Kitabı oxu: «Роковое время»

Всемирная история в романах

© Глаголева Е., 2024

© ООО «Издательство «Вече», 2024

Дипломированный переводчик Екатерина Владимировна Глаголева (р. в 1971 г.) начала свой литературный путь в 1993 году с перевода французских романов Александра Дюма, Эрве Базена, Франсуа Нурисье, Фелисьена Марсо, Кристины де Ривуар, а также других авторов, претендующих на звание современных классиков. На сегодняшний день на ее счету более 50 переводных книг (в том числе под фамилией Колодочкина) – художественных произведений, исторических исследований. Переводческую деятельность она сочетала с преподаванием в вузе и работой над кандидатской диссертацией, которую защитила в 1997 году. Перейдя в 2000 году на работу в агентство ИТАР-ТАСС, дважды выезжала в длительные командировки во Францию, используя их, чтобы собрать материал для своих будущих произведений. В тот же период публиковалась в журналах «Эхо планеты», «History Illustrated», «Дилетант», «Весь мир» и других. В 2007 году в издательстве «Вече» вышел первый исторический роман автора – «Дьявол против кардинала» об эпохе Людовика XIII и кардинала Ришелье. За ним последовали публикации в издательстве «Молодая гвардия»: пять книг в серии «Повседневная жизнь» и семь биографий в серии «ЖЗЛ». Книга «Андрей Каприн» в серии «ЖЗЛ: биография продолжается» (изданная под фамилией Колодочкина) получила в 2020 году диплом премии «Александр Невский».

Книги автора, вышедшие в издательстве «ВЕЧЕ»:

Дьявол против кардинала. Серия «Исторические приключения». 2007 г., переиздан в 2020 г.

Путь Долгоруковых. Серия «Россия державная». 2019 г.

Польский бунт. Серия «Всемирная история в романах». 2021 г.

Лишенные родины. Серия «Всемирная история в романах». 2021 г.

Любовь Лафайета. Серия «Всемирная история в романах». 2021 г.

Пока смерть не разлучит… Серия «Всемирная история в романах». 2021 г.

Битвы орлов. Серия «Всемирная история в романах». 2022 г.

Огонь под пеплом. Серия «Всемирная история в романах». 2022 г.

Нашествие 1812. Серия «Всемирная история в романах». 2022 г.

Пришедшие с мечом. Серия «Всемирная история в романах». 2023 г.

Маятник судьбы. Серия «Всемирная история в романах». 2023 г.

Последний полет орла. Серия «Всемирная история в романах». 2023 г.

Приключения Оффенбаха в Америке. Серия «Всемирная история в романах». 2024 г.

 
Друзья младые! Вставайте разом!
Счастье всех – наша цель и дело.
В единстве мощь, в упоенье разум.
Друзья младые! Вставайте смело!
Блажен и тот на дороге ранней,
Чье рухнет в битве юное тело,
Другим оно служит ступенью в брани.
Друзья младые! Вставайте смело!
На скользких срывах по кручам этим
Сила и слабость на каждой грани.
На силу силой, друзья, ответим,
А слабость сломим в юности ранней!
 
 
Когда в мирах былой полунощи
Вражда стихий пировала бурно,
Одно ДА БУДЕТ господней мощи
Обосновало закон природы,
Запели вихри, помчались воды,
Возникли звезды в тверди лазурной,
Так и сейчас еще ночь глухая,
Все человечество в алчных войнах.
Чтобы любовь благая воскресла,
Встанет из хаоса Дух полыхая;
Пускай зачнет его юность во чреслах,
А дружба взрастит в объятьях стройных.
Ломают льды весенние воды.
С ночною свет сражается тьмою.
Здравствуй, ранняя зорька свободы!
Солнце спасенья грядет за тобою!¹
 

Пролог

О юный праведник, избранник роковой,

О Занд, твой век угас на плахе;

Но добродетели святой

Остался глас в казненном прахе.

