Kitabı oxu: «Всё, во что мы верим»
* * *
© Блынская Е. Н., 2025
© Багринцев Д. (худ.), 2025
© ООО «Яуза-каталог», 2025
* * *
Все имена и события являются вымыслом автора, любые совпадения с действительностью случайны.
1
Жизнь в селе теперь залетного дачника ни к чему не обязывает.
Не нужен огород, хозяйство, не нужно делать вид, будто ты что-то хочешь вырастить полезное. Дачник не чувствует перед местными никакого стыда. Для еды есть «Пятерочка» в райцентре и сельпо со всякой всячиной, куда местные ходили раньше только за хлебом, а теперь и за всем остальным.
В курском приграничье, в селе Надеждино два таких магазина, где можно, не выезжая в райцентр, купить товар, который стыдно даже на «Вайлдберрисе» продавать.
В 2023 году Ника решила пожить в Надеждино, вспомнить предков, побороться с печным отоплением, потому что газ проходил по границе участка и завести его в дом можно было только с условием перекладки печи. А печников в Надеждино и окрестностях не осталось. Те, кто могли приехать из других мест области, услышав, что хозяйка работает в Москве, ломили сотни тысяч за печь.
И Ника подделала старую грубу1 по чертежам и схемам из интернета. Теперь она топилась как прорва, эта груба, но и морозов не было особенных. Да и – слава масляным обогревателям.
В магазины она ездила, чтобы хоть как-то пообщаться с народом. Там были последние новости всегда – и часто очень локальные. Село жить без новостей не может, и Ника стала замечать, что тоже подхватила эту сарафанную заразу.
На родине предков она освоилась, привыкла почти без утомительных поездок, дедлайнов и постоянно меняющегося круга общения, да и работа ее все так же не предполагала офисного сидения.
Сын Олег в двадцать два года был совершенно самостоятельным, подписал контракт с Министерством обороны и теперь работал в военном госпитале.
Ника догадывалась, что судьба Олега так и сложится. А вот для бабушки, которая с младенчества его растила и воспитывала, пока Ника была занята работой, новость о военной карьере внука была ужасно несвоевременной. Ника пару месяцев осени все же прожила в Москве, ухаживая за матерью, но та умерла от повторного инсульта.
Недолюбливая всю жизнь Надеждино, мать дала распоряжение даже прах ее там не хоронить. Поэтому Ника, когда закончились тяжелые месяцы болезни и тело мамы было предано земле на московском кладбище, сразу же уехала восстанавливать нервы в Надеждино, закрыв квартиру и стараясь как-то себя втряхнуть обратно.
Сознание того, что ты следующая, а впереди никого, Нику первое время мучило. Но в домашних делах и работе она быстро с этим справилась.
Прошлый год с его томительным ожиданием прорыва перерос в год нынешний, когда дыхание смерти стало еще отчетливее, когда было иногда совсем невмоготу ждать беды под самым носом у пограничников, которые, кажется, вообще не переживали.
И все-таки он был мирным, прошлый год. И встреча с Никитой после стольких лет, и их воскресшее чувство… И все эти истории с ДРГ2, опасности, приключения… Ника вздыхала иногда: ну когда еще выпадет счастье пережить подобное? Наверное, никогда.
Из мирного лета Никита, который так и не дал Нике никаких надежд в отношении себя, смотрелся благостно и немного нездешне. Герой, умница, но Никин поезд ушел. Семью он не бросил и продолжал служить – даже с ранением.
Другое дело – Вершина… Кто бы мог подумать, что его увлечение Никой станет серьезным? Как это все по-детски, по-книжному – и только печалит. А иногда Ника думала, что пусть Вершина и дальше мечтает. Пусть; раз взял себе в голову, она не будет его переубеждать. Вдруг из этого тоже что-нибудь выйдет?
После похорон матери, где-то уже в ноябре, перед холодами, Ника участвовала в операции «Павел».
Никто тогда не сделал никаких выводов, никто не подумал о том, что это событие с Павлом очень красочно проиллюстрирует недалекое будущее приграничья.
