Kitabı oxu: «Некромантка»

Şrift:

По комиксу Евгении Чащиной

Пролог
Кричали зрители «ура!»

– Браво!

Похоже на пестрый дождь: из мягкой темноты зала к ногам труппы летят розы и лилии, каллы и хризантемы, ирисы и гвоздики. Яркое многоцветье устилает подсвеченную золотом сцену, напоминающую серп луны.

– Восторг!

Склонившиеся балерины в искристых пачках – тонкие, гибкие – улыбаются самыми уголками губ. Кокетничают, артистки! Изображают подобающие «настоящему таланту» скромность и благонравие, молчат, хлопают ресницами, но поднимут счастливый щебет, едва ускользнув за кулисы, а там и потребуют шампанского с клубникой.

– На бис!

Тот, кто на поклоне занял почетное место в центре, улыбается по-другому: открыто, залихватски, с веселым торжеством. Даже за упавшими длинными локонами, насыщенно-темными, как абрикосовский шоколад, сверкает эта улыбка. Мальчишество! Но что ж, имеет право! Правильно говорят: как корабль назовешь, так и поплывет. И иногда это работает, даже если корабль выбрал имя сам. Очередной аншлаг в Александринке подтверждает: Гений Ив воистину гениален в театральном чародействе. Может ведь быть приличным человеком, когда хочет!

– Бр-раво! Бра-аво! – ревет зал.

Сотни глаз не отрываются от сияющей сцены. Сотни ладоней отбивают несложный ритм восторженной благодарности за зрелище, которое завтра обсудят за завтраком, в клубе, в конторе и на балу, кто важно раздувая щеки, а кто мечтательно улыбаясь: «Ну дивненько! Ну сказка! Озеро на сцене разлилось, и луна в воздухе висела, точно с неба достали!» «А девицы-то – взаправду лебедицы!» «В зале пахло, знаете, водой и лесными ландышами! И под ногами моими мох был вместо ковра!» «Да-да, не зря они там, в Ложе этой, хлеб едят, да хоть бы с икрой! В искусстве смыслят». А не раздобывшие билет соседи и сослуживцы будут завистливо вздыхать. И пусть луну не доставали, а девицы не отращивали ни крыльев, ни клювов. Сшитые на чистом вдохновении костюмы, виртуозные па, тонкая игра с иллюзиями там, где можно вплести их в свет и декорации. Особое убранство самого зала: балконы, стены, занавес – все сегодня в нежных облаках ароматных белых цветов, в пологах зелени. Прекрасный оркестр. А еще любовь к делу, куда без нее? Вот и все чародейство.

– Ах, ну какой балет! Новая постановка, а он себя снова превзошел. – Отводя от глаз бинокль, Алхимик сам не сдерживает улыбки. – Вот что значит найти свое место.

Ему ведь тоже завтра будет что подчеркнуть в беседах со всякими сомневающимися лицами – физиономиями! – разной степени начальственности. Жирной, красной, уверенной линией подчеркнуть: «А я говорил». «Еще изволите меня третировать и планы мои подрывать?» «Ни минуты не сомневался и не тревожился об успехе ни этой постановки, ни предприятия в целом».

Сомневался! Тревожился! Еще как. Но о тревогах господина Алхимика, магистра Чародейской Ложи, знать не положено никому.

Почти.

Душе его Лебедушке, все последние минуты явно наблюдавшей больше за ним, чем за триумфом Ива, принца Зигфрида и черно-белой стаи балерин, – можно. Точнее, ей попробуй только не расскажи!

– Ты с ним так долго мучился… – Тонкая прохладная рука накрывает его руку, лежащую на перилах балкона. Сверкает алмазная россыпь: от кончиков ногтей до самого рукава, как никогда похожая скорее на изысканную перчатку, чем на результат волшебства, подарившего Лебедушке вторую, мерцающую ярче хрусталя кожу. – Как у тебя вообще получилось его усмирить?

Она и сама видела довольно мытарств мужа с Ивом, слишком неусидчивым и непокорным для большинства призваний. Что поделать, такая кровь – вольная; и возраст – вчерашний юнец; и нрав – ветер во плоти, зато талант какой! И Алхимик улыбается Лебедушке, за ее риторическим вопросом и теплым взглядом поверх монокля читая поздравление: «С победой. Очередной. Не последней». Но ответить он не успевает.

