Kitabı oxu: «Будешь спасен и ты»

© Эдуард Рубинович Мустафин, 2020

ISBN 978-5-0051-0320-8 (т. 3)

ISBN 978-5-4496-4962-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

«В чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах: нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2 Кор. 6:8—10)

На всякий случай, для нового читателя, напоминаю, что моя первая книга родилась прежде всего из хулиганских побуждений. Из этих же побуждений она бы и умерла, но… Но, как ни странно, нашлись люди, которые ее прочитали. И которые написали отзывы. Не всегда лестные, кстати. Зато искренние. Тогда я пообещал вторую книгу, возможно, сгоряча. Которая была жестче и правдивее. Хотя всей правды я все равно писать не собираюсь, чего никогда и не скрывал. Поэтому и написанное ниже можно рассматривать как… э-э-э… да как угодно. Ведь все события выдуманы, а все совпадения с реально существующими людьми – случайность.

Да, особо пытливый читатель заметит, что в качестве названия взята цитата из Библии. «Будешь спасен и ты…». Деяния апостолов 16 стих 31.

Скорее всего возникнут вопросы – кто имелся в виду под местоимением «ты»? От чего «ты» будешь спасен? И будешь ли? И зачем?

Автор если и знает – или делает вид, что знает – то почтет за лучшее промолчать. Может быть, чтобы показаться умным. А может и не быть…

Да, если кто-то, случайно прочитав, все-таки передумает подаваться во врачи – буду доволен. Потому что спасать людей – это моя работа.

И да, я все еще помню, что слова «кстати» и многоточий много. Обсценной лексики тоже. Но меня это устраивает, а устраивает ли это читателя – решать ему.

Кстати, еще о читателях. Точно знаю, что меня читали в Болгарии, Великобритании, Германии, Нидерландах, Литве, Израиле, а также в Ливии и Сомали. Да, в Ливии и Сомали. А еще в Йемене, Мали, Иордании и Эфиопии. Если есть такие страны, то почему бы не быть в них людям, которые меня читают? Посему фразу «известен в нашей и стране и за рубежом» следует понимать буквально, распространяя словосочетание «за рубежом» за границы бывшего СССР.

Ну и напоследок читателям. Удачи! Будем жить!

Введение

Я еще помню участковую больницу, похожую на изображенную в фильме «Коллеги». Сколько их, участковых, теперь осталось в разных Дальних Ебенях?..

Я помню печное отопление и поленницы дров в этой больнице.

Я помню шестидневную рабочую неделю у работавших в этой больнице.

Я помню транспортное средство типа «лошадь», состоявшее на балансе этой больницы.

Я даже помню цвет этой лошади и имя ее кучера. А еще я помню, что часть мужской части трудового коллектива летом выезжала на заготовку сена для этого транспортного средства. И участковых врачей, зимой ходивших на вызовы на лыжах, помню. И полные деревни больных трахомой. И младенцев в детском отделении этой больницы с алкогольной интоксикацией – им мамаши давали сосать тряпки, пропитанные самогоном, чтобы они спали. И волейбольные матчи между командами мужчин-учителей с мужчинами-врачами. И…

Много забавного помню. Вообще-то это средняя полоса России. Не так далеко от Москвы. Вторая половина 60-х.

Третье воскресенье июня праздником особо и не считаю. На мне, последнем оставшемся, династия в четыре поколения кончилась…

Кстати, один из последних диалогов в Клинике Федерального Подчинения:

– Алексей Романович, вы случайно у своих частников пластическую операцию не сделали? Как-то слишком хорошо выглядите.

– Не сделал. Просто теперь я ночью сплю. Как правило дома.

Глава 1. Экзистенциальная

О длинном рабочем дне в пятницу, тринадцатого…

Жара. 34 часа на работе (из них 24 в одиночку) и везде жара. Эти «большечемсутки» какой только херней не заполнены…

***

Вся больница в тревожном ожидании. Дождались-таки. В понедельник новый главный объявится. Глядя на мое абсолютно безмятежное лицо идиота, гинекологи начинают домогаться о причинах моего спокойствия.

