Kitabı oxu: «Сказка о ночном музыканте», səhifə 3

Потом сказал: «А я на самом деле

Не знал, куда в ночи нужно идти.

Но то, что к вам попал – не совпаденье.

Однако ты напрасно поспешил.

Я музыкант что был в уединенье,

И жизнью рукодельницы не жил.

Вот если б показал кто, как ложатся

В работе нити на веретено…

И в пенье птицы нужно разобраться,

Чтобы понять, что здесь произошло.

Мне хочется немножечко подумать.

Я сам не знаю то, что я могу.

Дай Бог сыграть как нужно, я сумею,

И этим дочке с парнем помогу».

«Ну что ж, тогда ступай к моей соседке.

Она тебе покажет что к чему,

Конечно, если правильно попросишь.

Меня ж в дом не впускают ни к кому.

Боятся, что со мной перенесётся,

Наложенное кем-то волшебство.

Ведь то, что здесь случилось, не укроешь.

Итак, понятно, что произошло».

Давид взял скрипку со смычком, как будто

Без оных он жить права не имел,

Отправился в стоящий дом напротив,

Что окнами на них в упор смотрел.

Поближе подошёл, и в свете солнца

Стал для хозяев от души играть.

Сначала кто-то выглянул в оконце.

Дверь отворилась, вышла видно мать,

Что выслушав мелодию, сказала:

«Спасибо! Ты игрой повеселил.

Здесь музыкантов сроду не бывало.

Какою силой в край наш угодил?

Сыграй ещё. Потешь немного душу.

Понравится, так даже заплачу.

Корзинку соберу тебе с едою,

А хочешь денег дам. Я не шучу».

Давид ответил: «Мне платить не нужно.

Я слышал, здесь умеют чудно прясть.

Вот мне бы всё воочию увидеть,

И насладиться действиями всласть.

А в это время я вам поиграю.

Тем и свершим между собой расчёт.

Поверьте, разбирает любопытство:

«Как нитка тонко под рукой растёт?»

«Ну что ж, пойдём, ведь ты нам не соперник.

Секреты никому не передашь.

Ты лучше поиграй подольше что-то.

Прошу тебя, укрась нам жизнь, уважь».

И тут же повела его в светлицу,

Где находилось несколько девиц.

И каждая из них была при деле.

Давид попал здесь в царство мастериц.

Одна ткала, другая лён чесала,

У третьей было именно оно,

Вертящееся под рукою лёгкой,

С тончайшей ниткою веретено.

Он заиграл для них про ветер, солнце,

О том, как распускаются цветы.

Из скрипки полились не просто звуки,

А те, что вырывались из души.

Никто из них не мог уже работать.

Со скрипкой в дом вошёл волшебный мир.

Пространство заполнялось светом солнца.

Витала радость, что он приносил.

Минуя час, Давид остановился.

Он попросил всех тихо посидеть,

И только лишь одну, что пряла нити

Немного веретенцем повертеть.

Все замерли, и музыкант услышал,

Тот самый, очень нужный ему звук.

Он стал передавать его на скрипке,

Воспев изящность действий женских рук,

Потом, как нить звенела и сплеталась,

И как кружилась в танце завитой,

Как веретенце с нею изощрялось

Крутнуться вниз, подняться за рукой…

И вот, когда с закрытыми глазами

Он мог уже, что слышалось играть,

Все ахнули, другое веретенце

Не захотело на окне лежать,

А стало нить крутить совсем не хуже,

Чем та, что выходила из-под рук.

И женщины невольно закричали.

От волшебства их вдруг забил испуг.

Давид уж понял, что перестарался.

Здесь делать было этого нельзя.

Впредь будет похитрее и умнее,

Чтоб беды не накликать на себя.

Но юноша далёк был сам от мысли,

Что звуки сотворят вновь чудеса.

Он скрипку опустив, сказал: «Простите.

Мне стали что-то изменять глаза.

Пора идти. Красавицы, спасибо!

Работу вашу мне не позабыть.

Всем расскажу про чудо-рукоделье,

Чтоб к вам людей с заказом устремить».

Те, не придя в себя, ещё молчали.

Давид же развернулся и ушёл.

А время дня заметно убывало.

Он из всего один ответ нашёл.

Но был вопрос, всех прочих посложнее –

О бабочках, сидящих в сундуке.

На волокно их гребнем не расчешешь.

Загвоздка была в этом «коробке».

О том мог знать жених, приняв вид птицы,

Что песней попытался передать.

Вот если б повстречаться с ним до ночи,

Он тайну б перед ним не стал скрывать!

И юноша вернулся в домик старца.

