Kitabı oxu: «Кровь на бумагах. Наперегонки»

Şrift:

ISBN 978-5-4493-8583-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Конец альтернативных 40-х годов. Отношения между Советским союзом, Великобританией и США крепки, как никогда. Но установившийся в Европе мир омрачается конфликтом 1948 года – конфликтом между ФРГ и ГДР. Короткая война закончилась потерей ГДР Берлина и прилегающих территорий.

Не прошло и года, как над Германией вновь нависли тучи. Восточно-Европейская социалистическая республика, образованная на территориях ГДР и Польши, жаждет реванша, а ФРГ, в свою очередь, мечтает о восстановлении былой Германии.

Какую роль в этом играет амбициозный немецкий генерал? И чем его поручение обернётся для капитана таинственной диверсионной роты армии США? Ответы ждут вас здесь, под слоем грязи, крови и штабных интриг.

Пролог. Комбинация в три хода

001

25 апреля 1949 года, 11:00

В Министерстве шло напряженное совещание по поводу проблем обороны Германской республики. С утомительно долгим докладом выступал генерал-майор граф фон Лютцен. Кажется, о сложностях с запуском производства танков образца 1948/49 года. За столом восседала седая и грозная элита старого Генерального штаба, который пришлось ради вящего миролюбия всё же переименовать в отдел «А» Министерства обороны ФРГ.

Среди них сидел и генерал от инфантерии Максимилиан фон Рихтер, ждал своей очереди. Ему предстояло доложить о планах обороны в случае нападения с востока. А оно, надо отметить, ожидалось. Из Москвы, из Варшавы приходили тревожные телеграммы, грозные ноты и ультиматумы. Они требовали снять с позиций полки бомбардировщиков, сдвинуть базы вглубь. А сам Рихтер пока сидел и вспоминал тяжелые месяцы начала 1949 года.

Первая половина 1949 года ознаменовалась большими переменами на карте Европы. Буквально не так давно прокатилась маленькая война между ФРГ и ГДР за спорный Берлин. Ту войну выиграла ФРГ, но наступательный порыв Переходной армии был остановлен нотой из ООН. Они угрожали вмешаться, если война и дальше будет развиваться. Сам Рихтер в то время командовал наступлением и оказался страшно недоволен, когда узнал о внезапном прекращении огня. В результате прошедшего Парижского конгресса были разрешены территориальные споры за Берлин. Он достался ФРГ полностью, в обмен на ряд территорий. А всё, что осталось от старой ГДР, грубыми нитками пришили к новому государству – Восточно-Европейской Социалистической Республике.

«Проклятая жара! Все уже ничего не соображают. А впереди еще мой доклад, который точно подольет масла в огонь» – сидел и думал Рихтер, пока ему, наконец, это не надоело окончательно. Он хлопнул папкой по столу и коротко, отрывисто произнес:

– Господа! Предлагаю прервать совещание на час.

Председательствовавший на совещании, министр обороны Леопольд фон Унгершитц, манерно кивнул головой и изрек: – Сходите, отдохните. Совещание возобновится через час. Собирайтесь к трем. Если кто желает выпить кофе – обратитесь в приемную. Да, распахните кто-нибудь окна!

Рихтер буквально вырвался из плена собрания, и, словно опаздывая куда-то, спешно прошел в сад. Не так давно разбитый, он уже давал приятную прохладу и трепетал свежей листвой. Вокруг пылала весна, которую невозможно было не заметить. Она кричала – Вырывайтесь из душных контор и задымленных цехов, бросайте корпеть над бумагами! Предайтесь наслаждениям, простым удовольствиям – пению птиц, детскому гомону в парке, шелесту листвы.

Но всего этого Рихтер не замечал или же упорно делал вид, что совсем не замечает. Он достал свою старую трубку, набил ее кавендишем, и, откинувшись на спинку лавочки, с удовольствием закурил. Пустил сизое облачко дыма, и наконец, поддался очарованию сада. Рихтер томно вздохнул и зажмурился, кажется, что он вот-вот начнет потягиваться, пробуждаясь от спячки. И сразу вглубь, в тяжелые мысли:

«А ведь сегодня уже почти как семь месяцев моего вынужденного отпуска. Это бездействие меня доконает! Совершенно нечего делать… Эх, неужели это и есть старость – чувствовать себя как старое пальто, присыпанное нафталином и засунутое в шкаф. А если отставка?! Что мне делать, если меня отправят в отставку? Сидеть и разлагаться в кресле-качалке? Писать мемуары и пить касторку? М-м-да, меня спасет только заварушка, наподобие прошлогодней…»

