Kitabı oxu: «В ожидании полета», səhifə 6

8. Паша (Симпозиум – акт IV)¹⁶

Официантка Р.: Иногда я скучаю по нему, хоть сама не пойму почему, у меня был сон что у нас родилась дочь, должно быть была ужасная ночь…

Паша: Все темы, поднятые вами конечно хороши, но они крутятся вокруг одного и того же. Дима уже в нокауте. Но я хочу обсудить. Что есть любовь? Вы согласны?

Константин: Да.

Николай: Почему нет?

Артем: Давайте.

Роман: Конечно.

Паша: Так вот, о любви слишком много говорят, она как магнит для всего и вся, все тянется к ней, мы сами становимся ее рабами.

Официантка Софи присаживается: «Можно мне послушать?»

Паша: да, пожалуйста.

Софи (внимательно смотрит на Константина): Я думаю, тебя ждет много интересного.

Константин: О чем ты?

Софи: Все не то, чем кажется.

Константин: День загадок.

Паша: Любовь притягивает, но имеет ли она такое значение?

Константин: Любовь есть очарование и наслаждение подлинностью жизни.

Официантка Софи: Вы не правы оба. Ты, Паша считаешь, что любовь просто притягивает и на самом деле не имеет такого значения, как ей предписывают. А Ты, Костя, видишь в любви лишь мимолетное очарование. Слушайте меня внимательно и может что-то да уразумеете

Поучение Софи

Любовь лучше трактовать как восхождение, как любовное восхождение. От низшего к высшему. Так как же вы сумеете приблизится к высшему, полюбить реальное человеческое существо, если в душе вашей нет и капли сострадания к травинке, что вырастает каждый день, к лучику солнца пробивающемуся через деревья? Закостеневшими и огрубелыми я вижу вас – тихих, спокойных, не способных увидеть красоту там, где она есть. Маленький одуванчик вырастает, растет, колышимый на ветру, никто к нему не подойдет, никто не прикоснется. Разве это не печально? И разве это одновременно не трогательно. Начните любить с маленьких вещей и поднимайтесь. Вот уже вы от одуванчика готовы перейти к розе, смотрите на лепестки семи роз – нежные, трогательные. А затем к буренке что ходит по полю, как сладко мычит она и какое сладостное молоко она дает, учитесь любить с мельчайшего, и тогда вселенная раскроет вам свои чудеса, то что она – прекрасна и исполнена чудесами и тайнами. Обратите взор свой теперь к девушкам, как я понимаю, главному примеру вашего разговора. Не таится ли в каждой из них тайна, будете ли вы – именно вы – достойны быть посвящены в эту тайну и прикоснуться к ней. Любите с малого и восходите к любимому вами великому. Ведь любовь – это загадочное стремление, что сидит в нас. Я могла бы и продолжать свой разговор, но появление женщины в таком контексте само по себе уже нонсенс. Да и вон меня поджидают

Официантка встает с места и направляется к выходу их бара, точнее к лестнице, что ведет к этому выходу. Там в умоляющей позе притаился какой-то бомж. Официантка улыбается ему и передает пятьдесят рублей. Потертый господин с неодобрением смотрит за этим и бросает бомжу: «передавай привет этому!» Бомж улыбается и напевает: «La mer, Qu’on voit danser…»

Паша: были ли ее слова значимыми в этом споре, к чему она явилась тут?

Как вестница

Константин: Вполне понятно – поучить тебя.

Паша: Меня? Дык, может и тебя, вечный ты наш скиталец. Любовь есть упражнение в совершенстве блага, вот ее слова. А ты – лишь гонишься за смазливостью и внешним лоском, которому пора не более трех лет.

Константин: Вы только посмотрите кто на меня клевещет, клеврет самой убогой из теорий о том, что нас любовь взывает и в миг в рабов сей превращает. окститесь, батенька, лед тронулся, и я уже не держусь прежнего постыдного мнения.

Паша: Так переубедила тебя смазливая официанточка?

Константин: Дело не в смазливости, а в вескости доводов, любовь искусство – к нему стремится нужно ввысь.

Артем: А коль искусство то же выходит все же можно научиться.

Павел, Роман, Николай (хором): А ну заткнись!

Дмитрий прикорнувший на диванчике начинает подавать смутные признаки жизни: «Воля! Мужество! Разве недостаточно я надрался…ох несчастный я, несчастный»

Артем: Ну что уж выпито немало, к конечному итогу так и не пришли, а иногда и обменялись мнениями.