– Ну во-первых я знаю сакральную мантру состояния внутренней свободы, постигнутую путем длительных медитаций и самосовершенствования. А во-вторых, свою десятку¹ я при любой власти получу. Вы, кстати тоже, вряд ли больше, независимо от того, будете ли вы накрашены и подмыты или наоборот…

***

А теперь у нас еще ночь в роддоме. И все бы ничего, но в нем тоже жара. В нашей каморочке (шесть квадратных метров без вентиляции, помнится, когда я на гауптической вахте сидел, у меня камера больше была) не спасает даже вентилятор, ибо нагретое за день здание ночью отдает тепло внутрь. Так что отдых лежа с закрытыми глазами был весьма поверхностным и прерывистым. И тут…

– Алексей Романович, срочно разворачиваемся! – а в голове-е-е… Мысль! «Хорошо, что кондиции позволяют спокойно сесть из положения лежа без помощи рук». И воспоминание. «А помнишь, как один раз на спокойном дежурстве попытался до трусов раздеться? Час уснуть не мог, пока обратно робу не напялил». В тапочки не глядя. Привычка, чего там. Взглянуть на часы – четыре пятьдесят пять. Снова мысль: «Самое время часовых резать…». Сунуться сейф за подлежащими предметно-количественному учету² и вперед. На бегу:

– Что?

– Отслойка, гестоз, отеки…

– Кровопотеря?

– Здесь с пятьсот… – мысли поперли косяком, как лососи на нерест: «Хули скромничаете, какой нах гестоз?.. Читайте буржуйские книжки, а не краснопрофессорские методички… Преэклампсия это… Херовато… А-а… Испугали старую портовую шлюху вялым гениталием…»

Быстро глянуть на эту белобрысую корову – шарман, бля³. Носовое дыхание затруднено, отеки, ожирение, короткая шея:

– Аллергия есть? Сопутствующие болезни?

– Нету у меня ничего.

– Ели или пили когда?

– Вот в четыре, как проснулась, выпила чашку воды и огурец съела…

Мысль: «Это ты молодец, пожрать при маточном кровотечении на поздних сроках – первое дело… И головогрудь… И носовое дыхание затруднено, значит ротоглотка тоже отечна… А может…? В июльской Anaesthesia⁴ за 2010 была статья о возможной допустимости спиналки⁵ при-и-и… Нет, на хер. Это победителей не судят, но, во-первых, ты еще не победил, а во-вторых… Ну а если…? Нет!».

Маску на лицо:

– Дыши глубоко! Это только кислород… Кетамин… листенон⁶… начинайте…

Тут подала голос дежурящая со мной Петровна. И снова возникла мысль: «Весовые габариты прямо пропорциональны амбициям. И обратно пропорциональны скорости выполнения назначений».

– (Недовольно) Во-от… Сто восемьдесят на сто двадцать… – Не суетитесь, Надежда Петровна. Сто восемьдесят на сто двадцать – это лучше, чем шестьдесят на ноль.

– (Снисходительно) Может дроперидолу⁷?

– Я, Надежда Петровна, уже говорил, что, работая со мной, забудьте про этот препарат. До особых распоряжений.

– (Обиженно) Ну как знаете…

– Веркуроний и фентанил⁸ после извлечения. Тем временем извлекли. Плюс к отслойке – поперечное положение. Плюс тугое обвитие пуповины…

Заорал. Уже неплохо. Покоситься, регулируя параметры искусственной вентиляции легких на новорожденного. Тут и торкнуло, естественно, мысль, что же еще? «Бля-а… А нехерово пятница тринадцатого началась. Главное весело». Еще раз покосился на дитё, и тут разглядел. Заячья губа. И-и-и…

Мысль, конечно же: «Он по всем параметрам не должен был родиться. Да и мамаше лет 30 вы сегодня подарили… Ну? Веселишься? Победили естественный отбор? Это ты молодец! Теперь жди от него ответку… Ох и сформулировал! Ну ты, бля, хемингуэйпрощайоружие».

Кстати, кого родили, мальчика или девочку, я так и не разглядел. Дальше проще. Раздышали, разбудили и экстубировали⁹. Осталось порадоваться, что полтора часа еще есть, а смысла ложиться уже нет. Вторая чашка кофе и можно досмотреть «Грязного Гарри». Тем более, что конца рабочего дня еще часов одиннадцать… Морали нет. И смысла. Есть усталость и опустошенность. Уже привычный синдром эмоционального выгорания что ли обостряется?..

О роли личности в истории…

– Деб-билы, бля… – я употребил свой любимый неопределенный артикль и хлопнул зеленым резервным мешком по столу старшей сестры частного медцентра. А потом немного подумал и решил, что цитата должна быть дословной – Дь! Мешок порван!