От этой внутренней подготовки его оторвала работа в лице генерал-майора Лютцена, громко обсуждавшего слухи о новой войне со своим компаньоном, генерал-майором медицинской службы Эренфельсом:

– А я говорю вам, что это чушь! Макс не станет ввязывать нас в новую кампанию. Он что, по-вашему, слепой? В конце концов, его же и пришлось держать за хлястик, пока его армия рвалась к госгранице. Да что там, я его и держал, господин Эренфельс.

Последние слова Лютцен говорил всё тише, потому как заметил Рихтера. Он рванул к нему со словами – Идемте. Я развею эти странные слухи. – и с этим он окрикнул: – Эй, Макс!

Рихтер медленно обернулся, держа в зубах трубку, и цедя слова сквозь зубы:

– О, Фридрих! Решили погреться на солнце?

– Я удивляюсь, как вы на нем еще не сгорели. Дайте-ка нам ответ на один вопрос.

– Не дам, пока вы не бросите нависать надо мною своей тушей. Сядьте уже и успокойтесь.

Лютцен тяжело сел, скамейка содрогнулась, отчего Рихтер был вынужден принять более деловую позу и надеть пенсне.

– Так, я вас внимательно слушаю, Фридрих.

– Вот что, Макс. Эренфельс меня убеждает, что назревает война. Вы это как-нибудь прокомментируете?

– Разумеется. Si vis pacem – para bellum. Перевод требуется?

– Ну, неужели вы хотите сказать, что у нас есть план новой войны?

Рихтер раздраженно хохотнул и язвительно заявил Лютцену:

– А я не думал, что вы еврей, Фридрих! Во всяком случае, план превентивной наступательной операции имеется. Все-таки мы в Генеральном штабе, хотите вы того или нет. Нужно проработать все варианты. От глухой обороны и до молниеносного наступления.

– М-да, Макс. И кто же его составил, интересно мне знать?

Рихтер заворчал, недовольный:

– Вечно вы, оперативники, суете нос не в свое дело! Вы же не контрразведка, зачем вам всё знать?

Лютцен сочувственно покачал головой «Нет, такая игра не годится» – подумал он и решил, что надо провоцировать его. «Мы дадим ему бой прямо на заседании»

Но и Рихтер не был бы самим собой, если бы не почуял неладного. «А ведь и он что-то знает. Чую я, мне придется отстаивать в жарком словесном бою нашу маленькую игру с поляками»

Дорогой хронометр на руке Рихтера подрагивал стрелкой, приближая момент напряженного противостояния. И вот, без пяти три. Рихтер выколотил трубку, сунул ее в нагрудный карман, застегнул китель, и пошел. А в приемной господа уже столпились, иные выслушивали доводы Лютцена, который пылко убеждал, что война близка, как никогда, что она принесет смерть немцам. А Рихтер просто усмехнулся, и уже готовился к фирменному ироничному комментарию, но тут дверь распахнулась, и министр пригласил всех продолжить совещание.

Генералы, поскрипывая туфлями по дорогому паркету, что мог застать и их молодость, прошли к столу и расселись. Рихтер же взял свои бумаги и начал нервно прохаживаться. Взгляд его зацепился за лёгкие белые шторы, вызвавшие в нем бурю ассоциаций. Он вспомнил и о платье своей жены, Минервы, и о славных временах своей молодости, и о поездке в Россию к родственникам. Шторы трепались на ветру, навевая мысли и о белых флагах мира, которые вскоре надлежало обменять на барабаны войны.

– Итак, господа, генерал-полковник фон Рихтер сейчас представит вам план больших маневров на реке Эльбе. Прошу, Макс, начинайте.

– Благодарю, господин министр. Итак, целью маневров полагаю демонстрацию нашей силы потенциальному противнику, и это в большей мере психологическая операция.

Рихтера оборвал генерал Лютцен:

– Генерал, вам не кажется, что это может явиться предлогом для начала войны?

– Я надеюсь, что да.

Фридрих пламенно выразил недоумение, приподнимаясь со стула: – Простите?!

– Извольте.

– Если я правильно понимаю вас, вы хотите развязать войну?

