Kitabı oxu: «Маленькая Леночка»

Часть 1. Эмбрион

Глава 1

Город сиял и переливался неоновыми огнями, настойчиво посылая новогодними гирляндами сигналы в мозг о неизбежном грядущем празднике и вступая в конфликт с хозяйничающими там призраками из прошлого, которые были преступно безразличны ко всему происходящему. Они то прятались под коряги настойчивого нежелания общаться с искрящимся настоящим, то спускались назойливыми улюлюкающими мартышками по лианам Лениных воспоминаний в самое уязвимое и незащищенное место в душе, закопченное невеселым другом под названием ОДИНОЧЕСТВО, воткнувшимся своей ахиллесовой пятой в сердечный центр Лены в ожидании педикюра. Все попытки стереть с его уродливой физиономии скорбное выражение, лицемерность которого выдавал насмешливый оскал, потерпели фиаско, сколько бы байтов информации о ценности и полезности этого состояния Лена не заталкивала в свою бестолковую голову. Даже мощная фраза, слетевшая однажды с уст чернобородого джентльмена из глубины бесконечных просторов интернета и с эмоциональной джигитской выразительностью прилетевшая в её грустные уши: «Одиночество – это когда тебя никто не понимает, а свобода – это когда тебе на это наплевать», не убедила её, а лишь вызвала очередной фонтан слёз, потому что выяснилось, что Лена ещё и не свободна…

Она ехала по знакомым улочкам своего небольшого городка, в котором родилась пол века назад и где пустила глубокие, как у саксаула, корни, навечно воткнув себя в неизменные географические координаты, надоевшие Лене не меньше, чем она им. В тяжёлой голове, как в центрифуге, крутился один единственный вопрос: неужели этот гадкий назойливый сон всё же сбудется? Когда он в первый раз распотрошил её ночь, будто железные когти Фредди Крюгера, десять или двадцать лет назад? Лена в гордом одиночестве сидит за новогодним столом под бой курантов, задумчиво разглядывая бутылку шампанского в золотой шапочке, такую же одинокую, как и она, а та, в свою очередь, торжественно выпятив свою стеклянную грудь, насмешливо спрашивает: «Ну что, старуха Изергиль, допрыгалась? Откупоривать собираешься, или так и будем таращиться друг на друга до утра?» Сегодня ночью Лена опять проснулась от хлопка вылетевшей из бутылки пробки, а утром воспоминания о сновидении уничтожили последние остатки её сдержанного оптимизма, заставив мурашки табуном пробежаться по больной Лениной спине от недоброго предчувствия. Встретить новогоднюю ночь в одиночестве – всё равно, что встретить в лоб танк на своей дорожной полосе: так же страшно и неожиданно. Возможно, леденящий душу сон остался бы без внимания, если бы не завидная регулярность, с которой он наведывался к Лене в гости, как Винни-Пух к Кролику, распухая от её ужаса и застревая в мозгах на целый день. Тем более, что имелся у него один закадычный приятель ещё с тех времён, когда герои Лениных сновидений медленно превращались из небесных ангелов в земных обитателей. Горячо любимая мамочка, самый драгоценный человек, без которого маленькая Леночка не мыслила своего существования, мама, которой никогда не было много и по которой она постоянно скучала, стоит наверху длинной лестницы во дворе их дома и машет рукой. Внезапно мамина нога начинает дергаться и подгибается, встревоженное лицо искажается от боли, и мама падает и катится по бесконечным ступенькам вниз, а маленькая Леночка бросается к ней навстречу, крича от ужаса и отчаяния, и её детский голосок срывается и превращается в писк комара…

Этот регулярно повторяющийся ночной кошмар занял лидирующее положение в коротком списке её вещих снов. Шестилетней Лене уже приходилось провожать сильно хромающую маму на работу и встречать её оттуда вечером, в десять лет она помогала больной маме передвигаться по дому, а в тот роковой день, когда десятиклассница Лена вернулась из больницы после операции, о которой до сих пор не могла вспоминать без содрогания, она застала беспомощно лежащую женщину в кровати, откуда та уже больше не поднималась в течение семнадцати лет, до самой своей смерти…