– Господа и барышни!

Глубокий мелодичный голос Ива взлетает над сценой и, усиленный чародейством, разносится до сводов. Сам он хлестко и грациозно распрямляется, вспыхнув красной рубашкой с кружевным воротом и щелкнув каблуками белых начищенных штиблет. Смуглая рука, вскинутая в изящном жесте «Еще минутку внимания!», творит тишину быстрее, чем сотворил бы внезапный револьверный выстрел. Публика заинтригованно смолкает, многие тянут шеи вперед, предвкушая какое-нибудь еще чудо, вроде крохотных золотистых светляков, появившихся в зале между первой и второй сценами балета.

– Словами не передать, как я благодарен за ваши аплодисменты…

Он плавно разворачивается в сторону нужного балкона и, прижав вторую руку к груди, отвешивает еще один лукавый поклон. К чему это вдруг? Явно не лести ради, лесть – не про Ива. Кажется, их с Алхимиком взгляды встречаются – на миг, прежде чем гнездо кудрей снова скрывает лицо Ива и все написанные там – коварные, не иначе! – замыслы. Значит, не наигрался. Да что же это такое, ни дня без самоуправства!

«Не дури», – мысленно умоляет Алхимик, а на лице старается хранить выражение полной невозмутимости, осведомленности и одобрения: его ведь приятель, его подчиненный, его чародей плохого не сделает. Лебедушка успокаивающе похлопывает по руке, но как-то все равно неспокойно.

– Отдельная благодарность, – почти нараспев продолжает Ив, не отводя хитрых глаз от балкона, – господину Алхимику! За нечеловеческое терпение с его стороны!

Ив не хуже гамельнского Крысолова заклинает публику: еще один изящный жест – и она опять вопит, хлопает, одобрительно гудит, кто-то даже требует «многоуважаемого господина» тоже на сцену. Лебедушка отвечает благосклонной улыбкой, остается сделать так же – и приподнять руку, стараясь казаться царственным Цезарем. А не тревожной тетушкой сорванца, что все утро ангельски улыбался, обещая не шалить, а за спиной прятал не то рогатку с парой увесистых булыжников, не то дохлую кошку, которую так приятно подбросить соседке в открытое окно, лихо раскрутив за хвост.

– Хотел бы я… – И снова что-то напевное, коварное прокрадывается в интонации Ива. И не обманет он невинным взглядом и все еще прижатой к сердцу рукой. – …Чтобы этот чудесный вечер стал вечностью.

Сильно! Это в какую такую поэзию его понесло? Зачем ему вечное «Лебединое озеро», когда сам он ценитель куда более бодрых, скорее комедийных и приключенческих сюжетов, – если судить по количеству неприятностей и казусов, в которые ухитряется угодить и затащить других?

– Но не дай нам бог, – проникновенно заканчивает Ив, медленно отводя ладонь от сердца, – стать ее заложниками! А посему здесь мы с вами простимся.

Ну слава богу!

– Вот только…

Подождите, какое еще «вот только»? Алхимик вслед за зрителями внизу подается вперед. Ох, вот же черно-бурый лис, стой, стой сейчас же! Ив точно ловит это движение – и вот уже обе его руки опять взметаются в воздух, но это не просто жест почтения.

– Господин Алхимик!

– Так… – начинает он, но поздно. Театр заполняет налетевший ниоткуда ветер.

Так вот для чего были эти белые цветы, украсившие зал! Теперь, повинуясь смуглым пальцам Ива, они слетают со стен, с балконов, с красного бархата занавеса – отовсюду, и становится их больше и больше. Несколько секунд – и их уже вихрь, быстрый, озорной, благоухающий и неумолимо захватывающий все. Не дождик от благодарной публики, а настоящая бурная стихия. Больше, больше, больше белых цветов и лепестков: лилии, нарциссы, жасмин! За ними уже едва видно сцену, едва видно прижавших пальчики к губам восторженных балерин и довольного Ива, раскинувшего руки.

– Сидите, сидите спокойно! – безмятежно советует он из белого бурана. Невидимый ветер развевает его волосы и полы длинного черно-зеленого плаща.