– И надеюсь, что мне это удастся, – с улыбкой ответил Рихтер. – Вы хотите это прокомментировать?

– Воздержусь, – с гневом ответил Лютцен.

– Продолжим, господа? Славно. По данным нашей разведки, противник сосредотачивает силы в приграничных районах. И самое неприятное то, что там высока концентрация ударных частей. Их происхождение ясно – это армия Советов. Параллельно наш информатор в Москве докладывал о некоторых подвижках в сторону изменений госграниц.

Рихтер говорил с выпученными глазами, явно веря в то, что говорил. Но подтверждений его словам не было.

– Вы говорите загадками! – возмутился Эренфельс.

– Да, в самом деле. Называя вещи своими именами, противник готовит нападение. И наша задача – спровоцировать их на раннюю акцию, к которой они готовы не так хорошо.

Вмешался и министр:

– Как я понимаю, по вашему плану будет сорвана долгая и кропотливая подготовка противника к войне?

– Совершенно верно, господин министр.

– Но что вы предпримете дальше?

– Нам нужна наживка, большая и сочная. На которую клюнет командование противника.

– Например?

– Славный город Берлин. Мы сдадим его.

Публика зашумела, очевидно восприняв это как шутку. Министр мучительно произнес: – Опять?

– Да, господа! – также полушутливо-полусерьёзно ответил Рихтер: – Но, кроме шуток, господа. Тут и слепой заметит подготовку к войне, а посему – лучшая оборона есть нападение, как завещал нам великий Клаузевиц. И именно поэтому господин министр озаглавил мой доклад как подготовку к обороне.

Министр взял голос: – Выношу этот жизненно важный вопрос на обсуждение. Имеются ли доводы против?

– Безусловно! – поднялся генерал Лютцен: – Как, по-вашему, Тройка отнесётся к подобной выходке? Второе – что если вы ошибаетесь?!

– А, граф Лютцен застрял в веке восемнадцатом. Современный мир не требует этих реверансов и менуэтов, и, кстати, этому вас должны были научить наши коммунистические противники. Они, как вы замечали, предлогами себя не утруждают.

– Ага, а вы, фон Рихтер, прикрываетесь латами борца с коммунизмом? Может быть, еще крестовый поход организуете? Прямо как тогда, в сорок первом.

– Приберегите этот вопрос для скамейки в парке, граф, – и уже обращался ко всем заседавшим: – Есть ли еще критика?

Министр поднял руку в вопросительном жесте: – Не могли бы вы тогда разъяснить подробности маневров?

– Разумеется, – Рихтер раскатал карту со свежими пометками по всему столу, попросив прижать на концах папками и пресс-папье. Сам же взял в руки указку:

– Итак, господа. Маневры «Страж на Одере» затронут корпусные округа с Первого по Седьмой, включая особый Берлинский. По плану будет развернуто две группы армий, включая полевые части наших союзников. Наши силы – четыре танковых, две парашютно-десантных, восемь пехотных дивизий, укомплектованные по штатам 1948-го года располагаются по всей длине фронта в два эшелона. Плюс ожидается пополнение в виде танковой дивизии Британской Рейнской армии, части американской 8-й армии. Как видите, сил достаточно для того, чтобы напугать противника.

– Но как вы планируете спровоцировать противника?

– Хороший вопрос, господин министр. Провокации, которые предусмотрены по плану – один парашютный полк «случайно» проводит высадку недалеко от 247 высоты, в тылу воинской части противника. В полосе действий совместного англо-германского танкового корпуса будет проведен плановый артиллерийский обстрел блокпостов ВЕСР. А частям трех пехотных дивизий и также частям наших американских союзников подменим карты, по которым они также случайно пересекут государственную границу. Для командования противника это будет выглядеть как вторжение, которое будет отбито, а в плен попадут наши господа офицеры с неправильными картами, или, что будет еще лучше – американцы.

– Безумный план? Хотя, кого я пытаюсь удивить, это же Рихтер! Вам везде мерещатся злые русские? – возмутился Лютцен.

– Бездействие и критика – ваше единственное оружие? Или вы еще шпагу где-то припрятали?

Министру уже немного надоело это ребячество:

– Отставить словесную пикировку! Это вам не диспут, генерал Лютцен! Господин Рихтер, также возьмите себя в руки и разъясните, что в вашем плане следует вторым пунктом?