(А.С. Пушкин. «Кинжал»)

Стук был настойчивый, громкий, тревожный. Стекло дребезжало под набалдашником трости. Отбросив одеяло, Карл пробежал босыми ногами по холодному полу, подгибая пальцы, и открыл окно.

– Казнь перенесли на пять утра, его скоро повезут, – быстро проговорил незнакомый студент в черном берете, со шрамом на правой щеке, и поспешил дальше.

– Спасибо, друг! – крикнул Карл ему вслед.

Де Ветте тоже проснулся и тер лицо обеими руками, сидя на постели. Пока он умывался над тазом, Карл уже оделся.

– Я пойду, отец? – спросил он полуутвердительно.

– Да, иди, я догоню.

Несмотря на раннее утро, по улицам бежали люди, по большей части молодежь; Карлу оставалось только влиться в поток, стремившийся к Гейдельбергской дороге. Если власти надеялись избежать стечения народа, ускорив казнь на целых шесть часов, то они просчитались. Впрочем, они и сами это поняли: на перекрестках стояли патрули из вооруженных солдат.

Всю ночь шел дождь, и тучи еще не рассеялись: небо готовилось пролить новые слезы. Все лица казались бледными и сумрачно-сосредоточенными. От стылой мороси по телу пробегала дрожь; у Карла сводило челюсти.

Внезапно молчаливая толпа заволновалась, над человеческим морем чайками носились крики: «Везут! Везут!» Потом вдруг настала тишина.

По раскисшей дороге трусили несколько конных драгун, прокладывая путь открытой коляске; по обе стороны от нее шли тюремные служители с черным крепом на рукаве; замыкала кортеж карета с городскими чиновниками. В коляске сидел начальник тюрьмы, поддерживая приговоренного, который полулежал на его плече.

– Прощай, Занд!

Над толпой взметнулся белый платок. Потом еще один и еще; выкрик повторялся, менялись только голоса.

Пробившись как можно ближе к дороге и вынув из кармана платок, Карл ждал своей очереди; у него стучали зубы. Медленно вышагивали понурые лошади, стражи по бокам коляски прятали глаза. Говорили, что после объявления приговора ни один каретник в Мангейме не пожелал продать или сдать внаем экипаж тюремным властям, поскольку все в городе знали, для кого он предназначался; пришлось купить его в Гейдельберге через частных лиц. Вот он уже рядом; вытянувшись на цыпочках, Карл впился взглядом в землистое лицо, обрамленное длинными черными кудрями: запавшие глаза, обведенные густой тенью, ввалившиеся щеки, сомкнутый рот между редкими усиками и отросшей бородой… Осужденному было двадцать пять лет, но выглядел он гораздо старше. Из задних рядов вылетел букетик цветов, попав точно в коляску. Приговоренный подобрал букет; Карл увидел, что его темные глаза наполнились слезами.

– Прощай, Занд! – крикнул он сорвавшимся голосом и взмахнул над головой платком.

Их взгляды встретились: целый миг Карл Бек смотрел в глаза Карлу Людвигу Занду.

Коляска и карета проехали мимо; толпа зашевелилась и потекла следом за ними.

Эшафот было видно издалека: его поставили на высоких столбах слева от дороги. Вокруг выстроился батальон солдат, державших ружья с примкнутыми штыками; ближе к помосту разместились парами конные драгуны в шлемах с черными султанами, положив обнаженную саблю на правое плечо. Говорили, что из Карлсруэ прислали еще и четыре пушки с артиллерийской ротой – на случай, если возникнут беспорядки.

Пробившись в первые ряды за оцеплением, Карл смотрел, как директор тюрьмы и еще один чиновник помогали Занду выбраться из коляски. Теперь бедняге предстоял подъем по довольно крутой деревянной лестнице. Поддерживаемый с обеих сторон, он преодолевал ступень за ступенью, скрючившись от боли и подволакивая левую ногу. Наверху Занд выпрямился и огляделся. Вероятно, с высоты эшафота он мог охватить взглядом луг, дорогу, Мангейм… На осужденном был черный приталенный сюртук и светлые панталоны, заправленные в короткие сапоги; повязанный бантом галстук не закрывал шеи, торчавшей из отложного воротника белой сорочки. Тучи слегка раздвинулись, пропустив солнечный луч, который упал на эшафот. Занд поднял голову к небу, улыбнулся и сел на приготовленный для него стул.