Птица Павел решил остаться зимовать, надеясь, видимо, что лягушки никуда не денутся, что так и продолжат приезжать отдыхающие, чтоб снять Павла и выложить в интернет, побегать вокруг с аханьем и похвастаться в Сети ручным аистом.
Но как-то очень некстати ноги Павла начали к октябрю неожиданно подмерзать. Все нормальные аисты уже улетели, а Павел, наев жир, ни разу не собрался в путь. Аисты ему, вероятно, выдвинули свою претензию, улетая в теплые страны, типа – «ты идиот, Паша, какой ты идиот!».
Павел решил побыть исключением, особенным, близким к высшему разуму, выкормышем и любимчиком двуногих. Кормили хорошо. Не трогали. Не пугали. Сделали на дереве гнездо – сами, он не просил. Осталось устроить личную жизнь… И тут Павла совсем никак не осенило, что впереди зима.
Перенесись Павел на несколько месяцев вперед, увидь он французов, которые по нему стреляют из пистолетов – наверное, им мало лягушек, – он сам бы взял свои крылья в ноги, или наоборот, как там у них это называется, и поспешил из приграничья.
Но он, напрямую не ассоциируя себя со всеми остальными, решил подождать.
О Павел! Символ веры в лучшее, в жирную лягушечку, доброго человечка и вечное спокойствие!
Вшестером они его ловили, вшестером!
Павел летал тяжело и недалеко, поэтому Ника, Гарик и Заяц ждали его в тех местах, куда он должен был сесть от усталости, а остальные три резвые женщины старались Павла поднять в воздух, бросая в него палками, домашними котиками и раздражая гусиное стадо, которое Павел в силу высокого эстетического чувства терпеть не мог и от которого сразу быстро убегал.
Поймав Павла, ему подрезали крылья и заперли у одного дедушки по прозванью Борман.
Дедушка, правда, отчаивался, чем кормить привередливого Павла, но тот приспособился охотиться на мышей во дворе – и от зерна тоже не отказывался.
Приехали волонтеры из птичьего приюта, забрали Павла к себе, чтоб кормить его более грамотно и нажористо.
Нике скоро оттуда позвонили и сказали:
– Это оказалась девочка!
– Аа… теперь я поняла, почему она так работала на камеру. Ну как там наша девочка? Выкобенивается?
– Очень любит поесть.
– Ну ладно, зовите ее Павлой.
Весной 2024 года Павла, видимо, скучая, сбежала из приюта и вновь прилетела в свое царское гнездо над речкой.
Все повторилось. Радость тех, кто ее знал, вытянутая по-французски лапка, бреющие полеты, разгон гусей…
Да, она любила испугать их стуком клюва.
– Вот ведь шкодница! – повторяла Ника, приходя на пляж и отвязывая лодку от колка. – Павлушка, а осенью опять мы тут будем бегать и ловить тебя? Знаешь, людям нельзя доверять! Потому что ты должна жить в своем птичьем обществе, как тебе с рождения предназначено!
Если бы Павла могла говорить, она бы только хмыкнула. Но она подошла к Нике и, скосив черно-бурый зрачок, раскрылилась и потянула ножку.
Это был знак ее привилегии. Ну, или так она посылала людей куда подальше. Потому что было похоже, будто не она живет среди них, а они живут ради нее.
В августе Павла встретила совсем других людей…
* * *
За последний год – ничего нового. Только новые дроны. И обстрелы. Но никто не собирается никуда уезжать.
Для Никиты – тяжелая осень и грязная, ледяная, военная зима. Для Ники – тихая работа, наблюдение за обстановкой в приграничье и неутешительные выводы о том, что беда не за горами. А Вершина, как появится связь, пишет Нике.
– А вы знаете, как бывает, Вероника Алексеевна, жизнь, судьба там или Бог – они к человеку относятся весьма неопределенно. Часто они нас не видят даже с нашими надеждами. А уж над планами точно смеются. Вот вы когда-нибудь слышали смех Бога? Я слышал. И не думаю, что вам понравится. Как принято смеяться существу, во всем нас превосходящему, так он по обычаю и смеется.
