Kitabı oxu: «Возвращение Явленной»

Часть 1
Подлинный образ

Глава 1
1918 год. Август
Первым будет расстрелян комиссар

^С утра зарядил слепой дождь, – поливал невесть как и без разбору. Сначала он пролился на Ховрино¹, а затем широкой волной двинулся далее, к центру Москвы. Не добравшись самую малость до окраин, неожиданно отступил в Сокольники², где бедокурил без малого часа три. В какой-то момент показалось, что дождик иссяк, уж слишком он напоминал немощного девяностолетнего старца: то прекратится на короткое время, как будто бы задремлет, а потом, проснувшись, начинает сызнова. Тучевые облака, покружив по окрестности, переместились к южным окраинам столицы и принялись поливать Сабурово³, Нагатино⁴, Бирюлево⁵, а потом добрались-таки до центра столицы и обихаживали ее мостовые до самых сумерек.

Из автомобиля «Mercedes 28/95 PS»⁶, подъехавшего к Троицким воротам, широко распахнув дверцу, вышел нарком по военным делам Лев Троцкий⁷. Перешагнув небольшую лужицу, по которой мелко частил дождь, он прошел в Кремль мимо браво вытянувшихся часовых. Повернув направо, зашагал вдоль кремлевской стены по Дворцовой улице в направлении Кавалерского корпуса, где после переезда в Москву разместился вместе с Ульяновым-Лениным⁸.

Поднявшись по широкой мраморной лестнице на третий этаж, Лев Давидович распахнул дверь и едва не столкнулся с Марией Ульяновой⁹, занимавшей в квартире Ильича небольшую комнату.

– Мария, не подскажете, где сейчас Владимир Ильич?

– Он в своем кабинете, Лев Давидович, ждет вас.

Поблагодарив, Лев Троцкий уверенной поступью направился по ковровой длинной дорожке: миновал гостиную, библиотеки, зал заседания и вышел к кабинету вождя. Деликатно постучавшись, распахнул дверь.

В кабинете Владимира Ленина царила скромная и деловая обстановка: на противоположной стороне от двери возвышался громоздкий застекленный шкаф, заполненный книгами. У самого окна на зеленой табуретке стоял такого же цвета деревянный горшок, из которого тянула к потолку длинные веерообразные ветки пальма.

В кабинете с паркетным полом стояли два стола: небольшой, с плетеным стулом перед ним, за ним любил работать Ильич (на нем стояла настольная лампа с зеленым абажуром, черный телефонный аппарат по левую руку и две чернильницы – по правую); к нему был придвинут стол побольше и повыше, покрытый кумачовой скатертью, по обе стороны от него располагались удобные массивные кресла, обтянутые темно-коричневой кожей.

Владимир Ильич стоял у деревянной этажерки рядом с окном и, раскрыв на ней толстую тетрадь, что-то быстро писал. Увидев вошедшего Троцкого, энергично заговорил:

Проходите, Лев Давидович, как у нас обстановка на фронтах? Есть какие-то новости?

– Владимир Ильич, дела на фронтах оставляют желать лучшего. Немцы стоят по линии Псков – Нарва. Но особенно тяжелое положение на востоке. Продолжает бунтовать чехословацкий корпус, собранный из бывших австро-венгерских военнопленных. Их части разбросаны вдоль сибирской железнодорожной магистрали и активно противодействуют на местах органам власти. А если быть откровенным, то чинят самый настоящий произвол! Грабят, расстреливают, терроризируют население. Неповиновение, начавшееся на востоке, сейчас медленно продвигается на запад. Чешским корпусам удалось захватить Омск, Новониколаевск, Петропавловск и Томск, где они установили свою власть. Подняли восстание в Иркутске и в Барнауле. С юга активно напирает Деникин. Если его армия соединится с полками белочехов¹⁰, то нашей республике будет грозить смертельная опасность.

– Что вы можете сказать про нашу Рабоче-крестьянскую армию? – живо поинтересовался Ленин. – Насколько хорошо она организована?