С того места, где стоял Вильгельм Де Ветте, было видно эшафот, но и только. Занд снова встал, опираясь на директора тюрьмы, чтобы заново выслушать вынесенный ему приговор, который зачитывал секретарь суда; до задних рядов толпы не долетало ни единого слова, но все и так знали, что Занд приговорен к смертной казни через обезглавливание за убийство Августа фон Коцебу – известного литератора и советника российского императора Александра, вернее, царского клеврета, клеветавшего на все, что дорого немцу-патриоту. Де Ветте напрягал зрение, пытаясь разглядеть своего пасынка – он должен быть в первых рядах. В глазах рябило от мужских беретов и женских шляпок. Студентов можно было узнать по длинным волосам, старо-немецкому костюму, как у Занда, а берлинцев – еще и по сильным, широким плечам гимнастов. Сколько их здесь! Когда Де Ветте с Карлом приехали вчера в Мангейм, все постоялые дворы были уже заняты, пришлось снять комнату в ближайшем к городу поселке. Как бы в самом деле не вышло беспорядков…

Занд поднял правую руку, желая что-то сказать, но ему не позволили. Он снова сел, достал платок, утер им лицо, потом скомкал в тугой комок и швырнул поверх голов солдат в толпу. Несколько рук протянулись навстречу, платок поймали, расправили и тотчас разорвали на несколько клочков… Там ли Карл? Тревога за него царапала нутро Де Ветте.

К осужденному приблизился палач. Они о чем-то поговорили, потом палач состриг ножницами несколько прядей на затылке Занда, стянув остальные волосы в пучок на макушке. Юноша сложил вместе руки, их обмотали веревкой и положили ему на колени, чтобы он мог держать голову прямо. Палач завязал ему глаза. Его так и будут казнить – на стуле? Наверное, у него просто не получилось бы лечь на плаху. Убив Коцебу, Занд распорол себе грудь кинжалом; когда его подобрали, он был при смерти и едва мог пошевелиться, однако в больнице его выходили – чтобы предать смерти по приговору властей.

Чиновники отошли к краю эшафота и сняли шляпы. Палач с длинным мечом в руках встал сбоку, примерился и махнул своим оружием; из сотен уст разом вырвалось «ах!». Голова Занда резко упала на грудь, выпустив фонтанчик алой крови, но не скатилась на помост, а осталась висеть на лоскуте кожи. Палач рубанул по нему и отсек заодно левую руку… Де Ветте почувствовал дурноту.

Стискивавшая его с боков толпа вдруг резко дернулась вперед. Черный гроб с телом казненного спустили вниз и грузили в карету; в это время зрители прорвали оцепление, устремившись к эшафоту. Мужчины и женщины вытирали своими платками кровь мученика, капавшую с помоста; самые дерзкие вскарабкались по ступеням, разломали стул и разделили между собой, другие отрезáли перочинными ножиками щепки от окровавленных досок. Де Ветте вертел головой, высматривая Карла. Вон, вон он! Встав под эшафотом, несколько студентов пели хором:

 
Посев созрел, не медли, славный жнец!
В мече твое последнее спасенье!
Вонзи же в сердце верное копье,
Придай свободе вольное теченье!
Омоет кровь твоя отечество твое!
 

Послышались громкие отрывистые команды военных; всадники поворачивали коней, пехота выполнила какое-то движение – сотни ног топнули одновременно, так что вздрогнула земля. Нужно уходить отсюда немедленно! Даже если потом и удастся доказать, что стихи Кёрнера не под запретом, власти найдут множество других причин для ареста, а они с Карлом и так под наблюдением. Де Ветте решительно схватил сына за руку и потащил за собой, не обращая внимания на его протесты.