Роман: Николай, держись, тебе тут отвели роль бутафории, но в том не наша вина.

Артем: Подкинуть что ли монетку?

Паша: А по мне итог вполне разумен и я с ним согласен: любовь – это к чему стремится наше сердце.

Константин: Официанточка, конечно, высший класс, но сердце мое вожделеет к Яне, ах, Яна.

Официантка приносит длиннющий счет на всю компанию, Паша подхватывает Счет и иступлено тыча в него пальцем кричит: «Этот счет сама жизнь! Впрочем, я мог бы сделать больше!» Артем недоуменно смотрит на него и говорит: «Да вы должно быть фашист», Паша отвечает: «Ну еще далеко не все так считают».

Компания собирается, набрасывает на себя легкие пальтишки, характерного цвета. Тут в их скромную толпу вторгается молодой человек, лет девятнадцати, явно знающий Николая, во всяком случае тот глядит на него со смущенным узнаванием. Молодой человек смотрит на Николая и произнося: «Теперь вы довольны?», бьет его руками в грудь.

Официантки выплясывают танец занавеса.

III. Бог Сделал Автомобиль

1. Я¹⁷

Песочек утекает из часочек. Птенчик оперился и вылетел из гнезда. Слоны танцуют. Под тамбурины. И обезьянки на качелях. Сентябрь сменяется октябрем. Сволочи сохраняют свою самотождественность. Равно как и ангелы. Но ангелов мы, как правило, не встречаем. Только клоун упал под лед, которым еще не покрылся ручей. Восхитительная ложь. Желтый бычок прошел, качаясь, по краю. Та драка в баре представляла собой неприятный эпизод. Скандал с Николаем явно нарастал. Вот и приехали, что называется. Делом о самоубийстве и отношениями Николая с Мариной заинтересовался университет. Позовите капитана, наш корабль двинулся на скалы. Но ведь это же не про… Могут ведь и отправить пароходом в мертвую эмиграцию. Вот вам и родина свободы. Лекции читались. Уроки велись. Встречи? Да как-то на днях знатно нагрузился с Пашей, наслушавшись всей этой политической лабуды – ветер перемен носится в его волосах и его мыслях. Ах да, та драка, ну что тут расскажешь? Студент, одногруппник Марины, был в нее влюблен, пришел и дал Николаю в морду. Аллея слез. Кто-то ему явно изложил печалящий на Николая (да так не говорят, но так можно думать) ход событий в самоубийстве Марины. Драка. Приехала полиция. Их забрали. Вот и университет подключился. Опасно за Николая. Очень опасно. А Яна все также прекрасна, милая улыбка, смешной носик. Оды, оды требую я этому носику! Веселые разговорчики в перерыве, и сигаретка, что попросила она. Для тебя дорогая, все что имею… Из школы в университет. С первого круга на второй. Чтоб вас, в школе хоть передуши всех этих некрещенных младенцев. А некрещенных праведников там нет. Да и в университете, как видите, похоти и сладострастию не разгуляться. Захватит вихрь и унесет на скалы. Как Николая. Так и меня может. Но красное платье Яны сменялось другими нарядами, не менее привлекательными, но словно складывающимися в знак предупреждения, на котором были высечены такие слова – «Ныне речи пророков говорят тебе не лезь». Тротуар, подсвеченный неоном. Осень Шишкина сменялась осенью Левитана, сырой, печальной и глубокой. Так что же это унылая пора или очей очарование? И то и другое – в мире победившего не-марксизма могут существовать противоречия без снятия, как контекстуальное обрамление явлений. Все это пустое. Книги читаются. Дни катятся. И где-то в подкорке бьется мысль, что ведь скоро настанет та пора, когда я сезонно впадаю в тоску и печаль. Сходить к врачу? Да, я бывал, но тогда кажется…несерьезно. А тут, бьется в моей голове один диагноз. Нужно подтверждение. Или губы, что коснутся моих и прикроют глаза мои на нарастающую проблему. Скоро придет гнетущий ноябрь. А сейчас я просто переваливаюсь через порог школы. Дорога домой. Тут сбоку раздается милое-шепелявящее:

– Константин Евгеньевич, вы домой?

Конечно, Кристина, простота и незамысловатость в обращении. Подросткам может быть приятен разговор в режиме доверительности со взрослыми, как и нам может быть приятна их чарующая непосредственность. Не хочу детей, но вот к ней готов относиться по-отечески. Ахав в поисках знака, грозящего гибелью.

– Да, я домой, достали вы меня, увольняюсь.

