Прошло ещё несколько секунд, прежде чем он появился на выходе из туннеля… Пирамидальные тополя стояли в лунном свете навытяжку; отбрасывая на дорогу длинные фиолетовые тени, делали её похожей на «зебру». Ласковый ветерок с моря гладил меня по голове, словно успокаивая. Бежать было некуда: за спиной обрывался каменный откос, – и, если бы он пошёл в мою сторону, мне бы осталось только одно: кинуть ему в башку камень, как это сделал Давид с Голиафом. Но этот чёрт решил не испытывать судьбу – он просто растворился в темноте.
Он долго принюхивался, вертел головой, пытаясь понять, куда мы исчезли так внезапно. Он искал нас совершенно целенаправленно, и это не был случайный прохожий, невинный вуайерист, любитель помастурбировать на open air, – это был самый настоящий зверь. Я не смог его рассмотреть, но я почувствовал его.
– Ты его видишь? – спросила Анюта чуть слышно. – Мне кажется, он ушёл.
– Он ушёл через сосновый бор в сторону «Кубани». Там ещё есть тропинка до «Югры», а если обойти холм с другой стороны, то можно выйти к Ольгинке.
Мы подождали ещё какое-то время и решили выбраться из своего убежища. Анюта поднялась в полный рост, хрустнув коленными суставами, и насмешливо спросила меня:
– Эдуард, а почему мы бегаем от него? Ты ведь здоровый мужик… Как дал бы ему в репу!
– Молчи, глупая женщина. Это не простой человек…
– А какой? Его можно убить только серебряной пулей?
– Сам не могу понять, – задумчиво произнёс я. – В какой-то момент мне стало очень страшно, словно это не человек, а демон.
– А-а-а, понятно, – сказала Анюта, изобразив фальшивое участие на лице. – Походу, тебя опять накрыло, дружок. Прекращай бухать, а то начнёшь шарахаться от собственной тени.
– Кстати, знаешь, что говорил мой тренер по боксу? Деритесь лишь тогда, когда вас загнали в угол и некуда бежать. Во всех остальных случаях уносите ноги, даже если противник слабее вас. Помните, маленькая драка может закончиться большими проблемами: либо вас убьют, либо убьёте вы.
– Пошли домой, – сказала Анюта жалобным голосом и тихонько икнула.
Сквозь ветви кустарника просвечивала луна, выхватывая из темноты половинку её лица, – водянистый мутный глаз смотрел на меня с безразличием куклы, тонкий нос казался кривым и костистым, подбородок рассекла чуть приоткрытая щель её бескровных, бледно-розовых губ, мокрые волосёнки свалялись и прилипли ко лбу, напоминая лапшу быстрого приготовления, – другая половинка ушла в тень и казалось мертвенно-серой.
– Пойдём, детка… Не боишься? – спросил я, отряхивая с колен прилипшую траву.
– А чего мне бояться?
– А вдруг он не ушёл. Стоит где-нибудь за деревом и выжидает, когда мы нарисуемся.
– Ну, тогда у тебя появиться прекрасная возможность применить свои навыки, а так же доказать, что ты настоящий мужик, а не чмо…
– Кому доказывать? – спросил я, глядя на неё сверху вниз.
– Мне!
– Не собираюсь я ничего доказывать. Помнишь, что говорил тренер? Избегайте… а лучше бегите от любых конфликтов.
– И что, ты бросишь меня на произвол судьбы?
– Конечно. Метнусь за подмогой. Пускай тебя Андрюшка Калугин спасает: ему за это деньги платят.
– Ну и тренер был у вас… Тогда зачем единоборства, если их не применять?
– Сулейманов Рашид Александрович. Он был маленький и тщедушный. Очки с выпуклыми стёклами на резинке. Мы называли его батискафом. Ходил он чуть прихрамывая, говорил слегка пришепётывая, и был он тихим пьяницей. Ты знаешь, я вполне понимаю его позицию… На его месте я бы тоже никуда не лез.
Мы отмахивали быстрым шагом, то и дело оглядываясь по сторонам. Лес шумел. Придорожные кусты гнулись на ветру. Луна светила нам в спину, и наши длинные трусливые тени бежали впереди нас.
Пройдя босиком метров сто, Анюта не выдержала и одела туфли. Резкий стук каблуков нарушил хрупкий покой сосновой рощи… И вот она открыла глаза в дремотной оторопи, оживилась и начала внимательно вглядываться в нас, и вот уже крючковатые корни полезли из губчатого мха, потянулись к нам жилистые руки-ветви, колыхнулись папоротники, и вышел из-под земли «дюжий приземистый человек».