– Не хотелось бы вас разочаровывать, но армии как таковой не существует. Всюду разброд и шатание, – в голосе Льва Троцкого звучали металлические нотки. – Прежняя армия прекратила свое существование еще в первой половине этого года, а новая еще даже не создана. На мой взгляд, мы совершили большую ошибку, формируя Рабоче-крестьянскую¹¹ армию на принципах всеобщего равенства с выборностью командиров, отказавшись при этом от мобилизации. Наша армия продолжает оставаться малочисленной, в нее никто не желает идти. Вспомните, как мы в апреле набирали бойцов по принципу добровольности… В армию тогда записались всего двенадцать тысяч человек – в основном безработные, позарившиеся на обязательный паек. Им и воевать-то особо не хотелось.

– Что вы предлагаете? – Владимир Ильич отложил ручку в сторону.

– Следует ввести в армии строжайшую дисциплину и привлечь на службу грамотных царских офицеров – от поручиков до генералов. В Красной армии есть, конечно, самородки, которые умеют командовать и вести за собой людей, но их немного, и с ними в гражданской войне не победить.

– А вы не подумали о том, что командиры из бывших царских офицеров могут принять сторону классового врага? – возразил Ленин.

– Я много думал об этом… Следует ввести институт комиссаров. Если военспец сомневается в своих действиях, то он должен быть отстранен, а если симпатизирует нашим врагам, то немедленно расстрелян!

– Вот что, Лев Давидович, сейчас белые подходят к Симбирску¹², существует серьезная угроза потерять город. А нам бы этого очень не хотелось… Поезжайте немедленно на фронт и наведите там должный порядок! Надо заставить солдат сражаться во что бы то ни стало! Партия дает вам самые широкие полномочия. На Казанском вокзале сейчас без дела простаивает бывший поезд царя. Можете им распоряжаться по своему усмотрению. Он вам будет нужнее, чем кому-либо. И жду от вас результатов в самое короткое время!

Симбирск отстоять не удалось, он пал 7 августа 1918 года, а уже на следующий день нарком Лев Троцкий с командой из двухсот пятидесяти человек выехал на Восточный фронт, ситуация на котором усугублялась с каждым часом.

Бывший царский поезд по приказу военного министра был оснащен радиостанций, типографией, телеграфом, при нем имелся самолет и гараж, рассчитанный на несколько автомобилей, а также синематограф со съемочной группой и настоящая баня.

Уже в пути Льву Давидовичу сообщили, что под натиском белочехов и соединений подполковника Владимира Каппеля¹³ формирования Рабоче-крестьянской Красной армии были вынуждены оставить Казань. После кратковременной остановки личный бронированный железнодорожный состав народного комиссара военно-морских дел РСФСР Льва Троцкого направился в Свияжск, где расположился штаб Восточного фронта.

Именно там решалась судьба революции.

Среднее Поволжье находилось под контролем Комуча¹⁴ и белочехов. Главной задачей Красной армии было не потерять стратегический мост через Волгу близ Свияжска. К нему были стянуты боевые части красных, а также суда Волжской флотилии. Сюда же, на станцию Нижние Вязовые 10 августа прибыл бронепоезд наркома Льва Троцкого, на закопченой броне которого белой краской было написано: «Клином красных бей белых!»

В окружении охраны из сорока человек, одетых так же, как и он сам, в красные кожаные бушлаты, буденовки и сапоги, они выглядели настоящими «демонами революции», не ведающими ни страха, ни жалости к кому-либо.

Сразу после прибытия Троцкого в Свияжск к нему на доклад явился комендант бронепоезда Алексей Попов. Вытянувшись в струнку перед наркомом, он четко и строго по уставу доложил о своем выходе из Казани. Этот офицер с безукоризненной выправкой, имевший за плечами серьезную армейскую школу, смотрелся полным контрастом развалу и деморализации, царившим в армии.

