Kitabı oxu: «Тамерлан. Дорога в Самарканд», səhifə 6

Глава 7

Джайхун далеко унёс мертвеца. Прибитое к берегу тело разлагалось неделю. Путникам досталась изувеченная синяя плоть, узнаваемая разве что по перстням и одежде. Тимур предпочёл бы не видеть этого зрелища, потому как эмир Казган заслужил лучшей участи. Он повернулся к Баяну-Кули сообщить, чтобы девушке повелителя не показывали, но Ульджай уже подоспела к трупу. Она остановилась в нескольких шагах от деда, закрыв рот ладонью, и Тимуру пришлось наблюдать за её немыми страданиями – как сердце разрывается от желания коснуться любимого человека и ужаса от содеянного. Безусловно, это было преступление: из груди торчало гниющее древко стрелы. Невысказанные проклятия повисли в воздухе. В глубине души все понимали, что Казгана живым не обнаружат, и посланное Аллахом время дало силы стоически выдержать этот удар судьбы. Никто не роптал, не кричал. Богадуры стискивали рукояти мечей, а особо преданные кусали внутреннюю сторону щеки, чтобы заглушить отчаяние. Казгана любили, хотя в последние годы он заметно утратил здравомыслие, став мягким и доверчивым, словно дитя. А ведь когда-то сумел одолеть хана, отнял огромную территорию улуса, распространил влияние до самого Хорезма. Смерть сыновей, особенно старшего, Абдуллы, подкосила эмира: отраду он находил во внуке Хусейне, глупых дочерях, которые не сумели склонить своих мужей к миру, и любимице Ульджай Туркан. К ней Тимур постоянно обращался мыслями, на неё устремлял взор. Широкими бёдрами и крепкой костью, хорошеньким личиком, а главное, храбростью и смекалкой – вот чем брала его эта девушка, брала без боя, без слёз. Ульджай не рыдала возле старика, хотя имела полное право, – нет, она, как и мужчины, переживала утрату молча. Без истерик вынесла тяжёлые минуты похорон. Над обезображенным телом соорудили курган – высокий, достойный завоевателя, – помолились за душу, с которой Аллах наверняка уже стребовал, и, по-прежнему храня все слова при себе, засобирались в обратный путь.

Казган не зря выделял младшую внучку. Пока остальные женщины баловались в шатрах, хвастались друг перед другом нарядами и украшениями, Ульджай проводила время с братом, вовлечённая в политические разногласия, и помогая чем могла. А могла она многое. Дед всем потомкам раздал земли в пользование, и девушка, как только получила наследство, начала обеспечивать Хусейна – тому нужно было содержать армию, платить сардарам за поддержку и отсылать подарки. С тех пор как его союзников перекупил Туглук-Тимур хан, Хусейн очень боялся предательства, боялся, что в самый разгар войны дружественные силы оставят его из-за нехватки средств. Потому он высоко ценил маленькую и умную сестру, которая, не скупясь, отправляла добычу со своих территорий в его войско. Также она сообщала обо всём, что происходило в ставке Казгана, тем самым предупреждая о скрытой опасности.

Опасность змеёй ползла по Хорасану, яд её проник в сердце Ульджай задолго до прибытия в кишлак. Дни, когда можно было горевать, прошли с исчезновением повелителя, их готовы были сменить новые – дни борьбы. Девушка понимала, её брат – единственный законный преемник Казгана – не вернётся, пока не разберётся с мятежниками в Бадахшане, а за это время предатели успеют натворить многое. Осядут, пустят отравленные корни, лишат Хусейна власти на его же родине.

Снова и снова Ульджай Туркан утверждалась в одном: ей нужен брак с сильным человеком.

Вождь барласов отличался не только молодостью, что, несомненно, привлекало, но и характером. Кроме того, их сосватали – пускай давно, целую вечность назад. У Казгана сложилось благоприятное впечатление о Тимуре, который, ещё будучи мальчишкой, набирал сверстников в шуточные отряды и устраивал учебные баталии, как если бы готовился к войне. Война случилась потом: под Гератом, твердыней на окраине Хорасана, и в Хорезме. Хорезм брали вместе. Эмир Абдулла плохо себя проявил, набег на туркменские территории иссушил ресурсы; Тимур поправил положение, придя на помощь. Злые языки утверждали, будто барлас знал заранее о неудаче, поэтому так вовремя прибыл с войском, – но кого интересовали подобные вопросы, когда в руки сыпались дары с покорённых земель? Казган неоднократно упоминал, что натиск врагов гораздо легче сдержать благодаря союзу с Тимуром и всячески подталкивал Хусейна к переговорам; тот упирался, полагаясь на собственные мотивы. Ульджай в прозорливость деда верила. Как верила и в то, что её брату не одолеть врагов без поддержки более или менее влиятельных представителей племён. Многие намеревались занять место Казгана… Кроме Тимура, одержимого куда более значимыми вещами, нежели часть улуса. «Всё, всё вплоть до Средиземного моря, всё это – Туран». Слова снова и снова всплывали в памяти, пока Ульджай следовала за воинами в кишлак; долгая дорога позволяла хорошенько обдумать, как поступить дальше.

