Kitabı oxu: «Порочная клятва»

Şrift:

CORRUPT VOW

Художественное оформление Анастасии Яковенко

* * *

Посвящается злодеям, грехи которых не искупила любимая женщина… но которые с радостью сожгли бы весь мир ради нее.

1. Уиллоу

– Я сделаю это, – говорю я бабушке дрожащим голосом. – Я выйду за кого хочешь.

Эти слова будто навечно повисают в воздухе, заполняя собой все пространство между нами. Между всеми нами. Я чувствую, как братья Воронины реагируют у меня за спиной, словно их эмоции – это физическая сила, от них буквально фонит гневом и недоверием. Я знаю, они по-прежнему хотят встать между мной и Оливией, помешать ей заставить меня сделать это, но я им не позволю.

Ведь несмотря на все их попытки, это не сработает.

Сейчас все козыри на руках у моей бабушки.

Когда я смотрю ей в глаза, к горлу подкатывает желчь. За те недели, что прошли с тех пор, как мы встретились, я начала узнавать ее лучше, начала понимать ее. По крайней мере, мне так казалось. У нее карие глаза, не такие, как у меня, но я приметила в их форме нечто такое, что всегда напоминало мне мои собственные. Это глаза единственного оставшегося у меня живого родственника… но с тем же успехом они могли бы принадлежать абсолютной незнакомке.

Несмотря на свою внешность, Оливия Стэнтон – жестокая и расчетливая женщина, готовая шантажом заставить меня выйти замуж, лишь бы восстановить свою империю. Она использует меня как пешку в игре, которую намерена выиграть. До сегодняшнего дня я бы никогда не подумала, что моя бабушка способна на что-то подобное, но, полагаю, это лишь доказывает, как искусно она меня провела.

Миниатюрная старушка улыбается, выглядя довольной, как будто прочитала мои мысли и знает, что я понимаю серьезность ее угрозы.

– Прекрасно, – говорит она. – Это правильный ответ, Уиллоу. Ты делаешь верный выбор. Ведь если бы ты попыталась пойти против меня, то ничего хорошего из этого не вышло бы. Ни для тебя, ни для твоих парнишек.

– Ты…

Мэлис злобно выплевывает из себя это слово, явно подразумевая дальнейшие ругательства, а затем вместе с братьями делает шаг вперед. Сейчас их гнев еще более очевиден, и я знаю, что они, наверное, ненавидят это так же сильно, как и я, – быть под чужим контролем, не иметь власти над собственной судьбой.

Поначалу Оливия реагирует лишь поднятием руки. Она останавливает их, ее взгляд холоден, спина прямая.

– Мне напомнить тебе о твоем положении, Мэлис? – спрашивает она. Ее тон приятен, но в нем слышатся стальные нотки. – Мой муж вытащил тебя из тюрьмы, сыграл роль Икса. Ты бы просидел там еще много лет, если бы он не вмешался. И я могла бы отправить тебя обратно одним щелчком пальцев. Интересно, выживешь ли ты на этот раз? Или твои братья? – она переводит взгляд на Рэнсома и Виктора. – Они столько всего незаконного совершили по отношению ко мне и моему мужу. Доказательств, вероятно, хватило бы, чтобы упрятать их за решетку на очень долгий срок.

Мое сердце сжимается от одной только ее угрозы. Я даже не хочу себе этого представлять.

Сначала я боялась этой троицы, а потом разозлилась на них за то, что они помыкали мной и, казалось, хотели контролировать мою жизнь. Но, несмотря на непростой старт наших отношений, я привязалась к ним, так сильно, так глубоко, что это просто ошеломляет.

Так сильно, что понимаю – я не могу допустить, чтобы с ними что-то случилось. Особенно если они попадут в тюрьму. Не тогда, когда я знаю, каким ужасным было пребывание там для Мэлиса и как тяжело было бы Рэнсому и Виктору оказаться в подобном месте.

Они не раз спасали мне жизнь.

Приходили на помощь, когда никто другой не стал бы.

Теперь моя очередь спасать их, и я полна решимости довести дело до конца.

Я протягиваю руки, отталкивая их.