А тот спросил: «Увидел и узнал,

Как нить прядут? Чего-то очень долго

Ты в доме, что напротив, пребывал!»

«Узнал. Однако мною не разгадан

Решающий, таинственный секрет:

Зачем отец, спасти желая сына,

Привёз сундук, где пряжи нужной нет?

Неужто он не знал? Иль, в самом деле,

Его сосед от злости обманул?

И шерсть иль лён, когда закрылась крышка,

В летучих насекомых обернул?»

«Да нет. Увы, здесь не было подвоха.

Нам раньше бы несчастным разузнать,

Как делаются шёлковые нити.

Мы ж их привыкли просто покупать.

Красивую рубаху расшивают

Не нитью шерстяною, ни льняной,

А самым тонким ярким волоконцем,

Что цвет имеет чаще золотой.

А бабочка бывает гусеницей,

Которая мотает на себя,

Чтоб сделать кокон – тоненькие нити.

Из них и нужно прясть было три дня.

Теперь-то я все тонкости проведал,

Как кокон варят, чтоб он стал нежней.

Загвоздка только в том, чтобы ускорить

Процесс перерожденья поскорей.

Боюсь… Ведь мы не смеем прикасаться

Здесь ни к чему. И даже соловей

Скорей всего нам будет не помощник.

Он может съесть личинок, как червей.

Пойдём и принесём сосновых веток,

Их гусеницы вволю поедят.

Мы ж не китайцы, нет у нас другого.

Дай Бог, что там сосновый шелкопряд».

Лес рядом. Всё собрали очень быстро,

У сундука сложили, как смогли,

А к ночи печь пожарче растопили,

Чтоб кипяток держали чугунки.

Входную дверь пошире растворили,

Чтоб без препятствий певчий соловей

Мог залететь в чудесную светлицу

С нелёгкою поклажею своей.

Давид не ощущал давно волненья.

Себя он помнил лишь учеником,

Который повторял в пещере звуки,

Ни делая шаг в сторону, притом.

Теперь же он, как опытный волшебник,

Пытался чудодействовать сейчас.

Он отказать не смел, ведь знал, что старец,

Уйдёт из мира, получив отказ.

Но лучше уж попробовать, чем после

Всю жизнь себя в пассивности корить,

Не спать ночами, когда гложет совесть,

Краснеть и за бездействие казнить.

Хозяин поразжёг везде лучины,

Тем самым, дом поярче осветил.

А вот и ожидаемая птица.

Соловушка дорогу не забыл.

Он ношу положил на подоконник,

Теперь себе, позволив отдохнуть,

Затем в сундук ударил своим клювом.

Открылась крышка, дав внутрь заглянуть.

Нет, бабочки, как прежде, не вспорхнули.

Лишь полчище голодных гусениц

Под музыку полезли за едою,

Приемлемой для шелкопрядных «лиц».

Давид играл для них довольно быстро,

А те толстели прямо на глазах

До сказочных, невиданных размеров,

Что видеть можно только в чудесах.

Наевшись, как пиявки отвалились,

И стали кокон вкруг себя плести.

Под струнный звук то ниточное царство

Всё также быстро начало расти.

Когда в работе приостановились,

Достаточно окутав тем себя,

Давид дал знак сидящей рядом птице,

Бросать их в чан, стоящий у огня.

Там коконы немного покипели.

Теперь их нужно было вынимать.

Старик и гость в том помогать не смели,

И музыкант стал холод навивать.

В печи угас огонь. Казалось стужа

В одно мгновенье дом заледенит.

Вода с поклажей хитрою остыла,

И коконы сменили внешний вид.

Потом они немного полежали

На досках, куда снёс их соловей.

Он просто героически старался

Помочь себе и суженой своей.

А музыкант стал вновь играть на скрипке,

Припомнив днём полученный урок.

И вот уж закружилось веретенце,

И пало с ниткой тонкой, когда смолк.

Что ж, первый день на этом был закончен.

Всех больше был доволен соловей,

Который всё успел и подкрепился

Огромнейшим количеством «червей».

Старик заплакал и заулыбался.

Давид не понял сразу – почему?

Чувствительность же стала объясняться,

Когда он перевёл свой взгляд к окну.

От места, где стояла прежде прялка,

Теперь глаз трудно было отвести.

Там виден был прозрачный образ девы,

Что должен был реальность обрести.

Отец смотрел, не смея прикоснуться,

Боясь, виденье шорохом спугнуть,

Но дочка своим видом подтверждала,

Что не уйдёт и можно отдохнуть.

Жених пропел любимой своей песню,

За новым веретенцем улетел.