Нарциссы падают в оркестровую яму, откуда доносятся удивленные крики музыкантов и испуганно-возмущенная разноголосица их инструментов. Лилии летят в зал, нежно обнимая публику. Жасмин вьется над балконами, падая на белокурые волосы Лебедушки, по чьему лицу даже не поймешь, забавляется она или тревожится. Алхимик – определенно тревожится! В зобу дыханье сперло, как от куска прогорклого сыра, а пальцы дробью отстукивают по балкону. Вот же!

Ветер во плоти, правду сказал.

– Ах! – звенит в зале, когда белый вихрь, продолжая шириться и грозно шелестеть, устремляется еще выше. Уже увеличился втрое и не спешит останавливаться. Да откуда столько цветов, Ив их что, на дрожжах вырастил?

– Боже! Господи! – вторят другие.

А воздух тем временем заполняет тревожный хрустальный звон: так звенят только почтенные, много всего повидавшие старинные подвески, которым не нравится соседство с беспардонными цветочными ураганами. Лязгают цепи и крепления, цветы шуршат о пологи и потолок…

– Он сейчас люстру обрушит! – восклицает кто-то, и, вскинув взгляд, Алхимик утверждается в правоте этого бедняги.

Прекрасная огромная золоченая люстра пляшет, готовая если не рухнуть в смертоносный для зрителей обморок, то рассыпаться не менее опасными обломками и осколками. И головы задирает все больше господ и дам. Кто-то пугливо повизгивает, кто-то ищет убежище под креслами, кто-то вскакивает, но убегать не решается: чародей все-таки забаву затеял, не кто попало, так мало ли, что ему взбредет в…

– Ах, шельма! – не сдержавшись, бросает Алхимик, но что тут сделаешь? Только мысленно молить: «Не переборщи», раз дурить Ив уже начал. – Опять он…

Он там, внизу, со вскинутыми руками, ослепительный и счастливый. Алхимик всматривается в лицо, всматривается – и наконец снова ловит ответный взгляд. Лукавый. Ожидающий. Но под грозный звон с потолка не получается даже погрозить кулаком. Тем более не получается даже в мыслях до конца признать то, чего Ив явно требует.

Что вообще-то это все очень красиво. И… хорошее послание. Всем, кто боится чар.

И тут могучий вихрь, будто устав кокетничать с перепуганной старушкой-люстрой, замедляется. Отдельные цветки золотисто вспыхивают в ее сиянии – и начинают падать нежными звездами. Это разом прогоняет страх, точно ангел, пролетая мимо, снисходительно шепнул: «Да выньте вы души из пяток, не убьет, не убьет!» В зале цветы тут же ловят, а кто-то просто хлопает и кричит, завороженный зрелищем: вихрь совсем смилостивился. Истончается, удлиняется, меняет направление и, рассыпаясь на нескольких юрких змеек, устремляется прочь. Не к тому, кто его создал, – но по новому велению его вскинутых рук. Пышным ковром цветы стелются в проходы между креслами, до самых дверей и дальше, в театральные коридоры. Аромат все тот же, нежный и тонкий, и люстра висит как ни в чем не бывало, даже не качается! Только вот в волосах цветы застряли. И парочка, кажется, упала за воротник.

– Ах! Красота! – волнуется, восхищается зал.

Вряд ли найдется там барышня, которая не прихватит домой хоть один «чародейский» цветок и не уложит в альбом или медальон на счастье и на долгую память. Кому из них не захочется кусочек Одеттиного счастья?

Алхимик медленно вынимает пальцы изо рта. Когда только опять начал ногти грызть? Хотя с Ивом и его выходками можно сгрызть и руку – по локоть. И остаться совсем седым, а впрочем, о чем речь? Уже остался! Чертов… гений! Вон как сияет, красуясь, наслаждаясь всеобщими восторгами и начальственным ужасом, любуясь проделанной работой. Все с той же обаятельной улыбкой, расправив плечи и гордо тряхнув волосами, Ив на прощание напутствует публику:

– И пусть ваш путь будет мягок и нежен!.. – Он подмигивает, сверкнув ровными зубами, и кто-то из не сбежавших за кулисы балерин очарованно, влюбленно ахает. – До первой питерской лужи!