Последние две ночи нарком не сомкнул глаз. До места назначения добирались с боями: бронепоезд многократно подвергался авиационным налетам и артиллерийским обстрелам со стороны белых, и его экипаж порой был вынужден принимать участие в боевых действиях и отбивать пулеметные атаки. А еще Троцкому пришлось лично сочинять агитационные листовки, которые тут же печатались в типографии поезда. Ему смертельно хотелось спать, но никто из его окружения ни на секунду не должен был усомниться в его слабости. Каждый из них должен видеть, что нарком создан из металла и кожи, замешанной на доброй порции пороха.

Троцкий посмотрел на большой сруб, возвышавшийся на пригорке, с широкими окнами, украшенными резными синими наличниками; затем перевел взгляд на крутой склон, поросший деревьями, переходящими на верхушке пригорка в густой ельник. Предполагалось, что именно здесь он передохнет в ближайшие несколько часов, но насущные дела требовали его непременного присутствия.

Презрительно отвернувшись от коменданта бронепоезда, Троцкий едко поинтересовался:

– Каковы потери экипажа бронепоезда?

Алексей Попов заметно расслабился. Кажется, гроза прошла стороной, – нарком не так суров, как о нем рассказывают в войсках.

Его плечи, словно смахнув с себя напряжение, слегка опустились, и он с облегчением произнес:

– Слава Богу, обошлось без жертв. Нет ни раненых, ни убитых.

Охрана, красной кожаной стеной отделявшая наркома от остальных командиров, бдительно посматривала по сторонам.

Лев Троцкий посмотрел на торчавшие неподалеку кусты, сквозь которые просматривалось сельское кладбище с почерневшими от времени крестами с поржавевшими табличками, и, чуть закинув голову назад, с вызовом глянул на коменданта. Тот в ответ немигающими глазами уставился на наркома, мысленно проклиная свой двухметровый рост. Очки на суховатом лице Троцкого зловеще блеснули:

– Отсутствие раненых и убитых означает одно… Что вы покинули Казань без боя!

– Товарищ нарком, мы пробивались через батальон, грамотно защищались. Это подтвердит кто угодно…

– Или почти без боя, – прервал Троцкий. – Вы должны были умереть во имя мировой революции!

– Товарищ Троцкий, я сделал все возможное, чтобы сберечь людей. Это были в основном рабочие, которые никогда прежде не держали в руках оружие, их смерть не принесла бы пользы нашей революции. Важно другое: обучить их, а потом идти с ними в бой!

Вы отстраняетесь от должности коменданта бронепоезда и пойдете рядовым в пехоту!

Плечи Попова снова судорожно поднялись, отчего он стал казаться еще выше, в линзах наркомовских очков он увидел свое отражение:

– Для меня это не наказание, а награда. Я готов служить в Красной армии и рядовым. Разрешите идти?

– Ступайте.

Четко развернувшись, комендант бронепоезда строевым шагом отошел от наркома.

Следующим докладчиком был латыш по фамилии Озол – председатель полкового комитета 4-го Латышского советского полка. Невысокий, кряжистый, как столетний дуб, с грубоватым деревенским лицом и крепкими крестьянскими ладонями, он, не заботясь о строевой выправке и отринув должный пиетет, принялся как равному рассказывать Троцкому, что его полк устал от военных действий и солдатам требуется немедленная замена, что они должны отдохнуть и восстановить силы. Стараясь поймать взгляд наркома, председатель полкового комитета говорил с большим жаром:

– Товарищ нарком, говорю вам со всей большевистской прямотой, если вы нам откажете в нашем законном праве провести ротацию уставших революционных солдат, то мы покинем свои боевые позиции, что приведет к гибельным последствиям для Восточного фронта.

Приподняв волевой раздвоенный подбородок, Озол терпеливо дожидался ответа от нахмурившегося наркома. Немного поодаль, за спинами людей в кожаных куртках, стоял весь полковой комитет. Костлявое лицо Льва Троцкого напряглось, темные глаза налились кровью, кожа на скулах натянулась и словно была готова треснуть по морщинам.

– Арестовать предателя революции! – приказал Троцкий. – Под трибунал его!

Комиссары в кожанках немедленно бросились исполнять приказ: вывернув председателю полкового комитета руки, они без всякой жалости поволокли его в сторону каменного сарая, исполнявшего функции гауптвахты.

