Kitabı oxu: «Окаяныш»
Глава 1
– А можа не надо тебе сюда? – сквозь мерный шум леса пробивается шёпоток деда. – Не пожалела бы после. Только черту переступишь – так всё!
– Какую черту? – Мила отчаянным усилием продирает глаза и зевает.
Лохматый серый хвост мельтешит почти перед самым носом, тощий волчара торопится, прытко бежит по просеке, мышцы на задубевшей коже спины вздуваются буграми от усилий.
Откуда здесь взялся волк? Почему у него человечья спина? И тело?! Тело – человечье??
Повозку резко встряхивает на ухабе, и сонная одурь слегка отступает.
Голова будто отлита из чугуна, и дятлом долбится под черепом боль.
Застонав, Мила прячет лицо в ладонях, трёт с силой, пытаясь сбросить липкую морочь и, снова взглянув, облегчённо вздыхает.
Нет никакого волка. Только лошадка в серых яблоках неспешно тянет вперёд телегу, да дед-возница сильнее кутается в овчину, дымит вонючим самосадом. Кряхтит.
– Не передумала, птушачка? – не поворачиваясь на Милу, спрашивает дед. И добавляет, не дождавшись ответа. – Скоро тебе слезать. Вишь, сосенку-кривулю? От неё и пойдёшь. На пригорку взберёшься, а там уже и Рубяжы.
– Долго… идти? – Мила снова зевает. Картинка начинает расплываться, являя взору уже знакомого волка.
Мила хочет показать на него деду, хочет спросить про эту странность, но от нового сильного толчка заваливается на бок и соскальзывает с телеги…
– Милушка! Ми-ла! Да ты никак спишь! – баба Жоля склонилась низко-низко, обдав Милу запахом сдобы и пересушенных под солнцем трав. – Умаялась, бедная. Ты в дом поди. Приляжь. Я печеного принесла, густянку оставила. Всё свежее, сытное. Поди поешь. А после – приляжь. Усталость и пройдёт.
– Что-то я расклеилась… – Мила не сразу смогла переключиться ото сна к реальности, и только через пару секунд сообразила, что так и сидит на старом бревне, приваленном к стволу раскидистой, улепленной незрелыми ещё плодами, яблони.
– Ну, то понятно. Цельный день в дороге любого вымотает. Ты, давай-ка, проходь в дом. Шчас поешь-попьешь, и полегчает.
– Спасибо. Наверное, мне и правда нужно поесть… – Мила послушно побрела сквозь густую поросль ромашек и мяты к покосившемуся крылечку.
В сумерках запущенный сад изменился, деревья сделались будто больше и шире, сладко и нежно пахли розы. Редкие огоньки светляков мелькали среди травы, и кто-то выводил за деревней бесконечно повторяющуюся длинную монотонную трель «зип-зип-зип-зип-зип…»
Мила толкнула рассохшуюся дверь, вошла в низенькие прохладные сени. Запах старья снова ударил в нос – баба Жоля хоть и приглядывала за домом, но ни уборкой, ни проветриванием себя не утруждала.
Комната в доме была только одна – с настоящей печью и порядком расшатавшейся мебелью. Старенький сервант у стены, стол, пара стульев, грубо сколоченная лавка. На полу выстроились плотно перевязанные бечевой коробки, несколько прикрытых тряпками корзин и деревянная бадейка без дна. Стараясь ни обо что из них не запнуться, Мила направилась к столу, а бабка щёлкнула выключателем на стене, оживив свисающую с потолка тускловатую лампочку без плафона.
– Сядай сюда. – громыхнула стулом и смахнула полотенчико с широкой расписанной петухами тарелки.
На тарелке по кругу пристроены были пышные золотистые пирожки, а по центру помещался простой кувшин, запотевший от холода. – Вот. Пироги с капустой, как ты любишь. Густянку передержала немного, её ложкой черпай. Я к себе пойду, а ты запрись. Да окна не отворяй в ночь. Шчас поешь и спать ложись. Утром поговорим.