Всю дорогу до Дармштадта они молчали, сидя рядом в наемной бричке, но глядя в разные стороны. Утреннее зрелище не располагало к разговорам, к тому же за последний год они не раз вели долгие споры, оставаясь каждый при своем мнении. Сегодня двадцатое мая 1820 года, со дня убийства Коцебу прошло четырнадцать месяцев. За это время погиб Карл Лёнинг – молодой аптекарь из Нассау, пытавшийся убить советника фон Иделя (который путал казну с собственным карманом) и покончивший с собой в тюрьме, – а множество людей по всей Германии были арестованы, ошельмованы, высланы… И какие люди! Умные, талантливые, образованные, настоящие патриоты! Фридриха Людвига Яна, участника боев с Наполеоном и учителя гимнастики, который помогал немецкому духу обрести здоровое тело, посадили в Шпандау, гимнастическую площадку в Берлине закрыли: в основанных Яном гимнастических союзах усмотрели клубы вольнодумцев. Эрнста Арндта, чей «Дух времени» и патриотические песни несколько лет вдохновляли немцев на борьбу с захватчиками, арестовали, отправили под суд (который, кстати, признал его невиновным) и запретили преподавать, как раньше, в университете Бонна: прусским властям не нравились его критические замечания и требования реформ. Йозеф Гёррес, бывший редактор «Рейнского Меркурия», которому сам Гёте, будучи в Кобленце, счел нужным засвидетельствовать свое почтение, был вынужден бежать в Страсбург, когда узнал, что ему грозит арест: в Пруссии запретили его брошюру «Германия и революция», в которой Гёррес, осуждая убийство Коцебу, призывал тем не менее оставить народу право свободно выражать свое мнение. Да и самого Вильгельма Де Ветте уволили из Берлинского университета – за то, что он написал письмо соболезнования к матери Карла Людвига Занда. В своем письме он сожалел о том, что Занд неверно истолковал свой долг патриота и христианина. Правление университета обратилось к властям с петицией в защиту своего профессора богословия, но у Де Ветте все равно отняли кафедру и приказали ему покинуть Пруссию; он уехал в Веймар. Ну ладно еще его поколение: они все уже люди с опытом и, скажем без ложной скромности, с солидной репутацией, они найдут себе применение, а как же юношество, начинающее свой жизненный путь? Де Ветте женился на матери Карла, когда мальчику было восемь лет, и всегда относился к нему как к родному, стараясь дать ему самое лучшее образование. В Берлине, учась в гимназии, Карл приобщился к гимнастике и добился больших успехов, потом он изучал богословие в Гейдельберге, защитил докторскую диссертацию в Тюбингене, и вот теперь, в двадцать два года, в Германии перед ним закрыты все пути, потому что он был активным членом студенческих союзов и не скрывал своих республиканских убеждений. Что ему остается? Изгнание? Жалкая жизнь эмигранта где-нибудь в Швейцарии или даже во Франции?

Справедливости ради надо сказать, что в сложившемся положении есть вина и наставников юношества. С кафедр университетов Гейдельберга и Йены, где впервые отказались от землячеств в пользу всеобщего союза студентов, говорили о будущем единой Германии, повторяя вслед за Арндтом, что родина – не Пруссия, Бавария, Тюрингия, Саксония, Тироль, Гессен, Баден, Австрия или немецкая Швейцария, а вся великая страна, говорящая на одном языке и верующая в единого Бога, – новый Рим в эпоху расцвета Республики. Все это было бы хорошо, но лекторы распаляли молодежь, жаждавшую действия, подсказывая ей простые решения, вместо того чтобы смирять ее дух, кропотливо воспитывая любовь к познанию через сомнение. Рассказывая студентам о республиках древности, их приучали восхищаться Тимолеоном, Сцеволой и Брутом и утверждали вслед за Цицероном, что убийство тирана – благодеяние для человечества! Коцебу был в чем-то прав, обличая со страниц своего «Литературного еженедельника» академическую свободу, которая сводилась к разнузданности, и «неразумных профессоров», побуждающих зеленых юнцов преобразовать отечество. Однако обе стороны совершали одну и ту же ошибку: позволяли чувствам командовать разумом. Они забывали, что их полемика – не просто ученый диспут, состязание в красноречии, дуэль на шпагах иронии; разум студентов еще не оделся броней скептицизма, их обнаженная душа кровоточит от язвительных уколов, взрываясь безрассудной яростью.