– Сними туфли, – дрожащим голосом попросил я.
– Что?
– Сними туфли! – рявкнул я, выпучив на неё глаза. – Сейчас все крылатые твари слетятся… Для них это как патока – стук женских каблуков в ночи.
– Да перестань ты меня кошмарить, – жалобно попросила Анюта, но туфли всё-таки сняла.
– Приду в номер и нажрусь в уматину, – произнёс я, сглатывая слюну. – У меня бутылка в холодильнике стоит запотевшая…
– А мне нальёшь? – спросила Анюта.
– Тебе бармен нальёт, а у меня в номере жена спит, и я тоже спать собираюсь. Выпью и нырну к ней под одеяло. Прижмёмся попками и сладко так захрапим.
Я улыбнулся как малахольный.
– О, бля, про жену вспомнил. Вы хоть трахаетесь иногда? – спросила она равнодушным голосом.
– К чему эти бессмысленные телодвижения? Тем более ребёнок уже есть.
– А как же супружеский долг?
– Его, похоже, кто-то другой уже исполняет.
Когда мы подошли к КПП, охранник тут же выскочил из своей будки. Его и без того подвижное лицо показалось мне излишне оживлённым: он даже подмигивал мне левым глазом или у него начался нервный тик.
– Хде вы шляетесь?! – возопил он. – Мы уже с нох сбились, а вас всё нет!
– А что случилось, братан? – спросил я.
– Тут какие-то люди приехали, – ответил охранник. – Один из них – старший оперуполномоченный ухоловного розыска, а все остальные – типичные бандитские рожи. Шукают конкретно тебя.
– Меня?! – воскликнул я – сердце моё дико всколыхнулось и ноги подкосила неприятная дрожь.
– А меня? – спросила Анюта с глупым выражением лица.
– Да кому ты нужна? – ответил я, глядя на неё с презрением.
– Хам, – буркнула она.
– Нет, девушка, вас никто не шукает. Вы можете проходить в отель, а тебе, братишка, лучше будет тормознуть, – сказал охранник, раздувая щёки и многозначительно выкатывая глаза. – Тебе лучше переждать хде-нибудь в другом месте.
– Это где ещё? В горах что ли?
– Похоже, для тебя эта ночь ещё не закончилась, – промурлыкала Аня с ехидной улыбкой, протянула руку к моему лицу и коснулась его кончиками пальцев; в тот же момент ироничное выражение сменила грустная улыбка и она прошептала: – Береги себя. Бедовый ты. Лучше держаться от тебя подальше.
– Светает уже, но эта ночь закончилась не для всех, – продекламировал я на манер хокку.
Она нехотя от меня отлипла и пошла по дорожке вверх, но вдруг замешкалась, медленно повернула голову и посмотрела так, будто мы видимся в последний раз. Её глаза в этот момент наполнились – даже не слезами, а едким дымом. Они стали тёмно-серыми и запали глубоко в глазницы, а кожа вокруг покрылась графитовой пылью.
– Спасибо за этот волшебный вечер, – сказала Аня.
– Что? – Я расхохотался.
– Не смейся! – огрызнулась она. – Я никогда его не забуду. Я открыла сегодня новый мир. Я многое поняла. Я испытала огромное потрясение, но парадокс заключается в том, что после всего этого я не вижу продолжения… – Она сделала мхатовскую паузу, на секундочку опустив шагреневые веки. – … без тебя.
Охранник долго смотрел ей в спину, – она шла неверной походкой, словно нащупывая землю голыми пятками, и туфельки раскачивались у неё в руках при каждом шаге, – а потом повернул ко мне маленькие хитрые глазёнки.
– Ты что с ней сделал? – спросил он. – Уходил с шикарной девицей, а вернулся с какой-то мочалкой.
– Не надо грязных инсинуации. У нас ничего не было, кроме задушевной беседы, – холодно парировал я.
– Ну ладно, это ваши дела, – криво ухмыльнулся он и продолжил с серьёзным видом: – Короче, братан, слухай сюда внимательно… В отель тебе возвращаться нельзя, а то уедешь сегодня в багажнике. Калухин передал для тебя, чтобы ты шёл вдоль трассы на Небух, а он подберёт тебя минут через десять. Всё понял?