– Не надо, – говорю я, поворачиваясь, чтобы посмотреть на каждого из них по очереди. – Пожалуйста. Не рискуйте.

Парни ощетиниваются, выражение их лиц становится жестче от гнева. Мэлис почти трясется, как будто напряжение внутри него может вырваться наружу в любой момент. Но они остаются на месте, и когда я немного уверяюсь, что они не собираются нападать, то снова перевожу пристальный взгляд на Оливию.

– Я уже согласилась сделать то, что ты хочешь, – огрызаюсь я. – Я понимаю, что поставлено на карту. Оставь их в покое.

Оливия прищуривается, переводя взгляд с меня на братьев. Выражение ее лица расчетливое, словно она пытается оценить, насколько ситуация напряженная. Возможно, хочет понять, как далеко может зайти, или просто убедиться, что мы и правда понимаем, какую угрозу она собой представляет.

– Хорошо, – наконец говорит она, снова улыбаясь уголками губ так, что возле глаз возникают морщинки. Раньше я думала, что такая улыбка придает ей какой-то доброты, но теперь она лишь делает ее похожей на дьяволицу в дизайнерском платье. – Я верю, ты понимаешь, что поставлено на карту. Этого достаточно.

Взгляд бабушки опускается на могилу, возле которой мы все еще стоим, и я цепенею, когда прослеживаю за ее взглядом.

Могила Мисти. Причина, по которой мы все здесь собрались.

Менее получаса назад я была сосредоточена на похоронах своей приемной матери. Трудно поверить, что с тех пор все так сильно изменилось. Все пошло наперекосяк, весь мой мир повернулся вокруг своей оси. Все, что, как мне казалось, я знала, на что могла положиться, было выбито у меня из-под ног, и я по-прежнему ощущаю себя так, словно изо всех сил пытаюсь восстановить равновесие.

Когда я смотрю на глубокую яму, в которой покоится гроб Мисти, у меня перехватывает горло. Моя приемная мать в лучшем случае была ненадежной, а в худшем – склонной к манипуляциям, но по сравнению с моей бабушкой она была в разы более предпочтительным вариантом. А теперь ее нет.

Внутренности будто падают куда-то вниз, когда я осознаю, что думаю о Мисти как о человеке, который относился ко мне лучшим образом, хотя она вообще-то никогда не была хорошей матерью. Она делала самый минимум, и то с натяжкой. На самом деле, в мире есть лишь три человека, которые по-настоящему вступались за меня и защищали.

Мэлис, Рэнсом и Виктор.

Они спасали меня снова и снова, вставали между мной и людьми, которые хотели причинить мне боль, и обещали, что будут оберегать меня.

И по этой самой причине я и должна это сделать. Защитить их.

Я расправляю плечи, стискиваю челюсти, отрываю взгляд от могилы Мисти и снова смотрю на бабушку.

– Что дальше?

Самодовольный изгиб идеально накрашенных губ Оливии заставляет мою кровь закипать, но мне нельзя реагировать. Я не могу напасть на нее, так же, как и парни не могут, хотя впервые в жизни я испытываю желание совершить насилие.

– Ты пойдешь со мной, – говорит она.

Ребята снова напрягаются, из горла Мэлиса вырывается звук, похожий на рычание, и у меня внутри все сжимается. В начале этих похорон все, чего я хотела, – это вернуться домой вместе с ними и позволить им помочь мне забыть о моем горе. Но теперь этого не произойдет.

Я поворачиваюсь к ним лицом, мои мысли и сердце разрываются от столь многих слов, которые я хотела бы им сказать. Я хотела бы высказать им все, что накопилось у меня внутри, но на это нет времени. К тому же, я все равно не смогла бы этого сделать, не при Оливии.

Вместо этого я смотрю на всех троих, взгляд задерживается на их лицах, словно я пытаюсь их запомнить. Сжатые челюсти Мэлиса, блеск глаз Рэнсома, напряженность, которая скрывается за выражением лица Виктора. Они смотрят на меня в ответ, и впервые с тех пор, как я их встретила, ребята выглядят такими же потерянными, какой я себя чувствую.