Повернувшись к собравшимся, Троцкий хорошо поставленным голосом заговорил с жаром:

– С этой минуты мы будем беспощадно и со всей революционной строгостью бороться с разного рода паникерами и трусами! Сегодня же будет издан приказ, что комиссары и командиры отрядов вправе расстреливать на месте каждого дезертира и труса! А теперь – разойтись! Командирам заняться боеготовностью красноармейцев.

Поезд, усиленный по правилам военного времени, сопровождали отряд латышских стрелков, моряки Балтийского флота, эскадрон кавалеристов, пулеметчиков и самокатчиков. В свою свиту Троцкий включил людей разных политических взглядов: комиссаров, подготовленных для агитационной работы, а также бывших царских генералов и старших офицеров, которым в ближайшие дни предстояло занять командные должности в Красной армии. Некоторые из «бывших» уже дважды изменили данной присяге, сначала – Николаю Второму, затем – Временному правительству, а потому не видели ничего дурного в том, чтобы послужить нарождающейся власти. Но были среди них и те, кто, оставаясь верным данной присяге, был призван на службу в Красную армию по принуждению.

Первое впечатление наркома Троцкого от Красной армии было обескураживающим, главный вывод был таков: эта рыхлая и пестро одетая людская масса без знаков различия не имеет никакого понятия о воинской дисциплине и – что хуже всего – совершенно не боеспособна!

И вот сейчас находящиеся здесь офицеры – такие разные по политическим взглядам, возрасту, званию – должны были готовиться к тому, чтобы победить в предстоящем сражении, прекрасно осознавая, что без них эта Рабоче-крестьянская армия обречена.

Приехав в Свияжск, находившийся на линии рассредоточения Восточного фронта, бывшие военспецы принялись служить новой власти с таким рвением, какое от них никак не ожидалось и каковое не обнаруживалось в прежние годы при царе-батюшке. Казалось, что они и сами немало удивлены этим. Общая картина рабоче-крестьянского воинства была удручающей: это были не воинские подразделения, скрепленные присягой, долгом и дисциплиной, а обыкновенные крупные разбойные формирования, пожелавшие отправиться к театру военных действий исключительно ради наживы. И вот из этой аморфной массы, состоявшей из мобилизованных из окрестных сел крестьян, бандитов-партизан, дезертиров, оставивших линию фронта, теперь начали уверенно лепить роты, батальоны, полки, применяя как кнут, так и пряник. Ежедневную муштру на плацу и полковые учения чередовали с жаркой баней, сытым пайком, крепким табаком и несмолкающей коммунистической агитацией, которая вскоре стала приносить положительные результаты.

Красная армия, построенная по царскому образцу, где даже интенданты со снабженцами были из старой армейской школы, но впитавшие в себя новую идеологию, каковой никогда прежде не существовало, теперь лихо вышагивала по плацу и горланила революционные песни. Философия большевизма, вдруг неожиданно понравившаяся большинству, приобрела собственное лицо. Оно было молодым, дерзким, с неизменной улыбкой, в которой сквозила смелость, граничащая с безрассудством.

Собранные полки выстраивались во что-то новое, чего прежде не видела ни одна армия мира, и была способна взять не только близлежащие города, но и пройти до Ла-Манша. Именно здесь, в небольшом городке Свияжске, ковалась не только будущая победа, но и создавалась армия со стальным характером, равных которой не было.

Лев Троцкий, вдохновленный успехами, последующие несколько дней разъезжал на бронепоезде по всему Восточному фронту, не забывая про самые отдаленные закоулки, и громкими пламенными речами вдохновлял мобилизованных на революционные подвиги.

Яркий, энергичный, пламенный оратор, умевший увлекать аудитории, он сумел из аморфной массы беженцев, дезертиров, паникеров создать твердый кристалл, о который разбивались гаубичные орудия. Глядя на его хищное скуластое лицо, на котором читалась нерушимая вера в собственное высокое предназначение, мало кто сомневался в том, что победа будет за большевиками. Масштабы мобилизации с его появлением заметно выросли, из близлежащих сел активно стекалась беднота, чтобы воевать за правое дело. Армия на Восточном фронте после прибытия Троцкого выросла в два раза, но каждый понимал, что это всего лишь начало великих дел.