Лена встряхнула головой и попыталась переключиться на другие мысли. У неё было обычное питерское настроение: попеременно хотелось то кофе и поэзии, то выстрелить с Авроры и побежать с матросами куда-то. Надо сказать, что Лена относилась к разряду особо эмоциональных и чувствительных эстетов, способных расплакаться от трели весёлой пташки или запрыгать утром у окна от восторга, глядя на восходящее пылающее солнце в оранжевом ободке. Волнующее нерукотворное творчество матушки-природы, изящно создающей изменчивые дивные пейзажи: горящие лиловые закаты и пробуждающие первобытную радость золотистые восходы, бирюзовые волны морей и игристая сочная зелень шелестящих резной листвой деревьев восхищали и вдохновляли Лену не меньше, чем ваяния рук человеческих. Незатейливая в своей простоте или, напротив, величественная и гордая архитектура; пышные или не претендующие на роскошь убранства зданий; изогнутые или натянутые в воздухе, как струна, мосты; пушистые ковры сочных газонов и радующий глаза благоухающий бархат аккуратно посаженных цветов… Упасть в пёструю клумбу и любоваться небом, раскинув руки в стороны и втягивая в ноздри ароматный лепесток, наклонившийся к носу, вспоминая слова Иоанна Кронштадтского: «Целую руку, тебя создавшую», было давней Лениной мечтой. Даже составляя маршруты из точки А в точку Б на своём стареньком авто, Лена делала акцент на «вид из окна», а про выбор отеля на время отпуска и говорить не стоит. Он должен был располагаться исключительно в самом райском уголке, где жар-птицы роняют свои волшебные перышки на белые барашки синих волн, бьющихся о Ленино окно и уносящих из Лениного не очень толстого кошелька не очень большие финансовые возможности в бездонное лазурное море… Но самое главное и важное, перед чем меркло всё остальное и о чём так много и развернуто размышлял Шопенгауэр – музыка, прекрасная музыка, которая объединяет всех, кроме соседей; «только в которой гармония есть», апофеоз свободы, бессознательная мудрость, легкое счастье, за которое не надо долго и надрывно бороться, его надо просто слушать и слышать. Как не повезло людям, страдающим музыкальной ангедонией и воспринимающим музыку лишь как набор ненужных и отвлекающих звуков! Каким камертоном настраивают они звучание своей души? Кстати, не этот ли философ считал одиночество прекрасной возможностью избегать «создаваемую дураками суету» и «увидеть в себе то, что ты есть на самом деле»? Что Лена видела в себе? Потерянную и никому не нужную стареющую женщину? Ну уж нет, как бы не так, вовсе не стареющую, а бесконечно взрослеющую… Но вот остальное, похоже, видела. И эта грустная картина потерянности заслоняла собой всё остальное содержимое Лены, почему-то до сих пор не проявленное… В ней точно что-то было, неуловимое и пока неосязаемое, но уже разбуженное внутренней, неподвластной Лене стихией, и оно пыталось расшевелить свою хозяйку, однако Лена в отчаянии сидела на верхнем этаже многоквартирного человейника и никак не могла понять, кто и зачем грохочет ей по батарее снизу, если она не шумит и тихонько плачет в уголке, поджав колени… Неужели она затопила своих нижних соседей слезами???