Хозяин гостя накормил, как в праздник,

И отдыхать, до вечера, велел.

Давид на самом деле притомился.

Уж очень он за всё переживал,

И потому от головокруженья

На лавку пал, как сбитый наповал.

Вы слышали наверно, в новом месте,

Присниться может некий вещий сон,

Что может показать, что ты не знаешь.

Кому-то снится, кто в тебя влюблён,

Кому-то, что намного поважнее…

Приковано внимание в дому

К тому, кто интересен, и знакомясь

Вещают духи: что и почему.

Во сне к Давиду бабушка явилась.

Она ходила тихо по избе,

И спрашивала: «Где ж твоя рубаха?

Я что-то плохо вижу в темноте…»

Вид был её приветливый и добрый.

Она в сундук полезла и нашла,

Что долго и настойчиво искала,

И в руки музыканту отдала.

«Смотри, надень! Иначе растворишься!

Ты без неё не должен помогать.

К вещам чужим, не вздумай прикасаться.

До времени, не смей здесь прибирать!»

Она рубаху тут же окрестила,

Вздохнула и исчезла в темноте.

А с ней растаял найденный подарок,

Хоть он искал потом его везде.

Немного погодя Давид очнулся,

Глаза открыв, на руки поглядел,

Увидев себя, просто ужаснулся

И в пряди волосами побелел.

Он был теперь, как девушка – прозрачный.

Хотя намного ярче, чем она.

Да, бабушка, приснившаяся ночью,

Его остерегала неспроста!

Найти бы ту, крещёную рубаху.

Она была, возможно, в сундуке,

Но юноша не смел его касаться,

А значит, мог исчезнуть при игре.

И парень закручинился… Что делать?

Но вдруг увидел рядышком с собой

Торчащий край неброской мешковины,

Под думкой, что касался головой.

Давид поднял подушку. В самом деле,

Под нею находилось полотно,

Которое вчера никто не видел.

Он взял и тут же развернул его.

Не передать в словах какую радость

В мгновенья эти парень претерпел.

Неважно, что наряд был из дерюги.

Себя спасая, он его надел.

И никому не видимая сила,

Над ним свершило тут же волшебство.

Он снова стал обычным человеком.

Прозрачность отступила от него.

Вошёл в избушку дед, собой довольный,

Ведь он сосновых веточек принёс,

И всё на свою дочку любовался,

Счастливый, от свершённого, до слёз.

Растоплена дровами была печка,

Ключом бурлила в чугунке вода.

Могло сложиться даже впечатленье,

Что дед не спал, как призрак никогда.

До ночи было времени прилично,

А делать в доме ничего нельзя,

И юноша надумал прогуляться,

Чтоб мир раскрыть пошире для себя.

Он мало в жизни с кем-либо встречался,

Что было до пещер – забыл давно.

Жизнь заново как будто начиналась,

Где важно всё, чтоб не произошло.

Уйдя подальше от чужих строений,

Он вышел на цветущий, дивный луг.

На нём паслись телята и коровы,

С кнутом сидел на бугорке пастух.

Герой наш набирался впечатлений,

Он не привык вслух речи говорить.

Вокруг витали красочные звуки,

Которые хотелось повторить.

Поэтому присев без приглашенья,

Поблизости от места пастуха,

Давид, обняв с любовью свою скрипку,

Стал исполнять паренье мотылька,

Довольное мычание коровы,

Что в вымя набирала молоко,

Питаясь очень сочною травою,

Прыжки телят от мам недалеко.

Потом он заиграл о тёплом солнце,

О небе, о воздушных облаках,

О лёгком и ласкающем их ветре,

О том, как дивно жить в таких краях.

Пастух к нему невольно обернулся

И произнёс, когда Давид затих:

«Спасибо музыкант. Ты греешь душу»,

Но тут же оборвался и притих.

Потом добавил всё же: «Мне соседи

Бог знает что твердили о тебе.

Что ты де, поселился в страшном доме,

Что ты колдун, что скачет на метле.

Неужто, это правда? Или враки?

Нет веры языкам сварливых баб.

Я чувствую, что ты душой огромен.

В ней чистота, чему я очень рад.

Так расскажи, зачем пришёл, откуда?

Быть может, чем тебе и помогу.

И если со мной будешь откровенен,

От встречи с Лихом предостерегу!»

«Я дедушка иду с краёв далёких.

Откуда, не могу тебе сказать.

Попал не по своей туда я воле,

И где это не смею раскрывать.

Меня игре на скрипке обучили.

