Kitabı oxu: «Байки книготорговца»

Елена Нещерет

Şrift:

КоЛибри®

* * *

Once upon a time…

– Можно я здесь побуду, пока дождь?

– Можно.

– Можно телефон на зарядку поставлю?

– Можно.

– А здесь есть ваши книги? Которые вы сами написали?

– Нет.

– А почему?

– Потому что не написала.

– А почему?

– Не хочу.

– Как же вы работаете в книжном магазине тогда?

– С удовольствием.

– Но ведь нужна же книга!

– Послушайте, вы любите есть?

– Да.

– А готовить?

– Не особо умею.

– Ну вот и я люблю книжки читать и продавать, а сама не пишу.

– Тогда назовите самых крутых писателей здесь, сейчас. Где они?

– На ближайшей полке Водолазкин.

– А что у него есть?

– «Лавр». Откройте, почитайте.

– Это что, роман?

– Да.

– Неужели я не могу с ним познакомиться?! Чтобы познакомиться, нужны короткие рассказы.

– Водолазкин не пишет рассказов.

– Да бросьте! Еще как пишет. Просто стыдится их и не издает.

– Ну ладно, берите вот рассказы Крусанова.

– А это кто?

– Писатель, который не стесняется рассказов.

Посетитель раскрывает книгу и читает вслух, спотыкаясь на каждом слове. Начинает казаться, что он нетрезв и ему очень сложно концентрировать внимание.

– Господи… не нужно писать так. Тут же слова больше трех слогов, как так можно, где ударение ставить…

Так и ушел в удивлении.

…А спустя два с лишним года после этого диалога я таки написала книгу и пытаюсь придумать к ней нормальное предисловие.

Меня зовут Лена Нещерет. В детстве одноклассники достали перевирать фамилию, а сейчас я ее полюбила за то, что она хорошо гуглится. А еще один мой коллега утверждает, что Нещерет – это что-то из Лавкрафта, как Шаб-Ниггурат, к примеру.

Я живу в Петербурге уже девять лет и очень этому рада, хотя никогда не мечтала здесь жить. Само получилось. И тоже как-то само так вышло, что семь лет назад я пришла в книжный магазин искать работу, и теперь мне есть что о ней рассказать.

Чтение с детства значило для меня очень много, но никогда не было центром жизни. Правда, лет в шестнадцать я написала серию стихов с основной мыслью, что бытие – это текст, но тогда я учила два живых иностранных языка и один мертвый одновременно, да еще и каждый день пользовалась четвертым, неродным, языком – синтетическим. В такой ситуации легко впасть в преувеличения.

Сейчас я много и с удовольствием работаю с книгами, но каждый раз, когда мне кто-то говорит, дескать, «Вы, девушка, на своем месте, книги, девушка, – явно ваше призвание», я хочу дать говорящему тапкой в глаз. Из чистого чувства противоречия.

Я знаю очень много истинных, достойных книжников: тех, кто тщательно собирает библиотеки, тех, кто разбирается в специальных терминах и в устройстве рынка, тех, кто очень внимателен и по-хорошему педантичен, тонких подлинных интеллектуалов с гигантским кругозором и изысканным чувством стиля. Со многими из них мы даже вместе работали и продолжаем работать.

У меня, в отличие от них, нет ни особенной глубокой увлеченности книгами, ни широты кругозора, ни даже нормального гуманитарного образования. Просто однажды утром, проснувшись после беспокойного сна, я отправилась в книжный магазин и обнаружила, что могу там немного задержаться, потому что хорошо выполняю простейшие прикладные задачи.

Через три года я поняла, что больше не хочу оставаться в сетевом книжном, который к тому времени не слишком красиво, на мой взгляд, повзрослел, и сбежала варить эстетски-выпендрежный кофе, а позже – работать курьером. Если бы не мой бывший начальник – как раз один из моих идеалов книжного человека, – я бы больше в книги не пошла. Но он убедил меня попробовать еще разок, и этот эксперимент затянулся еще на четыре года. За это время я с интересом поняла, что успела поработать с книгами в магазинах трех разных типов и даже – параллельно – в нескольких издательствах. Иными словами, у меня накопился опыт в профессии и сформировался кругозор внутри книжной индустрии. Значит, надо срочно делиться, пока не увял этот энтузиазм: «Ребят, смотрите, что я только что узнал».