А за окном мелькала настоящая предновогодняя сказка, отчего губы у Лены невольно растянулись в блаженной улыбке, и пуховая шапка защекотала щёки. Вот её любимый весёлый дом… Нет-нет, не весёленький, где всем весело, пока доктор не опечалит укольчиком, а где окна танцуют разноцветными бусами гирлянд, каждое на свой лад: где-то окошко плачет от счастья синим дождём, а где-то подмигивает яркими огоньками под воображаемую музыку. Сейчас будет её любимый балкон, с неоновым зоопарком… Лена притормозила и помахала рукой светящему оленёнку, казавшемуся бриллиантовым и поэтому очень притягательному, а потом – переливающемуся перламутровыми блёстками белому мишке, протянувшему свои пухлые лапки к Деду Морозу, словно выпрашивая у него бочонок мёда. Следом за сказочным домом проплыл печальный дом, жильцы которого забыли о приближающемся празднике, и потому он выглядел, как чёрная космическая дыра среди мерцающих звёзд Вселенной, и казалось, что вот-вот мохнатая лапа зелёного Гринча, укравшего Рождество, выставит в его окно свою волосатую фигу. Это мрачное здание прямо-таки возмутительно омрачало атмосферу предновогоднего возбуждения и однозначно нуждалось в «выручай-человеке», как покупатель в «выручай-карте». Скорее бегите к своим новогодним закромам, зазевавшиеся обитатели загрустившего домика! Срочно доставайте гирлянды из пыльных коробок с новогодними игрушками, поднимайте тяжёлые веки заспанных глаз своих окон, пусть они подарят людям, упорно верящим и не верящим в счастье, свой весёлый новогодний блеск и надежду на то, что в этот раз всё точно сбудется! Выручайте свой дом и остальных обитателей земного мира, потому что печалью в сердце отзывается ваш намёк на то, что праздник скоротечен или, ещё хуже, что и вовсе нет никакого праздника…