Крупная лилия, которую Ив все это время задумчиво вертел в пальцах, летит в зал.

За нее тут же начинается женская драка.

«Ничего-ничего, – мрачно думает Алхимик, наблюдая, как остальные зрители, довольные и напрочь забывшие о собственных недавних криках ужаса, встают и, взбудораженно болтая, готовятся покидать театр. Барышни, дамы, да и некоторые мужчины и впрямь подбирают волшебные цветы, ползая в проходах и между кресел. – Не переборщил, но все равно мы с тобой еще серьезно об этом поговорим».

Тяжелое это дело – воспитывать и усмирять чародеев на пресловутое благо родины, тем более всяких Гениев без государя-императора в голове. Ногтей не напасешься! Того и гляди утянут тебя и в мильон терзаний, и в мильон неприятностей! А впрочем, на каждого гения найдется управа, свой философский камень преткновения. Правда, в случае с Ивом формула камня пока что-то барахлит и сводится к чуть меняющимся наборам отчаянных воплей вроде «Стой, скотина!» и «Не делай так больше, или я тебе голову откручу!»…

Но это лишь значит, что есть над чем работать, правда? А пока надо бы попросить посмеивающуюся Лебедушку, увенчанную жасмином, словно короной, аккуратно, своими нежными руками достать цветы из-за воротника.

Глава 1
Чародейская Ложа
О том, как (не)важно быть серьезным

Ив тоскливо созерцал однообразное великолепие Чародейской Ложи – бесконечные сгустки живой зелени. Она, полноправная хозяйка этого места, давно всюду расползлась: устелила полы, захватила стены и лепные колонны, растянула цепкие побеги к высоким окнам и потолкам, влезла на бра. Шумела, шуршала, шептала; голос ее сливался с голосами устроившихся в зале чародеев и с журчанием бесчисленных декоративных водоемов и водоемчиков. Пахло сонной сыростью и влажным мхом, а наглее всего нос дразнили сладкие ароматы розового лабазника и сабельника – эти два брата, один похожий на пушистую метелку, а второй – на россыпь звезд, тут тоже пышно разрослись.

Надо бы лабазник в «Лебединое озеро», кстати. В следующий раз. В начало второго действия, в декорации к явлению Одетты. Можно только не розовый, а лунно-белый, и повыше, и свет там еще чуть засеребрить, и…

Вот бы луну с неба украсть! На пару часочков всего, для спектакля!

– Ты не устраивал этот ураган с цветами на генеральной репетиции! – ворчливо раздалось рядом. – Весь зал ощипал! Ив! Я к тебе обращаюсь!

Опять он за свое! Пришлось отвлечься, спину выпрямить, вид принять, какой и подобает хорошему подчиненному, – лихой и придурковатый. Ну да, ну да, извечно одно и то же. В чем вообще смысл хорошо работать, людей радовать, если и за хорошую работу, за радость сверх отмеренного порога тебя все равно потом отругают?

Как же надоело, от этой духоты, сгустившейся в прохладной зале, хотелось открыть окно.

– Ну… да, – сказал Ив вслух, хлопнув глазами и улыбнувшись.

Начальство лихим и придурковатым видом не прониклось, только гневно махнуло тоненькой фарфоровой чашкой и выставило палец на манер дуэльного пистолета.

– Умоляю! – Достопочтенный Алхимик с недостопочтенным стуком поставил чашку обратно на резной столик, за которым они страда… беседовали. – Не перебарщивай ты с чародейством в постановках и особенно – после! Ты нам весь высший свет перепугаешь! А то и перебьешь!

Не отвечая, подпирая рукой щеку и продолжая улыбаться, Ив всматривался в его лицо – тонкое, породистое, но наиболее примечательное не скульптурными чертами, а внушительными мешками под глазами. Злобным оно, так-то, не было – ну разве что сердитым. И встревоженным. И огорченным. И вот от этого-то настроение портилось быстрее молока в жаркий день. Ну что за человек? Никакой тяги к зрелищам! Все ему надо по каким-то планам, регламентам, заранее, с отчетностью! Ив вздохнул, и руки сами потянулись за трубкой, стали ее набивать. «Зал ощипал»… подумаешь! Для ощипывания и украшали! А люстру надо просто получше закрепить.