Поясняю, мешок – такая резиновая хрень по размеру, форме и консистенции напоминающая камеру из старого волейбольного мяча со шнуровкой. Стоит в наркозном аппарате на всякий случай и еще для вентиляции руками, если что, поэтому не всегда стоит верить сказкам, что пациент погиб во время наркоза из-за аварии на электроподстанции. А дырка в дыхательном контуре – это как… Кто-то хочет погрузиться с аквалангом (как человек, сдававший любопытный предмет «автономные системы дыхания», могу пояснить – полуоткрытый дыхательный контур) у которого шланг надорван?

– И что, Алексей Романович?

– Поменял, там старый мешок валялся. Провел тестирование. Утечка меньше ста миллилитров в минуту. Все работает…

Это у частников, с которыми я полюбовно расстался из-за вопросов оценки роли девиантной и социопатической личности в истории. Хотя никаких претензий – если нарываешься изо всех сил при конкуренции из уважаемых врачей высшей категории и заведующих отделениями, то…

За три недели до описываемых событий

У меня зазвонил телефон. Говорил не совсем слон. Изабеллка¹⁰.

– Леш, ты сможешь?..

– Я. У вас. Больше. Не работаю.

– Леш, там пациентка… Ты ее помнишь, она из Питера. Вы с ней все хихикали друг над другом. Она только тебя требует. Ей после тебя наркоз проводили, теперь она от всех анестезиологов отказывается, грозится уйти в другую клинику.

Согласился. Если честно – то из-за потешенного самолюбия. Ну и из жадности. Ибо «Сам сумму поставь в счете, в разумных пределах, конечно». Слаб человек.

Пока переодевался – в дверях нарисовался директор. Странно. Вроде бы расстались, претензий друг к другу не имеем.

– Вы где после закрытия роддома¹¹, Алексей Романович?

– В Многопрофильной Клинике Федерального Подчинения. – Лучше бы, конечно, не говорить, тем более, как донесла агентурная разведка, среди тамошних непосредственных начальничков, с которыми я на первом же общебольничном рапорте сцепился и довел до истерики, есть его люди, но… Бессмысленно. Столица нашего герцогства – большая деревня. Или аул. Кому что ближе.

– А-а…

– Нормально. Работа как работа. – Незачем ему знать по все нюансы, обусловленные непрохождением проверки на прогибаемость. Хотя донесут еще, согласно закону сообщающихся сосудов. Если уже не.

– А вот я хотел спросить, Алексей Романович. После вашего ухода севорана¹² за полгода истратили в два раза больше, чем вы за полтора. Не знаете почему? А то себестоимость наркоза выросла на…

– Семьдесят-восемьдесят процентов примерно… – знаю. Конечно знаю. И любой вменяемый анестезиолог знает. Даже формулу расхода могу назвать, состоящую из показателей концентрации, потока, времени анестезии и коэффициента в восемнадцать целых и три десятых. Но меня же про формулу не спрашивали, поэтому отвечаю тоже правду. – Трудно сказать. Качество постдипломной подготовки лежит вне моей компетенции.

За неделю до описываемых событий

У меня зазвонил телефон. Говорил совсем не слон. Старшая из того же медцентра.

– Да, Гульшат.

– Это не Гульшат, это Травиата Ивановна. – Одна из моих правопреемниц. – Алексей Романович, у меня аппарат¹³ заданный объем похоже не вдыхает.

– Похоже или не вдыхает?

– Мех почти не движется в колпаке.

– Там еще цифирки есть. В строках «инспиратори» и «энд тайдел». По разнице и видно сколько не вдыхает.

– Сейчас-то что делать?

– Рычаг на контуре где? На «ауто»?

– Да.

– Рычаг на корпусе? На «контур» или на «дополнительный ротаметр»?

– Это где?

– На корпусе слева. На уровне… э-э-э.. пояса. Там картинки для русских нарисованы.

– На «контур».

– Тогда переходите на ручную.

– Я сейчас и так «амбушкой»¹⁴ дышу.

– Не надо «амбушкой». У вас целый аппарат есть. Рычаг на «мануал» – и ищите утечку.

– А где может быть утечка?

– Где угодно. По телефону и интернету не лечу.

Через пятнадцать минут снова зазвонил телефон. Определился тот же абонент.

– Да.