Я день назад был сильно удивлён,

Что образ, мной задуманный, вдруг звуком

В реальность стал мгновенно воплощён.

Как это происходит, непонятно.

Мне нравится и хочется играть.

Я сирота и ощущаю горе,

И в помощи не в силах отказать.

Дом, что меня приветил, в самом деле,

Не страшен, просто там живёт беда.

И видно меня дальняя дорога

Не просто так направила туда.

Надеюсь, что помочь семье сумею,

Хотя всё время чувствую подвох.

Мне кажется, чего-то я не знаю.

Хотя так и должно быть, я ж не Бог!»

«Да…. Ты не Бог, но силой обладаешь,

Что глубоко сидит в душе твоей.

Ведь ты не просто пальцами играешь,

Ты музыку рождаешь для людей.

Я ощутил её, как своё сердце,

И чувствую, что ты можешь лечить.

Тебе дано особое уменье.

Пытайся это в явь оборотить.

Сейчас тебе ничто не угрожает.

Но завтра утром снова приходи.

Возьми цветок, что видишь под ногами,

И перед домом «страшным» посади,

А дальше ничему не удивляйся.

Как сердце твоё скажет – так играй.

Предупрежу, вещей своих просящим,

Как слёзно б не молили – не давай!»

Давид с корнями, очень аккуратно,

Сорвал красивый маленький цветок.

О цвете фиолетовом растенья

Он многое сыграть для деда мог.

Ну что ж, теперь проверит подтвержденье.

В деревне этой как-то всё не так!

Здесь через дом, наверно, пострадавший,

А через два, колдун иль добрый маг!

Так музыкант подумал, улыбаясь,

И с луга очень быстро зашагал.

Хотя садилось солнце и смеркалось –

Ко времени парнишка поспевал.

Он перед домом «цветик-фиолетик»,

Чтоб не завял, землицею прикрыл,

Спросил у старика воды немного,

И чуть полить растенье попросил.

Исполнил дед бесхитростную просьбу,

Не думая пытать, зачем цветок?

Ну, если был посаженный по нраву,

То пусть его порадует росток!

А тот лежал безжизненный и вялый,

Не поднимаясь даже от воды.

Давиду стало нестерпимо жалко,

Цветущей прежде, молодой «травы».

И потому вновь струны зазвучали

О том, каким он дивным прежде был.

Под музыку поднялся крепкий стебель.

Раскрылись лепестки – цветок ожил,

Потом к стене из брёвен потянулся

И стал, как вьюн опутывать весь дом.

Он с быстротой мгновенной разрастался,

И множились цветы на стеблях в нём.

Когда осталась крыша лишь свободной,

Вход в дом и ровным ставшее окно,

Растенье, замерев, преобразилось,

Светясь будто хрустальное стекло.

Особый запах вдруг распространился,

Что мог свалить дурманом своим с ног.

Дом от земли немного приподнялся,

Помог ему в том именно цветок.

Давид играл теперь уже с акцентом

На цвет, что излучает волшебство.

И вдруг из-под земли полезли змеи…

Из основанья дома самого.

Они шипели, место покидая.

Наверно, им неплохо там жилось,

На счастье, те его не покусали,

Хотя казали видом свою злость.

Дорожкой чёрной скрылись восвояси.

Старик, увидев чудо, онемел.

Об эдаком наличии ползучих в их доме

Он помыслить ведь не смел!

Кто их наслал, когда? – Было загадкой.

Дом встал на место и легко вздохнул.

Звук изданный был многими услышан.

Кто ж стены опоясал – вмиг уснул.

Цветы сомкнули лепестки в бутоны,

Их аромат унёсся с ветром вдаль.

Давид со стариком вошли в избушку,

Где образ девы порождал печаль.

Всё было уж готово к продолженью

Того, что вместе начали вчера.

Вода, как и положено, кипела,

Углём светились бывшие дрова.

Стемнело. Ни на миг не задержавшись,

Влетел в дом с веретенцем соловей.

Старик закрыл плотнее ставни окон,

Замки проверил тут же у дверей.

Вокруг горели, как вчера лучины.

Приятный запах веточек сосны

Витал в дому. Все ждали продолженья,

И больше те, кто были влюблены.

Соловушка ударил крепким клювом

В сокрытый с глаз, невидимый замок.

Сундук, как и положено, раскрылся

И выпустил наружу, что берёг.

Оттуда полетели словно туча,

Успевшие пробиться мотыльки.

Они стремились к свету и кружились,

И были грациозны и легки.

Хотелось любоваться этим вечно,

Но нужно было дело продолжать.

Давид прижал к себе покрепче скрипку,

И стал процессом дивным управлять.