В день, когда мне исполнилось двадцать шесть, заканчивалась ярмарка «Красная площадь». Я приехала на нее из питерского магазина «Во весь голос», где и сейчас работаю, чтобы поторговать книгами на стенде издательства «Городец». Коллеги притащили мне кучу сладкого, которым я немедленно поделилась со всеми, кто был рядом на стенде. Светило солнышко. Шумела ярмарка. Меня нашла критикесса Маша Тухто, которая уже год как основала свое маленькое книжное медиа «НАТЕ», и мы в шутку поспорили на ящик вина, что через семь лет у меня будет свой книжный магазин.

Это было совершенно несбыточно тогда и остается таковым сейчас, потому что у меня совсем нет никакого стартового капитала и при этом отсутствуют иллюзии, что я знаю и умею достаточно, чтобы запустить такой проект в кредит и удержать его на плаву. Естественно, если я вдруг откуда-нибудь получу внезапный огромный подарок, первое, что я попытаюсь сделать, – это открыть книжный. Просто потому, что это совершенно безумная затея. Люблю безумие. Да, книжный – штука невероятно трудозатратная и заведомо обреченная на короткую жизнь, потому что я знаю себя и знаю, что не высижу на одном месте дольше пяти лет, но меня не оставляет мечта хотя бы попробовать, хотя бы получить этими великими граблями по лбу и превратить синяк в восхитительную историю.

Но пока счетчик работает, и час расплаты неуклонно приближается. Через пять лет Маша может получить свое вино, потому что у меня нет ни малейшего понятия, какая схема развития поможет мне выжить. Возможно, для начала стоит развивать свою лавочку онлайн, но это кажется каким-то не совсем честным, чересчур осторожным и неромантичным ходом. Слишком похоже на не просто тяжкий труд, а унылый тяжкий труд, без отдачи, с ничтожными результатами. Или меня просто пугает перспектива бесконечно писать карточки товаров, потому что я не очень люблю писать. Зато просто счастлива говорить вслух.

Эта книжка и задумана как бесконечный разговор ночью на кухне, когда одна идея цепляется за другую, структуры особой нет, польза сомнительна, зато атмосферка – ух, хоть топор вешай. Я сильно надеюсь, что хоть немного поймала бесконечное разнообразие человеческих проявлений, ради которого мы каждый день открываем свою стеклянную дверь на углу Маяковского и Некрасова.

Вообще говорить за всех мне никто не позволял, и самой забирать право говорить «мы, “Во весь голос”» вообще-то нечестно, потому что мы тут внутри все очень разные и на восемь человек команды у нас восемь мотиваций не уволиться сей же час к чертям собачьим. Я не голос команды, эта книга не отражает официальную позицию всех нас ни по одному вопросу. Все фактические ошибки, перевирание фактуры, фальшивые ноты и прочие несостыковки – на моей совести. И, кстати, я не знаю, что мне в итоге за этот текст будет. В первые месяцы работы я иногда открывала файл с мыслью «Меня сразу после публикации уволят». Спустя время внутри возник короткий заклинательный диалог:

– Ох, меня точно уволят!

– И к лучшему: можно будет немедленно пройти путь Сантьяго. Или хотя бы пешком из Петербурга в Карелию.

Команда у нас прекрасная, опасения мои не имеют никакой реальной почвы, но что за большое дело без единого панического сценария? А? Ну вот и у меня он есть, наконец-то я делаю что-то серьезное.

Тут же поспешно замечу, что серьезность этой книги только в том, что я до этого просто не писала ничего длиннее одной журнальной статьи, следовательно, строчка в договоре, где был указан ожидаемый объем рукописи, меня дико испугала, потому что выглядела как предложение выпить залив.

А вообще, это слепок личного опыта, сборник баек и наблюдений. Я не проводила масштабных исследований о том, как сложно попасть продавцом в книжный магазин и как сильно средняя зарплата книжника отличается от средней зарплаты бариста. У меня есть только моя вилка зарплат и собственный опыт. Другим может повезти и больше моего, и меньше. Я не объективный источник, я просто рассказываю, что было, так, как запомнила.

– Ой, вы, наверное, все тут прочли! – частенько говорят мне посетители.

– Нет, я не умею читать, мне коллеги пересказывают, – отвечаю я.

Это ответ номер семь из Набора девяти неправильных ответов. И он не так уж далек от истины, как может показаться на первый взгляд. А девять неправильных ответов звучат так.

1. Читаю только за деньги, пока заплатили только за половину того, что здесь есть.