– Со мной все будет в порядке, – тихо говорю я. – Поэтому, пожалуйста, не… не пытайтесь ничего сделать. Она не причинит мне вреда, если я сделаю то, что она хочет. Я нужна ей, так что, пока я подчиняюсь, все будет хорошо.

Мэлис скрежещет зубами, переводя взгляд с моего лица на Оливию, а затем обратно.

– Ты не обязана…

– Нет, обязана, – говорю я ему. – Ты же знаешь.

– Черт, – выдавливает Рэнсом. – Проклятье, как же я это ненавижу.

– И я, – тихо говорит Вик. – Уиллоу…

Он не заканчивает мысль, просто качает головой. Его рука отбивает ритм по бедру, волнение читается в каждой линии его тела. Все трое напряжены и разъярены, и мне кажется, что они вот-вот схватят меня и попытаются убежать.

Я отхожу от них на шаг, просто чтобы убедиться, что этого не произойдет.

– Я не хочу, чтобы ты с ней уходила, – говорит Мэлис напряженным голосом, напоминающим гравий.

– Знаю, – шепчу я, слезы жгут глаза. – Но я должна. Все будет хорошо.

Хорошо. Неважно, сколько раз я произношу это слово, оно не кажется более правдивым. В этой ситуации нет ничего даже отдаленно похожего на «хорошо», и мы все это знаем.

Но я должна заставить их отпустить меня. Ничего из этого не будет иметь значения, если они попытаются вмешаться и в конечном итоге окажутся в тюрьме или где-то еще хуже. Оливия уже показала, что относится к ним как к средству достижения цели или как к рычагу давления на меня. Они для нее такие же пешки, как и я. Но, в отличие от меня, в ее глазах они – просто мусор, который можно выбросить.

Моя грудь словно свинцом налита, но я стараюсь, чтобы на лице не отразилось отчаяние, которое я испытываю. В моем сердце нет ни надежды, ни оптимизма, но я не хочу усугублять ситуацию.

Внезапно в Мэлисе что-то щелкает, и он делает шаг вперед. На одну ужасающую секунду я боюсь, что он оттолкнет меня в сторону и попытается убить Оливию голыми руками. Но вместо этого он сокращает расстояние между нами, кладет ладонь мне на затылок и притягивает к себе, наклоняясь. Сначала я думаю, что он собирается поцеловать меня, и мое сердце подпрыгивает одновременно от желания и от страха. Я не знаю, что сделает Оливия, если он поцелует меня прямо здесь.

Но он просто прижимается своим лбом к моему, на мгновение закрывая глаза, пока его сильные пальцы перебирают мои волосы. Я цепляюсь за его футболку, отчаянно желая зарыться в нее лицом и позволить ему покончить со всем этим.

Но, в конце концов, я отпускаю его.

Рэнсом занимает место Мэлиса, когда тот отступает на шаг, и выглядит он не только рассерженным, но и убитым горем. Рэн даже не улыбается, просто протягивает руку и заправляет прядь моих светлых волос мне за ухо, следя за движением пальцев, касающихся моей шеи. Я вздрагиваю от этого прикосновения, и он тихо вздыхает. В его сине-зеленых глазах горит боль.

На мгновение кажется, будто он хочет что-то сказать, но потом передумывает и отступает.

Когда Мэлис и Рэнсом становятся бок о бок, я перевожу взгляд на Виктора. Долгое время он не двигается, просто пристально смотрит на меня, словно прирос к месту. Мое сердце бешено колотится, и когда наши взгляды встречаются, в памяти всплывает воспоминание о нашем поцелуе на кухне. Сейчас кажется, что это произошло очень давно, хотя на самом деле прошло совсем немного времени. Вик барабанит пальцами по бедру, отбивая ритм, известный только ему, а затем встряхивает головой, словно выводя себя из оцепенения.

Виктор придвигается ближе, останавливаясь в нескольких дюймах от меня. Затем тяжело сглатывает, протягивая руку, и проводит пальцами по моей щеке легкими, как перышко, движениями. Он едва задерживается, а когда отстраняется, у меня перехватывает дыхание.