Де Ветте украдкой взглянул на Карла, заметил первые морщинки на лбу… После того как Карл уехал из Берлина в Гейдельберг, они редко виделись и мало говорили о действительно важных вещах. Вильгельм, похоже, упустил тот момент, когда отец должен сделаться другом своему сыну, а не просто поставщиком житейских советов и денег на карманные расходы…

Всем людям нужна вера, а юным – в особенности. В Бога, в Отечество, в науку, в искусство, в свое предназначение… Посвятив свои ученые занятия критическому разбору Библии как памятника истории, Де Ветте усомнился в своей вере, как только понял, что все сказания Пятикнижия суть мифы. О, как тяжело ему было тогда! Его спас Шлейермахер, объяснив, что основа догматического богословия – религиозное чувство, а не буква Писания или рациональное ее истолкование. В самом деле, так ли уж важно, существовал ли Авраам на самом деле, если история о нем исполнена глубочайшего смысла и укрепляет веру в Господа? Умный, добрый, честный Шлейермахер! Рядом с ним все становились… человечнее. Он горячо ратовал за единство протестантской церкви, но, когда Прусскую унию 1817 года навязали силой, Шлейермахер запретил связывать с ней свое имя. Его обвинили в «демагогической агитации» наряду с поэтом Арндтом… Так вот, Шлейермахер ни за что бы не позволил себе облекать чувства в лозунги. А Якоб Фриз – тот самый кантианец Фриз из Йены, строивший свою «философскую антропологию» на принципах знания, веры и наития, – призывал для искоренения общественных пороков изгнать из Германии евреев, полностью уничтожить «иудейскую касту», преследовать «космополитический сброд»! Богослов Фридрих Ян утверждал, что причина несчастий Германии – поляки, французы, попы, аристократы и евреи! (Студенты бросали в лицо Де Ветте эти фразы, когда он говорил им о важности изучения древнееврейского языка для более глубокого постижения Писания.) Неужели эти достойные люди не сознавали, что сами создают устойчивый миф, порождающий ложную веру? Единство сплетенных рук на глазах превращалось в единство пальцев, сжатых в грозящий кулак. Но Коцебу не придумал ничего лучшего, чем больно щелкать по костяшкам этих пальцев! Он называл гимнастику («новую религию») занятием глупцов, смеялся над увлечением демократией и конституцией – «детской болезнью, исцеляемой опытом», а самое главное – твердил немцам о том, что они победили Наполеона благодаря России. Он говорил это юношам, служившим добровольцами в корпусе Лютцова! Знавшим наизусть стихи Карла Теодора Кёрнера, который геройски погиб в 1813 году, на заре своей жизни! Карл Людвиг Занд записывался в добровольцы, слушал лекции Фриза и носил с собой томик Кёрнера «Лира и меч»…

Если бы Коцебу умер своею смертью, о нем бы довольно быстро забыли. Да, он наводнил своими пьесами театры нескольких государств, но немецким Вольтером его называли лишь потому, что, не имея достоинств французского философа, он обладал всеми его пороками: тщеславием, корыстолюбием, неуважением к религии. Вернер упрекал его в бесстыдстве, Шлегель называл позором немецкой сцены, Гёте признавал его творчество гнусным вздором, однако поставил в Веймаре не меньше восьми десятков его пьес, ведь во времена войн с Наполеоном Коцебу плодил патриотические сочинения и ругал французов так же громко, как те, кого ныне заклеймили «демагогами». Де Ветте не смотрел этих пьес, не читал он и многотомную «Историю германского государства» – одно из «антигерманских» сочинений, которые студенты символически сожгли на фестивале в Вартбурге. Карл Занд (разумеется, бывший на этом фестивале) тоже не читал их. Ему было довольно «Литературного еженедельника», чтобы вынести свой приговор автору «казацких песен и башкирских пьес», навязывавшему немцам волю России.