Мурчало Ленино любимое «Монте Карло», фаворит среди радиостанций, которые она слушала за рулём, и Лене внезапно захотелось включить музыку на всю катушку и открыть окно машины, чтобы поделиться своим настроением с улицей. Воображая, что она подпевает, Лена загнусавила: «Sunny, yesterday my life was filled with rain». Да, чем только не была наполнена её жизнь ещё вчера! Но сейчас нестерпимо хотелось узнать: а чем наполнится её жизнь завтра? И будет ли, наконец, долгожданная вишенка на торте? До наступления Нового года оставалось ещё четыре недели, и шансы на то, что негодник сон останется с носом, пока существовали. Слабенькие, конечно, но были… И её желания еще успеют обалдеть от её возможностей… Лена попыталась отмахнуться от мысли, что в последний год всё стремительно менялось в её жизни, словно ворвавшаяся из пока непонятной сказки, то ли доброй, то ли страшной, волшебная сила уносила всё, что входило в привычный уклад её бурлящей жизни, и освобождала место для неведомого и пугающего своей неопределенностью будущего. Казалось, что сценарий Лениной жизни был впечатан в жёсткую матрицу, которая чётко, с математическим подходом, в пятидесятилетний юбилей своей пленницы решила круто снести Тунгусским метеоритом две тысячи квадратных километров дремучих лесов жизненных событий, выращенных Леной за полсотни лет, а заодно и их последствий. Двадцатилетний сын Егорушка на следующий день после празднования её юбилея покинул родные пенаты и начал вить гнёздышко со своей девушкой самостоятельно, на прощанье клюнув Лену в центр материнской привязанности и оставив там глубокую дыру. А тридцатилетняя дочь получила наследство, и Лена-бизнесвумен, убедившись, что большая Катюшина семья теперь точно wealthy and healthy, деликатно отстранила свою любимую дочь от бизнес-партнерства, так как их совместная деятельность для Катюшиной пользы взаимно вызывала у обеих нервную изжогу и душевную отрыжку. Для полного хэппи-энда к Лене-риэлтору вернулась долгожданная удача и принесла много сделок с недвижимостью, что позволило Лене-репетитору сократить количество учеников по английскому языку с четырех в день до двух. Да, такую разноплановую деятельность приходилось ей осуществлять, эквилибристически уравновешивая содержимое своего кошелька, энергетических ресурсов и серого вещества в голове. Такая перемена довольно благоприятно сказалась на её далеко не могучем рюкзаке здоровья, висящем на хрупких плечах, потому что пожар от напряжения в уже не молодой головушке, который неизменно начинался на третьем ученике, больше не вспыхивал. Не новым за этот год было лишь то, что её четвертый муж, он же третий, вечно молодой и вечно пьяный, очаровательный и страшно привлекательный мужчина, на двенадцать лет моложе Лены, в очередной раз был выставлен из дома за любовь к огненной воде и все вытекающие из этого любовного треугольника последствия. С тех пор прошло уже полгода, но что-то останавливало Лену от развода: то ли она выжидала самопроизвольной развязки, то ли ей уже опостылило махать дирижерской палочкой, заставляя их семейный оркестр играть то Свадебный вальс Мендельсона, то Похоронный марш Шопена. Более того, Лена изрядно вымоталась за четырнадцать лет от бесконечно повторяющихся сценариев, суть которых идеально выразили бы слова Гегеля: «История повторяется дважды – сначала в виде трагедии, потом в виде фарса». В своих вечерних и утренних молитвах она просила, чтобы её супруг, который, как Карлсон, всегда возвращался после очередного цикла отчуждения, встретил положительную молодую женщину с банкой соблазнительного лечебного варенья под мышкой, притягивающей к ней Виктора и отпугивающей от Лены. Отшлифовывая свою формулировку внесением небольшого уточнения: Виктор должен полюбить эту женщину так, что станет способным больше работать и меньше пить, а та, в свою очередь, захочет подарить ему наследника или наследницу, Лена вешала их три счастливые рожицы на пушистую елку нового безоблачного будущего, и радостный игрушечный Дед Мороз под зелёными еловыми ветками протягивал набитый перспективами подарочный мешок, ослепляя всех многообещающей улыбкой. Ведь теперь о Викторе не скажешь, что мужчина без денег – мужчина бездельник, и от того, что «любовь здесь больше не живет», водка, наконец, потеряет свое свойство превращать душевную боль в головную и стартанёт в космическую высь, дотла сгорев в стратосфере. Лена же, мудро и основательно, как и положено зрелым девочкам в её возрасте, найдет достойного мужчину со всеми дополнительными опциями и грациозно поплывет по морю счастливых любовных отношений, переходя с кроля на брасс, а с брасса на баттерфляй…

И в самом деле, почему бы не рвануть, стирая лопатки, навстречу мечте? Разве не было в её удивительно «замороженной» внешности, практически не меняющейся на протяжении последних двадцати лет, намёка на скрытый Божественный план, который должен был осуществиться с большой задержкой по каким-то только известным Богу причинам? Например, по причине её отчаянного нежелания набираться ума и мудрости? Лена выглядела довольно свежо и молодо, была стройна и подтянута, и встречаясь с женщинами своих лет, ей всегда хотелось обращаться к ним на «Вы», потому что они казались ей гораздо солиднее и старше её. К ней же иначе, как «девушка», никто не обращался, и Лена уже привыкла не реагировать на вытянутые от удивления лица людей, когда они вдруг узнавали, что у неё есть внуки. Если же в их глазах начинало предательски просвечиваться подозрение в её размножении в пубертатном периоде, Лена отшучивалась: «Я безнадёжная тугодумка, и старею со скоростью своей черепахомысли!». Иногда фраза: «Не может быть, вам нельзя дать больше тридцати пяти лет!» её даже обижала. Дорогие мои, у меня через раз в магазине просят показать паспорт, когда я покупаю бутылочку красного сухого вина! Правда, увидев в паспорте фото, заслуживающее похвалы самого талантливого абстракциониста, продавцы отказывались верить, что глупое расплывшееся лицо с расположенными на нём по диагонали круглыми глазами, уставшими ждать вылетающую птичку, и разбежавшимися от неожиданности в разные стороны носом, челюстью и бровями, покинувшими голливудскую матрицу, когда птичка наконец вылетела, – что вся эта сборная солянка принадлежит улыбающейся женщине, протягивающей свой документ.