Еще… вот вы пишете, что не имеете права мне рассказывать какие-то вещи, – и я вас очень понимаю. Сильно понимаю, поскольку вы же не были на войне, и все ваши словечки кроме как пустым базаром не назовешь. Скажете, достаточно мужчин пишут о женских переживаниях, а кто-то вообще о личном и интимном – откуда им знать? Так они мужчины. А знаете, им ведь и не запретишь! А вам я хочу запретить браться за чужое дело. Хватит с вас и того, что вы там, а я очень далеко.
– Вы скажете, что любящий вас мужчина – трепло? Нет, вы скажете, что так совпало. Как в этом вашем интернете. Ну, так совпало.
– Вот это мне приходится читать от вас, Николя.
– Ну а что вы еще хотите от меня читать?
– Разговоры дурацкие у вас, Николя…
– Ну нет, это просто на меня так книги повлияли.
– Скажите еще, что вы жертва русской классики.
– И не только.
– Вас читаешь, Николя, и как бабкино варенье ешь, знаете, такое переваренное, которое – одни косточки. И глотать чересчур сладко, и выплюнуть жаль.
– Это хорошо, наверное, что вы сравниваете мои месседжи с вареньем.
– Ну а…
– Господа офицеры должны молчать. Не иначе.
– При славе – буди смирен, Николя.
– Да какая там слава… Мыши, ручей земли на морду. Летает тут всякое такое, от чего грустно.
– Ну вы уж прячьтесь.
* * *
Никита редко выходил на связь. Иногда, позвонив, не знал, что сказать. Ника угадывала, где он, по обрывкам фраз, потому что нельзя было говорить ничего, чтобы не расклеиться в эфире. Только основное: жив, далеко, рядом, устал, перезвоню.
Нике эти короткие слова давали пищу для переживаний. Неужели он так ничего и не решил? Так что, любит он ее или нет? Или испугался? А самое главное, он же хотел увидеть Олега… Никита ведь никогда не держал его на руках, да что там… просто не видел, как тот растет. Он даже не помнит, в какой день родился Олег.
Нику отношение отца к сыну очень удивляло. Ну да, не получилась у них раньше жизнь, разошлись… Но ведь можно все исправить! Нужно!
А может, Никита теперь думает, что Нику отобьёт Вершина?
Это странно, конечно… Вершина хоть и влюблен в нее, но не дурак же он… В общем, получается какая-то дичь на самом деле.
Она подолгу не могла уснуть, копалась в своих рукописях, набрасывала планы, фиксировала мелкие и крупные события, потом шла и таскала воду на огород, в бочку, это помогало, собирала какие-нибудь травки, ягодки. Не хватало живых разговоров. Подруга Манюшка пошла на повышение в Москве и почти не приезжала в этом году. Кума Нинка грустила, что крестник начал потихоньку отъезжать куда-то на несколько дней и часто бывал без связи.
В целом Надеждино особо не дрожало и не отчаивалось. Только мужики придирчиво осматривали погреба и потихоньку запасали бензин для генераторов.
Олег с января служил на погранзаставе в Судже. Подписал контракт. Кто его сюда прислал, ближе к матери, Нике было ясно. Только она не понимала зачем. Наличие матери под боком испортит любую службу. И к тому же – чего ожидать из-за кордона? Никита ведь знал, что здесь неспокойно. И продавил этот Олежкин перевод.
И самое неприятное. Сам Никита много раз говорил, что хохлы тут только балуются, отвлекают. Если и посмеют напасть – то выберут Белгород. Отчего-то он уверен был в этом. И Ника верила, что это может быть правдой, ей так хотелось верить в эту правду.
Ника изучала тактическую медицину и на вопросы, зачем это нужно, говорила: а вдруг?
