Kitabı oxu: «Малые Топыри», səhifə 3

– А? Дальше? А дальше что было… Дальше как раз оно и было самое. Стоял я в ту ночь в дозоре. Гляжу на эту унылую картину, курю. По правую, левую руку – ещё дозорные. Михей за пулемётом дремлет. Звёзды светят, ночь лунная. Я так взгляд на небо поднял, пытаюсь какие созвездия отыскать. Все лучше, чем силуэты мертвецов на поле боя разглядывать. И тут слышу сбоку шёпот – немцы. Ну, думаю, здравствуйте, голубчики, пожаловали. И эту ночь не дали посидеть спокойно. Смотрю на поле – и впрямь идут. Да как идут! В полный рост, не скрываясь, как на показ – шагом. И сколько… Роты две, может больше. Разбудили ротного. Тот всех в ружьё. Разогнал по позициям, стоим – ждём. Минуту ждём, две, пять… А эти-то всё ближе. И хоть бы один, стерва, пригнулся. Вадим Палыч выждал ещё немного, чтоб уж наверняка, а потом как рявкнет – «Огонь!».

Ну, мы и громыхнули. Застрочил Максим, затрещали автоматы. Поддержали их бодро винтовки. По всей линии окопов вспышки, как светопреставление. Над полем трассера летят. Взмыла в небо осветительная ракета, за ней вторая. И как-то все неправильно вдруг стало… Я даже не сразу понял. А может понял сразу, да только не сразу поверил. Немцы-то идут. Ну, то есть, совсем как шли. С шага не сбиваются, не падают, в ответ не стреляют. Да и шаг у них какой-то… Это поначалу показалось, что шли медленно и бесстрашно, как на парад, пока они силуэтами во тьме были. А как осветило, мы увидели, что они не идут вовсе, а волочатся, как в полусне. И ствола никто в нашу сторону не поднимает. Оружие вроде и есть, а несут его, как будто забыли, зачем оно вообще нужно. Кто винтовку за ствол тащит. Кто так и несёт на плече, не думая снимать. Кто автомат за ремень по земле волочит, что твою машинку…

А мы стреляем. Только уж не так уверенно. Я на курок-то жму, а мне с каждым выстрелом все страшней. Потому что не падает ни один. Автомат рядом как поперхнулся и затих. А после ротный сам крикнул, чтобы Максим заткнулся. И винтовочные выстрелы всё реже, реже… Политрук орёт, мол, какого чёрта, командир, вели открыть огонь! Тот ему огрызнулся что-то, последняя ракета заморгала в воздухе, и потухла. Стало темно. А эти идут всё. Вадим Палыч ракетницу-то зарядил, снова дал в небо. Через несколько секунд разгорелось. Он к биноклю прильнул, пытается рассмотреть, что происходит. Потом весь замер так, захрипел, будто сказать чего хочет, а не получается. И только политруку бинокль в руки тычет. Тот выхватил, ротного оттолкнул, давай смотреть. А потом засипел и сам… Попятился, в заднюю стенку траншеи упёрся. И то прижмёт бинокль к глазам, то опустит. Погрустнел и сержант наш, тоже видать чего-то разглядев. И лейтенант. Тут и мы уже кое-чего примечать начали. Немцы-то какие-то потрёпанные. Шинели рваные, у кого-то каска пробита… А кто-то вообще без каски, с пробитой головой… И такая тишина над окопами повисла. Все стоят, смотрят и молчат. А у немцев на той стороне нейтралки наоборот – оживление. Фонарики мелькают, костры зажглись. А эти всё прутся.

И вот до них уже те самые пятьдесят метров. Кто-то не выдержал – полоснул из ППШ. И за ним, как по команде, наши снова огонь открыли лавиной. Только стрельба уже какая-то истерическая. Политрук сам из пистолета садит, а что там с его пистолета толку? Там и Максим всю ленту выпустил как будто в молоко. Ни один немец даже не пошатнулся. И понимаем мы, что они и не живые вовсе. Точнее, поняли-то мы это уж давно, но до осознания оно только сейчас дошло…

– Дед, да ты брешешь, – невольно прошептал Лёха, уже несколько минут сидящий в застывшей позе, с куском колбасы, подцепленным на вилку.

– Вот дать бы тебе ложкой по лбу, кабы под рукой была! – гаркнул старик, метнув грозный взгляд на парня, – Собака брешет, а я как было говорю! Слушай, когда те, кто больше твоего повидал, рассказывают, да не перебивай! О чём я?

Мужчина, сидевший напротив деда, воспользовавшись паузой, молча толкнул к нему свою стопку. Но тот, будто не заметив, продолжил рассказ с прерванного места.

– Так вот бишь, как мы, значит, осознали, что немцы-то мёртвые, тут уж не было никакого удержу. Ни ротный, ни политрук ничего бы сделать не смогли. Да они и не пытались. Кто-то первый выскочил из окопа, да побежал к лесу. А за ним уже вся рота двинулась. Минуты не прошло, а траншеи пустые. Только кое-где упавшая каска да забытая винтовка валяется.

А от немцев уж гул. Запустили моторы, наступают. Бегут по нейтралке радостно. А чего им не бежать? Молодцы, согнали нас, ничего не скажешь. Мы как до леса добежали – тут уж командир всех собирать стал. Хорош, говорит, драпать, черти. Вышиб нас немец без единого выстрела, глянь, как веселится. Видать, то ли газ какой пустил, то ли ещё какую дрянь, а мы и поверили… Ну, теперь в контратаку нас первыми пошлют, как провинившихся. Здесь и поляжем.

Говорит, а сам в бинокль смотрит. Да и другие, у кого он есть, да кто не потерял по пути – тоже наши бывшие позиции разглядывают. Да там и без бинокля видно, что происходит – эти, которые впереди шли, бредут сквозь траншеи, бесцельно, как морок. А их уж волна фрицев, которые со своих окопов в атаку пустились, догоняет… И тут как-то вдруг тональность криков немцев изменилась. Какие-то они стали не очень радостные. И вся вот эта волна, как до нашей линии докатилась, так и обратно откатываться начала. Причём ещё быстрее! Смотрю, а Вадим Палыч ржать начинает. Нервно так, аж трясётся. Глаз от бинокля не отрывает, а сам говорит сквозь этот дикий смех. Мол, соседи наши, как услыхали стрельбу, видать решили, что нас какая-то их часть штурмует, без согласования. Ну, а как увидели, что мы из окопов повыскакивали, не мешкая пустились своим на помощь. Радуются, ликуют, несутся на всех порах. Всё, выбили красных с позиции! А потом они этих своих неожиданных помощников догнали. И увидели, что это им такое за подкрепление пришло. И чем-то оно им не понравилось, никак не меньше, чем нашим. Так что, ни один фриц в окопе дольше секунды не задержался. В том числе и мёртвые – они куда-то в сторону Топырей пошли, тем же порядком. Как будто и не надо были им вовсе эти окопы.

– А ну-ка, хлопцы! Давай-ка обратно на позиции, пока фриц не опомнился!

Ротный то крикнул, рукой махнул. А никто за ним не побежал. Кроме политрука. С живым-то немцем воевать дело не новое, но вот с мёртвым… Он же как ушёл, так и вернуться может. А пуля его никакая не берёт. Да и вообще непонятно, какого ему чёрта надо? А когда непонятно, что с тобой эта тварина сделать может – тогда страшней вдвойне…