Вот зачем я так? Лишь бы съязвить. Словно что-то переключает режим в моей голове с позиции «адекватное поведение» на позицию «козел…ну…козел». Таково мое представление об отцах? Всех?

– Ой, вы же не серьезно? – Испугалась. Мелочь, а приятно. – Вы правда от нас уходите? Не уходите, пожалуйста.

– Да не ухожу я, кто же иначе будет воспитывать такую пьянь как вы?!

– Опять вы за свое! Я не пью! Не пью!

– Притворюсь, что поверил. До завтра верить буду.

– Я же правда никогда не пью, зачем вы так говорите, еще и при всех. Правда так считаете? – лицо Кристины погрустнело. Ну не обижай ты ребенка, бессердечная сволочь. А может тут и нет особой избирательности. Кто угодно, лишь бы поиронизировать. Нет, она все же особенная.

– Нет, не считаю, просто нравится вас подкалывать. Уж извините.

– Я подумаю. Мне было бы обидно если бы вы правда так считали. – Кристина деловито приосанилась и придала своему милому личику выражение «правильная девочка». – А вы куда идете?

– На остановку, домой ехать, хватит с меня вас на сегодня, шпана малолетняя. – Ну не могу я остановиться, так и тянет навернуть еще.

– Ой, а пройдитесь со мной – мне до следующей остановки, я там живу, рядом, пожалуйста?

– Ладно, хитрая вымогательница.

– Я у вас ничего не вымогала.

– Это пока, потом еще денег на….ладно, стоп, я же обещал, что до завтра не буду.

– Вот и держите слово. – Кристина поежилась. Посмотрела на мое лицо, когда я приняв решение ушел вновь в свои мысли. – О чем вы думаете? Иногда так интересно.

– Я думаю о пещере, в которой она играла с ним в шахматы.

– О ком вы? – удивилась Кристина.

– Да так, повезет и не узнаете.

– Хорошо… – она явно не знала, что тут еще сказать. Вновь поежилась. Да, ветер задувал. Она приподняла воротник своего коротенького пальтишки. Только тут я подумал – а не странно ли это выглядит – мне идти рядом с четырнадцатилетней девочкой. Я внимательно посмотрел на нее, озябла, прячет ручки в кармашки, смешно вышагивает в своих ботиночках, словно птичка, стремящаяся оторваться ввысь и улететь. Милое, доброе существо, так бы хотелось, чтобы таким она и оставалась, чтобы беды и невзгоды не рушились на ее голову, не ломали ее жизнь, не изменяли характера, чтобы «добрые» подружки не предлагали накидаться таблетками из аптеки или покурить за гаражами. Это конечно не делает человека сразу другим. Сразу плохим. Но шажок за шажком. Прямо как она. Мы отрываемся от земли и уносимся в небеса, клубящиеся адскими огнями. Мы становимся другими, оставляем позади наивность, милый взгляд серых глаз и становимся….а кем мы становимся? Кем попало. Вот кто я такой? Что толкает меня к этим подколкам и мелочному обзыванию этих детей. Обзываюсь я конечно не вслух. Но зато про себя. Ох и поношу же я их. А так ли уж они этого заслуживают? Да, конечно, сбитые в огромные кучи (поделить поменьше – нет бюджета, зато на всякое другое его сколько угодно) они превращают все вокруг в белый шум, способный довести до белого каления. Но все же все они еще на земле, а над ними совсем не адское пламя. Пусть Кристина остается доброй и милой девочкой, пусть будет счастлива. Пусть найдется когда-нибудь, кто-то, кто скажет ей:

 
Не в земной темнице душной
Я гублю.
Душу вверь ладье воздушной –
Кораблю.
Ты пойми душой послушной,
Что люблю
 

Пусть будет так, а я останусь собой, потерявшимся среди книг, случайных встреч и пьянок. Язвительно комментирующий все что происходит вокруг. Искренне любящий доброе и красивое и потому так сильно готовый его оттолкнуть.

Кристина подняла на меня свой взгляд:

– Мы скоро дойдем, а вы даже не поговорите со мной?

– О чем? – скрасил я грубость вопроса ласковой улыбкой.

– Да о чем угодно.

– Но ведь я дал обещание молчать о связанном с вами, – подмигнул я ей.

– Я правда на вас обижусь.

– Тогда скажу, мне приятно с вами пройтись, вы, пожалуй, все-таки, славная.

– Спасибо, – как будто она покраснела.

– Сами расскажите что-нибудь. Как дела с родителями?

– С мамой. Папа…он ушел.