– Извольте. Так как инициатива будет в наших руках, мы начнем наступление в Восточной Пруссии силами группы армии «А». Нам нужно вернуть Кенигсбергский «треугольник» в качестве залога будущего окружения армий Восточного блока с юга и севера. Это будет грандиозный котел.

Голос взял и танковый генерал Риткеленц: – Макс, у нас возникнут проблемы с кампанией в Пруссии. Там до сих пор стоят гвардейские части.

– Вы думаете, русские вмешаются? – он еще раз взглянул на карту. Если нечего сказать – смотри на карту, так его учили в военном училище. Макс чувствовал, что сейчас он начнёт противоречить сам себе:

– Глупости, их это не касается.

Заседающие ответили хохотом. Рихтер сохранил невозмутимость, стоял с указкой в руках, как начинающий педагог. Лютцен крикнул поверх буйства смеха:

– И недели не протянем после ультиматума!

Это задело и министра:

– То есть вы предлагаете развязать войну ради недельного успеха? По меньшей мере, странно.

– Мы забросим туда свой стратегический коготь. Для действий в ближайшие два-три месяца, в крайнем случае это длинна всей компании. А начнем мы с обороны. И, как я уже сказал, венцом обороны будет сдача Берлина…

Прения шли еще очень долго, но все же…

002

3 мая 1949 года, 17:13

Часы отбивали ритм неспешной жизни. Неспешной и вынужденно аскетичной – и тут военная аскеза накладывалась на общеевропейскую бедность и послевоенную разруху.

Часы эти венчали своей полированной скромностью кабинет коменданта базы снабжения Объединенного контингента войск где-то у забытой Богом немецкой деревушки, ставшей пограничным пунктом между Германской Республикой и Восточно-Европейской Социалистической республикой. По обе стороны этого фронтира говорили на одном и том же языке – немецком.

Деревушка оживала каждый раз, когда на этом полустанке останавливался международный экспресс до Москвы или до Варшавы. Поезд в этом случае стоял по полдня на проверке документов, и бойкие торговки продавали холодное пильзеньское пиво, газеты двух граничащих стран и контрабандные сигареты за инвалюту.

И хоть деревушка носила немецкое название, пограничники говорили по-польски. Пограничников этих, в государстве к востоку от полосатого столба, набирали из поляков, а немцы наслаждались положением узников. Во всяком случае, так ситуация виделась подполковнику Холтоффу, в чьём кабинете и стояли часы, заунывно отбивавшие ритм службы военного бюрократа.

***

Стук в дверь разбавил ритм часов. Холтофф не спешил сказать ритуальное «Войдите». Об этом его должны были попросить. На немецком или на польском. Постучались во второй раз

Холтофф откашлялся, надел очки в роговой оправе, и, уставившись в дверь (этот взгляд, как ему казалось, производит на входящего некоторое впечатление) сказал с нарочитой властностью:

– Войдите.

Дверь открылась медленно, и вошли двое: – сперва старший лейтенант, а за ним генерал. Старший лейтенант Борзиг был одновременно и посыльным, и переводчиком для Холтоффа.

Борзиг щёлкнул каблуками и представил гостя:

– Генерал-майор Францишек Томчак.

Подполковник встал, не спеша оправил мундир и прошёл через весь кабинет, дабы пожать руку гостю. Переговоры с поляками он предпочитал вести стоя – вроде бы и демократично, а гости чувствуют себя не на своём месте. Вся служба Холтоффа состояла из таких мелких хитростей.

– И что же угодно генерал-майору? – с улыбкой спросил подполковник, отчаянно налегая на ладонь поляка.

Поляк зашипел, и с неловкой улыбкой встряхивал правую ладонь. После того, как он услышал вопрос, обращенный к нему, он дал развёрнутый ответ, извлекая из внутреннего кармана бумагу с печатью:

– Товрищ Холтофф, он из Восьмой мотострелковой. Просит бензина.

– Я ему не бензоколонка. Сколько он просит? – спросил, не переставая улыбаться, подполковник.

– Сто пятьдесят тонн.

– Мы не дадим ему ни капли, – сказал он и кивнул генерал-майору.

– У него бумага из отдела снабжения Генштаба.

Подполковник проворчал: «А в старину он назывался квартирмейстером.» – после чего взял этот документ, и, глянув на шапку, сказал:

– Мы спасены. Документ не переведён на немецкий язык, и я имею все основания ему отказать.