– Откуда вы знаете, что я люблю с капустой? – хотела спросить Мила, но засмотрелась на полустёртую от времени надпись на столешнице. На самом углу криво и косо выцарапано было «окаяныш», и перед глазами вдруг возникла другая картинка: лопоухий Лёшка, вывалив от усердия язык, чиркает по столу длинным гвоздём, то и дело поглядывая на бабушку. Альвина Людвиговна – баба Аля, помешивает что-то в кастрюльке на печи и не сразу замечает этот акт вандализма, а когда замахивается на внука полотенцем, тот с хохотом выскакивает за дверь.
– Ах, окаяныш! Да чтоб у тебя руки поотсыхали! – беззлобно причитает ему вслед баба Аля. – Что ж ты не остановила его, Милушка! Он, нехристь, так всю мебель попортит!..
Опять! Третий раз за сегодня! Непонятно откуда взявшиеся воспоминания! И баба Жоля, встретившая её как старую знакомую! И яблоня, на стволе которой под отошедшей корой выцарапано, совсем как здесь, едва различимое «Мила».
– Милушка! Да что с тобой? – баба Жоля смотрела с беспокойством. – Об чём задумалась? Или увидала что-то не то?
– Нет… всё нормально. – Мила заставила себя улыбнуться. – Спасибо вам! Я поем и лягу.
– Я бельё свежее постелила, можешь не привередничать. И матрац протряхивала, и на солнушке сушила. Уж третье лето так делаю, обещанное держу.
Она постояла ещё немного, и, поправив выбившиеся из-под платка прядки, наконец-то вышла. Тихо скрипнула дверь, простонали продавленные ступеньки, и Мила осталась одна среди тишины и уныния давно покинутого хозяевами дома.
Устало опустившись на стул, она разломила напополам пушистый пирожок, вдохнула аромат сдобы и пряностей. Начинка оказалась вкуснейшая – хорошо прожаренная с луком и томатной пастой капуста была щедро сдобрена перцем. Тесто тоже не подвело – чуть сладковатое, пропечённое, слабо отдающее тмином и розмарином. Поворошив ложкой густянку, Мила подцепила кусок и зажмурилась, ощутив на языке давно позабытую сливочную кислинку. Хотя – почему позабытую? Ей никогда не доводилось раньше пробовать йогурт, сделанный на сквашенном кипяченом молоке.
Стоп! Баба Жоля не говорила, что это йогурт! И уж тем более не расписывала рецепт! Откуда же тогда у неё в голове эти знания?
Аппетит сразу угас. Мила отодвинула кувшин, ещё немного поковыряла начинку у пирожка, а потом снова провела пальцем по вырезанным буквам, повторяя тихонечко странное резковатое словечко.
Окаяныш. О-ка-я-ныш.
И в голове тут же закружили смутные, но такие знакомые воспоминания.
Она, совсем маленькая, прячется за стволом яблони, а Лёшка смешно бегает вокруг на четвереньках, припадая к земле и взлаивая словно разыгравшийся щенок. Уши торчат лопухами, дыбится хохолок волос надо лбом и рыжие глаза почти теряются среди коричневых крапушек веснушек.
– А ну, домой, окаяныш! – кричит от крыльца баба Аля. – И ты иди с ним, Милушка, я «дамские пальчики» испекла.
Она щурится на солнце, смотрит из-под руки, и когда Лёшка подбегает поближе, заключает его в объятия и принимается целовать. Тот отбивается, мычит, а потом замирает и только легонько продолжает подрагивать спиной под заношенной старенькой майкой.
– Ох, ты ж, горе моё! – неожиданно всхлипывает бабка и утыкается внуку в нагретую солнцем макушку.