Я замолчал. Вот оно как. Тем больше отечества в твоей роли, правда?

Мы перешли дорогу. Я внимательно смотрел как ножки Кристины с каждым шагом отрываются от земли, а затем вновь возвращаются на нее. Я собрался что-то выговорить, но тут она сказала:

– А мы уже и дошли, вот и дом мой. А вот остановка.

– Хорошо, до завтра, хулиганье.

– До свидания, Константин Евгеньевич

Ах, ускользающая красота, я бы готов был пройтись с тобой куда как дольше.

2. Николай¹⁸

Николай двигался, Николай соображал. Соображал лихорадочно. Пропуская дни и некоторые выдохи. Вещи, бывшие такими простыми становились сложными. Жизнь приобретала осязаемую форму, и форма эта была формой кулака. Иногда и кулак может быть глаголом. Что за глупости лезут ему в голову, подумал Николай. Смех, потерянный между разведенными руками. Нет слов, нет ничего. Только глаза. Он стоял словно в эпицентре того гляди готового разразиться шторма. Словно в центре двух сошедшихся линий. Обдумай все, обдумай все внимательно. Можно завести дневник. Дневник ушедшей жизни. К черту, к черту. Итак, во-первых, беда пришла к Николаю в виде молодого человека, выследившего его тогда в баре и завязавшего с ним драку. Это все усложнило. Как мерзко так думать, что значит усложнило? Что могло стать еще сложнее, когда не стало Марины? Но оно смогло стать. Вызвали полицию. Он просидел ночь в отделении. Конечно, о его драке со студентом быстро узнали в университете. Возможно, та дрянь все же сдержала свое слово и настучала на меня. Университет забеспокоился. Словно задвигались вековые горные махины, закрутились невидимые шестерни адской машины, в которой все индивидуальное стирается и низводится до фактов. Так. Драка со студентом. Уже плохо, но студент дал объяснение. Его конечно, скорее всего, отчислят, но объяснение было дано. Так. Встречался со своей студенткой, а она потом покончила с собой. Мерзкое дельце. Как раз подходящее для умелого сцепления фактов в систему. Не десятичную систему Дьюи. А в совсем другую – пугающую систему которая говорила: Вы нам такой не нужны. Пока что эти слова не были произнесены. Почему? Ответ очевиден. Николай обладал обоими необходимыми для работника способностями – быть компетентным и быть на хорошем счету. Первое не обязательно означает второе. Безалаберный Константин был прекрасным преподавателем, но ему было плевать, что о нем думает начальство – он был – не-благо-надежный. Николай был благонадежен. Но это же было раньше. Он знал, как тонка грань между одним и другим. В нужный час и в нужном месте – и вот ты уже видишь мелькающие в воздухе красные занавеси. И вот это событие явно размягчило имеющуюся грань. Николай почти что перестал быть на хорошем счету. Конечно, тут нужно решение. Будет дисциплинарное слушание. Все еще может обойтись. Но даже если обойдется, то потом…Потом он все равно уже не будет на хорошем счету и быстренько найдется повод расстаться с ним, нашкодившим и потревожившим священные махины. Николай пребывал в каком-то стохастическом состоянии. Он был подобен «звездной ночи» – расплывчатому эффектному узору, приятному для тех, кому нравится что-то причудливое и непригодному для тех, у кого существует понятие о правильном и должном. Николай боялся. Он не хотел лишиться работы. И эта мысль колола его как отравленное жало острого клинка. Как мерзко. Он находился в, что называется, пограничном состоянии. Он не говорил «я предпочитаю этого не делать», но связь с реальным миром все равно могла оборваться, вместе с работой. Он потерял Марину. А теперь мог потерять работу. И что тогда, что ему останется делать? Пойти в бар и покинуть Лас-Вегас? Но ведь есть еще возможность. Мы всегда смотрим на поджидающую нас смертельную ловушку с надеждой, что все обойдется.

Была и вторая линия, сходящаяся к Николаю. То сообщение что он получал от этой…как ее…Анастасии Волановой, она намекала что Марина была совсем не тем человеком, что он знал. Эта мысль кружила перед его внутренним оком. Рассмотреть? Ну, что думаешь? Николай не хотел в это верить, да и не верил, для него Марина после смерти превратилась в подлинного ангела. О ней он думал с тоской и глубочайшим сожалением. Но сердца человеческие слабы и семена всегда падают в унавоженную почву. А что она имела ввиду? Голос, который, казалось, он слышал во сне шептал: «Не ищи, оставь все как есть, отпусти с тем, что было». Но мог ли Николай так поступить? Даже в своем глубочайшем раскаянии он испытывал другое, черное чувство – желание оправдаться, желание обелить себя перед самим собой, если не перед всем миром.