Старший лейтенант промолчал с секунду, и бросив взгляд на ожидавшего положительного ответа поляка, проронил сквозь зубы:

– Вы разводите бюрократию. А он, а дивизия?

С лица поляка сошла улыбка, после того как он услышал эти слова. Не нужно знать немецкого, чтобы уяснить смысл слов «бюрократия» и «дивизия»

– Секунду. У меня есть отчёт. Он на немецком. Понимаете?

– Да, товарищ подполковник.

Холтофф быстро прошёл к столу, вытащил из открытого ящичка заготовленный «пессимистический отчёт», в котором говорилось, что наличный запас на базе составляет 200 тонн «железного запаса», а пополнение ожидается только через неделю.

– Отдайте ему с сострадательной миной. Посоветуйте расположиться на постой километрах так… в сорока. Зайдёте потом и я вам кое-что покажу.

После чего он уселся за стол с видом, как будто читает толстенный отчёт. На самом деле в папке с кожаными обложками и золотым тиснёным гербом Восточно-Европейской республики он прятал развлекательное чтиво или кроссворды. Глаза, укрытые под массивными очками с роговой оправой приобрели задумчивость, подобающую и чтению отчёта, и разгадыванию кроссвордов. Он даже пытался нащупать карандаш на столе, отрешившись от насущных проблем с топливом и его потребителями, и чуть не спросил про тюрьму и площадь в Париже.

Наконец, дверь захлопнулась. Он мог спокойно найти карандаш, но кроссворд пришлось отложить. Он снял надоевший ему китель, оставшись в рубашке да брюках на подтяжках, и отправился к своему заму и доброму знакомому по прошедшей войне, которого он запросто хлопал по плечу и называл Фридрихом.

Он постучался в его кабинет, и, не услышав в ответ ничего, решил спокойно зайти. Фриц же стоял и медленно выпускал табачный дым в окно.

– Нарушаем режим, да?

– Лучше это топливо сгорит, чем достанется полякам.

После чего они обменялись дружеским рукопожатием, после чего Холтофф вздохнул, уселся на место для посетителей, и, взяв по-хозяйски сигарету из пачки Фридриха, сказал:

– Пришёл к тебе с просьбой – мне нужен еще один отчёт, – и, закурив, продолжил:

– А тот, что ты мне отправил вчера вечером, ушёл в Восьмую Моторизованную.

– Доиграешься с огнём, – тихо сказал Фридрих, глядя в окно, – и еще раз мои сигареты возьмёшь… а эта дивизия польская?

– Само собой.

– И ты их отправил встать километрах в шести, да?

– Там уже занято, не спрашивай кем.

Капитан молча затушил сигарету в пепельнице и достал для Холтоффа еще один отчёт.

– Я размножил на мимеографе сотню таких отписок. Но, в отличие от сегодняшней, в этих стоит открытая дата. Впечатывай машинкой, в ручку не все верят.

Холтофф ответил привычной фразой:

– Не первый день женаты. Да, кстати, Борзиг прошёл боевое крещение.

– Значит, сегодня устроим заседание клуба?

– Как всегда, в семь.

Холтофф возвращался в свой кабинет, и заметил, как под дверью стоит старший лейтенант. Он прижался к двери, и пытался краем уха уловить, что там происходит.

– Постигаете науку адъютанта?

Борзиг начал краснеть. Холтофф же успокоил его:

– Я понимаю, зачем. Пройдёмте, у меня для вас кое-что есть.

Они вошли в кабинет. Борзиг тихо затворил за собой дверь. Подполковник прошёл к столу, открыл ящик с двойным дном. Выбросил бумаги на сукно стола, чтобы открыть маленький потайной лючок, в котором он хранил чрезвычайный запас иностранной валюты, сигарет – словом, всего необходимого, если эта страна пойдёт ко дну. Был там и подарок для «новобранца».

– Вы отлично себя проявили с этим поляком. Считайте это вашим входным билетом в «Немецкий клуб»

И Холтофф протянул старшему лейтенанту нож:

– Ого! Нож десантника.

– Умеете пользоваться? Служили у «зелёных чертей»?

– Умею, но не служил. Благодарю вас, товарищ…

– И никаких товарищей и званий меж нами, – и продолжая осыпать Борзига удивлениями: – только господа. Вас, господин Борзиг, я приглашаю сегодня в семь вечера в наше логово. Приходите в мой кабинет, и без опозданий.