– Это я, Гульшат. Вы не придете послезавтра аппарат посмотреть?

– Зачем мне это?

– Потом операция с маммологами. Они только с вами хотят. А директор завтра всех анестезиологов собирает.

Вот и восстанавливаются старые агентурные наработки. Хотя просто так могу подарить одно правило, крайне полезное в повседневной трудовой деятельности – не доверяйте агентам полностью.

В день описываемых событий собрал аппарат (кстати, так и не понял, а зачем его разбирали?) и провел тестирование. Правда перед этим слазил в журнал событий. Последний тест на утечку восемь месяцев назад. Нет, я понимаю про меню на английском. Но они же все принципиально одинаково устроены. Некоторые клапаны у всех – ключевое слово «всех» – производителей называются английской аббревиатурой.

Дырка в дыхательном мешке нашлась сразу.

Через час после описываемых событий

У меня зазвонил телефон. Говорил опять не слон. Травиата Ивановна. Однако быстро здесь слухи разносятся.

– Алексей Романович, они вас обратно звать будут. Давайте сразу неделю поделим? Двух анестезиологов уберем. Они, гады, специально аппарат разбирали, чтобы я не смогла собрать. Я всегда брала вторники и субботы, а..

– Я не могу ничего делить. У меня график скользящий. И к вашим кадровым перестановкам я тоже не хочу иметь никакого отношения.

В операционной тоже ждал сюрприз – бородатый дяденька.

– Здравствуйте. Меня зовут Сергей Петрович, можно на ты. Директор велел посмотреть, как вы работаете. Не возражаете?

– Не возражаю, но есть три момента. Первое – после меня учеников не останется. Это принципиальная жизненная позиция, потому что это и есть все, что я могу сделать для любимого наркомздрава. Второе – я ничего не придумываю. Ума не хватает. Все что я делаю, уже кем-то описано в нормальных – ключевое слово «нормальных», то есть достоверных и авторитетных – источниках. Почему эти источники не на русском – не ко мне. И третье – Гугл в помощь.

– Что значит Гугл в помощь?

– Это я на все последующие вопросы отвечаю. Как писал один – вы его не знаете – уважаемый мной анестезиолог, сдавший профессиональный экзамен в США: «Самые надежные и прочные знания добываются самостоятельно». А не путем изустно передаваемых былин и легенд, как это принято у нас.

Всего через три часа после описываемых событий меня пытал директор, желая выяснить, кого из уважаемых врачей высшей категории и заведующих отделениями увольнять, а кого – оставить. Пришлось еще раз пояснить, что к его кадровым перестановкам я не хочу иметь никакого отношения. И что я не судья. А палач…

Как писал другой мой знакомый, на одной, закрытой для посторонних, профессиональной площадке: «Сколько ни открывай частных европейских медцентров – один хер ЦРБ получается…».

Об афористичности и самообладании (в хорошем смысле этого слова)…

«Пьяный воздух свободы сыграл с профессором Плейшнером злую шутку» Ю. Семенов

Узнав состав дежурной бригады, я мысленно схватился за голову, пытаясь внешне сохранять невозмутимость. Это Пиздец. С большой буквы П. Эскадрон смерти (los escuadrones de la muerte). Тата макуты¹⁵ (Tata Macoutes – кто-нибудь оценит все изящество шутки?). Тетушки раннепостпенсионного возраста. Каждая из которых ровно в ноль два ноль ноль (плюс-минус тридцать минут) начинает тосковать изо всех нерастраченных женских сил и искать приключения на жопу всей бригаде, чтобы извлечь очередного Дуду (Doudou) оперативным путем. Обычно находят (я по операционному журналу смотрел). Поэтому, увидев обеих, я понял перспективы предстоящей ночи. Оставалось одно – умереть с достоинством.

На этот раз все пошло не так. Кесарево сечение под утро, когда уже сильно хочется испить первую чашку кофе, но… «aliis inserviendo consumor»¹⁶ и «мастерство не пропьешь». Сто десять кг, то есть больше центнера. Иголкой, словно сапер щупом, пролез в подкожном сале между позвонками практически с первой попытки. Потом стол на левый бок, ибо аорто-кавальная компрессия¹⁷, усугубленная кахе́ксией (это я изящно шутю). В принципе, от укола до извлечения должно пройти не более пяти минут, что в интересах всех – от ребенка до санитарки, но меньшие сестры по разуму завязли сначала в сале, а потом и в матке. И тут обвал артериального давления вместе с резким посинением, которое называется мудреным иностранным словом «цианоз». Да так стремительно, что полезли мысли не только об этой самой компрессии, но и об амниотической эмболии¹⁸ (которая… э-э-э… которая практически все… не, она, конечно, лечится, только далеко не всеми и совсем иногда). Но первое что положено сделать и что пришло в голову – это еще чуть довернуть стол влево¹⁹.