Летающие в парочки разбились,

Яички отложили на сосне,

И вот уже полезли гусенички,

Жующие «иголочки» в избе.

Давид играл быстрее и быстрее.

А те толстели прямо на глазах,

Достигнув ожидаемых размеров

Так скоро, как возможно в чудесах.

Отъевшись, они сильно изменились,

Упрятав нитью в коконы себя,

Как будто завернулись в одеяло,

Чтоб их не беспокоили три дня.

Представилась работа и для птицы.

Она бросала «спящих» в кипяток.

«Обертка» в шёлк тончайший превращалась,

Готовясь закрутиться в завиток.

В то время музыкант призвал в дом холод,

Чтоб воду побыстрее остудить.

И вот уж кипяток бурлящий прежде,

Не мог собою руку обварить.

Вода остыла. Коконы достали,

На доски уложили, чтобы свить

В тончайшую, как кем-то замышлялось,

Приятную, чуть видимую нить.

Опять Давид провёл смычком по скрипке.

Теперь он видел лишь веретено.

Оно поднялось, с «шариком» сцепилось…

И дело, как сказали бы, пошло.

Буквально с каждым новым поворотом,

Наружность девы делалась ясней.

Дочь, видя всех, приятно улыбалась,

И восхищала внешностью своей.

В то время как волшебная работа

Закончилась – легло веретено.

В избе все с облегчением вздохнули.

Вдруг кто-то постучал рукой в окно.

Потом ломиться в дверь стал, угрожая

Преграду, коль не вскроют разломать.

Старик спросил: «Зачем ты к нам стучишься?

Кто ты такой, хотелось бы узнать?»

Никто за дверью старцу не ответил,

И стук чрез время всё-таки утих,

Когда петух пропел о ярком солнце.

Песнь нечисть распугала в один миг.

И в доме стало тихо и спокойно.

Страшна была сюрпризом эта ночь,

Но сердце услаждала, оживая,

Красивая и ласковая дочь!

Чуть погодя дверь всё же отворили.

Того, кто бился, не было за ней.

Дед, миновав беду, перекрестился,

Чем Бог послал, стал потчевать гостей.

Соловушка личинками наелся,

Давид же каше был безмерно рад.

Поев, на лавку тут же повалился,

Готовый спать хоть стоя как солдат.

Сегодня ничего ему не снилось.

До середины дня Давид проспал.

Никто его теперь не беспокоил,

И не просил, чтоб снова поиграл.

Поднявшись, приведя себя в порядок,

Скрипач решил отправиться на луг,

Где веселились средь цветов коровы,

И должен ждать таинственный пастух.

Как только он зашёл за угол дома,

Так встретил старца дряхлого с клюкой,

Что прятался, под тенью укрываясь.

И весь такой прозрачный…, чуть живой.

Ведшее ветхого бельё на старце было.

Он, будто в паутину был одет.

Лицом же страшен, зол и очень мрачен.

И слышалось, что в сердце света нет!

«Отдай на время мне свою рубаху.

Дозволь её немного поносить.

За щедрость твою, золотом осыплю,

Тебе о том не нужно и просить!»

А музыкант ответил: «Ты, наверно,

Замёрз. Я потеплее принесу.

Она тебя несчастного согреет.

Постой здесь!»– прокричал уж на бегу.

Когда же он вернулся, в этом месте,

Под деревом не встретил никого.

Лишь лучики от солнечного света,

Сквозь листики смотрели на него.

Давид под мышку взял свою рубаху,

Ту, что для старца из дому принёс,

И двинулся на луг, подумав: «Нужно

Задать про старичка будет вопрос!»

Пастух уж ждал и даже улыбнулся,

Сказав: «Я очень рад, что ты пришёл.

Коль попрошу, на скрипке поиграешь?

Рубаху на дороге, что ль нашёл?»

«Да нет, я захватил её из дома

Для призрачного, злого старика.

Но тот исчез, подарка не дождавшись,

Лишь свет коснулся дерева слегка…»

Пастух вздохнул, сказав: «Сыграй, а после

Я кое-что об этом расскажу.

Тебе брат повезло, что в небе солнце.

Да ты везунчик, как я погляжу!»

Потом умолк, желая напитаться

Красивым звуком сказочной игры.

Давид не прочь был чуть поупражняться,

Исполнив вальс цветов среди травы.

Он восхищался вновь лучами солнца,

Природой, что ласкала его взгляд,

Душа его раскрывшись, полетела,

Не чувствуя невидимых преград.

Бурёнки собрались вокруг, не смея,

Свет заслонить и близко подойти.