Николай решил сделать глупость. Еще бы не глупость – лезть к соседке Марины – Кате, с какими-то расспросами, когда на носу слушание по его проблеме. По его проблеме. Так это называется. Но для него это важно. Он не хотел верить и одновременно хотел быть невиновным. Так бывает. Так бывает, когда жизнь, подобно жидкой массе, вытекает сверх наложенной на нее формы. И вот вновь, выйдя из своей комнаты он поспешил к дороге, перебежал на светофоре и ботинки его гулом отозвались в его голове, когда он пошел по той же дорожке, что и тогда – по дорожке к общежитию.

Николай спешил. Голос внутри нашептывал ему слова предупреждения. Как ужасно. Как ужасно идти туда. Ведь там все и случилось. Но вдруг…не его вина? Но к лучшему ли это? Та же самая консьержка – те же самые флажки по обоим сторонам ее головы. Уже достаточно поздно. Соседка Марины, теперь не соседка, временно единоличная хозяйка комнаты. Они оставили ей комнату? Как такое вообще возможно? Такое случается, когда слова спрягаются. Что это значит? Почему так ему подумалось? Он не знал, но чувствовал, что это почему-то важно. Не ходи по ночам по пустынным залам. Что лезет ему в голову? Откуда это? Не важно. Николай отмахивался, Николай спешил. Катя, соседка….не соседка…у Марины больше нет соседей, кроме могильных червей. В общем, Катя оказалась на месте. Глаза внимательно взлетают к лицу Николая, она смотрит пристально, как на дух прошлого рождества, пожелавший творить зло. Ее голос раздается в этой вселенской пустоте:

– Николай Сергеевич зачем вы пришли?

Что ему отвечать? Действительно, зачем он пришел, что вело его, что понуждало сюда прийти? Разве что-то можно тут сделать? Зачем что-то выискивать, выспрашивать? Надо остановиться. Но это смутное чувство внутри требовало выхода. Какой дьявол вел его за руку сюда, чтобы поставить в такую глупую, нелепую ситуацию? Пора сказать, пора спросить.

– Катя…я хотел спросить…

– Спрашивайте.

– Марина, сделала это из-за меня? Ведь так? – что он хочет услышать, обелить свою совесть или очернить ее в спасительном знании?

– Из-за вас? Вам так хочется об этом поговорить?

– Я…просто…

– Да, вы просто, а ее нет.

– Я должен знать наверняка, – рука нажимает на голосовые связки, заставляет говорить. Почему мне кажется, будто так и происходит?

– Что вы хотите знать?

– Марина любила меня?

– Ха-ха, вот это забавный поворот, вам это нужно?

– Я должен знать…что я виноват.

– Конечно вы виноваты…но вы…слишком много о себе думаете. Вы этого не заслуживаете.

– Как это понимать, Катя?

– Не думайте, что жизнь Марины вращалась вокруг лишь вас, вы слишком задрали голову, пора бы вам приспуститься на землю, Николай Сергеевич. – Катя вдруг ядовито улыбается, насмешливо, глумливо. Я заслуживаю этого, но что она имеет ввиду?

– Был или нет у нее кто-то еще? – истошный выкрик, послушный мальчик, лифт движется.

– Как вам угодно. До свидания.

Дверь закрывается. Рана в сердце растравляется. Боль. Подозрение. Злосчастная улика, неверное свидетельство. Держись крепче за руку, что протягивают тебе из темноты. Вот моя рука.

Николай отшагнул назад и в бессилье сполз по стене коридора. Он сидел и смотрел в стену. Она провела по руке. Уходить, не думать об этом.

Он, пошатываясь встал и направился к лифту, до того, как палец его коснулся кнопки вызова, двери лифта раздвинулись. Внутри никого. Николаю стало не по себе. Но он зашел. Все кажется странным и нереальным. Не только вокруг его жизни. Был…кто-то другой. Нет, ты виноват – Николай хлопнул по стенке лифта рукой. Но что, если… Спасенье? Ловушка? Нужно узнать. Голос из его сна – «отправь меня с этим, не пытайся узнать», как-то так? Нет, он не может. Слушанье, а потом…узнать. Глупый план сформировался в его голове. Катя знает, но самому спрашивать ее…нет. Но кое-кто ей нравится, да, Марина говорила. Попросить его. Но сначала слушанье.