Я по пальцам одной руки могу пересчитать, сколько раз он прикасался ко мне, но этот раз… этот раз значит так много.

Я смаргиваю слезы, застилающие глаза, и запечатлеваю в памяти их образ, затем поворачиваюсь к Оливии. Подняв подбородок, я делаю глубокий вдох и, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, говорю:

– Пошли.

Она кивает, затем повелительно поводит головой. Я следую за ней, пока она ведет меня к выходу с кладбища, к своей машине.

С каждым шагом чувствую, как растет расстояние между мной и парнями. Я могу сказать, что они не сдвинулись ни на дюйм, все еще стоят на тех же местах, где я их оставила, и смотрят, как я удаляюсь все дальше и дальше.

И по мере того, как дистанция между нами увеличивается, внутри меня растет страх.

Страх того, что грядет.

2. Уиллоу

Мы подходим к элегантной дорогой машине Оливии и забираемся назад.

Я скольжу по сиденью, почти прижимаясь к двери с противоположной стороны машины, лишь бы оказаться подальше от нее. Я никогда раньше не чувствовала себя так скованно и неуютно рядом с Оливией. Даже от того, что я нахожусь с ней в одном пространстве, у меня мурашки бегут по коже.

В отличие от меня, бабушка выглядит расслабленной и уверенной в себе, излучая удовлетворение, которое обычно появляется, когда добиваешься своего.

Ненавижу это. Хотела бы я сделать что-нибудь, встряхнуть ее, заставить понять, что она не победила, как ей кажется, но это невозможно. Потому что сейчас весь контроль в ее руках.

Как только мы устраиваемся на заднем сиденье, Оливия что-то говорит своему водителю, и он заводит машину, увозя нас с кладбища.

Пока мы катим по улице, я мимолетом гляжу на бабушку, поражаясь самой себе, ведь как, черт подери, я не смогла разглядеть ее настоящую натуру, скрытую за идеальным фасадом. Она играла свою роль доброй старушки, желавшей мне помочь, а я велась на эту чушь снова и снова.

Это не дурная ложь, как мне кажется. Но все равно это ложь, как и многое в мире власть имущих. В ее вселенной все сводится к публичному облику, люди лгут о том, кто они на самом деле, и продают нам образы за сверкающими масками, которые они вечно носят.

Мои мысли возвращаются к трем братьям Ворониным, и я крепко сжимаю пальцы на коленях.

Ни один из них никогда не предпринимал попыток скрыть, кто они такие. Сначала это меня в них пугало. Мэлис посмотрел мне прямо в лицо и сказал, что он и его братья с самого начала не были героями, и никто из них никогда не пытался убедить меня в обратном.

Но, в отличие от Оливии, я, по крайней мере, могу принимать их слова за чистую монету. Я точно знала, кто они такие, когда начала испытывать к ним чувства, и поэтому я доверяю своим ощущениям по отношению к парням. Это делает мои чувства более реальными, поскольку они основаны на том, что, как я знаю, является правдой.

Черт, возможно, это единственное, что я сейчас считаю правдой.

Водитель не произносит ни слова, пока везет нас по улицам Детройта, и я благодарна за тишину в машине. Не могу представить, как можно вести светскую беседу, когда меня так сильно переполняют эмоции.

Я откидываюсь на спинку сиденья, смотрю в окно, наблюдая за проплывающими мимо деревьями, и гадаю, что случится дальше. В какой-то момент я чувствую на себе взгляд Оливии, критикующий и оценивающий, но игнорирую ее.

– Сядь прямо, – в итоге произносит она. – Сутулость не к лицу человеку твоего статуса.

Я хочу сказать, что не могу поверить, что она беспокоится о внешнем виде в такой момент, но, думаю, в этом и есть смысл. Она шантажировала меня, чтобы заставить стать своей марионеткой, и теперь дергает за ниточки, вынуждая меня быть такой, какой она хочет меня видеть. Эта мысль вызывает во мне ярость и отвращение, но я не хочу знать, что произойдет, если я ослушаюсь ее.

Поэтому я сажусь прямо, стиснув зубы и кипя от ненависти к собственной бабушке.