– Куда, куда? – раздался скрипучий голос моей одной из моих лепших подружек. – Нам так оперировать неудобно!

И тут я понял, что не хочу эмоционально напрягаться, чтобы сохранять традиционную невозмутимость. И уж точно не хочу заниматься санпросветработой.

– Иди н-нахер!

– Да я.. докладную… ему все прощают…

– Извлекай ребенка, пис-сательница. Быстро, бля!

Давно я не чувствовал себя таким свободным…

– И куда ты ее послал, что она докладную на тебя написала? – Поинтересовался сменщик на следующем дежурстве

– Нахер…

– Ну «нахер» – это не повод, чтоб докладные писать.

– Почему? – обиделся я – «Нахер» – это тоже самое, что и «нахуй».

– Не скажи-и… – пояснил свою жизненную позицию мой собеседник. – «Нахер» – это ласково. Интонация совсем другая…

Чувство абсолютной свободы привело к тому, что медсестры кофе мне стали приносить сразу, не задавая глупых вопросов «буду ли?».

Разглядывая принесенную без глупых вопросов кружку с надписью «трихопол» я вдруг вслух осознал все:

– А ведь это про меня…

– Почему про вас, Алексей Романович?

– Ну как же – очень горький и весьма токсичный химиопрепарат против некоторых микроорганизмов и простейших. Нельзя употреблять с алкоголем…

О невозможном у нас…

Во первых строках моего письма хочется отметить, что нижеописанное является, конечно же, вымышленным, поелику в нашей модернизируемой, клинически мыслящей и инновационной медицине это невозможно. «It Can’t Happen Here», как писал в названии своего романа прогрессивный американский писатель Синклер Льюис.

Жизнь шла по сценарию хорошего детского писателя Аркадия Гайдара – день простояли, ночь продержались. Хотя в организме ощущалась некоторая пое… э-э-э… потасканность. Это не пятнадцать лет назад – двое суток не запыхавшись, а потом еще и раствор этанола употреблять в хорошей компании. Остались мелочи. В том числе такая мелочь, как сбегать в соседнее здание, в реанимацию социального хосписа²⁰, пустые ампулы из-под разных учетных лекарств сдать. Можно, конечно, и сменщику оставить, но смысл? Уходить надо чисто. Взял и пошел.

Ординаторская социального хосписа аккурат напротив их реанимации и я, преисполненный чувства своей социальной значимости, важно передвигался по второму этажу. Вдруг из двери реанимации выскочила медсестра. Знакомая. Лет двадцать точно знакомая. По другим больницам.

– О! Манюня (этот радиопозывной я лично ей прилепил, теперь так и живет с ним все двадцать лет)! Чего мельтешишь? – И продолжил свое шествие к ординаторской.

– Сюда, Романыч. Здесь она… – Манюня девушка догадливая. Без слов понимает, чего роддомиковский анестезиолог возле реанимации социального хосписа бродит. Но и анестезиолог не дурак. «Она» – это значит, кто-то из двух молодых (ну как молодых, я в тридцатник уже флаг-штурманом на профессорском столе наркозы давал и отпускать меня тот профессор не хотел) докториц – одна упитанная безобразно, а вторая – на любителя. И в палате «она» болтается не просто так вместо принятия утреннего кофею. Может не ходить? Ладно, я тут человек посторонний.

– Да заходи, не стесняйся. – Уже через плечо повторила приглашение гостеприимная Манюня.

Зашел. В прогнозе не ошибся, но это не радовало. Приемщица пустой посуды (та, что «на любителя») с ларингоскопом и интубационной трубкой²¹ склонилась над голой бабк… э-э-э… пожилой женщиной посреди социально-хосписного валежника. Ну, кроме слова «валежник», можно применить и словосочетание «терапевтический отстой» – те, кто наиболее активен в желании покапаться; те, кто надоел врачам на этажах; те, кому диагноз для пребывания на самой дорогой у страховых компаний койке притянуть можно и те, у кого родственники скандальные.