2. Да, все прочла еще год назад, вот забыть пытаюсь.

3. Нет, это же не для меня, а на продажу, как можно!

4. Нам на работе можно только расставлять книги, так что в отпуске все прочту.

5. Это страшная тайна, за разглашение которой меня уволят.

6. Нет, только экранизации смотрю.

7. Я не умею читать, мне коллеги пересказывают.

8. Да, но за двадцать лет многое позабыла.

9. Читала не все, но обо всех могу рассказать.

Дело в том, что понятие «читающая семья» весьма относительно. Мы были очень читающими по меркам Краснодарского края и Адыгеи, но когда я переехала в Питер, то немедленно поняла, что по сравнению с почти любым своим местным знакомым читала две книжки – другую и синенькую. Когда народ начинает говорить, что я, дескать, начитанная, у меня начинает дергаться ухо. Я для книготорговца и для книжного обозревателя читаю катастрофически медленно и недостаточно. Нет, это не кокетство. Три-четыре книги в месяц – пугающе мало для человека из этой среды.

Так что да, я вполне себе тупой кассир. И как у всякого уважающего себя дурака, у меня, конечно же, есть свое ценное мнение. Ух, как же я сейчас выскажусь!

У писателя Байтелла есть книга «Семь типов людей, которых можно встретить в книжном магазине». У любого крупного издательства обязательно имеется литература об уютных книжных. Даже у нас в магазине «Во весь голос», где я в минуты затишья придумываю эту книгу, есть уютная литература о маленьких книжных лавочках. Нам даже периодически говорят, что у нас самих уютно.

А я расскажу о вопросах, которые слышу на работе каждый день. Опять-таки, я не опрашивала коллег и не проверяла, меньше или больше мне повезло повстречать сумасшедших. Могу заверить только в том, что не ищу и не провоцирую их специально. Подозреваю, что в этом не будет ничего уютного, но все равно ведь найдется обозреватель, который напишет что-нибудь вроде «какая теплая и вдохновляющая книга!».

И тогда я запомню его (или ее) лицо, поставлю фотку на кассе на подставочку рядом с портретом Гейне, которому наши мальчишки показывают свои стихи, написанные на смене, и попрошу коллег не делать скидок, если этот человек у нас покажется.

Итак, эта книга не будет ни исчерпывающим исследованием, ни уютным чтением. Но она, возможно, покажет, как мы, книжные продавцы, живем и почему некоторые из нас (конкретно я) такие глумливые и туповатые.

А что, разве кто-то в наше время еще читает не с телефона?

Что интересно, этот вопрос задают обычно не центровые технократы, обвешанные навороченной техникой. Нет, это вопрос таксистов (которые почти всегда неместные). И еще этот вопрос очень любят туристы из глубинки, которые спрашивают Достоевского и бестселлеры десятилетней давности. А москвичи, да и питерцы уже, видимо, привыкли к ренессансу винила, начали воспринимать бумажные книги как очень дорогие предметы гордости, коллекционирования и подкрепления статуса и перестали удивляться.

Иногда я отвечаю прямо: нет, никто больше не покупает бумажные книги. Это магазин-призрак. Он поднимается со дна Финского залива раз в десять лет на один день. Купи хоть наклейку, Нильс Хольгерссон, избавь нас от векового проклятия.

Но давайте я достану свой дедовский пояс из собачьей шерсти, бахну любимой кактусовой настойки и расскажу, как оно бывало давеча и почему давеча – не то, что нонеча, а заодно и какая бывает бумага и почему, на мой взгляд, не перевелись еще любители этого безнадежно устаревшего формата.

Для ребенка из деревни, который пал на колени с воплем восторга при виде «Читай-города» на окраине города Орла, потому что это был первый в его жизни книжный магазин, особой разницы между книгами не было. Большие и малые, на мелованной бумаге и на газетной в переплетах и обложках, они несли информацию и уже потому были прекрасны.

А еще как-то так само собой вышло, что ни у кого из нас не было ужаса перед пометками в книгах. Наша детская часть библиотеки – воплощенный кошмар аккуратной бабушки. Книги порваны, склеены, порваны снова в других местах, снова склеены, изрисованы, пошли волнами от дождя или от пролитой воды с остатками акварели, кое-где изжеваны.