– Генеральная. Репетиция! – продолжало ворчать начальство. – Представляешь, их для чего-то же придумали! Пожалуйста, показывай мне все свое творчество заранее!

Почувствовав на губах бодрящий пряный вкус табачного дыма, Ив опять оживился, хитро сощурился. Колючие вопросы, рвавшиеся с языка в начале этой аудиенции: «Ну, тебе хоть понравилось? Я же видел, как у тебя чертики в глазах плясали! Так чего ты?», куда-то делись. Все он понимал и сам. Возглавлять Чародейскую Ложу – не пуделей выгуливать. А Алхимик еще и такой – ответственный и тревожный. И первые годы с этим проектом, тогда еще скорее «прожектом», ему непросто дались. Вон сколько тревог собралось в этих подглазных мешках, никакое чародейство такие не уберет.

– Не. – Ив лениво откинулся на зеленую спинку дивана, затянулся и выпустил пару дымных колечек. Моргнул. Они обратились безобидными мыльными пузырями, отчего Алхимик снисходительно хмыкнул, мол, и тут куражишься! – Я же так тебе все впечатление испорчу… – он сделал маленькую паузу и лукаво вздернул бровь, – …мой зритель номер один.

Не тот момент, эх, не тот. Алхимик сидел туча тучей, сцепив тонкие длинные пальцы в замок, уронив на них подбородок и смотря исподлобья. Разве что не позеленел от раздражения в тон своего малахитового нарядного камзола. Но неожиданно, кажется, пошел на попятную:

– Ладно, – помедлив, пробормотал он, – показывай Лебедушке.

Почуяв слабину, Ив ухмыльнулся и махнул трубкой.

– Еще чего! Портить впечатление благоверной зрителя номер один? Увольте!

– Ты прав. – Губ Алхимика за сцепленными пальцами не было видно, но определенно, он по-прежнему не улыбался. – Упавшая на наши головы люстра – впечатление незабываемое.

Как всегда, вывернул безобидную шутку не пойми куда, аж вспомнились эти, как их, занятные лысые кошки, которые тоже будто наизнанку и смотрят еще так жутко, будто хотят тебя съесть.

Алхимик взял снова чашку, покрутил, пригубил чай и какое-то время молчал. Ив ждал, пуская дымные колечки и обращая в благочинные пузыри, отстраненно прислушиваясь к разговорам за соседними столиками. Народу собралось много, все галдели о своем, о чародейском. Жевали пирожные, упивались кофе, смеялись. И никого из них не распекали, точно малых детей, измазавшихся на пару с поросенком в грязи. Ив сердито засопел. Моргнул снова – и пузыри стали принимать форму нежно-розовых переливающихся хрюшек с крылышками.

– Ив, – снова заговорил Алхимик, но по-другому: тише, мягче. Видно, понял, что перегнул. – Ты только сезон, как прижился в театре постановщиком… не хочу я тебя увольнять, и не проси. Не так много я смог устроить чародеев вот прямо на их место.

«На их место». А ведь из его уст это, наверное, и значило тысячу неозвученных, желанных похвал: «Замечательная постановка, ты хорошо поработал, ты молодец, я тобой горжусь!» Но нет! Не дождешься! Ив вздохнул, отвел взгляд, наблюдая, как горячий пар из чашки свивается с дымом из трубки: поросята как-то забылись. Крыть было нечем, место художественного руководителя и впрямь ощущалось неплохим… перевалом? Скорее привалом. Интересные задачки. Сумасшедшие творческие люди, которых ничем не напугать. Красивые девицы и юноши, летающие по сцене без всякого волшебства. Развязанные для чудес – ну, в разумных пределах, но все же – руки.

Нет, нет, все не так!

Вся суть чудес в том, что пределов-то у них нет. И инструкций должностных быть не может.

– И плати я им хоть миллион, хоть пять, – Алхимик словно угадал часть его мыслей, – разве уняло бы это их тоску по саморазвитию? По творчеству?

«Если ты сам все это понимаешь, так почему…» – Но превратить мысль в слова Ив не успел: его, подскочив сзади, так размашисто хлопнули по плечу, что он чуть не выплюнул трубку. А заодно зубы. И, возможно, легкие.