Никак я на героически проводимое оживление забрел? Ладно, пустые ампулы уже не бросишь. Вокруг голой бабк… э-э-э… пожилой женщины, лежали шесть не менее голых, но не прикрытых обоссаными и лохматыми больничными одеялками, мужичков возраста от пятидесяти до семидесяти, и с живейшим интересом наблюдали за разворачивающимся действом.

Разогнулась. Дохнула мешком²². «Хрю-ук!». В желудке, не в трахее.

– Алексей Романыч, подойди… – прошипела шуршащая возле рабочего столика Манюня, пока еще две медсестры крутились возле второй серии оживляжа.

– Не могу, я только беременных умею. – Так же негромко наш герой почти не покривил душой. Он действительно не мог, пока его не позвали (а его не звали) – ни этически-корпоративно, ни административно, ни юридически. Если все проходящие мимо отделений реанимации посторонние мужики перестанут проходить мимо – будет как минимум смешно. А при таком количестве свидетелей… Лучше бы отнести ампулы на полчаса позже.

– Бабка тоже в залете. – Прошипела Манюня. – Ну подойди.

В это время раздался уже второй «Хрю-ук!». Девица, упитанная на любителя, продолжила борьбу за доступ к дыхательным путям.

– Подыши, овца тупая… – Про себя, конечно, сказал, не вслух. – …Хотя тебя просто не учили, что существуют ситуации can’t intubation, can ventilation²³. Но читать буквари, хотя бы Миллера²⁴, тебе тоже никто не запрещал…

А вслух Манюне:

– Адреналин набирай, сейчас понадобится…

– А я что делаю? – старый воин – мудрый воин.

Манюня смотрела укоризненно. Сходил за хлебушком… Ладно, нам ли стоять на месте, в своих дерзаниях всегда мы правы. Как же я не люблю работать в реанимации!

– Перчатки! – С перчатками подлетела уже вторая медсестра с чего-то воспрявшая духом.

Упитанная на любителя девонька около тридцати лет немного отлетела в сторону. Это я элегантно тазом по упругому девичьему бедру качнул. Энрике Иглесиас, бля. Или кто там из них, певцов песен ртом жопой-то игриво вилял? Маску на мешок. Командный рык:

– Всем к стене, бля! Кина не будет! Или лично лечить начну! – это голым мужичкам. И попробовали бы не отвернуться. Был бы им тут театр «Современник» с бенефисом Ахеджаковой. Теперь докторице – Массаж сердца!

И подышать мешком. И продыхивать мешком. Забулькало. Ну да, чтобы после двух попаданий в желудок блевотины не было… А девчонки молодцы – отсос в руку для санации ротовой полости (это я так отсасывание блевотины по-интеллигентному обозвал) уже суют. Ничего, охладим:

– Почему монитор не подсоединили? Пошуршали. И тут же разложить клинок ларингоскопа от ручки.

– Бля! Да он почти не горит! И трубку готовьте!

– Нет другого ларингоскопа, Алексей Романович. – Это подскочившая уже со второй порцайкой адреналину Манюня. Она только без свидетелей фамильярничает. Тогда полезли. После подъема надгортанника вместо традиционной картинки голосовой щели была видна какая-то сумеречная зона. Но не долго. Потом он совсем погас. Правда то, что голосовая щель строго по центру я запомнил. Вот туда и сунем (в хорошем смысле этого слова). Подсоединить мешок. Сжать. Вместо ожидаемого «Хрю-ук!» был «Пф-ф». И грудная клетка подалась. И бабк… э-э-э… пожилая женщина начала судорожно дергаться на пихательное раздражение рефлексогенной зоны. Там. Наверное. Все, мавр сделал свое дело… Нет еще не сделал. Отвернул крышку у ручки ларингоскопа, вытащил одну батарейку и положил ее в карман.

– Ларингоскоп проверяйте иногда.

– И так справился… – Тихо прошипела мне Манюня. Ее, вообще-то, Ольгой зовут. А батарейку я забрал потому, что так точно поменяют. Его без батарейки оставлять нельзя. Когда в армейской столовой нужно было ложки или тарелки тщательно перемыть – я за кухонным нарядом не бегал. Я просто искомое хлоркой засыпал. И, кстати – клиническое мышление, в отличие от базовых знаний, не применялось совсем. За ненадобностью.