Сейчас у нас в магазине есть три итальянские книжки, где просто можно рисовать прямо на страницах, прямо на оригинальных иллюстрациях. Естественно, я очень часто слышу вопли ужаса: «Как, рисовать?! Как, прямо в книжке?! Но ведь если ребенок поймет, что в книжках можно рисовать, его будет не остановить!» Дальше предлагается представить звуки обрушения мира под обстрелом сил хаоса в лице трехлетки с фломастером.

Наемному работнику в магазине следует помнить, что он здесь не для проповедей, а для продаж, и ужас – не самая удобная в торговле эмоция, хотя и далеко не бесполезная, так что до «ну и что такого, пусть разрисовывает» я почти никогда не дохожу: затыкаюсь, то есть перевожу разговор на другое. В конце концов, творческая свобода – тоже привилегия, и расстраивать людей, которые таковой лишены, даже как-то жестоко. Но иногда все же хочется прокрутить перед их глазами кое-какие кадры из моего прошлого и посмотреть на реакцию.

Вот братец с восторгом заучивает наизусть «Песнь о Вещем Олеге», где некоторые слова очень ловко карандашиком заменены на нецензурщину. Ему повезло с библиотечной хрестоматией по литературе – до него ею владел настоящий поэт из народа. Вот мама натыкается на очередные художества мелких в сборнике сказок на ночь – и забирает разодранную и изрисованную страницу с собой в мастерскую, потому что увидела в их каракулях какое-то удачное композиционное решение и собирается применить его в своей взрослой работе. А вот я на клиросе учу младшего братца церковному чтению и совершенно прозаически проставляю дополнительные пометки карандашом… в осмогласнике конца XIX века. Его форзац, кстати, был заполнен надписями: разные руки, разные чернила. Следы перемещений – собрание такого-то, передан в дар такому-то, потом от такого-то – приходу, потом другому приходу. Кто-то, как и мы, оставлял внутри облегчающие чтение пометки. Кто-то дописывал слова на заплатках, где страницы истлели от перелистывания. Кто-то просто случайно капал свечками. Читая вслух повторяющиеся каждые восемь недель формулы, я была кусочком этой огромной череды экклесиархов – большей частью безымянных, с судьбами, которые никогда не будут мне известны, тоже стоявших здесь, в храме Архангела Михаила, тоже совершавших эти усилия – голоса, натруженных коленей, слегка обожженных воском пальцев. Потом мы почти случайно найдем в лесу, под слоем просевшей земли, одного из тех, кто тоже этой книги касался, пока его не расстреляли. Есть связь между мной, первопечатником Иваном Федоровым и этим расстрелянным сельским попом, который в свое время наверняка, как позже мой отец, показывал по этой книге хористам обрядовые тонкости. Сельского попа тоже звали Иван Федоров.

Так что я могу пафосно обосновать свое внутреннее право портить книжки, но на работе пока помалкиваю, чтобы особо рьяные блюстители святости книг меня не записали в Геростраты.

Но что там, однако, с бумагой?

А вот что.

Когда я наконец-то со второго раза устроилась в «Буквоед», там было внутреннее обучение. И на лекции с самым скучным на свете названием «Тренинг по продажам» нас ждало настоящее сокровище. Оно явилось нам в виде потрепанного мужичка в разбитых кедах, который начал с фразы, четко поделившей мою жизнь на до и после. Фраза была такая: «Вы, наверное, думаете, что книги стоят слишком дорого и человек обеднеет, если купит их слишком много. Но книги – это роскошь. Любой, кто зашел в книжный магазин, богаче вас. Если он пришел сюда, он уже готов потратить немного денег просто так – не на еду и не на одежду. Значит, они у него лишние».

Как же мне в этот момент хотелось вскочить и заорать что-нибудь вроде «Дядя, ты неправ!», но я решила подумать две минуты над его словами и нашла внутри себя вот что: каждый раз, когда мне действительно нужна была книга, я находила способ ее добыть бесплатно. Так что платить имело смысл действительно скорее за радость обладания, чем за информацию. И это я, ребенок из деревни, явно страдающий от отсутствия навыков пользования поисковиками.

Позже я поняла, что мужичок в кедах действительно был не вполне прав, и поспорить с ним в принципе было можно, но не очень-то и нужно. Главное, что дали мне его слова, – установку: сейчас бумажная книга – это роскошь. А значит, мало представить продукт, нужно дать к нему историю, пообещать эмоции. И еще: объективные критерии качества книги, конечно, существуют, но привязываться к ним глупо. Тем более что представления о качественном дизайне и материалах у всех настолько разные, что аж оторопь берет.