Троцкий, словно дразня артиллеристов, подъезжал на бронепоезде к самой Казани и, не опасаясь быть расстрелянным из орудий, прикладывал ладонь ко лбу, пряча глаза от яркого солнца, и рассматривал высокие крепостные стены с белыми башнями, выбирая наиболее благоприятные участки для предстоящего штурма.

Вызывающая безрассудность не могла продолжаться долго. Около Зеленодольска, близ длинного изогнутого оврага с широко распахнутым зевом, заросшим густым кустарником, спецпоезд народного комиссара по военным и морским делам попал в серьезную засаду. Тысячный отряд каппелевцев, ударив из трех пушек, пошел в атаку. Второй петроградский полк, несший охрану поезда, не удержал натиска белых и бросился бежать, силой захватил пароход и на нем благополучно добрался до Свияжска. Брошенный бронепоезд был захвачен отрядами белых и уничтожен. Охране Троцкого, – небольшому отряду латышей и балтийским матросом, – удалось отбить атаку белых, и нарком по военным делам сумел невредимым добраться до штаба фронта.

Рассерженный и разочарованный трусостью и предательством большевиков, возглавлявших петроградский полк, Троцкий собрал военно-полевой суд, на котором по его решению были расстреляны командир полка, его комиссары, а также остальные коммунисты. В этот же день нарком издал приказ, который гласил, что в случае самовольного отступления с позиций «первым будет расстрелян комиссар части, вторым – командир»¹⁵.

Насаждалась дисциплина, какой не было со времен расцвета Древнего Рима.

Глава 2
Багровый закат

^На третий день после прибытия красного комиссара Троцкого на Восточный фронт подполковник Каппель предпринял попытку захватить не столь хорошо укрепленный Свияжск. Отобрав лучшие офицерские батальоны, он лично руководил операцией и, не опасаясь шальной пули, находился на самых опасных участках сражения. Поначалу ему сопутствовала удача, он едва не захватил штаб 5-й армии, но подошедшие части красных при поддержке артиллерии Волжской флотилии заставили подполковника Каппеля отступить.

Костью в горле оставалась линия Казань–Москва, занятая большевиками. Сил, чтобы прорвать этот участок, у армии Каппеля не было. И дело было не только в превосходящих силах большевиков, но и в жесточайшей военной дисциплине, о которой всего месяц назад и слыхом не слыхали. В немалой степени усилению армии способствовало прибытие на фронт Троцкого, каленым железом выжигавшего любое сомнение и свободомыслие.

Планы дальнейшего продвижения на Москву, о чем так мечтал подполковник Владимир Каппель, были сорваны тревожными сообщениями из Симбирска. На город наступал командарм Михаил Тухачевский¹⁶, и положение Народной армии¹⁷, занявшей Казань, резко ухудшилось. Пришлось немедленно возвращаться в Симбирск и после двухдневных напряженных боев, переиграв Тухачевского тактически, заставить его отступить на восемьдесят верст.

Вернувшись в Казань, Каппель уже понимал, что наступательный порыв, которым были заряжены его офицеры, пошел на спад. Хватило бы сил удержать Казань. А там… там видно будет!

Весьма неожиданным известием для Владимира Каппеля явилось то, что большинство частей Красной армии возглавляли боевые царские офицеры, с которыми он когда-то окончил Николаевскую военную академию Генерального штаба¹⁸. Одним из них был подполковник Коркунов – его ближайший друг, блестящий офицер, из семьи потомственных военных, получивший свой первый орден Святой Анны 3-ей степени за успехи в изучении военных наук. В феврале пятнадцатого года за храбрость, проявленную во время Праснышской операции, он был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом.

Другим его знакомым, с которым он учился во 2-м кадетском корпусе в Петербурге, был неунывающий Александр Андреевский. За годы службы судьба не раз сводила их вместе. Свела и в этот раз… Только сейчас им придется воевать друг против друга.