Однако, ничего странного в Лениной моложавости не было. Если существует связь между состоянием мозгов и внешним видом, то Лена была её ходячим подтверждением: те неоспоримые правила и закономерности жизни, которые нормальный человек усваивает к тридцати годам, Лена со скрипом открыла для себя только к пятидесяти годикам. Однако, гарантировал ли этот факт, что она дотянет до девяноста лет с благовидным личиком шестидесятилетней старушки, оставалось загадкой. Если вообще дотянет! Но это уже на усмотрение Господа, сама она ещё не определилась, хочет ли такого подарка, потому что, исходя из наблюдения за поведением серого вещества в своей голове в последнее время, это самое вещество к Лениным девяноста годам уже дважды успеет отпраздновать свой столетний юбилей.

Коллеги Лены, озабоченные отсутствием проявления признаков старения у Лениной внешности, занялись изучением этого вопроса и обнаружили у неё ген Мафусаила. А одна мадам очень рассмешила Лену, когда, узнав, сколько ей лет, с неподдельным ужасом воскликнула: «Вы что, ведьма?!» Как православной христианке, Лене впору было бы перекреститься, но она лишь ответила: «Нет, но далеко и не ангел, к сожалению». Своя внешность Лену вполне устраивала, и она с благодарностью к Богу бережно ухаживала за тем подарком, который был дан ей при рождении, ни в коем случае не вменяя его получение в свою заслугу. «Не уповай, душе моя, на телесное здравие и на скоромимоходящую красоту, видиши бо, яко сильнии и младии умирают; но возопий: помилуй мя, Христе Боже, недостойного». Лена подмечала, что с годами её красота становилась более утонченной и мягкой: после множества причесок и окрасок волос, от которых она потеряла треть своей копны на голове, она уже двадцать лет носила длинные, прямые каштановые волосы, редко убирая их в хвост; лицо её до сих пор было без видимых морщин, шея упругая, а глаза-хамелеоны меняли свой цвет в зависимости от времени суток и окружения: голубые на улице при дневном свете, зеленоватые на солнце и серые в помещении. Конечно, Лена имела миллион секретиков, как оставаться стройной, слегка смуглой и гладенькой, но к пластическим операциям и элексирам молодости, накапанным чёрно-белыми магами в алхимический флакончик под нашептывание древних заклятий, это не имело никакого отношения. Слава Богу, что Лена получила небольшие приятные бонусы к остальным житейским проблемам и неприятностям! По всем французским меркам она была настоящей красавицей, ведь по мнению тех же самых французов, в каждой прекрасной женщине обязательно должно быть что-то гаденькое, и, воплощая эту идею в жизнь, природа наградила Лену достаточно большой головой и непропорционально крупным носом, который с возрастом, как ни странно, всё меньше бросался в глаза. Наверное, он самоотверженно решил стать первым органом, с которого начнется физиологическое усыхание его доблестной обладательницы. Десять лет с момента воцерковления убрали что-то неуловимо хищное и холодное из выражения её лица, смягчили его черты, и улыбка всегда выплывала на него из души и сердца Лены, когда она общалась с людьми. Лена любила их, по крайней мере, ей так казалось, и относилась к ним с состраданием, ведь все они вместе с ней были частью этого сложного и редко приветливого мира, где добро и зло тысячелетиями ведут бесконечную борьбу, прекрасно осознавая, что пальма первенства не достанется никому. Так же, как не достанется она дню или ночи, зиме или лету, женщине или мужчине, югу или северу, свету или тьме, потому что одно просто не может существовать без другого. Ибо всё на Земле, отвергая законы троичности, пребывает в линейной иллюзорной дуальности, которая разрывается только вертикалью вечности, когда светлое уносится вверх, а тёмное проваливается вниз. Но и в вечности изменчивость – основа мироздания, и свет, истощаясь, гаснет, а тьма просвещается…