Пастух проникся, даже прослезился,

И взгляд не мог с парнишки отвести.

Он что-то вспоминал под эти звуки.

Давид устал и прекратил играть.

Тут друг, который был намного старше,

Решил ему о важном рассказать:

«Ты спрашивал о старце, что сегодня

Скрывался ото всех в глухой тени.

Так вот, не старец нищий это вовсе.

Лучи тебя, по счастью, сберегли.

Не просто так нужна ему рубаха.

Ту, что принёс ему, он бы не взял.

Ведь он желал крещёную дерюгу.

Лишь только в ней бы он не исчезал.

Должно решиться, кто в волшебной схватке,

Исчезнуть должен будет в эту ночь.

Осталось ведь одно благое дело,

Чтоб видимою стала деда дочь.

И если волшебство это случится,

Исчезнет, либо тот, кто ей помог

В живое существо оборотиться,

Иль тот, кто неживою сделать смог.

Я вижу на тебе пока подарок,

Хранительный и сильный оберег.

Ты духу бабки видно приглянулся,

И простоту наряда не отверг!

Чтоб не случилось, юноша запомни,

С себя её до солнца не снимай!

Колдун в любого может обратиться.

А ты его по звуку различай!

Кем он бы пред тобой не притворился,

Внутри его сокрыта будет злость.

Он станет обнимать и улыбаться,

Но это будет нежеланный гость!

Я как пастух коров, на всякий случай,

Тебе дам с собой крынку молока.

Оно, когда всё тихо и спокойно,

Стоит свежайшим, будто с ледника.

Но если рядом нечисть просочится –

Вмиг скиснет. Кипяти, не кипяти.

Холодные лягушки не помогут,

Хоть, сколько их в кувшин не поклади!

Спасибо за игру. Ступай! Но завтра

Опять на это место приходи.

Не забывай, о чём предупреждаю,

И никого сюда не приводи».

Давид сказал: «Спасибо Вам за помощь!»

И так как уже вечер наступал,

Пошёл походкой быстрою до дома,

Где старец, беспокоясь, ожидал.

Ещё совсем не скрылось с неба солнце.

Стелились по земле его лучи.

Росток чудесный, что вчера завился,

Позволил, чтоб бутоны зацвели.

Их сильный аромат опять дурманил.

Когда ж они взыграли как огни,

Дом снова приподнялся в основанье.

И выползли оттуда пауки.

И вновь ручьём шуршащим, недовольно,

Мелькали переборы тонких лап.

Глаза их не по-доброму сверкали,

Ведь не было уже пути назад.

И снова дом вздохнул довольно громко.

Цветы тотчас сомкнули лепестки.

Их аромат унёс с собою ветер,

Обдув по виду нежные ростки.

Старик, в который раз перекрестился.

Увиденным он вновь был поражён!

Хотя, чему здесь можно удивляться?

Кто их сгубить желал, видать силён!

Да что об этом говорить? Сегодня

Необходимо было завершить

Плетение, как шёлк тончайших нитей,

Чтоб ими ткань узорами расшить.

Сосновых веток больше, чем обычно

Лежало вкруг большого сундука.

Вода в печи давно уже кипела,

И примененья своего ждала.

Вот соловей влетел, неся с собою

Последнее для дел веретено.

Давид сказал: «Быстрей закройте двери,

И поплотней, особенно окно.

Прошу вас никому не открывайте.

Возможно, ночью вновь начнётся стук.

И будет исходить он, уверяю,

От колдовских и нечестивых рук.

Ну что ж, начнём. Пора. Ночь опустилась…»

Давид с любовью инструмент прижал,

Сундук с ударом птицы отворился,

И начался вновь мотыльковый бал.

Всё повторилось так, как прошлой ночью,

Но ровно в полночь начали мешать

Удары в дверь – настойчиво и громко,

Желая роль препятствия сыграть.

А музыкант, закрыв глаза, держался,

Душой изображая нужный звук,

Не позволяя, чтоб в игру закрался

Пытающийся сбить, ужасный стук.

Он всё играл, на миг не прерываясь,

И этим поглощён настолько был,

Что лишь когда старик за руку тронул,

Чтоб посмотреть, глаза свои открыл.

И то, что он увидел – поразило.

Теперь уже само веретено

У девушки под музыку крутилось.

Похоже, волшебство с неё сошло.

Ещё совсем немного оставалось.

В дверь и окно не бились, а скреблись.

«Впустите! Умираю!» – раздавалось.

Слова уж без притворства полились.

Возможно, кто недоброе замыслил,

Как говорила бабушка во сне,

Терял своё реальное обличье,

Под дверью растворяясь в темноте.