Все могло бы ограничиться битьем окон в домах, которые Коцебу приходилось неоднократно менять. Если бы он сразу уехал в Митаву, то остался бы жив и посвятил себя своему многочисленному семейству, а добронамеренный, но недалекий юноша не погубил бы навеки свою бессмертную душу. Но Коцебу совершил еще один опрометчивый поступок: он выступил в защиту другого иноземца на российской службе – грека Александра Стурдзы, который сочинил «Записку о современном состоянии Германии» для участников Ахенского конгресса. В этой записке он назвал немецкие университеты «готическими обломками Средневековья», государством в государстве, где юношество, избавленное от власти законов, предается бесчинствам и вкушает плоды вольнодумства в студенческих обществах – настоящих «бунтовских союзах». Чтобы вырвать зло с корнем и предотвратить революции в сердце Европы, Стурдза предлагал отменить университетские привилегии, назначать профессоров «сверху», утверждать учебные планы, следить за посещаемостью лекций и ввести цензуру. Стоит ли говорить, какую бурю вызвал этот документ, который должен был остаться тайным, но был предан огласке кем-то из патриотов! Профессор естествознания Лоренц Окен из Йены изливал свой гнев на страницы журнала «Изида»: людям, приученным к рабству турками и русскими крепостниками, не понять значения гражданских свобод, дорогих сердцу европейцев! Немцы не позволят учить себя народам, которые сами должны благодарно принимать свет знаний, льющийся на них из Германии! В тихом Веймаре на воротах домов вывешивали объявления, чтобы предотвратить битье стекол: «Господин Стурдза здесь не проживает». Грек получил два вызова на дуэль. И вот тогда Август фон Коцебу решил помочь Стурдзе, намекнув в своем еженедельнике на то, что пресловутую записку тот написал не по своему почину, а «по высшему повелению». Сам Стурдза, сбежавший из Веймара в Дрезден, подтвердил эти слова, напечатав в местной газете ответ своим преследователям: он, чиновник Министерства иностранных дел, всего лишь исполнял приказ российского императора, а потому не может отстаивать высказанные им суждения ни пером, ни шпагой. Оба студента, бросившие ему вызов, забрали свои слова обратно, поскольку свободные немцы не станут требовать удовлетворения от холопа – от «пишущей машины». Не таков был Занд. Обладая неповоротливым умом фанатика, он решил, что и записку Стурдзы составил Коцебу, и поклялся не дать «предателю» уехать из Германии безнаказанным, чтобы наслаждаться нечестно нажитым богатством в России…

На почтовой станции под Дармштадтом Де Ветте сказали, что лошадей придется ждать не меньше двух часов. Вильгельм и Карл расположились на постоялом дворе, заказав себе обед. Когда они уже сидели за столом, к ним подошел жандармский унтер-офицер, из-за спины которого выглядывал почтмейстер, и попросил предъявить паспорт. Бросив предупреждающий взгляд на Карла («Молчи! Молчи!»), Де Ветте достал бумажник. Жандарм внимательно разглядывал обоих. Коротко остриженные волосы, бритое простодушное лицо и белый галстук, обхватывавший худую шею Де Ветте, не вызывали подозрений, зато русые кудри Карла, спадавшие на плечи, усы и борода а-ля Генрих IV казались вызовом общественному спокойствию. Но документы были в порядке, путников оставили в покое.

– Я тоже за единую Германию, но в настоящее время рад, что в каждом княжестве свои порядки и насолившие прусскому королю могут искать защиты у герцога Саксен-Веймарского, – попытался пошутить Де Ветте после ухода жандарма.

Карл невесело усмехнулся:

– Надолго ли? Карл Август тоже подписал Карлсбадские соглашения.