Попутно побелила хату, привела в порядок сад и даже сколотила во дворе маленькую беседку. Теперь только тишина леса окружала ее. Соседский дом и двор были забиты, отец Катеринки забрал собак и перебил скотину.
Иногда только слышалось, как сосед – старик Носов – идет за водой. Скрипит вал колодца, Носов загребает ногами, тащит тележку, бывшую раньше детской коляской его давно умершего сына, и легкая тень его коренастой фигуры пробегает по новым занавескам низенькой Никиной хатки.
В детстве Ника просыпалась рано. Бабка шла доить корову, а до того как доить, шуровала в печном зеве, толкала непрогоревшие дрова. Топиться начинали рано, с конца сентября – и до апреля. И только когда корова была в запуске, бабка позволяла себе полежать до семи. Да и то лежала не очень тихо: то молилась, то о чем-то разговаривала о своем. Беспокойная была бабуля. В войну она убежала в партизанский отряд и, когда они все полегли под Ветрено, а ее ранило, осталась единственным живым свидетелем того, что происходило в этих местах в сорок втором и сорок третьем. Наверное, потому и сошла с ума на старости лет.
Звук кочерги о чугун печного чрева, шорох дров, потрескивание и гудение. И уже кричат петухи, и корова мычит из сарая. Ждет.
Летом мимо окон соседи прогоняли гусей. Пять стад. И свист и вскрик деда Борьки или старика Родионыча – это их забота. Гусей загоняли в колхозное поле – в ячмень, овсы, пшеницу – или к воде, к речке, и там они паслись до вечера, никуда не отходя.
На берегу обычно сидел какой-нибудь дед и «доглядал» за птицами, бесконечно дымя самосадом.
Эти береговые деды были даже символичны.
Ника никогда не видела, чтобы кто-то не сидел на берегу с трубочкой или с самокруткой.
Вечные сторожа.
Кроме гусей, Ника ждала еще коров, идущих на выпас, и щелкающие удары пуг, взвивающихся капроновыми косичками вверх метра на три, а потом звук, чуть припаздывающий, плотный и оглушительный, как выстрел.
Так всегда начинались утра. Но это был уклад ушедших времен.
Теперь, в наше время, они начинались иначе.
Гудение самолетов, торопливые перестуки вертолетных винтов, дальние минометные отзвуки и пыханье РСЗО3.
Словно кто-то набрал воздуха в рот и, надув щеки, выпускает его длинными «пуух-пуух».
И, как в детстве, пришибленные петухи, которым дела нет до того, что происходит. Орут они в любое время, их часов не отменить.
– Хоть птицу не извели… – ворчала Ника, переворачиваясь на бок от окна.
В этом году она заклеила окна малярным скотчем, и теперь свет падал через них треугольничками.
Стекла дрожали, а за обоями от каждого «пуух-пуух» шуршала и осыпалась штукатурка.
Весной обстрелы усилились.
Люди к ним привыкли до того, что уже даже никак не реагировали, но Ника не могла не реагировать. Завела даже календарь обстрелов. Зимой со скуки освоила подлёдный лов и подобрала собачку Гайку, беспородное черно-белое чудище на кривых, но вертлявых лапках, а когда приходилось по работе уезжать в Москву, брала эту псинку с собой.
Гайка любила плотву с красными перьями плавников, линьков в замшевой гладкой кожице и стеклянноглазых щурят.
Ника рыбу не ела и всю отдавала собаке.
Идя по грязному весеннему берегу, она вспоминала, как в ее молодости много здесь жило молодежи. Попробуй закинь тут раколовку или поставь сеть… Нахлобучат сразу. У каждого свое место. Хочешь ловить рыбу или раков – изволь найти себе свое место. Ругались… А теперь осталось мало даже сорокалетних.
Несколько раз за прошедший год приехав в Москву, Ника была приятно удивлена, что на билбордах появились лица защитников, а неприятно – тем, как увеличилось количество доставщиков, как много умерло из ее богемного круга творческих людей – и у всех сердце.