Стоящий стон настолько был ужасен,

Что сердце на кусочки разрывал.

Но этот крик был получеловека,

И это каждый в доме понимал.

Им нужно было ждать явленья солнца,

Чтоб каждый луч поднялся в полный рост,

Не допуская тем проникновенья

Сил тёмных, что пытались сунуть нос.

При третьих петухах всё тут же стихло.

Спасённая, приблизилась к отцу,

Прижалась нежно и заговорила:

«Спасибо музыканту и Творцу!»

Потом ладонь раскрыла, предоставив

Возможность сесть поближе соловью,

Погладила его, поцеловала,

А тот вновь песню ей пропел свою.

Все спать легли. В дому была прохлада.

Она ещё держалась от игры.

Сквозняк от духоты делать не надо.

Не страшно, что закрылись до поры.

Когда Давид очнулся – было жарко.

Он явно уже что-то пропустил,

Ведь кто-то настежь отворил оконце,

И двери в дом широко растворил.

И всё бы ничего, но музыканту

Вдруг захотелось выпить молока.

Но в дареной ему пастушьей крынке

Всё скисло, что не сделать и глотка!

Ответ само собою напросился.

Пока он отдыхал, явился гость.

Невидимо прокрасться в дом под крышу

Ему не ясно как, но удалось.

А этот день последний был и главный.

Как всё же неразумен был старик!

Обрадовавшись появленью дочки,

Он допустил, что кто-то в дом проник.

Красавица качалась на качелях,

Возможно вспоминая, как жилось

Прекрасно до сердечного сближенья…

Ведь именно тогда всё началось.

Давид спросил: «Где батюшка? Давно ли

И для чего раскрыто так жильё?

Припрятаны ли вами веретенца?

Иначе ведь напрасным было всё».

А девушка ответила: «Не бойся.

Сундук вскрыть может только соловей.

Он улетел за тонкою рубахой,

Что я должна расшить рукой своей.

Отец пошёл за красящей травою,

А также, чтобы ягод подсобрать.

В три цвета я должна окрасить нити

И после лишь узоры вышивать!»

Давид в оттенках красок разбирался,

О каждом без сомнения б сыграл.

Но сам процесс окрашиванья нити

Не видел, и поэтому не знал.

Не притворяясь, он признался деве:

«О каждом цвете много знаю я.

И даже кто, какой цвет излучает.

Оранжевый исходит от тебя.

Но с мастерством окрашивать изделья,

Признаюсь, не был ранее знаком.

Надеюсь, что сегодня ты покажешь,

Какой травою красишь, иль цветком…»

«А тут мудрить не надо. Даёт зелень

Мохнатая крапива и пырей.

Они как сорняки растут повсюду.

Собрать их можно даже у дверей.

Душица и крушина в красный красит,

А в жёлтый – лист берёзы и полынь.

В цвет синий – василёк и ежевика.

От ягод бузины бледнее синь.

В коричневый – кора ольхи, крушины

И луковые листья шелухи.

Кувшинок корни серым напитают,

А толокнянка носит цвет земли.

Но это лишь мельчайшая частичка

Возможностей. Тебе это зачем?

Твоё призванье восхищать игрою.

Такой талант дарован ведь не всем!»

«Спасибо, что немного просветила.

Но мы с тобою говорим сейчас

Наверно не о том. Дом отворили,

И что-то нехорошее ждёт нас.

Внутрь не входи. Прикрой окно снаружи.

Я в обереге и не пропаду.

А ты всё время пребывай на солнце,

Не смей скрываться в тень иль полутьму!»

Давид вошёл в избу, надеясь слухом

Воспользоваться именно теперь.

Он не играл – как прежде, просто слушал,

И всматривался, словно дикий зверь.

Приглядывался – всё ль ему знакомо?

Вся утварь была вроде на местах.

Поймать что изменилось, одним взглядом,

Непросто, если внутрь закрался страх.

Тот, кто живой, но всё-таки невидим,

Укроет тело, но не сердца стук.

И юноша, ступая осторожно,

Пошёл, ища знакомый, схожий звук.

Не зря учитель настоял, прослушать,

Как на пути возможно различать

Людей по тонам внутренних ударов,

Они ведь могут много рассказать.

У стенки, где сундук стоял – спокойно,

Как и в восточном и святом углу,

Где были установлены иконы.

Всё было тихо, кажется, в дому.

Однако еле-еле уловимо,

Под полом раздавалось: тук, тук, тук…

Давид увидел приоткрытый подпол.

Шёл именно оттуда этот звук.