Лена внезапно вздрогнула от телефонного звонка и чуть не въехала в резко затормозившую впереди машину. Больная поясница тут же прислала свой пламенный привет в виде разноцветного новогоднего фейерверка перед глазами, а высунувшаяся из окна остановившейся впереди машины рука водителя пальцем изобразила символ презрения. Хорошо, что хоть телефон ещё звонит! Значит, она не до такой степени одинока, когда звонит только будильник… Кукольный деревянный голос в трубке с энтузиазмом предложил Лене взять потребительский кредит по пониженной ставке всего лишь двадцать процентов, восторженно намекая, что через пять лет Лене придётся отдать банку, щедро поделившемуся с ней своими денежными ресурсами, всего лишь вдвое больше взятого! Какая невиданная щедрость: дав одну лопатку, у тебя потом заберут всего лишь две, а не пять и не десять!.. Полезное для таких случаев приложение в её телефоне всегда указывало на спам, но, к сожалению, информация о звонившем отражалась на дисплее телефона, а за рулем Лена всегда пользовалась беспроводными наушниками. Если бы звонил не робот, а колл центр, Лена с удовольствием пообщалась бы с диспетчером, прочитав ему нравоучение в своей дипломатично-ироничной манере и закончив выступление просьбой дать номер личного телефона звонящего, чтобы Лена ежедневно, утром и вечером, могла так же вдохновенно предлагать свои услуги, широкий спектр которых раскрывался бы как минимум полчаса…

Почему бы вместо множества неудобных законов, которые создают для удобства народа, не принять один удобный: приличный штраф за рекламу своей удивительной, пожизненно необходимой продукции, используя номер чужого личного телефона? Лена тут же хмыкнула – новый оксиморон родился: «удобный закон для народа»! Хотя, если убрать «для народа», то от оксиморона останется одна голая правда, ведь законы однозначно придумываются для чьего-нибудь удобства, иначе зачем они нужны? Вопрос в том, кому они нужны? Конечно, для удобства тех, кому на Руси жить хорошо! Как говорится, законы – это паутина, сквозь которые крупные насекомые прорываются, а мелкие мушки застревают. Однако, надо отдать должное нашим законам: ничего плохого в регуляторах общественных отношений нет, плохое заключено в пространстве между их строчек, где умы, имеющие склонность отягощаться жадностью и жаждой лёгкой жизни, достаточно вальяжно разгуливают, отодвигая своей жирной ногой функцию их непреложного исполнения в сторону законопослушных граждан…

Да, всего лишь каких-то двадцать пять лет назад первые мобильные телефоны были размером чуть меньше кирпича, и их модно было носить на шнурке на шее, причем никого не останавливало появление глубокой вмятины на шее после двухчасового ношения тяжеловесного аппарата, будто бы счастливого обладателя дорогостоящего груза только что вытащили из петли. Как и не смущал тот факт, что сестрица Алёнушка умудрилась потонуть с грузилом подобного веса на шее в глубоком озере под отчаянное блеяние козлёночка-Иванушки. Свою первую Nokia Лена прекрасно помнила: она купила её у своего коллеги в далёком 1995 году за семьсот долларов, спустя год после того, как на одном из просмотров квартиры на Гражданке она с вытаращенными глазами рассматривала загадочный скворечник с антенной, в который разъяренный агент орал: «Ну, где вы?! Почему вас нет на месте?!! Говорите быстрее, у меня минута стоит восемьдесят девять центов!!!». В те времена один доллар можно было купить за пять тысяч рублей, то есть за эквивалент нынешних пяти рублей, с учетом Ельцинской денежной реформы, когда в целях экономии краски на денежных банкнотах убрали сразу три нуля, но без учёта инфляции, которая за тридцать лет благополучно вернула соотношение курса на прежнее место. Но тогда… На свои первые заработанные триста долларов Лена обновила гардероб в Питерском «Пассаже» и целый месяц кормила свою семью невиданными заморскими штучками, которые родители с Катюшей, прежде чем отправить в рот, долго рассматривали со всех сторон, словно дикари Папуасского племени, впервые зажарившие белого человека. Лена хихикнула, представив реакцию окружающих, если бы кому-нибудь в те времена пришло в голову поводить пальчиком по узенькому и абсолютно не сенсорному экранчику телефона, под которым в несколько рядов возвышались крупногабаритные кнопки. И захочешь, да не промахнешься! А сейчас… Попытался смахнуть крошку с дисплея телефона, и заблокировал двадцать пять друзей, купив при этом трактор.