В незапамятные времена, году в девятнадцатом, был случай. Зашла дама в эдакой взрослой шубе и спрашивает:

– Где у вас книги, которые сейчас читают все подростки? Только чтобы они были не переводные.

– Ну вот, например, наша книга месяца – «Часодеи». Суперпопулярная серия. Как раз первый том со скидкой. Это приключенческое фэнтези.

– Вы меня обманываете!

– Какой мне смысл?

– Если бы книга была популярная, она не была бы напечатана на такой… – тут она взяла книгу за угол, как грязную тряпку или дохлую крысу, так, что та повисла в воздухе, раскрывшись, и тут же с отвращением отбросила обратно на выкладку, – …туалетной бумаге.

Когда я сильно злюсь, у меня делаются жизнерадостные интонации токсично-позитивного диснеевского персонажа. Тогда я так разозлилась, что моя улыбка начала материализовывать из воздуха шарики, конфетти и фейерверки.

– Давайте я вам расскажу про разницу между туалетной бумагой и газетной! – И голос у меня такой делается тоже рекламный. – Вы, наверное, нечасто пользуетесь туалетной бумагой. Дело в том, что на ней очень сложно печатать именно книги! Туалетная бумага с «приколами» – технически совершенно другая история, тогда как газетная (кстати, ее можно использовать вместо туалетной, если так, знаете, смять и потереть), тоже довольно дешевая, и уж на ней…

Тут дама поняла, что над ней издеваются, и ускакала, едва не лопаясь от гнева. А я призадумалась и продолжила наблюдение.

Ладно ненависть к газетке, под которой люди, пишущие отзывы на маркетплейсах, разумеют все виды сероватой бумаги. Интереснее всего с кремовой. То ли у меня в маленьком книжном сбились настройки, то ли явная ненависть к ней действительно постепенно уходит – но раньше дорогущую бумагу lux cream, у которой был приятный и полезный глазу теплый оттенок, легко было вычислить по отзывам вроде «хорошая книга, но бумага какая-то желтая, невысокого качества». Откуда это? Сказывается советская привычка к бумаге всего лишь трех видов – газетной, беленькой и мелованной? Хотя мелованная вроде бы сдает позиции и все меньше людей считают ее истинным признаком роскоши. У меня недостаточно данных, хоть иди учись сразу на типографа и на антрополога.

Или вот недавно был противоположный случай, речь шла как раз о меловке. Пришла постоянная покупательница А., которая училась во Франции, лет двадцать работает в модной индустрии и в силу этого имеет обостренный нюх на стильные вещи. И вот с ней диалог:

– Какая приятная книга, но почему, блин, опять на меловке? Сколько можно, это же портит впечатление!

– Потому что здесь графика с кучей мелких-премелких деталек. Нужна четкость, поэтому меловка. На ней очень хорошо печатать тонкие четкие линии, очертания не искажаются.

– Но ведь есть плотный матовый картон? Вот как хорошие альбомы печатают, скажем, во Франции, в Италии – тоже полиграфия на высоте, но нет этого идиотского глянца.

– А теперь представьте питерскую бабушку, которая покупает внуку Шерлока Холмса за пятьдесят евро.

– А!

– И вдобавок представьте, как вы ей объясняете, что такая цена именно потому, что бумага не блестит, когда для нее всю жизнь меловка была показателем хорошего издания.

– Но что делать?

Дальше я заикнулась было про «потихоньку терпеливо объяснять, что…», да так и заткнулась, потому что вспомнила все случаи, когда покупатели отказывались от сказок с иллюстрациями Билибина из-за того, что, цитирую, «тусклые цвета какие-то и непонятные контуры» – не круто, внуки не поймут.

Я же не понимаю двух вещей: зачем ребенку от года до трех русские народные сказки и что после трех может быть непонятного в плакатно-декоративном, нарочито ясном Билибине. Но говорить это вслух бессмысленно, потому что не за тем люди приходят в книжный.

А за чем?

За мечтой, за ностальгией, за удобством, из любопытства. При этом любопытный тоже может быть упертым и закрытым, и устраивать ему тотальную переоценку ценностей и слом парадигмы не дело продавца. По крайней мере, пока человек сам об этом не попросит.

Так что там с бумагой? Какая нужна бумага? Да всякая. Пару раз у меня не купили Atlas Obscura в подарок боссу, потому что всем был хорош атлас – и темой, и обложкой, и картинками, но, зараза такая, не блестел. А однажды пришел дяденька возраста моего отца, в пиджаке и при галстуке ценой в полмагазина.