– Простите за вторжение! – Над столиком навис худой долговязый пышноусый чародей и разбавил общее уныние широкой улыбкой. – Ив, балет превосходный, мои поздравления!

Даже он, не очень-то погруженный в искусства и за жизнь прочитавший две-три книжки чародей-металлург Эмиль Жаворонков, оценил трепетную нежность «Лебединого озера»? Лестно, в любой другой момент Ив возгордился бы своей ролью просветителя, отвесил бы цветастую благодарность и пообещал бы еще больше ярких впечатлений в следующий раз, но сейчас было как-то все равно. Он кисло кивнул и опять затянулся. А Алхимик, улыбаясь и мгновенно переключаясь из режима «начальство рвет и мечет» в режим «матушка изволит целовать в лоб», благодушно спросил:

– О, Эмиль, тебе как там при заводе? Не обижают? Не скучаешь?

Жаворонков энергично мотнул кудлатой головой и поклонился, стукнув ладонью по груди.

– Жаловаться не стану, хоть и скука, правда! Мое дело плевое! Сижу среди станков, сам, как станок, колдую: где-то закручиваю, что-то свариваю…

Теперь Ив сам ощущал, что вот-вот позеленеет в цвет камзола Алхимика – или покраснеет, как его удерживаемая золотыми застежками наградная лента. Правда, не от злости, а скорее от тоски. Эмилю с его способностями – закручивать гайки? Сваривать кабины и печки? Когда он, наверное, если постарается, сможет сплавить из металла огромного медведя с горящими глазами и пустить доставать ту самую луну с неба?

Только луна и медведь никому в новом веке особо не нужны. А вот локомотивы – да.

– Зато купил вот на алмазные деньги дачу! – продолжал довольно болтать Эмиль. – И павлинов! Ну сказка! Спасибо вам еще раз!

Дачу… еще одно модное и пустое веяние последних лет. Что дальше, автомобиль?

– Да пожалуйста, – тепло отозвался Алхимик и проводил Эмиля улыбкой, но, повернувшись к Иву, тут же опять посерьезнел. Не успокоится, ясно.

– Алмазные деньги? – переспросил Ив скорее чтобы отсрочить следующую порцию взысканий. – Мы теперь их так называем?

– О, это Лебедушка так объявляет… – Алхимик отпил чая. Как всегда при упоминании жены, на его губы вернулась теплая, никому больше не предназначенная улыбка.

А правда. Забавно и ни слова вранья. Лебедушка сама – алмазная, точнее, вторая, магическая, кожа ее – слой чистых алмазных кристаллов. Надоест – сбросит, как Одетта – птичий облик. И это не единственный ее секрет, крайне полезный Ложе. А когда она, Лебедушка, – тонкая, высокая, с модной стрижкой цвета лугового меда, в очередном немыслимом платье-матроске – появляется тут с увесистой, в половину ее роста, стопкой ассигнаций, схваченных ленточками, все чародейское сообщество трепещет. И обступает ее голодными голубями, и воркует: «Ах, ваше сиятельство!» «Ах, как сверкаете!» А она только посмеивается: «Не все разом, пожалуйста, не все разом!» Такие вот «алмазные» будни. Веселые, по-своему уютные, в чем-то даже семейные, вот только прав был тот бородатый чудак-писатель, каждая семья…

– Ив, – снова его окликнули. И как только Алхимик умудрялся сочетать в тоне и начальственность, и отеческую печаль? Наверное, в этом и был секрет, что все его безоговорочно слушались.

– Да? – вяло отозвался Ив, прекрасно зная, что дальше.

– Ты побереги Ложу. Нельзя нам, чтобы народ от колдунов шарахался… Опять.

Поверх его плеча Ив уныло уставился на соседний столик. Двое чародеев за ним играли в шахматы, а золотистый круглобокий самовар рядом пускал веселый дымок. Алхимик тоже играл, в свои шахматы. И в который раз собрался напомнить Иву, что фигуре, даже если она выше, чем просто пешка, нужно хоть иногда слушаться игрока.