Кто прятался там, было неизвестно,

А потому не стоило и лезть.

Звук говорил, что недоброжелатель,

С коварным, зачернённым сердцем здесь.

Бороться с ним, не зная чародейства,

Давид не смел. Его маг остерёг.

Он подпол затворил, подпёр ухватом,

Чтоб доски приподнять злодей не смог.

А сам пошёл предупредить девицу,

Что в доме без отца ходить нельзя.

В избе под полом кто-то притаился,

И нужно остеречь, теперь себя.

Ему уйти на луг необходимо.

Вернуться к пастуху он обещал.

Быть может, тот подскажет и поможет,

Раз обо всём и раньше что-то знал.

Давид сказал: «Мне нужно отлучиться.

Прошу не выпускайте никого,

Кто в подполе сидит. Покорно ждите

С прогулки возвращенья моего.

Я повторяю, будьте осторожны.

Сегодня самый главный для вас день.

Прошедшая ночь в красках показала

Наличие мешающих людей».

Девица знала, что поторопилась.

Но ей так захотелось подышать

На воздухе открыто, полной грудью.

Не век же прялкой у окна стоять.

Её судить не каждый бы решился.

Кто знает жизнь, мог девушку понять.

Другой вопрос, что действием бездумным

Подобный шаг всё может поломать.

Ругаться было просто бесполезно.

Поэтому в отчаянье Давид,

Заставил деву пребывать на солнце,

Ведь там ей лиходей не навредит.

А сам почти бегом пустился к старцу,

Что пас коров на заливном лугу.

Он рад был его доброму участью,

Как друга, в нужный час и наяву.

Тот ждал его и даже чуть сердился,

Предчувствуя возможную беду:

«Ты что-то очень сильно припозднился.

Уж думал, что не свидевшись уйду.

Должно быть, всё же что-то приключилось.

Я вижу, что спешил, даже бежал.

Раз ты ещё в старухиной рубахе,

То значит, облик пришлый потерял.

Так что ж тебя, мой мальчик, беспокоит?

Неужто продолжает злыдень жить?

Коль так, тогда советую немедля

Про всё, что приключилось, доложить».

Рассказывал Давид не очень долго.

Происходило всё, как в прошлый раз,

Лишь громче стон звучал, как бесконечность…

Чернее сердце слышалось в тот час.

Внимательно смотря в глаза Давида,

Старик рассказ в живую представлял.

«Ты спящим был один в дому открытом,

И этим очень сильно рисковал!

С тобой могли тогда что хочешь сделать.

По счастью дух вселиться не успел

В другого, чтобы взять на время силы

И отобрать, что прежде не сумел.

Ты сделал верно, в погреб не спустившись,

И вечером не смей туда входить.

В подземном мире может совершиться

Такое, что нельзя вообразить.

Пугать тебя заранее не стану,

Полезней будет если помогу.

Пойдём-ка и нарвём с тобою вереск.

Да те цветы, что видишь на лугу.

Мы соберём три крупные охапки.

Добавим в них чудесный зверобой,

Не слишком обожаемой крапивы…

Вдвоём мы быстро справимся с тобой.

Придётся видно вечером сражаться

Цветущей и магической метле.

Из дома нечисть станет выметаться

Благодаря, конечно же, игре.

Убраться нужно тщательно, три раза,

Меняя непременно помело.

И обращай внимание на чашки.

Ты вновь налить в них должен молоко».

Он протянул опять Давиду крынку,

Добавив: «Да храни тебя вновь Бог!»

Перекрестил, собрал с ним три охапки

Пахучих, обжигающих цветов.

Как благодарность парню захотелось

Для старца, хоть немного поиграть,

Но тот прервал: «Спеши домой. Быстрее.

А завтра я тебя вновь буду ждать!

Да помни, вниз в подполье не спускайся.

Всё без тебя проделает метла!

Успей пучками травными убраться

До времени, как не взошла луна…»

Когда Давид, спеша, бежал обратно,

На небе солнце вниз давно пошло,

Но время оставалось до заката.

И вот уже то самое село.

Девица на виду у всех сидела,

Вернее, грелась в ласковых лучах.

Отец пока из леса не вернулся,

И дочь одолевал немного страх.

На поиски его самим пускаться

Теперь уж было, скажем, недосуг.

Одним придётся видно управляться,

Коль к ночи он не явится к ним вдруг.

И музыкант всё взял в мужские руки.

Велел девице краски развести.

Зелёный даст садовая крапива,

Окрасит жёлтым – горстка шелухи.

А красный оставался под вопросом.

Где ягод взять, душицу? Их здесь нет!