– Как думаете, что подарить начальнику? Он примерно как я, только еще старше и серьезнее.

– У любого мальчика, не важно, сколько ему лет и сколько у него денег, в жизни должны быть моря и дальние страны.

Снимаю на этих словах ему пресловутый атлас, а он с огромным энтузиазмом:

– Дайте два! Второй мне!

В моей фразе про мальчика было много чего так себе, начиная с фамильярности, но она внезапно выстрелила человеку прямо в мечту и попала. Я эти фразы сочиняю вслепую и произношу случайно – потому что за недостатком времени и сил еще не выучилась на рекламщика и даже не заняла кресло в тайном мировом конгрессе рептилоидов. И уже, кажется, не займу, потому что в последнее время, скорее, боюсь видеть очередные доказательства того, как люди легко управляемы.

Приходят вот две дамы:

– Нам Чуковского. Только, пожалуйста, не с этими дурацкими новыми картинками.

– Вот, Майофис, к примеру.

– Ну что я говорила! Опять этот ужас. Современным детям после хагги-вагги, может, и нравится, но я своему ребенку такое показывать не буду!

И тут я решаю, что обеденный перерыв был слишком давно, а значит, я уже достаточно голодна и зла, чтобы побыть бульдозером, и ласково так говорю:

– Вы, наверное, просто сами в детстве читали мало. Или слишком поздно родились. Потому что очень сложно не узнать классические (тут главное было не увлечься и не выпустить раздвоенный язык: слово-то очень шипящее) иллюстрации конца шестидесятых годов.

– Ой, – спохватывается вторая дама, хотя тоже явно в первый раз видит Майофиса, который, конечно, велик и известен, но и критики в эти шестидесятые получил предостаточно. – Что-то такое и правда было! Давай возьмем? – И они уходят с этим несчастным «Лимпопо», прихватив заодно (возможно, с перепугу) парочку недешевых репринтов детских стихов тридцатых годов.

А я остаюсь размышлять, почему до сих пор так хорошо работает манипуляция стыдом. В следующий раз надо будет поставить будильник на обед, потому что избиение младенцев, пусть они в два раза старше тебя и в три раза лучше одеты, – недостойное занятие.

Но вернемся к бумаге, а точнее – ко всему, из чего книга состоит.

Качественная верстка, продуманный дизайн, само устройство книги, которое влияет на удобство чтения куда больше, чем хорошая или плохая бумага, – это все очень незаметные штуки. Нужна насмотренность, чтобы отличать хорошие решения от плохих, нужен какой-то базовый вкус. Да где ж его взять, когда в советское время не было разнообразия.

В итоге действительно двигают рынок потребители Young Adult, уверенные пользователи интернета, насмотревшиеся на то, что предлагают Tumbler, Pinterest и TikTok, а самое главное – способные покупать то, что им понравится. Ради них издатели экспериментируют со всяческими кармашками, лаками, обрезами и прочей необязательной роскошью. Но «в полях» обычно встречается публика куда более консервативная, потому что маленькому книжному не угнаться за маркетплейсами, на которых быстрая книжная мода как раз живет. В маленьком книжном приходится говорить обо всяких малотиражных штуковинах с бабушками всех возрастов. Мне вот как раз повезло работать в книжном, который пытается усидеть на двух стульях. Вызвавшись продвигать современных российских писателей, мы не отказываемся от авторов фэнтези и прочей «низкой», непремиальной беллетристики, но и снобские радости тоже имеем в некотором количестве. Поэтому иногда кажется, что вся наша жизнь состоит из пинков с разных сторон. Так, однажды со мной натурально отказалась говорить девица с книжицей Рескина под мышкой после того, как я в ответ на запрос «хороший университетский роман» предложила «Зайку» Моны Авад, Vita Nostra Дяченок и «Словно мы злодеи» Рио. Обложки. Ее буквально оскорбили яркие, чересчур развлекательные обложки. Она даже решила не покупать Рескина в этом интеллектуально сомнительном месте.

А уж за напоминание, что книга – это не сияющая неприкосновенная святыня, а физический объект, точно так же, как природа – не храм, а мастерская, лягушки зарезали Базарова еще полтора века назад. Что, не так все было? Ага, и Пушкин на Черной речке не тонул.

Pulsuz fraqment bitdi.