Гнусный, трусливый союз! Все то, что возмущало немцев в писаниях Стурдзы и Коцебу, теперь, с подачи князя фон Меттерниха, обрело силу закона и воплощалось на практике. Австрия и Пруссия, Бавария и Ганновер, Саксония и Вюртемберг, находившиеся в разных лагерях во время Наполеоновских войн, объединились между собой и принудили примкнуть к ним другие княжества, чтобы вместе душить свободное слово ради сохранения своей «политической и моральной неуязвимости». Занд пытался устрашить гонителей свободы неминуемостью возмездия – власти поступают точно так же с ревнителями вольности. Царь как будто ни при чем – он даже не был в Карлсбаде, когда принимали закон о цензуре, однако за напечатанную критику в адрес России или других «дружественных государств» издателю отныне грозит штраф, автору и распространителю – тюрьма. Многие лидеры студенческих союзов арестованы. Сплотившись между собой, враги Германии хотят разобщить и рассеять ее детей, ее спасителей! О Занд, неужели твой подвиг был напрасен?

Достав из своего бумажника клочок белого платка, Карл благоговейно прижал его к губам и бережно убрал обратно – а потом перехватил встревоженный взгляд отчима. Но Де Ветте ничего не сказал, потому что им принесли жареную говядину под зеленым соусом и тушеный картофель. Они молча принялись за еду, и, лишь когда тарелки и бокалы опустели, Вильгельм покашлял в кулак, собираясь говорить.

– Карл, ты уже взрослый и волен поступать, как тебе вздумается, – начал он. – Я верю в то, что ты никогда не пойдешь против своей совести, и в то, что у тебя чистая душа, но заклинаю тебя: не поддавайся химерам, не повтори ошибки Занда!

– Да, отец, – просто ответил Карл. Но, прежде чем тот облегченно вздохнул, добавил: – Занд изломал хворостину, которой нас секли, а надо было отрубить руку, которая ее держала!

Де Ветте всплеснул руками, досадуя на упорство пасынка и отчаявшись добиться понимания.

– Карл! – почти простонал он. – Как ты не понимаешь! Кинжал – оружие рабов, это средство получить нового хозяина, а не избавиться от оков! Разве в Турции, Швеции, России убийство государя привело к серьезным переменам для народов? Занд возомнил себя вершителем Высшей воли, позабыв о том, что гордыня – смертный грех, а он впал в этот грех, поставив себя вровень с Тем, кто один может даровать жизнь и отнимать ее. Господь уже послал вам знак, что Ему это неугодно: Занд не сумел лишить жизни себя. А чем кончилось покушение в Париже три месяца назад? Некий шорник, желавший извести Бурбонов под корень, пырнул шилом герцога Беррийского – последнего принца в роду, не имевшего наследника, и что же? Тогда же выяснилось, что герцогиня, которую он сделал вдовой, носит под сердцем дитя! Этот… Лувель совершил тяжкое преступление, не достигнув своей цели, как и Занд! Убив тирана, с деспотией не покончить, убив одного предателя, измены не искоренить! Злые, подлые, продажные люди будут всегда, их не истребить поодиночке – тем более ценой собственной жизни!

– Но что же вы предлагаете, отец? – нетерпеливо перебил его Карл. – Осуждать легко, а вот…

– Делать так, чтобы честных людей стало больше, чем подлых корыстолюбцев! Творить добро, внушать любовь, просвещать разум! Исполнять свой долг пастыря и проповедника! Идти по пути строителей соборов – создавать на века, воспитывать себе смену, передавая ей бесценные знания, не надеяться увидеть свой труд завершенным при жизни, но завещать его плоды потомкам!

Карл скривился.

– Кёльнский собор строят почти семь веков, и, может статься, что, когда его, наконец, закончат, он будет пустовать или его снесут вовсе!