К счастью – а может и нет, – мы подъезжаем к дому Оливии всего через несколько минут.

Монументальное поместье выглядит таким знакомым, ведь я бывала здесь много раз, однако теперь все в нем кажется неправильным. Я содрогаюсь, когда мы входим в вестибюль, вспоминая, каким величественным и впечатляющим он мне показался, когда я увидела его в первый раз. Отныне все кажется гнетущим: люстры, произведения искусства на стенах и вазы с цветами. Вместе они образуют нечто вроде позолоченной клетки.

– Идем, Уиллоу, – решительно говорит Оливия. Затем щелкает пальцами, ее низкие каблучки стучат по мраморному полу, пока она ведет нас вглубь дома.

В конце концов мы оказываемся в одной из гостиных, и мое сердце начинает бешено колотиться в груди. Не знаю, что она собирается со мной делать. В этом доме множество комнат, и бабушка запросто могла бы выбрать одну из них и превратить ее в настоящую клетку, заперев меня там до тех пор, пока Трой Коупленд не заявится за своим призом и не потащит меня в церковь, чтобы насильно сделать своей женой.

Когда я обхватываю себя руками, настороженно оглядываясь по сторонам, через другую дверь в комнату входит мужчина, которого я никогда раньше не видела. Он высокий и широкоплечий, с осанкой, которая заставляет меня подумать, что он бывший военный или что-то в этом роде. Его густые брови едва заметно приподнимаются, когда он смотрит на Оливию. Она кивает, слегка наклоняя голову в мою сторону. Мужчина подходит прямо ко мне, и я тут же отшатываюсь от него. Оливия что-то бормочет себе под нос, бросая на меня острый взгляд.

– Что я говорила о твоей осанке? – вопрошает она.

Мне приходится прикусить язык, чтобы не огрызнуться в ответ. Не хочу злить ее. Не тогда, когда я не знаю, что произойдет дальше.

Мужчина медленно кружит вокруг меня, и все во мне хочет убежать от него. Он протягивает руку и хватает меня за запястье, поворачивая его так, чтобы гладкая нижняя сторона была обращена вверх. Затем достает из кармана что-то похожее на большой шприц, и мое сердце учащает свой бег, по венам разливается адреналин.

Я инстинктивно пытаюсь отпрянуть от него. Понятия не имею, что в шприце, но ничего хорошего это не предвещает. Я слышу, как в ушах отдается стук пульса, и меня охватывает страх, мощный, леденящий.

И вдруг меня за плечи сзади хватают сильные руки, и, когда я делаю глубокий вдох, ноздри наполняются ароматом духов Оливии. Она удерживает меня на месте, чтобы я не смогла убежать.

– Веди себя хорошо, – огрызается она. – Процедура не обязательно должна быть болезненной, но может стать довольно неприятной, если ты станешь ерепениться.

Мужчина даже не реагирует на ее слова. Он берет шприц и прикладывает его к моему запястью, нажимая на поршень до тех пор, пока острый кончик не вонзается в чувствительную кожу. Я вздрагиваю от приступа боли, разум затуманивается, а кожа становится липкой, пока я пытаюсь понять, что, черт возьми, он со мной делает.

– Введи поглубже, чтобы нельзя было вытащить, – говорит Оливия. – Девчонка может быть удивительно сообразительной при наличии стимула. За ней нужен глаз да глаз.

– Да, мэм, – отвечает мужчина, его низкий голос звучит отрывисто и профессионально. – Если только она не захочет поковыряться в собственной руке ножом, то он не выйдет.

Они говорят обо мне так, словно меня вообще нет в комнате, и у меня на мгновение кружится голова, прежде чем я улавливаю смысл слов.

Когда мужчина вытаскивает шприц обратно, в том месте, куда был введен кончик шприца, остается небольшой порез, из которого сочатся капельки крови, а когда я вытягиваю запястье, то чувствую сильную боль в мышце. Я моргаю, глядя на ранку, и у меня перехватывает дыхание, когда я понимаю, что только что произошло.

Оливия попросила его воткнуть в меня маячок. Под кожу.