Мила выныривает из-за ствола, бежит к ним по траве через сад. Во рту разливается сладко-ванильный вкус любимого печенья. Рассыпчатые, воздушные, с горкой сахарных крупинок по верху, «дамские пальчики» Альвины Людвиговны представляются шедевром кулинарного искусства. Больше ей никогда не доведётся пробовать такую вкусноту…
– Нет! – собственный голос выдернул Милу из глубины воспоминаний. – Хватит с меня загадок! Довольно!
Обхватив голову руками, она замерла, пытаясь унять разрастающуюся тревогу. Странности нанизывались друг на друга как бусы на нитку, но у неё не осталось сил, чтобы их разгадывать.
В тишине было слышно, как колотится сердце, и где-то далеко у леса ему вторит непрекращающееся «зип-зип-зип-зип-зип…»
Духота стояла нестерпимая, и Мила рванулась к окну, потянула хлипкую деревянную раму, не сразу сообразив откинуть задвижку.
С треском окно распахнулось, в комнату потянулись ночная прохлада и свежесть. Сладкий аромат роз, запахи близкой реки и прогретых за день сосен немного успокоили и снова перенесли в детство.
Ногам сделалось горячо, доски пола превратились… в речной песок.
Впереди на воде заскользила сияющая дорожка, и чей-то голос рядом проговорил негромко: «Сегодня ночь Солнцестояния, будут костры и танцы! Будут пускать венки по реке!»
Мила знала, что так поступают каждый год. Это традиция. Потом, после того как парни выловят венки из воды и вернут хозяйкам, их следует повесить возле домов – как символ, как знак. А старые венки обязательно сжечь, и пепел ссыпать в реку.
– Когда-нибудь и ты сплетёшь такой венок. Непременно сплетёшь. – шепчет голос, и Мила хочет повернуться к говорившему, хочет взглянуть на него, но шея не подчиняется ей, делается как деревянная…
Вынырнув из очередных воспоминаний, Мила обнаружила себя почти по пояс высунувшейся из окна. Что же с ней происходит? Ещё чуть-чуть и она запросто вывалилась во двор!
Здесь было невысоко, лишь буйно разрослись среди травы высокие разноцветные мальвы и где-то на земле шевелились и тихо ползали жабы.
Как же она боялась их в детстве! Бородавчатых, неповоротливых, грузных. И всё равно постоянно искала в саду…
Темнота стояла кромешная. Фонари не горели. Луна затерялась среди туч, и в отдалении над лесом тихо погромыхивало, подгоняя дождь.
В деревне давно спали. Только из её окна падал на землю одиноким пятном яркий жёлтый прямоугольник. Мила спохватилась, что сама торчит в проёме словно в телевизоре и поспешила затворить створки.
Занавески к окну не прилагались. Нужно было срочно вырубить свет. Но едва Мила двинулась в сторону выключателя, как лампочка мигнула и погасла.
– Она перегорела. Или накрылись пробки. – чётко проговорила Мила вслух. – Так бывает. Это очень легко исправить.
Чувствуя себя дурочкой, она повторила фразу несколько раз, и привыкнув к темноте, осторожно переместилась к кровати.
Чтобы ни случилось – разбираться с этим она будет уже завтра, а сейчас нужно поспать.
Завтра с утра она обязательно спросит у Жоли, как пройти в заброшенную деревню. Тот дом отыскать будет трудно, но возможно. Нужно непременно в него зайти, поискать документы, фотографии, письма. Хоть что-то же должно было остаться от прежних жильцов.
Она приехала в эту глушь, чтобы разобраться и непременно сделает это! И еще… самое главное – не забыть показать бабке ключ, который был вложен в конверт, и снимок дома тоже. Возможно, она знает отправителя. И знает причину, побудившую его прислать ей эти предметы.
Заснуть Мила не смогла. Просто лежала, перебирая в памяти детали прошедшего дня. Она приехала сюда с определенной целью, и уж точно не предполагала, что незнакомая бабка окажет ей такой радушный приём, и возникнут из ниоткуда такие странные, такие тревожные воспоминания.