В удивительное время родилась Лена! Всё так стремительно меняется: политический уклад, научные достижения, информационные технологии… Она успела пожить при развитом социализме, или недоразвитом коммунизме? затем при перестройке и, наконец, при демократии. Чего ждать дальше? Как сказал один известный политик, страна не вынесет еще одной победы демократии. Судя по всему, придется топать к капитализму, хотя, похоже, мы уже давно натоптали капиталистическую площадку размером со страну, только все сделали вид, что не поняли. Лена побывала в октябрятах, пионерах и комсомольцах, а вот в коммунистическую партию вступить не успела, потому что началась перестройка, и судьба зайчика из анекдота того времени, который вечно куда-нибудь вступал, определяя кучку на вкус, Лену миновала… А ведь могла! В школе она подавала большие надежды и была активисткой: сначала командиром октябрятской звёздочки, потом старостой класса, и однажды даже умудрилась отчитать свою лучшую подругу на классном часе за какую-то провинность. Вот она, большевистская идеология, которая породила Павликов Морозовых: «Ради красного словца Павлик заложил отца»… Правда, в старших классах Лена задорно съехала со школьной карьерной лестницы по тем же школьным перилам, потому что её стали больше интересовать подростковые тусовки и дискотеки, которые даже отдаленно не напоминали нынешние ночные клубы с кислотной музыкой и дурью, от которой голова под утро превращается в огромную бородавку на шее. Тем не менее, Лена и в то светлое время умудрилась обрасти друзьями, не попадающими в категорию благополучных, и на своем школьном выпускном вечере получила аттестат почти с отличием и неудовлетворительным поведением, а также школьную характеристику, в которой красовалась шедевральная фраза: «Проявила неординарные способности ко всем школьным предметам, но неадекватна в выборе друзей». Спасибо, что не просто «неадекватна». Спустя тридцать лет серьёзная мадам в полосатом костюме по имени Жизнь, поправив пенсне на своем строгом учительском носу, также протянула ей бронзовую статуэтку за третье место в конкурсе на неадекватность в выборе мужчин и едко прошипела в ухо: «Приходи попозже, для тебя и золота не жалко»…