Я содрогаюсь, не в силах сдержать переполняющее меня отвращение. Мне ненавистна мысль о том, чтобы быть помеченной. Помеченной, как домашний скот, не имеющий возможности уйти куда-либо по собственной воле. У меня такое чувство, будто Оливия даже не видит во мне человека, и я задаюсь вопросом – а хоть когда-то вообще видела? Когда эта женщина пришла навестить меня в больницу после того, как я сбежала от Ильи, она выглядела такой довольной, что воссоединилась со мной, такой обеспокоенной за мое благополучие. Но даже тогда бабушка точно знала, для чего хочет меня использовать.

Тогда на кладбище, когда я не позволила ей манипулировать собой и не стала делать все «по-хорошему», она решила принудить меня и шантажировать, чтобы я сделала то, чего хочет она.

Я выбрала «по-плохому», и теперь у меня такое чувство, словно вот это лишь слабый отголосок того, каким ужасным будет это «по-плохому».

Запястье тупо пульсирует, из раны проступает кровь. Я изо всех сил стараюсь скрывать свои эмоции, не желая показывать, как сильно сейчас страдаю физически и эмоционально. Не хочу доставлять ей удовольствие.

Крупный мужчина отходит, и Оливия отпускает мои плечи, протягивая мне носовой платок, чтобы остановить кровотечение. Я беру его, но не прижимаю к руке, проявляя маленький акт неповиновения. Надеюсь, я запачкаю кровью всю ее роскошную мебель.

Но Оливия, кажется, даже не замечает этого.

– Дистанция такая, как мы обсуждали? – спрашивает она мужчину.

Он кивает.

– Да. С таким маячком ей не спрятаться. Вы будете получать оповещения о важных событиях и сможете определить ее местоположение с точностью до полумили или около того.

Оливия кивает.

– Очень хорошо. Это именно то, что мне нужно.

Она говорит это небрежно, как будто постоянно нанимает людей для засовывания маячков в людей. Хотя, возможно, так оно и есть. Может, она и ее муж – мой дедушка, о котором теперь я вспоминаю с легким содроганием – часто занимались подобными вещами: шантажом и вымогательством. Разбрасывались деньгами, пока не получали то, что хотели.

Я потираю руку и наконец вытираю кровь шелковым платком, который держу в руке, просто потому что больше не могу на это смотреть. Меня тошнит, в животе все переворачивается. Мужчина собирает свои вещи и уходит, еще раз кивнув Оливии.

– Это просто дополнительная страховка, – говорит мне бабушка, когда мы остаемся вдвоем. – Я знаю, ты не убежишь и не попытаешься скрыться. Ведь ты прекрасно понимаешь, что у меня достаточно ресурсов, чтобы выследить тебя и твоих мальчишек, если вы попытаетесь покинуть Детройт. – Она одаривает меня язвительной улыбкой, которая делает ее похожей на гадюку, обвешанную жемчугом. – Приятного будет мало для всех, замешанных в этом деле. Знаю, ты понимаешь, насколько я серьезна. Так что будь умнее, не пытайся сбежать от меня. Уяснила?

В ее голосе слышится явное предупреждение, и я с трудом сглатываю, отрывисто кивая.

– Отлично. – Она хлопает в ладоши, и ее улыбка становится шире. – Теперь я сообщу Трою, что ваша помолвка подтверждена, а после возьмем небольшой перерыв, чтобы мы все могли подготовиться к свадьбе, которой вы оба заслуживаете. Это будет грандиозное мероприятие, достойное союза двух таких выдающихся семей.

Я знаю, она говорит это искренне, но для меня это звучит как шутка. Трой – отвратительный пошляк, и с тех пор, как Оливия показала свое истинное лицо, я не могу отделаться от мысли, что семья Стэнтонов не намного лучше. Но, возможно, она права. Нечто изысканное и роскошное снаружи, но поверхностное и натянутое внутри – вот на что должна быть похожа эта свадьба. Такой она и заслуживает быть.

– Вы поженитесь, – продолжает она, кивая, будто я что-то сказала в ответ. – И я наконец-то смогу приступить к восстановлению наследия Стэнтонов, как всегда и хотела.