– Да, так и будет, если толпы решат, будто им все позволено! – с горячностью подхватил Де Ветте. – Так было во Франции, когда народ оказался не готов к дарованной ему свободе! Вы думаете, что вас много и что весь народ рассуждает так же, как вы, но вы ошибаетесь. Вы – капля в море, но, с другой стороны, капля точит камень. Пойми, сын мой: можно долго и терпеливо пробивать в скале тоннель день за днем, год за годом, а можно взорвать скалу, чтобы побыстрее, но тогда камни обрушатся тебе на голову! Крайности притягивают крайности, тебе это скажет любой философ; самолюбивые последователи утопистов совершают злодейства, прикрываясь именами мучеников!

Почтмейстер сообщил, что лошади готовы.

Карл уже не раз давал себе слово не вступать в споры с отцом: он – человек старой эпохи, привыкший говорить, а не действовать, он предпочтет уступить, коли сила не на его стороне, но она и не будет на его стороне, если склонять голову под ударами, а не отвечать на них! С другой стороны, он прав в том, что настоящих патриотов все же мало по сравнению с безвольной массой, повинующейся властям, а вербовать себе сторонников нужно прежде всего убеждением. Если он, Карл, не способен переубедить собственного отчима, как сможет он повести за собой народ?

– Есть вещи, отец, которые нельзя откладывать на потом: железо куют, пока горячо, – сказал он негромко, когда они снова устроились в бричке. – Германия находится на переломе истории; если она сейчас не устремится ввысь, она покатится вниз.

Де Ветте молчал, не глядя на него, – вероятно, продумывал новую линию аргументов.

– Хорошо, чего вы хотите? – спросил он наконец.

– Свободы!

Вильгельм взмахнул рукой: опять за свое!

– Что ты понимаешь под этим словом?

Как бы ему объяснить?

– Видите эту птицу? – Карл указал рукой на стрижа, пронесшегося над дорогой. – Она может лететь куда угодно, не испрашивая себе паспорт. Она может жить там, где ей приглянется. Она может чирикать и свистеть обо всем, что ей вздумается. А когда настанет пора улетать в жаркие страны, эти птицы собьются в стаю и выберут – выберут! – себе вожака из числа самых опытных, сильных и разумных. Этой же стаей они прогонят тех, кто посягнет на их гнезда, зато вожак, какие бы личные выгоды ему ни сулили, не заставит их нападать на беззащитных, не сделавших им ничего дурного…

В снова наступившем молчании не звучало согласия.

– И что же вы намерены делать? – поинтересовался Де Ветте.

– Требовать конституции.

– Требовать? Каким образом?

– Как подполковник Риего в Испании.

Тучи опять заволокли все небо; солнце уже не пыталось пробиться сквозь них, да и зачем? Скоро ночь.

– Тебе известно, что царь приветствовал присягу короля Фердинанда испанской конституции и положительно отозвался о ней? И что он сохранил конституцию завоеванной им Финляндии? И даровал конституцию Царству Польскому, включив его в свою империю? Герцоги Саксен-Веймарский и Саксен-Кобургский ввели в своих владениях конституции, чтобы угодить императору Александру; покойный герцог Баденский, принявший, пожалуй, самую либеральную конституцию из всех, был родным братом российской императрицы…

– К чему вы все это говорите, отец?

В сумерках Де Ветте казался старше, чем при ярком свете; его изборожденное ранними морщинами лицо выглядело усталым, но умные серые глаза смотрели живо и проницательно.

– Вам не кажется странным, что самодержца не пугают конституции, утвержденные государями, по принуждению или без? Разумеется, нет. Пока конституция не выражает волю народа, лишь от монарха зависит, соблюдать ее или нет, сколько бы раз в ней ни упоминалось слово «свобода».

– Но мы и есть народ, отец! – горячо возразил ему Карл. – Вы же видели сегодня утром! И мы будем добиваться истинного освобождения…

– Как? Еврейскими погромами?

Заметив, что возница перестал напевать себе под нос и как будто прислушивается к их разговору, Де Ветте приложил палец к губам. Но потом все же добавил на латыни:

– Прошлое чудовищно, настоящее скверно, но будущее, которое вы нам готовите, – пугающе.