Лене ещё посчастливилось сидеть часами в библиотеке, вдыхая дымчатый аромат книжных страниц, уносящий её в детство, в почтовое отделение, где работала мама, и где она часами читала свежие, пахнущие типографской краской газеты и журналы: «Крокодил», «Пионерская правда», «Мурзилка», рядом с которыми ворохом лежали стопки непонятных взрослых газет под громкими названиями «Правда», «Труд» и «Известия» с портретами старых дядей и дымящих заводских труб, кричащими заголовками о пятилетке за три года и крестиками и галочками перед «съезд КПСС». Двадцать лет назад, когда она училась на факультете иностранных языков, возможности интернета лишь набирали свои обороты и были по сравнению с сегодняшним мировым гигантом трёхлетним капризным и вечно болеющим ребенком, поэтому невозможно было написать курсовую или диплом, не просиживая часами в читальном зале Маяковки, единственной библиотеке в Питере, в которой был иностранный отдел. Там её глаза расползались в разные стороны, как фары у татры, в упорном стремлении обнаружить в покачивающихся небоскребах из книг на библиотечном столе заветную репку знаний, а потом позвать из недр своих раскалённых от напряжения мозгов дедку, бабку, внучку и Жучку, чтобы вытащить её и ценой многодневных усилий слепить громоздкий научный кулич под названием «Употребление перфекта в английском языке» или дипломную работу «Сравнительный анализ английских и русских пословиц о семье». Может, поэтому голова большая? Интенсивный мыслительный процесс превращает человека из существа разумного в думающую личность, и именно в институте Лена познала эту истину, когда её мысли превращались из сухопутной, еле передвигающейся черепашки в грациозную и быстро плавающую черепаху карета-карета… Когда Лена по окончании учёбы пришла в деканат за своим красным дипломом, директор пожал ей руку и гордо объявил, что наконец-то их учебное заведение может похвастаться уникальной и честно самостоятельной, даже без помощи научного руководителя написанной дипломной работой. Лена, в свою очередь, также поблагодарила директора за то, что он вместе с отсутствующим научным руководителем подарил ей возможность сходить с ума и давиться сгрызенными ногтями в одиночку. Однако самый потрясающий вывод из её дипломной работы не имел никакого отношения к лингвистике и был достаточно пессимистичным и обескураживающим: если наибольшее количество английских пословиц о семье посвящалось сварливой жене, то место героя большинства русских пословиц занял пьющий и бьющий свою жену мужик.

Мужик… Мужчина…. Муж… Ну почему всегда так? О чём бы Лена не начинала думать, всё неизменно перетекало и оформлялось в эту до сих пор непостижимую для её понимания и недостижимую для мечтаний фигуру, которая, как показал опыт её предыдущих отношений, так и осталась абстрактной. Это её индивидуальная особенность, или уже попахивает неврозом навязчивых состояний? Кто про что, а вшивый про баню! «И оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одной плотью, так что они уже не двое, но одна плоть». Лена обречённо и с хронической тоской подумала, что она уже трижды прилеплялась к разным мужчинам и так же лихо от них отлеплялась, нигде не отыскав своего счастья и ни с кем не обретя покой, увеличив количество расклеившихся плотей в мире на четыре. Уважительные причины разводам, на достаточно самоуверенный Ленин взгляд, несомненно, были, но причину, как и пластырь, можно приклеить на любое место, и что это меняет? Двадцать первый век сорвал юбки с женщин и с невротическим остервенением начал напяливать их на представителей сильного пола, в связи с чем последние стали утрачивать своё гордое название. Тяжёлое эхо пресловутой эмансипации смачно врезалось в стену уже давно не слишком больших социальных различий между женщиной и мужчиной, и разлетевшиеся в разные стороны осколки заклеймили уродливыми шрамами своих несчастных жертв. При этом больно было представителям обоих полов, но они синхронно продолжали зарываться всё глубже и глубже в дурно пахнущий унисекс. Как сказал один из Лениных учеников, начинающий историк, через каких-нибудь сто лет все грани различия между мужчиной и женщиной: социальные, психологические и ролевые сотрутся, и мы все станем comrades – товарищами. Это пророчество напомнило Лене марширующих в колоннах пронумерованных безымянных мужчин и женщин в антиутопии Замятина «Мы», которые записывались в специальных учреждениях на секс с указанием точного времени и номера партнера. Кто виноват в таком положении дел? Естественный ход событий, регресс ныне существующей цивилизации, происки лукавого или мы, живые клеточки вселенского организма, мужчины и женщины, которые тысячелетиями притягиваются друг к другу и отталкиваются с одинаковой периодичностью и силой, барахтаясь в беспорядочном броуновском движении и безуспешно пытаясь построить счастливые отношения, абсолютно уверенные в том, что противоположный пол явился сюда в виде звездной пыли с другой галактики, чтобы залепить своему партнеру глаза и запудрить мозги?