Совершенно очевидно, что для Оливии это всего лишь деловое соглашение. Ей нет дела ни до меня, ни до моих чувств. Она объединит свою империю с империей Троя, приобретя больше денег и власти благодаря этому союзу, что поможет ей укрепить свое положение и разбогатеть после того, как ее мужа предали партнеры по бизнесу, и он, по-видимому, потерял значительную часть своих денег.

Самое отвратительное, что, судя по увиденному мной, Оливия все еще очень богата. Ей даже не нужно этого делать. Но она хочет быть такой же неприлично богатой, какой была раньше, хочет пробиться обратно на вершину высшего общества Детройта и готова сделать все возможное, чтобы достичь этой цели. Даже если это означает, что ей, по сути, придется продать собственную внучку тому, кто предложит самую высокую цену за этот вынужденный брак.

Я проглатываю комок в горле, желудок сжимается, а на языке появляется горечь.

– Что же Трой с этого получит? – спрашиваю я ее, комкая окровавленный платок в руке. – Я знаю, что он делает это не по доброте душевной.

– Имя нашей семьи по-прежнему имеет большой вес в Детройте. И у меня есть деловые связи, которые могут помочь ему и его семье. Это разумная партия. – Она смотрит на меня, и ее губы слегка изгибаются, как будто она попробовала что-то кислое. – Кроме того, Трой всегда был… увлечен тобой. Я надеялась заполучить внучку-девственницу для продажи на аукционе и была крайне разочарована тем, что братья Воронины разрушили этот план. Но оказывается, Трой несколько более снисходителен к этому недостатку, нежели другие мужчины. Его больше привлекает тот факт, что твоя приемная мать была проституткой, и ты была взращена отбросом общества.

По ее тону понятно, что ей это неприятно, но легкая улыбка на ее лице говорит о том, что она все же довольна сложившейся ситуацией. Что бы ни заставило его согласиться на эту сделку, с ее точки зрения, это, по-видимому, хорошо, но то, как Оливия говорит о его увлечении мной, вызывает у меня тошноту.

Я знала, что Трой извращенец и подонок с того самого момента, как встретила его, и бабушкины слова только подтверждают это. Я помню, как он смотрел на меня в загородном клубе, когда я пыталась там научиться играть в гольф. Помню его конфронтацию со мной и Джошуа, как он высказал некоторые странные намеки о том, каким человеком я, должно быть, стала после того, как меня вырастила Мисти.

Я думала, он просто богатенький придурок, который считает, что ему сойдет с рук говорить гадости, но оказалось, что все еще хуже, чем я могла себе представить.

Оливия, кажется, даже не замечает, какой эффект произвели на меня ее слова. Она продолжает говорить, возвращаясь к теме, которая волнует ее больше всего, и добавляет:

– Я очень надеюсь, что этот брак поможет вернуть моему поместью былую славу.

– Безумно рада за тебя, – не могу удержаться я, раздраженная тоном ее голоса.

Бабушкины глаза встречаются с моими и на мгновение сужаются, а затем она качает головой. Ее седые волосы зачесаны назад в классическом стиле, она проводит по ним рукой, хотя ни одна прядь не выбилась из прически.

– Так не должно было случиться, – напоминает она мне холодным тоном. – И я, честно говоря, не понимаю, почему ты так сопротивляешься. Это ведь твоя семья, Уиллоу. Поместье принадлежит тебе по праву рождения. Это у тебя в крови, но ты сделала неправильный выбор. Я думала, что учу тебя видеть картину в целом, понимать важность нашего наследия и идти на необходимые жертвы ради этого. Именно ты вынудила меня поступить именно таким образом.

Гнев поднимается во мне горячей волной, и я смотрю на нее, не отводя взгляда.

– Мне на это насрать, – огрызаюсь я. – Меня не волнуют ни деньги, ни наследство Стэнтонов, ни твое положение среди других богатых семей Детройта. Для меня это ничего не значит.