Да, печально было наблюдать за светящимися ресторанами, где сидела молодежь с разными финансовыми возможностями и люди постарше, сами рожденные в девяностые, в двадцатых годах в своей сытой жизни уже сами похожие на братков из девяностых.
Девяностые сейчас Нике казались детским лепетом. Да, это было так. Время ушло. Началась эпоха.
Николай Вершина присылал Нике в телегу вести – и каждый миг, как включал телефон, писал много и занудно.
Ника читала внимательно, открывая чат строго по утрам. По привычке.
Так шли недели, месяцы… Ника выезжала в Москву ненадолго и возвращалась в свою настоящую, как ей уже стало казаться, жизнь.
Помимо чтения Вершины, раздражающего ее вполне благоразумное самосознание, Ника ждала, что Никита ей наконец пообещает что-то доброе или что его прорвет на откровенность, наконец появится новая жизнь. Но нет, Никита тоже дал себе обещание не рождаться для новой жизни до самого конца войны. Просто не рождаться – и все!
В конце мая первое, что Нику потрясло, – передислокация «Сполоха». Вернее, это громко сказано. Военные незаметно выехали однажды ночью. Причем Ника этого даже сразу и не заметила.
Заехав как-то в лес, Ника онемела, не услышав ни звука.
Она долго стояла на просеке и прислушивалась, думая, что ей кажется.
Потом донимала главу сельсовета вопросами: где застава? И как они так снялись, что она не видела?
– Убрали… Военные через райцентр выехали. Сказали им уезжать в другое место… А куда – не знаю, – вздохнула глава сельсовета, ни разу не солгав.
– А кто же будет нас защищать? – спросила Ника в пустоту.
– Да вроде пока шо нас защищать? Скоро уже конец войне, раз сняли погранцов.
Ника воззрилась на главу. К счастью, это была адекватная женщина, добрая и спокойная, пришедшая на смену Одежонковым.
Но и она как-то жертвенно глядела. И верила главе района, и соблюдала правило: «Без паники!»
После того случая с юбилеем Достоевского глава района, отдохнув и поправив здоровье в теплых странах, снова собрала представительное собрание и выбрала сама себя системой сдержек и противовесов.
Ника недоумевала, писала письма, но в ответ получала только невразумительное мычание, что человек этот с большой буквы «Ч», раз несет свой крест, управляя этим дурацким районом, где ее любит насильно лишь родня, которую она рассовала по нужным ей кабинетам. Что никто, как она, не знает текущей ситуации дел, что ей вообще надо за вредность молоко давать.
Ника также очень удивилась, когда в Новый, 2024 год открыли обновленный стриптиз-клуб. С другим дизайном и новыми телками. Ну и стали возить из Курска не только девочек, но и мальчиков.
Ника усмотрела в этом некий знак. Военные уехали. Мальчиков возят. Так! Да неужели кто-то что-то знает – и действительно СВО свернется? И все продолжат тут жить, как и раньше, в пофигизме и распаде?
Позвонив по такому делу в один из «офисов» своих непосредственных начальников, Ника, возмущаясь, рассказала об этом бесстыдстве.
– Сидите там тихо. Скоро грядут перемены, пусть уже женщина руководит. Присматривайте за обстановкой и докладывайте текущую ситуацию.
Именно в тот день Ника привезла из леса несколько тачек песка и заклеила окна малярным скотчем.
Так шло это золотое лето.
Все так же приехала к Зайцу внучка, отдыхающие веселились и махали пролетающим над пляжем дронам, ребятишки мотались на великах, а в сельпо за пивом заплывали пузатые мужики с золотыми цепями на бычьих шеях.
Единственным крупным событием стал пожар на заводе, где работало больше половины населения поселка, но и это особенно никого не огорчило. Работники достаточно быстро разгребли сгоревшие цеха, получая средний оклад, под страхом увольнения им было запрещено рассказывать, что завод сгорел вообще весь, дотла, а не один цех. Но это был секрет для большой компании. Чтоб не создавать панику.