– Как и подобает немцу, господин Холтофф, – сказал с чувством гордости старший лейтенант, который расцвёл буквально на глазах.

***

К семи в кабинете собрался весь состав клуба – это были подполковник Холтофф, и его коллега, капитан, которого все запросто называли Гансом, и совершенно неприметный фельдфебель Новенький никогда не видел этого фельдфебеля.

– Ну, господа, пойдёмте.

И заперев кабинет на ключ (опечатывать его он не стал), вся эта честная компания прошла в подвал, и уж чего он не ожидал увидеть – так это бильярдного стола. Самодельный бильярд не отличался дорогим сукном, цвет которого был подозрительно знаком Борзигу.

– Вижу, вас заинтересовало сукно. Его отдали я и Фриц. Это наши офицерские кителя. А вот что там, под сукном, вы увидите по поводу Дня Конституции. Теперь я спрошу вас вот о чём… вы воевали?

– В Большую войну?

– Польские награды нас не интересуют, – отрезал Фриц. Душой компании этого парня назвать было сложно. Или же он просто привыкал к новому лицу в этом подвале.

– Это был риторический вопрос. Я поступил в войска только в этом году.

Холтофф примиряюще сказал:

– И это правда. В ящике к стены, лежит старое военное знамя и наши награды. В тёмном углу мы приготовили кое-что серьёзнее. Мимеограф и печатная машинка.

– Собираетесь готовить листовки?

– Нет, мы его используем по… служебной необходимости. А теперь я скажу вам вот что. Теперь вы втянуты в тайное немецкое общество. Мы помогаем другим немцам, и ждём от немцев национального сознания. Сегодня вы проявили его. Позвольте вам представить и других членов нашего клуба.

Холтофф подошёл к Фрицу:

– Это мой первый соратник, Фридрих Штиглиц. В его светлую голову пришла мысль ограничивать поставки топлива для поляков.

Слово взял и сам капитан:

– Видишь в чём дело. Поляки спустили нам «приоритет». В нём строго дали понять, что немецкие дивизии должны снабжаться топливом в последнюю очередь или не должны снабжаться вообще, если запасы менее пятисот тонн. Двести тонн – железный запас на случай военной катастрофы, а триста тонн бензина сверху – для эвакуации поляков.

– То есть? В случае военного провала поляки уйдут, оставив тылы на немцев?

– А немцы останутся без топлива, и тут два варианта – умирай или сдавайся, но приказов сдаваться не существует.

Холтофф решил слегка скрасить этот желчный пессимизм:

– И поэтому мы сберегаем бензин для немцев, говоря полякам, что осталось только двести тонн. Сегодня вы обманули польского генерала и сберегли сто пятьдесят тонн топлива для наших сородичей в армии. Представлю вам и нашего бравого фельдфебеля Фалька.

Фальк решил сказать о своих делах сам:

– Я спасаю немецких солдат от притеснений поляков, но скажу по секрету, – он понизил голос, так чтобы подслушивать было неудобно, – я бы спасал и поляков, если бы их кто-то притеснял. А так, связался с этими «Веймарскими перечницами» и они изображают из себя подполье и играют в бильярд в подвале.

И Борзиг, слегка потупил взгляд, протянув руку этому молодому человеку. Несмотря на возраст – Фальк был всего на пару лет младше, лицо его было исполосовано шрамами, на левой стороне шрам тянулся до самого виска. Не было и мочки уха. Они были не похожи на шрамы от мензурной дуэли. Он поймал взгляд и ответил:

– Шрамы от русских. Защищал Берлин.

Холтофф и Фальк обменялись взглядами, после чего Ганс добавил:

– Он постоянно скромничает… ну-с, давайте господа. По рюмочке и в бильярд.

И будто по волшебству на старом офицерском сукне бильярда явился коньяк.

– Ненормированный. Такого по карточкам не дают и полякам, – отметил Фриц.

– А поляки получают яйца, и, хотя бы немного настоящего масла. Нашим соотечественникам дают яичный порошок и сплошной маргарин, – раздраженно заметил Ганс, упиваясь столь родным ему цветом фельдграу, – зато в армии все равны?

– Разуй карман шире! Польские части сытнее. Нам просто не доверяют, – сказал он, глядя как Фриц разливает коньяк по серебряным «церемониальным» стопкам с германскими орлами.