Рубяжы не были её целью, Мила приехала сюда лишь потому, что в Вяликой Вёске закрылся на ремонт единственный хостел. Бронировать номер заранее она не стала – рассудила, что в деревне вряд ли будет аншлаг с заселением. И уж точно не подумала о том, что по каким-то причинам гостиница может временно не работать.
Вяликая Вёска располагалась ближе всего по карте к месту, интересовавшему Милу. Девушка рассчитывала, что там же сможет нанять и проводника, чтобы вместе с ним отправиться в лес. Она проделала довольно длинный путь до деревни и растерялась, узнав, что хостел закрыт. Дело близилось к вечеру, и Мила совсем сникла, решив, что придётся провести ночь на лавочке крошечного вокзала, но пышнотелая громогласная кассирша неожиданно посоветовала ей податься в Рубяжы. Как оказалось – там проживает её тётка по матери и за умеренную плату она согласится помочь с ночлегом.
Странный молчаливый дедок довёз Милу почти до самой деревни. Лошадка плелась тихим ходом, и он не подгонял её, покуривал вонючую самокрутку и думал о чём-то своём. Милу в повозке укачало, она почти всю дорогу проклевала носом.
Договариваться о ночлеге не пришлось – баба Жоля встретила её как родную: привела в этот дом, накормила от души. Усталая и впечатленная событиями долгого дня Мила не стала говорить о причине своего приезда, решив, что это подождёт до утра.
Нужно было хоть немного поспать, но сон всё не шёл. Глаза привыкли к темноте, и Мила отчетливо видела сероватый прямоугольник окна, словно его подсветили чем-то снаружи. Гроза пролилась быстрым ливнем, гром захлебнулся дождём и затих, и во дворе возобновились шорохи и громкая трескотня сверчков.
Когда в проёме окна мелькнула быстрая тень, Мила не сразу сообразила, что кто-то пробрался в комнату.
Тихо процокали коготки по деревянному полу, взметнулся воздух, рассеивая пыль и что-то тёмным небольшим комком приземлилось на одеяло.
– Брысь! – вскрикнула Мила, подумав о кошке.
Встряхнув одеяло, схватилась за телефон и только тогда сообразила, что не поставила его заряжаться. События прошедшего дня вывели её из равновесия, и она ни разу не вспомнила о сотовом.
Одеяло слегка натянулось, и Мила снова прикрикнула: "Брысь-брысь-брысь!".
В ответ кто-то выдохнул недовольно, мазнул по голове мягким и тёплым и с шумом унёсся в окно. Этот кто-то совсем не походил на кошку – скорее на крупную летучую мышь!
При мысли о том, что зверёк мог запутаться в волосах или того хуже – укусить, Милу встряхнуло. Скатившись с матраса, она шагнула к окну, совершенно позабыв про баррикады на полу, и сразу же ударилась пальцем об угол одной из коробок.
Боль была такой силы, что Мила испугалась перелома. Рухнув обратно на кровать, осторожно погладила пострадавший палец, и только потом решилась согнуть. Палец послушался, хотя болеть не перестал, но Мила всё же слегка успокоилась. Сейчас бы ей пригодился йод, а ещё лучше – спортивный бальзам. Интересно, есть в доме аптечка? Скорее всего баба Жоля не держит здесь ничего из лекарств. А если и держит – как отыскать их в темноте?
Позабыв про окно, Мила свернулась калачиком, натянув одеяло до подбородка. С улицы доносился сейчас лёгкий шелест листвы и едва различимые всплески; кто-то засмеялся в отдалении, послышалась негромкое пение.
Это на реке, – подумала Мила и невольно улыбнулась. Рыбаки в ночном. Наверное, разожгли костёр и травят байки о всяком. И булькает уха в закопчённом стареньком котелке.
Хорошо сейчас на реке! Сидеть бездумно, наблюдая за игрой пламени, слушать тихое потрескивание веток и просто радоваться своей вовлечённости в жизнь: лету, тёплой ночи, лунной дорожке на воде, запаху сосновой смолы – всему, на что откликается сердце.