Никита в июне Нику на месте не застал, она как раз уезжала в Москву по делам. Даже не стал подъезжать к ее дому, потому что был с женой. Но зато побыл несколько дней на родине. Брат Еша заболел и прощался с жизнью.
Жена знатно испортила настроение Никите в эту поездку. Да и сам он сделал неприятное и настораживающее открытие.
2
Жена ругалась тихо, как бы про себя, но эффект был от этого только хуже. Никита тоже не реагировал на этот бубнеж, пока Анжела не взорвалась и не наговорила ему гадостей своим цыплячьим голоском. Но скандал не заставил себя долго ждать.
После эпической ссоры с Анжелой Никита был подавлен. Претензии были в основном: почему он снова привез ее в глушь, где нет воды и туалет на дворе? Никита хватался за голову. Анжела кричала, что с их доходами можно было бы уже потратиться на приличный септик и санузел в доме. Никита доказывал, что к этому не привык, и превозносил своего деда, который летом мылся только в речке, а зимой говорил: «Да шо той зимы!»
Но не только сама ссора его обезоружила, а еще и что Анжела призналась в том, что скоро снова станет мамой. То есть как раз сразу после этой поездки. Буквально со вчерашнего дня.
Она даже в обморок упала так натурально, что Никита испугался и принялся откачивать ее. В ответ Анжела вцепилась ему в щеку нарощенными ноготочками, и он ее едва оторвал.
Никита, вылив на лицо огуречный лосьон, поматерился, пока щипало, и, хлопнув дверью, вышел на огород, где грустно зарастали овсюгом помидорные Ёшины недоноски.
– Вот коза! – крикнул Никита, шибанул по стволу зашелудивевшей без ухода бабкиной яблони ногой и выдохнул наконец свой гнев.
Собственно, Анжелу он кормит не зря. Должна же она исполнять свой долг… Например, рожать детей в перерывах между бассейном, наращиванием ресниц и пилатесом. С другой стороны… Она сейчас психанет, поедет к маме и не даст ему видеться с Амелией. А дочку он любит…
И вот еще родится кто-то… Но только непонятно… Откуда, если он три месяца с лихом с ней не пересекался? Неужели она для этого и поехала с ним сейчас? Прямо как назло!
Никита вышел из огорода в кукурузное поле и пошел прямо, особо ничего не видя. От кукурузы исходил сладкий дух, она била его по плечам, несильно, но за настойчивой этой системностью к Никите пришел необычный страх. Он не видел, что впереди и позади, справа и слева. Он был в зарослях, и на небе высоко стояло полдневное солнце, которое безжалостно изжигало его в этом поле, где можно было поймать почти наркотическое отчаяние и звериную тоску, а больше ничего.
Никита сорвал рыльце, распотрошил его и съел. Прислушался к шуму комбайнов, работающих за рекой. Там убирали кукурузу на силос. Никита развернулся и пошел назад, обнаружив через какое-то время, что проблуждал в поле довольно долго, а вышел возле переката реки, где вдоль всего течения в далекие времена были брошены плиты шлюзовых сооружений.
В стороне оказалась улица с ее шумными приезжими, тихими, лукавыми местными рыбачками и жалкой горстью старух, только и ждущих, что он пройдет мимо, чтобы посудачить о чем-нибудь интересном.
Анжела в это время хлопала воротами, выезжала, и Никита издалека увидел свою машину.
– Ну и дуй… – прошептал он, покручивая глянцевый палец.
Смеялись и шумели за высоким железным забором интерната инвалиды, направо молчала дорога, уходящая в заросли. И чтобы хоть немного собраться, Никита достал из кармана древнюю отцову зажигалку и закурил.
Его окликнул Заяц, идущий на плотину с удочкой.
– О! Никита! Как вы? – спросил Заяц, щурясь от солнца.
– Ничего… Пока жив еще от вашей местной синьки.
– Это бывает. Избирательней относитесь к выбору поставщиков услуг.
– Я у бабок не покупаю.