– Я и Лебедушка, – он взглянул на часы, видимо, его дорогое время истекало, – долго торговались с государем-императором, чтобы собрать всех тут… по возможности… и устроить трудиться на благо обществу. Чтобы, – поняв, что Ив заметил его движение, Алхимик все же опустил глаза, – не шатались колдуны без дела.

…И чтобы исконное людское желание сажать их на кол, варить в масле или хотя бы обваливать в перьях и дегте куда-нибудь делось, ведь так? Мир меняется, а наша держава и вовсе особенная, не чета темной Европе, так давайте все обустроим иначе, да будет «колдун» в Российской Империи уважаемой профессией, почти такой же, как учитель, врач, солдат, поп. Ну или хотя бы цирюльник. Ив усмехнулся: звучит красиво. Только вот ветер в клетку не запереть. Чародейство – штука дикая и опасная. Да, порой сами люди, обнаружив его в себе, не знают, что делать, каются, боятся… вспомнить одного только студента Карамазова, открывшего в себе дар вызывать жутковатых рогатых тварей, похожих на чертей! Да, «чертями» он заполонил весь свой городок – и да, в конце концов сошел с ума и зарезал себя, а тварей пришлось отлавливать и дрессировать его брату-священнику. И много было такого, но ведь твари в итоге оказались ласковыми и послушными, некоторые даже в итоге стали питомцами и защитниками нежных барышень в отдельных дворянских и купеческих домах. А парня жаль, потому что никто, кроме брата, по-человечески с ним о даре не поговорил. Зато всем городом стыдили: «Нечестивец!» и всячески подчеркивали:

«Беды эти все – оттого, что не молился!»

«Ты и жилеты больно яркие носил, нормальный такое не наденет! А что читаешь? Гофман? Гнилая голова, и твоя такая же!»

«Держись от нас подальше со своими выходками и фантазиями».

И такое – сотням других. Слишком громким или слишком тихим. Упрямым, вольным. Видящим, чего другие не видят, гуляющим по облакам, выращивающим землянику и мать-и-мачеху прямо из-под ледяной корки затянувшегося февраля.

– Боятся вас пока. Можно понять, разве нет? – Время вышло. Алхимик поднялся, но уходить пока не спешил. Весомо упер ладони в стол, чуть наклонился. Иву не слишком-то нравилось смотреть снизу вверх, но он смотрел. – Я плачу́ и даю тебе работу мечты.

«Много ты знаешь о моих мечтах, дружище». – Но этого Ив бы не сказал – и не потому, что боялся увольнения. Просто понимал: то, что дал ему Алхимик, действительно близко́. Ну, к тому, что могло бы быть его счастьем. Насколько возможно, когда ты фигурка на чужой доске. Алхимик обрел такое счастье сам и действительно искренне не жалел для других. Крутить носом и бить копытом, мол, «Я непонятый свободный творец, а вы все тут жалкие ковровые собачки!», было бы и неблагодарно, и мальчишески, и глупо. Алхимик… старался. Правда. Спрашивал о желаниях, искал варианты, находил, еще, еще, еще. Вот это-то и делало все… нет, не хуже. Сложнее. И услышав снова тихое, усталое: «Давай без сюрпризов впредь? Ладно?», Ив лишь мирно кивнул и улыбнулся:

– Да. Я понял. И… спасибо, что пришел на постановку.

Они попрощались, и Ив остался один в шелесте зелени и журчании водоемов. Один – настоящий бассейнище – раскинулся совсем рядом, обнесенный тонкими алебастровыми колоннами. Ив созерцал крошечные красные цветки на обвивающей их молодой лозе, пока его не вывели из задумчивости: мимо важно проследовала осанистая дама в белом платье, а подле нее столь же важно шествовал длинный раскормленный домашний крокодил. Какая-нибудь чародейка из тех, что заведуют Зоосадом и заботятся там об экзотических тварях, не иначе. Может, увязаться следом? Завести беседу? Подарить храброй особе билет на следующий балет, шутливо велев оставить питомца дома?

Нет. Кураж не тот, и пусть это лишь émotion du moment¹, а Алхимик по-своему прав, драму лучше прожить сполна, и пусть все даже полюбуются.

Так что Ив разрешил себе тихо взвыть и картинно уронить голову на стол.