Нужно будет обязательно прогуляться туда. Днём конечно же, не ночью. Поглазеть на цапель, поискать в камышах выпь – отчего-то Мила была уверена, что непременно увидит здесь эту занятную птицу.
Хотя, какая может быть выпь? Она приехала совсем за другим. Сначала нужно разобраться с письмом и ключом, и только потом – гулять.
Вздохнув, Мила повернулась к стене и уткнулась лицом во что-то шерстяное и пушистое. Закусив губу, отстранилась осторожно, лихорадочно вспоминая – что с вечера лежало на кровати. Простыня, одеяло, подушка… и… всё? Точно всё! Ничего пушистого там точно не было!
Шерстяное надвинулось ближе, дохнуло на Милу капустно-чесночным забористым духом и проворчало глуховато, что больше любит начинку из толкушки с луком. И вредная Жолька знает об том, но нарочно делает наоборот!
Мила взвизгнула и хотела сорваться с кровати, но ей не позволили этого сделать – навалились тяжестью, придавив к матрасу.
Крик застрял в горле, язык будто закостенел – Мила не могла ни шевельнуться, ни позвать на помощь. Так и лежала, отчаянно вглядываясь в темноту, но никого, конечно же, не видела.
– Чегось глазья повылупляла? Спи, шелапутная! Ночь уже к рассвету котится, а ты всё ёрзаш!
Что-то невесомое пощекотало лицо, и тяжесть спала. Судорожно вздохнув, Мила, смогла, наконец, повернуться на бок. Но когда попыталась привстать с постели – её мягко толкнуло в грудь, и, ещё не коснувшись подушки, она уснула.
Разбудила Милу баба Жоля – безжалостно стащила одеяло и сразу принялась ругать.
– Ты что же не заперла за мной? И окно нараспашку! Ведь говорила тебе! Предупреждала!
– Доброе утро, – Мила с трудом разлепила глаза. – Я привыкла спать с открытым окном. Не могу без свежего воздуха.
– Свежего воздуха ей подавай, – проворчала бабка и с одобрением осмотрела пустые тарелку и кувшин. – Понравились тебе пирожки? Не слишком кислила густянка?
– Мне? Д-да… понравились. Спасибо вам за хлопоты. – спросонья думалось плохо, и Мила не стала заморачиваться таинственным исчезновением приготовленной бабкой снеди.
– Вот и хорошо. Сейчас ко мне пойдём. Завтраком тебя накормлю. Будешь пенку с молока? Ты любила, я помню. Такая раньше была славная пышечка, а теперь тоща да голенаста, что аистиха.
Отказываться было бесполезно, и, наскоро умывшись над стареньким тазом, Мила поплелась за бабкой. Пострадавший палец её больше не беспокоил, а про ворчливый голос и визит летучей мыши она странным образом позабыла.
Утро было залито солнечным светом. По траве рассыпались золотинки росы. Где-то высоко в кроне старого вяза заливался мелодичными переливами дрозд.
У заборчиков лиловели густые заросли душицы, белели колпачки колокольчиков, желтели шапочки пижмы. И Мила невольно подумала, какой из них может получиться красивый венок.
Когда-нибудь и ты сплетёшь такой венок. Непременно сплетёшь. – вспомнилось ей вдруг, и на миг сделалось зябко и тревожно.
Но когда на соседний заборчик вознёсся полыхающий рыжиной петух да издал приветственное «Кукарррекккуууу!» – Милу отпустило.
У бабы Жоли было чисто и пустовато, в сенях стояли ведро да веник вверх прутьями. У стены маленькой кухоньки громоздился сундук с откинутой крышкой, доверху заполненный посудой. Неказистый столик и парочка табуретов, печь, углом выступающая из стены и вдоль окна на веревочке свежие ещё пучки распустившейся душицы и зверобоя – таков был нехитрый скарб бабки.