– Бывало, что мерли люди после ихнего самогона. – Это люди, а не самогон. Слабы.
– Эх, нет… Это самогон, крепко сделанный. Непонятно из чего. Идемте со мной спиннинг бросать?!
Никита в совершенной тоске согласительно кивнул и пошел домой одеться на рыбалку.
На телефоне он нашел длинное матерщинное сообщение от Анжелы, сдобренное гулом турбированного двигателя машины. Сообщение содержало угрозы. Никита улыбнулся и одновременно опечалился, что придется уезжать своим ходом на каком-нибудь бла-бла-каре или с соседями.
– Страшный суд, – сказал он.
Ёша ходил с палкой по двору и ругался на Анжелу, которая, выбегая прочь, разбудила его на летней кухне.
Болезнь Ёши оказалась не так опасна, всего лишь камни в желчном, что, собственно, выяснилось, как только Никита свозил его в Курск. Здесь бы, в райцентре, Ёшу просто прогнали из больницы, да и запись на рентген на полгода вперед. Женщина, с которой жил Ёша, почему-то очень испугалась, когда он стал себя плохо чувствовать, и, быстро собравшись, уехала в Курск.
Это тоже расстраивало Ёшу. Все-таки лет семь они прожили вместе, Никита давал им денег… помогал.
Но Никита встряхнул брата от любовной тоски и просто прочекапил его в Курской платной клинике, чтоб Ёша перестал ныть.
Никита забросил телефон в постель, вышел к Заячьей лодке. Под плеск весел Заяц и Никита удалились в затоку. На большой воде для виду покидали спиннинг, а в затоке сняли сеть.
* * *
Прошел час, и несколько щук, судак и два крупных линя трепыхались на дне лодки. Никита счел свою миссию выполненной и попросил Зайца высадить его на берег.
– Ничего, что гупает? – спросил Заяц Никиту. – Вдруг здеся враги?
– Нет тут ничего… – ответил Никита. – А то, что гупает, это пустячное дело. Мне, глухому, до бодуна.
– Давай я через пару часов за козами приеду и вас заберу, чтоб сам не переплывал?
– А давайте.
И Заяц поворотил к дому. Козы его, правда, немного понервничали, что хозяин приплыл и уплыл, пощипали Никите концы брюк и отошли дальше пастись.
Никита давно не был на этом берегу. Чуть дальше начинались противотанковые рвы, оставленные защитниками Черноземья еще в ту войну… Они не заросли до сих пор.
Дальше что-то белело, и Никита пошел туда.
Приближаясь, он заметил бетонные зубья ограждений, опутанные колючей проволокой.
Отсюда до украинской границы было не больше семи километров.
Никита слился с пейзажем, удивляясь тому, что не заметил зубы раньше. А главное, когда их успели тут наставить? Оказалось, что не только зубы, но и за ними и перед ними вырыты рвы с колючей проволокой, то есть с этой стороны для техники врага граница типа на замке, наверное, и мины тут позакопаны?
Тем не менее за зубьями от реки отходила небольшая протока, никак не перегороженная. Она как раз выдавалась отростком в сторону Украины и там уже впадала еще в какую-то другую речку. Зеркало этой безымянной протоки было по ширине вполне приличное, метров десять-пятнадцать. И она была полностью вычищена от камыша и тростниковых зарослей. Это была прямая дорога сюда, в Надеждино, и, что интересно, в одном месте между зубьями явно видна была прореха и ров, засыпанный щебнем на таком расстоянии, чтобы свободно прошла нетяжелая техника.
Никита подошел к ограждениям и толкнул ногой один зуб.
Зуб упал.
Никита толкнул второй зуб, и он тоже упал. Непечатное слово слетело с губ Никиты.
Он принялся опрокидывать зубья, и они все оказались пустотелыми. Легкими.
Никита еще постоял, растерянно глядя на полосу этих зубьев, уходящую в сторону кордона.