Но более всего Кеппеля удивило появление в рядах красных командира 5-го армейского корпуса генерала от кавалерии Александра Ивановича Литвинова¹⁹, при котором он с четырнадцатого по пятнадцатый год исполнял обязанности оберофицера для поручений, до тех пор, пока не был отправлен на фронт. Поговаривали, что Литвинов, прежде чем согласиться служить большевикам, провел месяц в заключении, вот только присягать им категорически отказался, заявив, что присягу дают единожды в жизни.

По данным разведки, Рабоче-крестьянская Красная армия в ближайшие дни намеревалась занять села Верхний и Нижний Услон с господствующими высотами над городом, откуда они станут обстреливать Казань из артиллерии. Сил, чтобы противостоять нашествию красных, превышающих их по численности в четыре раза, у Каппеля не имелось. А дальше, под прикрытием Волжской флотилии, большевики непрерывным пулеметным огнем уничтожат расчеты Народной армии и закрепятся под Кремлем. Была надежда вызвать подкрепление из Симбирска, но в это самое время значительно активизировалась армия Тухачевского, всерьез рассчитывая завладеть Симбирском. Казанскому гарнизону предстояло воевать без поддержки против значительно превосходящих сил противника.

В создавшейся ситуации существовало два выхода: положить под стенами казанского Кремля всю армию или благоразумно отступить, сохраняя ее боеготовность для дальнейших боев с красными.

Поднявшись из кресла, подполковник Каппель открыл шкаф и из-под вороха старого белья бережно извлек Казанскую икону Божьей Матери. Четырнадцать лет назад пропажа святыни в царской России была воспринята как национальная трагедия. И вот теперь святой образ находится в его кабинете, и о его существовании знают только два человека: он сам и Агриппина Хрисанфовна Шамова²⁰. Было бы очень прискорбно, если бы святыня не пережила нынешнее лихолетье. Кроме России, придется спасать и ее главную святыню.

Владимир Оскарович некоторое время рассматривал икону: святой лик Божьей Матери был обрамлен серебряной многосоставной ризой-окладом с огромным количеством мелких и средних бриллиантов, имевшей вставки из крупного морского жемчуга и цветного стекла. На яркой позолоте, покрывающей серебряный оклад, он вдруг увидел накладные клейма, которые ранее не приметил и на которых мастеровитые ювелиры изобразили сцены из Библии. Владимир заглянул в выразительные скорбные глаза Богородицы – может, подскажет, выручит из беды, укроет материнской заботой… Но родительский образ, смежив уста, хранил молчание. Оставалось надеяться, что в том, другом мире она скажет доброе слово в защиту белого воинства и помолится за всех грешных.

Аккуратно положив икону на стол, подполковник Каппель вызвал штабс-ротмистра Георгия Починкова, занимавшего при штабе армии должность полкового адъютанта. Они оба окончили Николаевское кавалерийское училище с разницей в семь лет. Владимир Оскарович ходил уже в обер-офицерах, когда Починков был зачислен в юнкера.

По неписаному правилу офицерского братства выпускники одного училища могли называть друг друга на «ты». Никого не удивляло, когда поручик, обращаясь к седовласому генералу по имени и отчеству, называл его на «ты».

Высокий, статный, великолепно сложенный, Георгий легко переносил все трудности походной жизни. Здоровье румянцем выступало на его щеках. Уже не раз штабс-ротмистр испрашивал разрешения отбыть на передовую и дать ему если не роту, то хотя бы взвод, с которым он мог бы принести белому движению реальную пользу. Однако полковник Каппель неизменно отказывал ему в просьбе, считая, что в штабе Починков будет куда более полезен. Каппель ценил его за усердие, неистощимую энергию, умение мгновенно вникать в текущие дела и за обширные академические познания. Он был прирожденным штабистом! Но сейчас, вытянувшись в струнку перед полковником, сам штабс-ротмистр Починков тайно надеялся, что вместо очередного поручения, наконец, услышит долгожданный приказ – принять командование ротой!