А почему вообще должно? Большую часть своей жизни я считалась отбросом общества. Меня вырастила проститутка, я работала сверхурочно, чтобы как-то сводить концы с концами, столько раз пропускала школу, что даже аттестат зрелости получила только через несколько лет после того, как должна была ее закончить. Таким людям, как моя бабушка, все преподносили на блюдечке с голубой каемочкой, но им все равно этого было недостаточно.

Лицо Оливии застывает, и любой намек на мягкость исчезает из ее черт.

– Ты слишком похожа на своего отца, – говорит она. – Чересчур охотно следуешь за своим сердцем, думаешь только о себе. Его никогда не интересовало, что требуется для сохранения наследия нашей семьи.

Я моргаю, застигнутая врасплох.

– О чем ты?

– Я подыскала ему в жены вполне приемлемую женщину. Ту, которая подняла бы нашу семью на более высокий уровень и принесла бы пользу обеим семьям в процессе. Но ему этого было недостаточно, – усмехается она. – Нет, он влюбился в женщину, которая была намного ниже его по положению. В ту, с которой у него не было никакого будущего, брак с которой очень плохо отразился бы на нашей репутации. Поэтому, когда я узнала о ней и о том, что у них появился общий ребенок, то обо всем позаботилась.

– Ты… позаботилась, – шепотом повторяю я, даже не зная, что делать с этой информацией.

Еще недавно я подумала бы, что бабушка имеет в виду помощь в виде денег, благодаря которым им бы не пришлось выживать. Но после того, что я увидела… Я знаю, что все было не так.

– Что ты имеешь в виду? – надавливаю я, и мои губы немеют, когда слова еле-еле покидают мой рот. Я даже не уверена, что хочу знать ответ, но не могу удержаться от вопроса.

Оливия вздергивает подбородок, выдерживая мой взгляд, ее лицо остается бесстрастным.

– Я убила ее в том пожаре, – говорит она мне. – Женщину, в которую он был так влюблен. И тешила себя надеждой, что это решит и проблему с ребенком. Что мы все начнем с чистого листа, так сказать.

Ее слова бьют меня, словно пощечина. Решит проблему с ребенком. Со мной.

Я была тем ребенком.

Когда я впервые встретила Оливию, она сказала мне, что моя мать погибла в пожаре, который устроила она сама. Предположительно, у нее были психические и эмоциональные проблемы, и это она виновата в том, что я так сильно обгорела.

Но это была ложь.

Оливия явно перестала притворяться, что она хороший человек или что я ей вообще когда-либо была небезразлична, ведь она только что призналась, что убила мою мать. Что пыталась убить меня.

Я стою, застыв на месте, и ошеломленно смотрю на нее. Грудь переполняет целый калейдоскоп эмоций. Их так много, что не разобраться. На первом плане обида и гнев, но все остальное – просто сбивающая с толку мешанина.

Прежде чем я успеваю придумать, что сказать, в комнату входит еще один мужчина. Я подпрыгиваю, пораженная его внезапным появлением. Его я тоже не узнаю, но он такой же высокий и мускулистый, одет в черный костюм и темные перчатки.

Оливия машет мне рукой, выглядя раздраженной моей нервозностью.

– Джером отвезет тебя домой, – говорит она. – И не наделай глупостей. – Она улыбается, но улыбка эта холодная и колкая. Я начинаю понимать, что это ее настоящая улыбка. – Я скоро свяжусь с тобой. Предстоит многое сделать, чтобы подготовиться к свадьбе, нельзя терять ни минуты.

Меня выводят из гостиной, а затем и из дома. Джером открывает дверцу неприметной черной машины, и я без возражений сажусь в нее. Голова словно в тумане. Часть сознания противится мысли о незнакомце и какой-либо поездке с ним, но, по правде говоря, моя ситуация едва ли может стать хуже, чем она есть сейчас. И неважно, куда он в конечном итоге меня отвезет, по крайней мере, я больше не буду торчать в доме Оливии.

Как и другой водитель Оливии, мужчина, которого она назвала Джеромом, тоже не разговаривает. Я сижу на заднем сиденье машины, обхватив пальцами одной руки все еще ноющее запястье, и слепо смотрю в окно, едва замечая проплывающий мимо пейзаж.