Вопросов было больше, чем ответов. Никита сел на берегу ждать Зайца, но козы его атаковали своим вниманием до такой степени, что пришлось некоторым надавать пинков, и, чтобы поверить в увиденное, он пошел назад, к засыпанному рву.
Никита, гоняя слепней левой рукой, приложил правую ко лбу, прикрывая солнце, и застыл на несколько минут, не понимая: кто мог засыпать ров? Для чего? И еще он отметил, что зря не взял с собой телефон.
Это было пастбище, давно заросшее, которое в прошлом году взял себе арендатор, чтобы распахать и засеять, но пока не смог этого сделать, военные здесь возводили заградительную черту и арендатора попросили не портить им жизнь.
Чуть дальше, выше по течению, по мосту на другой берег переправился экскаватор и трактор, арендатор привозил на лодке Люшку, и тот потихоньку заготавливал сено, а заодно расправлялся с молодыми деревцами, начинающими засеивать сытные угодья.
А щебень привозной, явно с райцентровского стройдвора.
Пока Никита делал выводы и соображал, как это доложить, в протоке послышался слабый плеск.
Никита нырнул в прибрежный куст. Отсюда было хорошо видно, что плывут на лодке высокий носатый дед и какой-то татуированный парень, темноволосый и с аккуратной бородкой.
Парень фотографировал на телефон берег, а дед о чем-то балакал. До Никиты доносились отрывки фраз. Перед заграждениями они оба высадились из лодки, чуть вытянув ее на берег, побродили по щебню, и парень снова несколько раз сфотографировал дорогу.
– Тут вин хорошо засыпал… Дуже добре.
– А там есть мины чи нема? – спросил парень.
– Ниии… Немаэ. То вони тильки зубы поставили. Немаэ там ничого.
– Ну хорошо… Я тут уже дойду до хаты.
Дед и парень обнялись и разошлись. Дед пошел к обрывчику и, спрыгнув в спрятанную у берега лодку, толкнулся шестом, а парень довольно быстро исчез в высокой траве за зубьями.
Никита вспоминал этого деда: чей он? Когда он его видел? Что делали тут эти двое, а главное, за кем бежать, что делать?
И как плыть домой с одной рукой, а в другой держать шмотки…
Никита пошел по берегу, встречая по левую руку таблички «Мины», и, найдя кусок гладкой проволоки, свернул ее вдвое.
До встречи с Зайцем было еще долго, и Никита стал обходить периметр между рекой и первой полосой зубьев, упирающихся в красивую кучу белого щебня, сверкающего на солнце.
До самой этой кучи зубья были пустотелые, а дальше попадались и настоящие, тяжелые. А вот мин не было.
Мин не было вообще! Никита шел мелким шагом, исследуя проволочным щупом мягкую почву. И ничего! На протяжении двадцати метров он пару раз попал в твердое, бросился руками разрывать, и это были жестянки и бутылки, еще советские, брошенные тут еще в те времена, когда в этом месте была маленькая паромная пристань для доярок, которых с того берега переправляли для дневной дойки пасущихся на этом вольном лугу коров.
Ничего! Двадцать метров пустоты!
Никита сел около горы щебня и даже почувствовал, что у него лоб намок под бейсболкой, что это просто какая-то странная история, странная, чудная!
Деда он так и не вспомнил, а вот парень был ему знаком. Да, пожалуй, это ветренский… Никин родственник… Да, это он! В прошлом году забухал, просил устроить его в Москве на работу.
Ника ему отказала, и он перестал выходить на связь. Говорили, что перебрался в соседний район, работает в «Пятерочке». И это старшина-североморец! Можно понять человека, у него три девчонки, сам всю жизнь в охране вахтой… Но вот так-то зачем? Нельзя было ошибиться… Это он самый, Николка Бударин. А дед незнакомый.
Но Никита был так обеспокоен, что решил все оставить на этом берегу и плыть без вещей, не дожидаясь лодки.
Заяц, забирая коз, забрал и его вещи и отдал Ёше. Но вечером Никита уже поехал в район – задавать вопросы местному военкому. А наутро выехал в Москву.