Владимир Оскарович показал на икону, лежавшую на столе, и спросил:

– Знаешь, что это за образ?

На беспристрастном лице штабс-ротмистра не дрогнул ни один мускул. Краснощекий молодец был из тех людей, которых трудно чем-либо удивить. Скупой на эмоции, он позволил себе лишь сдержанно улыбнуться:

– Это один из списков Казанской иконы Божьей Матери. Любимая икона моей матушки.

– А вот и нет, – мягко возразил подполковник. – Это не список, а подлинник.

– Разве такое возможно, Владимир Оскарович? Ведь она пропала четырнадцать лет назад.

– Понимаю… В это трудно поверить, но икона настоящая.

На осознание услышанного потребовалась долгая минута, – мысль шла с трудом, словно пробиралась через колючий шиповник. Наконец, штабс-ротмистр спросил:

– Как она попала к вам?

Это длинная история, Георгий… Давай опустим подробности. Я тебе обязательно расскажу об этом, но как-нибудь потом, когда у нас будет побольше времени… И не под грохот большевистских пушек. А сейчас я хочу попросить тебя кое о чем… Нужно спасти икону. Возьмешь ее и с двумя сопровождающими поедешь в Симбирск. – Предупреждая возможный вопрос, добавил: – Гражданская война – это не сплошная линия фронта, как с германцами… Это эскадрону трудно пройти, а трем лапотникам, каковыми вы будете представляться, не столь уж и сложно. Переоденешься в гражданскую одежду, чтобы было сподручнее. Оттуда будет проще пробиться к Деникину. Постарайся уберечь икону для возрожденной России… Я не сомневаюсь в том, что после того, как мы разобьем красных, она станет такой, о какой мы мечтали! И образ Казанской Богородицы нам еще не однажды понадобится… Боюсь, что через час или два в Казани будет очень жарко, и тогда мы не сумеем ее спасти.

– Объясни мне, Владимир Оскарович, почему именно я? – штабс-ротмистр постарался говорить спокойно. – Ты же знаешь, что здесь я буду куда более полезен. К тому же, эта миссия для меня слишком тяжела. Боюсь не справиться.

Подполковник Каппель отрицательно покачал головой:

– Я уверен в противном… Лучше тебя с этой задачей никто не справится. Мы не знаем свою судьбу, не представляем, что с нами будет завтра… Каждый из нас несет свой крест. Порой кажется, что сил уже нет, но мы продолжаем идти. А потом удивляемся: откуда пришла эта энергия, эта выдержка? Что-то мне подсказывает, что спасение иконы будет главным делом твоей жизни.

– И как вы видите ее спасение?

– Теперь она у тебя в руках, тебе и решать. – Пожав плечами, Каппель продолжил: – Возможно, пока ее следует переправить за границу, а когда война закончится, она вернется туда, где больше всего будет нужна.

– Я сделаю все возможное, господин подполковник, – с чувством сказал штабс-ротмистр.

– Другого ответа я и не ожидал… Стань ее ангелом-хранителем. Сейчас она как никогда нуждается в защите. С тобой отправятся два подпоручика, в которых я уверен, два Алексея – Свиридов и Губарев. В дороге постарайтесь не привлекать к себе внимания… И самое главное – берегите икону! А уж она поможет нам в борьбе с большевиками. – Завернув икону в темную ткань, Каппель протянул ее штабс-ротмистру: – Надеюсь свидеться, а если не получится… Не поминай лихом и прощай! – он крепко обнял Починкова, потом, резко отстранившись, добавил: – Все, ступай! Тебя уже ждут.

Тот, как и подобает строевому офицеру, распрямил спину и, четко развернувшись, строевым шагом покинул комнату.

Оставшись в одиночестве, Владимир Каппель подошел к широкому окну. Поздний вечер был озарен невероятным закатом, словно опалившим половину неба. Неспешно заходящее солнце протянуло мерцающую кровавую дорогу поперек антрацитовой полосы широкой реки. В высоте виднелись багряные клочья потрепанных ветром перистых облаков.

Казалось, то не день кончался, а приближался какой-то вселенский закат.