– Долго ты собиралась. Но правильно, что приехала. Саня всё ждала… да вот не дождалась… – баба Жоля вздохнула и повинилась. – Чтой-то я с утра тебе мозги парю. Сейчас блинцами займусь. Капустными. Не забыла их вкус?
Забыла. Потому что никогда не пробовала. – хотела ответить ей Мила, но бабка вдруг шикнула на кого-то, замахала фартуком.
– А ну, поди вон! За нами не приглашённым увязался. Нечего девку смущать! Ещё успеешь насмотреться.
– Вы с кем разговариваете? – растерянно поинтересовалась Мила.
– А вон, вишь, ужак пополз? Его и гнала.
Через порожек тонкой верёвочкой действительно проскользнула змея, и Мила порадовалась про себя, что не заметила её раньше. Змей она боялась ещё больше, чем жаб, хотя и никогда не встречала.
– Они здесь свободно ползают??
– Змеи-то? Не. Только этот шуршит, когда не летает. А иной раз котом прибежит. За сметаной моей охотится.
Выдав эту загадочную тираду, Жоля разрезала капустный кочан на четыре части, и, нашинковав каждую меленько и тонко, присыпала солью и хорошенько пожамкала в плошке. Потом вбила яйцо, пару щепоток муки, поперчила, ещё досолила.
– Тебе большим блином пожарить? Или, лучше, оладушками? – спросила Милу, потянувшись за сковородой.
– Делайте как вам удобнее.
– Да мне всё равно. Хочется тебя побаловать, вот и интересуюсь.
Водрузив сковородку на печь, бабка принесла банку золотистого топлёного масла и похвасталась:
– Я только на таком готовлю. Гораздо вкуснее получается.
Она отколупнула приличный кусок, бросила на раскалившуюся сковороду и, когда раздалось уютное шкворчание, выложила ложкой несколько ровненьких небольших лепёшек.
– Саня их иначе готовила. Добавляла чтой-то для вкуса. Так и не призналась в рецепте, унесла с собой. Она много чего по-своему стряпала и всё особенное, вкусное. Да что я говорю, когда ты сама всё знаешь.
Мила давно порывалась сказать, что ничего не знает и вообще не помнит ни её, ни какую-то Саню. Но каждый раз, когда хотела это сделать – словно что-то мешало, удерживало от признания.
– Шчас поешь и провожу тебя до дому, за столько лет позабыла поди дороженьку? – поддев лопаточкой тонкую поджаристую лепёшечку, бабка перевернула её другой стороной. – Дом-то, понятно, не обжитой, запущенный, но хоть посмотришь на свое наследие.
– Какое наследие? – изумлённо переспросила Мила.
– Дак бабино. Саня тебе одной дом оставила. Ты теперь в нём полноправная хозяйка.
Ключ! – стремительно пронеслось в голове. Вот значит, для чего его переслали! Но почему не приложили записку, почему ничего не объяснили?
– Но… Я ничего не знаю ни про какое наследство! Должен же был позвонить нотариус? Или написать? – представления о вхождении в наследство у Милы были самые смутные.
– Э-э-э. – махнула на неё лопаточкой Жоля. – Какой там нотариус, Милушка. У нас в глуши проще пусчоса встретить или вон мерников. Третьего дня Янке возле запруды наре примерещилась. Спасибо у неё красная лента в волосах была. Ею и спаслась.
Мила взглянула на бабку – не шутит ли? Но та без улыбки перекладывала на тарелку приготовленные оладьи.
– Вот, угощайся. Шчас и густянку поставлю. А может, хочешь смятаны? Она у меня слаще сливок!
– Спасибо. Я так поем, – Мила потянулась за оладушком. Тот оказался хрустящим снаружи и мягким внутри, а уж каким вкусным!
– Вот и хорошо. Ты ешь. Ешь. Идти порядком придётся. По просеке через лес почти до самой болотины. Сапоги мои наденешь, от мошкары подкурим полынь. Справимся как-нибудь. А на ночёву опять в Лёхин дом вернёшься. Ему он теперь без надобности.