Ни разу со вступления в Ложу он никого не убил. И вроде как даже особо не калечил. Дар у него не злой, не разрушительный, идеально подходящий, чтобы веселиться и веселить. Сколько можно относиться к его безобидным шуткам и импровизациям так, будто он пытается взорвать Зимний за компанию с московским Кремлем?

– Алмазные деньги! – зазвенел где-то слева, а может, справа, в отдалении, знакомый щебет. – Алмазные деньги, господа!

Что, день зарплаты? Ив вскинулся и с любопытством завертел головой, выискивая Лебедушку с ее роскошными пачками денег.

Ну что ж. Все плохое рано или поздно уравновешивается хорошим. Ив это знал и, может, поэтому никогда не позволял обидам и печалям поймать себя за шиворот.

Пусть сперва догонят!

* * *

По пути домой – и дома – совсем полегчало, да и сон помог очистить голову от всякой поучительной ерунды. Проснулся Ив уже бодрее и отмахнулся, едва отголоски недавнего разговора противно застучались в память. Вместо этого вспомнил триумф: сияющие лица актеров и зрителей, цветочный вихрь, гром аплодисментов. Поднявшись, посмотрел сквозь широкое панорамное окно на золотистый рассвет, в сонном мареве которого лиловели ажурные силуэты домов, плескалась рябь Грибоедовского канала. Этот славный вид всегда его воодушевлял, даже и в дни по-настоящему скверные, вот и теперь он довольно улыбнулся, ненадолго зажмурился, греясь в рассветных лучах.

Да как вообще жить эту жизнь, если не улыбаться, нет, не хохотать, пусть иногда и гомерически, вопреки всему?

Есть пока не хотелось, а хотелось окончательно взбодриться. Так что пока он закутался в любимый солнечно-желтый халат, мягкий и плюшевый, сварил себе самый крепкий кофе из возможных, обильно сдобрил корицей, набил трубку – и примостился на широком диване у окна, так, чтобы на кожу падал утренний приветливый свет. Мысли предательски метались, задержаться ни на чем не могли, слова Алхимика все еще чуть жглись, не обидой, но досадой, и срочно, срочно требовалось на что-то отвлечься.

Рука рассеянно зашарила по подоконнику – извечному месту гнездования газет. Они там постоянно прибавлялись, так как плодились быстрее, чем Ив до них добирался, и иные важные новости попадали к нему уже слегка несвежими, если не сказать протухшими. Но сегодня повезло: выцепил газету почти что новенькую, ну, по крайней мере, вчерашнюю. Разложил на коленях, бездумно зашуршал полосами, вслушиваясь в мерный и ленивый ход громадных напольных часов с кукушкой…

Такс-такс.

Глаз вдруг поймал крупный крикливый заголовок, несомненно, для того и предназначенный – цеплять праздных гуляк с крайне рассеянным вниманием. Ну правда же, состряпали на совесть, лучше не придумаешь! Ив расхохотался и пообещал себе дочитать уже на этих крупных зазывных буквах:

НА ДОРОГУ В КОШАЧИЙ РАЙ.

И картинка еще прехорошенькая – совершенно голый, насмешливо скалящийся кошачий череп в ажурной такой виньетке с цветочками. Ив одобрительно хмыкнул и поудобнее устроил ноги на мягкой банкетке. Определенно, не обошлось без какого-то редакционно-издательского чародейства. Вот умеют же! И то ли еще будет, когда придут в редакции чародеи, умеющие эти самые картинки оживлять. Вроде такие есть.

Чудовищная комедия развернулась в уезде под Новониколаевском: к девушке по ночам приходила покойная кошка и просила класть монеты себе на глазницы. Десятки рублей унесла кошка с собой, пока…

Ого! Ив оживленно заерзал, схватил чашку, жадно хлебнул и опять уткнул нос в газету. Дельная история, не чета обычному мусору про быка, который внезапно оказался дойным, или про двух девиц, устроивших из-за ухажера-поэта дуэль на вилках, или вот недавнее, про машинистов Уссурийской железной дороги, которые якобы на полном ходу поезда, прямо из кабин ведут охоту на оленей и фазанов… Нет, байка о кошке была куда увлекательнее. Ив с удовольствием продолжил чтение.

1.Мгновенный порыв (фр.)