Ганс поднял стопку: «За нового немца среди нас и за воскресение германского Рейха.»

Борзиг выпил и в некотором замешательстве поинтересовался:

– Рейх?

– Вы верно не помните, как Клемансо хотел запретить нам употреблять это священное слово. Вам не нужно объяснять, как по-немецки страна и как по-немецки государство как совокупность чиновников. А Рейх – это наша держава. Рейх – для всех немцев, разбросанных без угла в родном доме.

– Ганс, только без гимнов! Мозг новичку выносишь через слуховое окошко. Верно? Лучше расскажи, в каком смешном положении твоя должность.

– О, верно! Знаете, сколько чиновников контролируют мою работу? Четыре министерства, представляете?

Борзиг недоуменно спросил:

– Четыре?

– Да. Я как военный подчиняюсь министерству обороны, моя работа на складах требует отчётов в министерство стратегических запасов, то, что на моём складе топливо – значит, я подчиняюсь министерству топливных ресурсов. И, в конце концов, я контролирую кусок железнодорожной ветки и подчиняюсь министерству транспорта. Коммунисты устроили бюрократический ад, но мне он на руку.

И Фридрих резюмировал:

– Как и всем нам. Ну, давайте в две команды. Русский бильярд, играем в две команды. Ганс, проучим молодняк, или равными шансами?

– Кинем монетку. Гинденбург за равные возможности.

Фриц достал монету в одну рейхсмарку. Орёл – со свастикой, и квадратный череп Гинденбурга. Монетка вспорхнула к крыше подвала и приземлилась на сукно.

– Ну вот. Нацистский орёл под президентом. Борзиг, в чьей команде вы собираетесь играть?

– Я… пожалуй, с Холтоффом.

– Ну и отлично. Ян, у нас отличные шансы. Ты как, первым в атаку или второй волной.

Ян тихо сказал: – Ну и шуточки у тебя, Ганс. Вперёд и с песней.

Ганс же пропустил это мимо ушей, и сказал уже Холтоффу:

– За вами первый удар.

Удар, треск, и шары слоновой кости (или всё-таки бакелита), разлетелись. Один из них угодил в правую дальнюю лузу. Холтофф продолжал – он прошёл к правой стороне и попытался загнать еще один… но провал.

Ян всё это время апатично меловал кий для Фрица, ощущая себя оруженосцем. Капитан принял это оружие, встал напротив подполковника, и попытался закатить шар.

– Не пробовали заказать нормальное сукно? – поинтересовался Борзиг.

– Мальчишка! Что вы смыслите в сукне, – возразил Холтофф.

– А мальчишка прав, – тихо сказал Фальк, себе под нос.

– Разговор беспредметен, – отрезал Фриц.

Перед ударом возникла неловкая заминка, и Фальк услышал странный звук. Он тихо похлопал по плечу капитана. Тот сказал:

– Ну… поезд и поезд.

– Такой длинный?

Звук не прекращался. Холтофф отметил:

– Как будто мы сами в этом поезде, но очень далеко. Но мы продолжим. Бильярд не прервётся.

Пять шаров спустя об этом позабыли, но в их «клуб» постучали. И по заведенной у здешних немцев традиции – когда стучатся, хозяева молчат. Свои войдут, чужие стоят у порога. Стучавшийся вошёл. Это был радист.

– Мы перехватили странные сигналы. Немцы проводили манёвры и перешли границу с нашей страной и передовые части… – радист сверился с бумагой – это пятнадцатая танковая польская дивизия.

– В шести километрах от нас… – тихо заметил Холтофф.

– Вступили в боевое столкновение с неназванным противником пятнадцать минут назад. Мы пытались проверить… сильные помехи.

– Нас глушат. Благодарю за новости.

Радист закрыл за собой. Холтофф отложил кий и тихо сказал:

– Нам пора выпить, господа. Германия напала на это уродливое пятно на карте.

– Это же просто манёвры? – уточник Борзиг.

Точку зрения старшего лейтенанта поддержал и Штиглиц:

– Рано радуемся, господа. Теперь нам придётся исполнять предписания.

– Я вас не узнаю, Штиглиц! Как же топливо, которое должно сгореть?

– За нами усилят контроль.

– Бросьте. Мы будем продолжать как и делали до этого.

В разговор двух «перечниц» встрял и Борзиг: