Kitabı oxu: «На крючке», səhifə 3

Глава 6

Джеймс

В подвале «ВР» раздается стук каблуков. Я улыбаюсь, вспоминая, как Ру настаивал на бетонной поверхности и категорически отказывался выкладывать пол плиткой. Но я был неумолим. Бетон пористый, его труднее мыть. В конце концов Ру остался мне благодарен, особенно когда понял, что цементная темница в подвале бара выглядела бы гораздо более подозрительно в глазах федералов.

Которые каждые несколько лет пытаются что-то разнюхать.

К тому же в последнее время Ру стал небрежен: стреляет в людей средь бела дня и рассчитывает на отсутствие ответного удара.

Будь на его месте кто-то другой, он бы уже сдох и сгнил – в конце концов, единственный способ научиться на ошибках – это пережить последствия. Но это Руфус. И если Ру – песок, то я – волна, смывающая следы.

Поэтому я все уладил, и теперь на нас работают федералы, которые следят не только за нашими конкурентами, но и за тем, чтобы на столах копов не появлялись бумаги с нашими именами. Нам обеспечена полная свобода действий – во всяком случае до тех пор, пока карманы федералов набиты деньгами, а их семьи сыты.

«Пропащие мальчики» – как ласково называют нас газеты – по-прежнему на свободе.

Я уверен, что люди, далекие от преступного мира, совершенно не понимают, как такое возможно. Большинство американцев живут в иллюзии: они свято верят, что в мире царит справедливость, а стражи порядка, которые дали клятву, действительно защищают их и помогают.

Они, конечно, помогают. Мне.

И это лишь одна из многих причин, почему я так рад, что Питер Майклз вместе с дочерью сами явились в логово зверя. Питер – человек могущественный, однако здесь его имя бесполезно, а все его деньги – не более чем крашеная бумага.

В этом городе люди подчиняются мне.

Включая жалкое подобие человека, привязанного к металлическому стулу в центре комнаты. Того, кто думал, что сможет безнаказанно называть Венди Майклз сучкой. Я не терплю неуважения, особенно по отношению к женщине, которой я планирую обладать.

– Что ж, – я подхожу ближе, стуча каблуками по кафелю, – вот мы и встретились.

С ухмылкой я развожу руки в стороны.

Мужчина, чьи глаза округлились и покраснели от ужаса, пытается освободить руки от стяжек за спиной. Он что-то бормочет, но из-за скотча слова трудно расслышать.

С растущей улыбкой я наклоняюсь вперед:

– Прости, ты что-то сказал?

Я смотрю на близнецов, двух братьев-попрошаек, которые работают на меня с пятнадцати лет. Они абсолютно одинаковые, и я так часто их путал, что в итоге перестал обращаться к ним по именам.

– Вы поняли, что он сказал? – спрашиваю я.

– Нет, Крюк. Я ничего не расслышал, – отвечает один из них.

– Хм… – переведя взгляд на связанного мужчину, я прикладываю палец ко рту. – Из-за скотча тебя плохо слышно. Наверное, стоит его снять.

Близнец номер один кивает, подходит к мужчине и резким движением срывает скотч, оставляя на коже красные следы.

– Так-то лучше, – киваю я. – Так что ты хотел сказать?

– Пошел к черту, – выплевывает он, жмурясь.

С раздражением я смотрю на слюну, вылетевшую на пол из его мерзкого рта.

– Ты меня посылаешь? – я тыкаю в себя пальцем и, расстегивая пиджак, направляюсь к металлическому столу у стены. – Меня забавляет, когда люди не понимают, что их жизнь находится в опасности. И обычно на это есть две причины. Рассказать?

Его молчание я принимаю за согласие.

– Знаешь, это весьма интересная штука, – я беру черные кожаные перчатки и натягиваю их на пальцы, наслаждаясь приятными ощущениями. – Тут либо в гордости дело, либо в недостатке ума. И то, и другое – ужасно неподобающие черты.

Меня охватывает чувство предвкушения.

– Какой из этих двух вариантов твой?

Я поворачиваюсь, запускаю руку в карман и достаю оттуда крючковидный клинок. Раскрыв его и вложив между пальцами, я медленно иду к стулу и останавливаюсь прямо перед мужчиной. Тот молча следит за движением лезвия. Я подхожу ближе, и его руки, зажатые пластиковой стяжкой, начинают биться о металлическую спинку стула.

– Не знаешь? – я задираю голову. Я обхожу его сзади, царапая щеку кончиком лезвия. Моя рука в перчатке опускается ему на плечо. – А вот я знаю. Ты не умеешь думать. Ты даже не видишь, что оказался в опасности. Не чувствуешь угрозы. В противном случае, ты бы понял… что не стоит в моем присутствии хамить Венди Майклз.

– Слушай, я н-не знаю, кто ты, но если это из-за того случая в кофейне, то мне жаль, парень, – он заикается, голос становится высоким и напряженным.

– Вот она, потеря гордости, – я цыкаю. – Жаль только, что меня это не цепляет.

– Отпусти меня! Я на все готов! Я извинюсь перед девушкой, если ты этого хочешь. Я просто… пожалуйста, – его слова окрашены паникой.

Крепче сжав руку, я наклоняюсь до тех пор, пока мое лицо не оказывается рядом с его ухом:

– Хватит болтать, иначе я отрежу твой язык, и, пока ты будешь заливать кровью свой дешевый полиэстеровый костюм, скормлю его собакам.

Его плечо напрягается, но он молчит.

Я выпрямляюсь, сжимая пальцы еще крепче:

– Хороший мальчик.

Обойдя его спереди, я опускаю голову и наблюдаю за его дрожью. Моя тень нависает над ним, образуя призрачную ауру.

– Почему же в кофейне ты был такой бесстрашный, друг? – я улыбаюсь чуть шире. – Мы бы столько времени сэкономили, если бы ты знал свое место.

Он молчит.

Я наклоняю голову. При виде страха в его мутном взгляде меня охватывает приятное чувство волнения.

Я приближаюсь и понижаю голос:

– Я задал вопрос.

– Я н-не з-знаю… Я просто… Прости. Пожалуйста, от-отпусти меня.

– Неужели было так трудно ответить сразу? – я поворачиваюсь к близнецам. – Нет, ну серьезно, как же это грубо – молчать, когда с тобой разговаривают.

Повернувшись обратно к мужчине, я замечаю, что светло-серая ткань между его ног становится темной и влажной. Обмочился – даже не сомневаюсь.

Улыбка касается моих губ, а из груди вырывается негромкий смешок.

– Расслабься, парень. Я пошутил насчет языка.

Тик.

Тик.

Тик.

По спине пробегает холодок, вызывая спазм. Я дышу глубоко через нос, пытаясь унять тошноту, которая накатывает на меня и разрастается, как неукротимый лесной пожар.

Моя битва проиграна.

Делая выпад, я хватаю его за лицо.

– Я уже говорил тебе, что этот чертов механизм громко работает, но ты все равно продолжаешь их носить в моем присутствии?

Мужчина корчится от боли, глаза расширяются, слезы стекают по румяным щекам.

Тик.

Тик.

Тик.

От этого звука у меня сжимаются внутренности, голова пухнет от воспоминаний о собственной беспомощности. О тех случаях, когда я становился заложником ситуаций, лишенных гордости и уважения. О ночах, когда я, одиннадцатилетний мальчик, недавно прибывший из Англии, оплакивал смерть своей семьи и задавался единственным вопросом: почему Господь оставил меня в живых?

Что плохого я сделал?

Меня тошнит, желчь подступает к горлу, голова кружится от воспоминаний. Я слышу стук дядиных крокодиловых ботинок по деревянным половицам. Сердце щемит от звука его карманных часов в ночной тишине – тик, тик, тик, – когда он закрывает за собой дверь моей спальни.

Во мне воспламеняется гнев, густой и тяжелый, а потом прорывается сквозь внутренности, ослепляя своим пламенем.

Я давлю пальцами на его челюсть, пока его губы не застывают в форме «о». Крючковатый нож, который я держу во второй руке, проникает ему в рот, захватывает кончик языка и тянет до тех пор, пока мужчина не вскрикивает от боли не начинает биться о стул в конвульсиях. Погружение лезвия в мясистую плоть порождает во мне волну удовольствия.

– Упс, – я делаю последний разрез и улыбаюсь, услышав звук разорванных мышц. – Я, похоже, солгал.

Бросив куда-то за плечо бесполезный кусок мяса, я до самой рукоятки вонзаю лезвие в подмышечную впадину и выдергиваю его обратно. Артерия разрывается: горячая жидкость брызжет мне в лицо.

Стоя у него за спиной, я поднимаю нож, с которого мне на руку капает кровь, – щелчок перерезаемой стяжки теряется в беспорядочных криках агонии, которые вырываются из его окровавленного, лишенного языка рта. Я кладу его руку на подлокотник, берусь за тупой край рукояти и начинаю бить по часам с такой силой, что осколки, сверкая, разлетаются по всему полу.

– Не смей, – я наношу удар. Кости запястья ломаются. Ломаются пальцы. – Так. Со мной. Разговаривать.

Я бью снова и снова, пока тело не устает от однотипных движений. Волосы спадают на лоб, который к этому моменту уже покрылся испариной. В груди полыхает ярость – я переворачиваю нож, полный решимости отрезать ему руку. Сделать так, чтобы он больше никогда не вывел меня на эмоции.

Как он вообще посмел?

Лезвие разрезает сухожилия и сосуды, пока не упирается в кость, на которой болтается теперь уже бесполезная кисть, обтянутая изуродованной кожей.

Я продолжаю наносить удары по его торсу – по одному за каждый тик, который он заставил меня вытерпеть.

Булькающие крики постепенно смолкают, как и звуки его часов, и вместе с наступающей тишиной потухает и ярость.

Потихоньку кошмары исчезают – глаза вновь обретают фокус. Тяжело дыша, я опускаю голову и вижу брызги крови. Они повсюду: и на одежде, и на открытых участках тела.

Я разминаю шею, наслаждаясь благословенным звуком тишины.

Мой взгляд переходит с близнецов, прислонившихся к дальней стене, на связанного мужчину. Глаза его пусты, рот разинут, тело пропитано кровью, сочащейся из длинных, неровных порезов. Его рука висит под странным углом, и под ней уже образовалась темно-красная лужа.

Я шагаю по хрустящим осколкам, оставшимся от разбитых часов. Теснота в груди ослабевает – я удовлетворенно выдыхаю. Подойдя к металлическому столу, я снимаю перчатки, хватаю пиджак от костюма и поворачиваюсь, чтобы выйти за дверь. Я смотрю на близнецов, которые застыли у стены как вкопанные. Замедляюсь, наступив на что-то мягкое, и опускаю взгляд на отрезанный язык, раздавленный подошвой ботинка. От этого зрелища на душе становится радостно.

Я смотрю на близнецов, запуская руку в волосы:

– Уберитесь здесь. И убедитесь, что он не был кем-то важным.

Они кивают, и я выхожу из комнаты. От азарта и адреналина во мне искрится каждая клеточка, кровь бьет ключом, а член твердеет.

Есть что-то до странности приятное в том, чтобы быть кому-то судьей, присяжным, палачом. Эти ощущения повторить невозможно. Они пронизывают твои внутренности и заставляют чувствовать себя неприкасаемым. Несокрушимым.

Как бог.

Поднимаясь по черной лестнице в кабинет, я хватаю по дороге пакет. Расстегиваю рубашку, затем брюки, стягиваю пропитанную кровью одежду, чтобы один из парней ее выбросил.

Переодевшись в запасной комплект, который висел в шкафу, я сажусь в кресло, закидываю ноги на стол и прикуриваю сигару, смакуя земляной вкус. Включив экран компьютера, нахожу фотографию Питера Майклза и его семьи. Останавливаюсь на Венди. Меня накрывает желание: я представляю, каково это – иметь ее, лежа сверху. Каково это – полностью подчинить ее, а потом сломать и отправить обратно в дом без отца.

Я стону, нащупывая пульсирующий член.

Венди Майклз – то еще лакомство, и я не могу дождаться, когда буду наслаждаться каждым ее кусочком.

Глава 7

Венди

– Но хоть к ужину ты приедешь? – меня бесит собственный голос, полный мольбы и надежды на скорое возвращение папы.

На заднем фоне раздается едва слышный шелест бумаги.

– Сегодня не получится, милая, но на выходных постараюсь.

Охваченная тревогой, я кусаю нижнюю губу. Отец всегда был занятым человеком, но раньше он все-таки находил на меня время. С годами он отдалялся все больше и больше, и теперь я даже не знаю, как вернуть его внимание. Как убедить его, что нам тоже нужна забота.

– Ты даже не видел наш новый дом, пап. Это как-то… Не знаю.

– А чего ты ожидала, Венди? – он вздыхает. – Ты ведь знаешь, как обстоят дела.

Я не хочу, чтобы Джон и дальше занимался собственным воспитанием.

Мне так и хочется озвучить эти мысли, но я сдерживаюсь в надежде, что моя покорность вернет его домой.

– Чем занимаешься?

Отец снова вздыхает, и на этот раз на заднем плане слышится отчетливый женский голос.

Сердце замирает. Я так сильно сжимаю телефонную трубку, что костяшки пальцев белеют.

– Ты вообще в Блумсберге?

– В данный момент – нет, – он прочищает горло.

В груди, как грозовая туча, растет негодование.

– Пап, ты обещал, что после переезда будешь приезжать чаще.

– Да. Буду.

– Тогда почему ты по-прежнему… везде, но не здесь? – подступающие слезы жалят глаза.

Когда-то я считала отца совершенством, образцом для подражания. Я следовала за ним повсюду и все делала вместе с ним. Мы были настолько близки, что он прозвал меня Маленькой Тенью. Но когда я стала старше, все изменилось. Постепенно меня отодвинули на задний план, а потом и вовсе вытеснили из жизни. Бросили, как ненужный багаж.

С какой-то стороны Джону даже легче, ведь он никогда не знал каково это – иметь отца. Папа никогда не уделял ему столько внимания, сколько мне. Тем не менее я готова на все ради любви, которую дарил мне отец. Я отдала бы все на свете, и даже больше, лишь бы Джон впервые почувствовал вкус родительской заботы.

Я не считаю отца плохим человеком, я просто думаю, что его жажда приключений сначала пересилила потребность в семье, а потом он и вовсе забыл, что она у него есть.

– Мы скучаем по тебе, вот и все, – я сглатываю комок, образовавшийся в горле из невысказанных слов. – Кстати, спасибо, что перевел Джона на домашнее обучение.

– Да, кстати об этом… Я пересмотрел свое решение. В пригороде Блумсберга есть отличная школа-интернат. Он поедет туда.

– Что? – сердце в груди замирает.

– Я встречался на днях с деканом, и он убедил меня, что Джону там будет лучше.

У меня дыхание перехватывает. Отец встречается с незнакомцем, но при этом не может найти время на собственных детей?

– Школа-интернат? Пап, он возненавидит это место. Ты же знаешь, как у него обстоят дела с детьми.

– Ну, там будут другие дети.

– Пап…

– Венди, – перебивает он. – Слушай, это не обсуждается.

– Почему? – я сжимаю в руке телефон.

Отец снова прочищает горло – так он делает всякий раз, когда пытается уйти от темы. Выжидает время, формулирует мысли, прежде чем выпустить их на свободу.

– Декан – мой деловой партнер. И меня заверили, что для Джона это наилучший вариант.

Я думаю о недавнем разговоре с Джоном, вспоминаю, как расслабились его плечи, когда он говорил о возможности учиться из дома. Я чувствую, как в груди зарождается гнев, растет и окутывает меня, словно дым. Единственная причина, по которой я переехала в этот город, – это желание находиться рядом с братом и стремление воссоединить разбитую семью. Отец обещал, что будет чаще бывать дома, что Блумсберг – идеальное место, где можно обосноваться, пустить корни и начать уже жить для родных.

А теперь он собирается выслать из дома единственного близкого мне человека. А меня оставить здесь. Работать в кофейне и жить в особняке. Одну. И ради чего?

– И когда ты собираешься ему рассказать? – крепко зажмурив глаза, я выдыхаю.

– Он будет дома еще неделю. Вернусь и расскажу.

– Пап, не сваливай это на мои плечи. Это твоя обязанность – сказать ему и объяснить причины.

Самое обидное, что я могу распинаться хоть до хрипоты, до боли в горле, но это вряд вернет его внимание. И с каждым днем его отсутствия, будь то очередная командировка или экскурсия, на которую нас не берут, он ускользает все дальше и дальше. Туда, куда не доберешься даже при огромном желании.

– Я тебя услышал, милая. Я поговорю с ним, когда вернусь. Прости за сорвавшийся ужин.

И на этом он бросает трубку.

Подавив приступ раздражения, я смотрю на каминную полку, куда я поставила нашу общую фотографию. Я искренне надеялась, что, глядя на нее, я буду вспоминать о лучших днях. И он тоже. На снимке я сижу у него на плечах, и мы оба улыбаемся до самых ушей. Интересно, в какой момент все изменилось? То ли это я изменилась и перестала быть той же наивной девочкой, то ли это отец воздвиг стену между нами после смерти мамы.

А может быть, люди никогда не меняются, а меняется лишь их восприятие.

Я кладу телефон на стол, но в эту же секунду раздается звук входящего сообщения. В сердце трепещет надежда, хотя головой я понимаю, что это не отец.

И, конечно же, это не он. Это Энджи.

Энджи: Идем вечером в «ВР», сучка! Не говори нет. Заеду за тобой в семь.

Сердце замирает, а мысли тотчас устремляются к прекрасному незнакомцу, что пригласил меня на свидание, а потом исчез на несколько дней.

Будет ли он там?

Прикусив нижнюю губу, я набираю ответ:

Я: Ладно. Рассчитывай на меня.

Глава 8

Джеймс

– Питер Майклз ждет встречи.

Сердце екает в ту же секунду, когда имя этой персоны слетает с губ Ру.

– Я знаю, Руфус. Последнюю неделю ты только об этом и говоришь.

– Не умничай, – Ру вскидывает брови. – Это… как ты там говоришь? Неблаговидно.

Его попытка изобразить английский акцент вызывает улыбку, хотя, если честно, я уже и сам говорю не так чисто, как раньше. Годы сгладили разницу в произношении, и мой акцент превратился в странную смесь, не совсем британскую, но и далеко не американскую.

– Так в чем дело? – спрашиваю я.

– В том, что ты должен пойти со мной.

– Я что-то запамятовал: почему мне нельзя было пойти сразу? – вздохнув, я расстегиваю пиджак и сажусь за стол напротив него.

– Потому что ты запугиваешь людей, – тот щурит глаза.

Мои брови поднимаются к линии волос, и я указываю на себя пальцем:

– Я?

Ру усмехается.

– Не прикидывайся дурачком, сынок. Мы оба знаем, что ты… – он взмахивает рукой в мою сторону, – ну, что-то в тебе есть. И другим мужчинам, влиятельным мужчинам, такое не нравится.

– Ты влиятельный человек, но я тебе нравлюсь, – я сдерживаю улыбку.

Ру усмехается, перекатывая сигару между губами.

– Я вижу, что ты мне предан. Знаю, что работаешь на меня, – он пожимает плечами. – За себя я не переживаю. И за тебя тоже. У тебя в этом мире своя роль.

Я, может, и ценю его признание, но почему-то оно вызывает в груди неприятный спазм. Он думает, что осведомлен о моем предназначении в жизни, но на самом деле он не знает всей правды. Ру неизвестно, что мой отец переехал из Америки, когда ему было чуть меньше двадцати лет, и стал самым крупным бизнесменом в Англии. Что я родился в роскоши и до самой его смерти равнялся только на него. Ру не знает, что с момента гибели отца каждая секунда моей жизни посвящена мести человеку, ответственному за это событие.

Фантомная боль пронзает бок. В борьбе с желанием прикоснуться к зазубренному шраму на торсе я сжимаю кулаки и вижу, как белеют костяшки.

Кто-то приходит в этот мир с целью, а другие в нем же калечатся.

Я чувствую искру нежданной эмоции: странная боль тяжким грузом хочет опуститься на грудь. Я сжимаю зубы, пытаясь ее отогнать: время печали давно уже прошло. Теперь мной движет лишь жажда мести.

Пока я сижу в кресле, пламя, подогревающее ориентир всей моей жизни, облизывает меня соблазнительным теплом.

– И когда мы встречаемся?

– На следующей неделе, – с улыбкой отвечает мне Ру.

– Отлично. У меня есть планы на ближайшие несколько вечеров – было бы обидно, если бы они сорвались.

– Даже так?

Я киваю, не желая уточнять, не желая отказываться от своего приза до того, как поймаю его в паутину. Я хочу, чтобы Венди пришла добровольно. В моих руках она станет настоящим предметом хвастовства. Я покажу ее всему миру. Приду к ней домой на ужин и буду наблюдать, как искажается лицо ее отца.

– Да. Есть у меня один очень интересный проект, если так можно сказать, – на моих губах расцветает улыбка.

– И на кой тебе это, парень? – Ру усмехается, проводя рукой по лицу. – С твоей-то внешностью я бы каждый день засаживал в киску. Странно, что ты вообще проявляешь сдержанность.

Я сжимаю зубы, пытаясь избавиться от чувства отвращения, вызванного его словами. Разве это возможно – чтобы я потерял самообладание ради сексуального удовольствия? Одно дело – желание, совсем другое – поддаться искушению. И да, иногда я использую Мойру, чтобы утолить жажду, но я никогда не стану от этого зависим. Годы, проведенные в руках нездорового человека, научили меня важности самообладания. Секс снимает стресс, вот и все. И ничем больше он никогда не станет. Я никогда не получу от него истинного наслаждения.

– Ты вечером будешь в баре? – спрашивает Ру, разглядывая столешницу. В его словах сквозит уязвимость, такая легкая, что ее едва слышно.

– Конечно, Руфус, – кивнув, я встаю и направляюсь к входу в его кабинет.

Запустив руку в карман пиджака, я достаю оттуда коробочку. Ру не очень любит подарки, но от своих любимых зажигалок никогда не отказывается. У него их целая коллекция в ящике. А эта – особенная, сделанная на заказ в С. Т. Дюпон, инкрустированная красными рубинами, с надписью на лицевой стороне:

«Прямо, до самого утра».²

Это первый совет, который дал мне Ру, и с тех пор я его не забываю. Я глажу пальцем слова на зажигалке, и мои мысли вмиг возвращаются к той ночи.

Тяжело дыша от волнения, я выглядываю из-за угла. Кирпич крошится под пальцами. Он свидетельство того, насколько бедно здесь живут люди. Мы находимся не в самом лучшем районе города, поэтому меня терзают сомнения, кто этот человек, за которым я следил. Чем он зарабатывает на жизнь? Почему ему так спокойно в районе, от которого даже мой дядя велел держаться подальше?

– Даже не вздумай приближаться к городской площади с часовой башней.

Из здания, над крыльцом которого развивается выцветший зеленый тент, выходит мужчина с рыжими волосами. Он что-то говорит парням, что стоят рядом с ним, те тотчас кивают и заходят внутрь, оставляя его одного. Незнакомец так резко оборачивается, что у меня замирает сердце. Наполнив легкие воздухом, я прячусь за угол кирпичной стены, царапая спину через ткань рубашки.

Сделав несколько глубоких вдохов, я снова выглядываю, только на этот раз он уже стоит прямо передо мной. Руки его в карманах, а серые глаза искрятся весельем.

– Ты следишь за мной, детеныш?

У него сильный акцент, и он протягивает некоторые звуки.

С вытаращенными глазами я смотрю на него и киваю. Я никогда не умел врать.

Наверное, мне следует бояться, но страха я не чувствую, потому что самый главный монстр из всех мне известных – это тот, кто сидит со мной за одним столом во время ужина. Во мне, как в котле, давно уже варится страх, ожидая, когда я воспользуюсь им, словно ядом. Поэтому, пусть это и нелепо, человек, который стоит сейчас передо мной, меня совсем не пугает. Скорее, внушает надежду.

Враг моего врага – это друг.

– Что ж, у тебя получилось привлечь мое внимание, – продолжает он. С легкой улыбкой на губах он внимательно меня изучает. – Ты сын Крока?

– Я не знаю, кто это, – хмурюсь, услышав это имя.

– Не знаешь Крока? – подняв голову, он гладит рукой лицо. – Брешешь. Все ты знаешь. Я видел, как ты наблюдал за нами из коридора. Какого черта ты здесь делаешь?

От его слов сжимается желудок. Мне становится стыдно: я думал, что остался незамеченным, а на самом деле он все знал. Знал с самого начала, что я наблюдал за ними.

Тошнота подкатывает к горлу при мысли о том, что дядя тоже в курсе.

– Это не имеет значения, – я запускаю руку в волосы. – Какой же я все-таки тупица.

Я поворачиваюсь, намереваясь уйти, но грубая рука опускается мне на плечо и вынуждает обернуться:

– Не уходи, когда с тобой разговаривают, парень. Ты проделал большой путь. Не сдавайся, ладно? Продолжай идти.

Я хмурюсь, пытаясь осмыслить его слова.

– Но куда идти? И как долго продолжать?

Он указывает на башню с часами, стоящую посреди городской площади, на фоне которой мерцают луна и звезды.

– Прямо, и до самого утра.

– Что это значит? – я наклоняю голову.

Он обнимает меня за плечо и притягивает ближе:

– Это значит, что ты не уйдешь, пока не добьешься своего. Даже если на это уйдет вся чертова ночь. Понял?

Я улыбаюсь, вспоминая тот вечер, и бросаю подарок на стол.

– Руфус, – я цыкаю. – Ты серьезно думаешь, что я забыл?

Ру ворчит и отмахивается, но я-то вижу, как тяжесть спадает с его плеч, а на губах расцветает улыбка.

Разве я могу забыть о дне рождения собственного спасителя?

Джейсон – дешевый наркоторговец по прозвищу Нибс, который не стирает свои майки и думает, что золотая цепь придает ему крутизны. На самом деле, если опустить все нюансы, он неплохо справлялся с работой по распространению пикси-пыли, вот только в последнее время у него развязался язык, и он пытался устроить мятеж вместе с другими ничтожествами, которые ходят по моим улицам и думают, что этот город принадлежит им.

Джейсон пересаживается в кабинку напротив, пока я раскуриваю сигару. Слабое освещение бара отбрасывает тень на его лицо, подчеркивая бусинки пота вдоль линии волос. Я не совсем уверен, что ему известна моя должность: чаще всего толкачи низшего уровня не имеют чести со мной повидаться.

– Джейсон, ты знаешь, почему ты здесь? – спрашиваю я.

– Потому что я работаю на тебя?

Посмаковав сигару, я кладу ее в пепельницу и ставлю локти на устойчивый стол.

– Правильно, Джейсон. Ты работаешь на меня.

Судя по его лицу, он напрягается.

– Ты об этом забыл? – я наклоняю голову.

– Нет, – бормочет он.

– Нет, сэр, – я наклоняюсь вперед.

Джейсон, глядя на близнецов, которые стоят по обе стороны, нервно сглатывает.

– Не смотри на них, – отрезаю я, почесывая подбородок. – Близнецы давно тебе не помощники. Вообще-то, ты сам от них отвернулся. Так что теперь ты будешь разбираться со мной. Понял?

– Ну-у… д-да, сэр, – он прочищает горло.

– Вот и молодец, – я ухмыляюсь, расслабленно откидываясь на спинку диванчика. – Я только что понял, что у тебя нет напитка. Тебя, наверное, мучает жажда. Будешь что-нибудь?

Я киваю Мойре, и та подходит, уперев руки в бока. Глаза Джейсона мечутся между мной, близнецами, Мойрой, а потом обратно. Он открывает рот, чтобы заговорить, но движение со стороны бара отвлекает меня от любых его слов.

Словно луч света, разгоняющий темные тучи, в клуб заходит Венди Майклз – прямо в логово гадюки, как будто мечтая быть укушенной.

Как будто это место – ее родной дом.

Низ живота вспыхивает искрами, глаза испепеляют ее, словно она – это вода, а я – само солнце. Венди в сопровождении подруг подходит к бару. Ее приветствует Керли, наш бармен. Он что-то говорит, а она в ответ начинает громко смеяться. Ее волосы, струящиеся по обнаженной спине, сверкают в свете лампы. Мне так и хочется подойти к ней и увести подальше от глаз этого парня, но я сдерживаюсь.

Отведя взгляд, я возвращаю внимание к Джейсону: я хотел поиграть, но теперь я мечтаю поскорее закончить. Сердце щемит от предвкушения, однако мне приходится держаться и не отвлекаться от важной задачи.

– Ты ведь, Джейсон, мастер на все руки.

Его грудь вздымается, как у павлина.

– Ты здесь, потому что у нас, кажется, появился предатель. И мне нужна твоя помощь, – мои губы подрагивают, когда он с облегчением кивает. Ну и простофиля. Тупое создание. – До меня дошли слухи, что среди нас завелась крыса.

Джейсон наклоняется ближе, как будто ждет, что я продолжу, но я этого не делаю. Я откидываюсь на спинку диванчика и беру сигару, не обращая внимания на удушающий дым.

И жду.

Секунды мучительно тянутся. Все, что я сейчас слышу, – это звук толпы в баре и собственный голос, зовущий обратить внимание на красивую девушку. Но я этого не делаю. Я держу фокус на Джейсоне, ожидая, когда он сломается.

Чем дольше я смотрю, тем больше он ерзает, пока наконец его плечи не напрягаются.

– Нет, ты же не думаешь, что я…

Я поднимаю руку, обрывая его на полуслове.

– Как же это интересно – дать человеку возможность высказаться и наблюдать, что будет дальше, – я посмеиваюсь. – Видишь ли, молчание – лучший способ выманить крыс.

Наклонившись, я понижаю голос.

– У тебя есть два варианта, Джейсон. Либо ты сохраняешь хоть каплю достоинства и, не устраивая сцен, позволяешь близнецам отвести тебя в подвал, – я ухмыляюсь. Сунув руку в карман, я хватаюсь за кожаную рукоятку и осторожно кладу нож на стол рядом со мной. – Либо это происходит насильно. Уверяю тебя, второй вариант закончится не в твою пользу.

Джейсон мотает головой, грудь быстро вздымается и опускается.

– Слушай, ты неправильно понял. Он заставил меня. Он бы меня грохнул. Я не могу… У меня не было выбора.

Я наклоняю голову, запоминая его слова: они мне еще пригодятся. Я не удивлен, что слухи пустил не он. У нас с Ру много врагов, и такие пешки, как Джейсон, не бывают главарями.

Интересно, он выдаст имена сам, или мне придется вытащить их силой?

Кивнув, я выскальзываю из кабинки, подхожу к Джейсону, поправляю свой костюм. А потом наклоняюсь к его уху:

– Выбор существует всегда.

И ухожу. Все мое внимание приковывает к себе девушка в передней зоне бара.