Вернувшихся простой люд встречал воплями и завываниями. Отчаянный рёв доносился с базаров, дворов и даже потаённых уголков улиц. Вопрошали одно: как быть без повелителя? Отчаянные головы бросались под лошадей, но их быстро отваживали кнутом. «Ноют, будто отца похоронили», – шептались между собой барласы, настороженно наблюдая за толпами землепашцев и ремесленников. Местные отвечали гостям той же суровостью: недоумение, зачем Хисрау-Баян-Кули привёл иноземцев, да ещё в столь непростое время, легко читалось на лицах. Жители боялись перемен – слишком привыкли к многолетнему правлению Казгана, повидавшему, как им казалось, далёких пращуров.

Баян-Кули с коня слезть не успел, а уже возложил ответственность на свои плечи: впрочем, приказам его не противились, всё-таки он был тестем почившего Абдуллы, родичем, пусть не кровным. Ульджай вождь держал поблизости и обращался с девушкой, словно с дочерью, Хусейну также обещал безоговорочную верность. К тому же, возраст его был неподходящим для резких телодвижений: это молодые шли на измены, желая выделиться и накормить гордыню, – старикам мечталось о покое. По крайней мере, Хисрау именно это повторял при сардарах, успокаивая их и усмиряя страх. Ведь никто не мог знать, что в действительности случилось на охоте, одно только слышали: предатель прятался среди них в кишлаке.

Ситуацию обострил внезапный побег Хаджи Барласа из ямы.

Стражники, стоя на коленях перед разгневанными военачальниками, не в силах были вымолвить что-либо внятное: пленник будто бы испарился в воздухе.

– Лживые шакалы!

Грозный крик Баяна-Кули доходил до врат ада. В стремлении преподать урок вождь казнил всех дозорных. Но сколько бы палач ни пускал кровь, положение не улучшалось. Череда смертей, слежка за подозреваемыми и взаимное недоверие сделали своё дело: близлежащие селения замерли в тишине. Люди старались обходить друг друга стороной, воины опасались вечерних посиделок – вдруг у напарника нечиста совесть, а судить потом будут всё окружение?

– У врагов наших пока получается посеять хаос, – сказал Тимур накануне очередной беспокойной ночи. – Что же, мы и дальше можем терзаться и гадать, к кому Хаджи Барлас подался за помощью, а можем взять себя в руки и составить план. Выбор невелик, как видите.

– Если бездействовать, наследник Казгана приедет не на любимую родину, а в пустошь, – поддержал Хасан, и остальные сидящие в шатре согласно закивали.

– Я открываю охоту на предателя, – меж тем продолжал Тимур, чувствуя в глубине души прилив удовольствия от созерцания союзников, собравшихся под его началом. – Но в любой охоте есть правила. Если их не соблюдать, леопард убьёт человека, а нам нужно леопарда изловить. Сами знаете, какой у него окрас – глаз не разглядит.

– А ещё леопарды недоверчивые, – вымолвил Кайхосров в бороду.

– Верно. Бугай-Сальдур заплатил мятежникам, но навряд ли он намерен поделиться с кем-то из них властью. Что будет, если неверные против нанимателя взбунтуются? Ведь такое возможно? Сколько раз псы задирали хозяев, когда те приучали их к крови.

– Бадахшанские эмиры не станут участвовать в двух войнах сразу, им вполне достаточно Хусейна и наших людей.

Кайхосров переглянулся с Хасаном, как бы желая спросить, обсуждал ли он с Тимуром эту тему раньше. Времени прошло слишком мало после бегства из Самарканда: не было у них средств, чтобы открыто противостоять ставленнику Ильяса-Ходжи, правителю Балха Ильчи-Бугай-Сальдуру. Да и потом, разве Чагуй Барлас не управился бы вместе с эмиром Хызрой и молодым, упрямым наследником Казгана?

– По мне, разумнее дождаться Хусейна, – добавил Кайхосров напоследок.

– Конечно, мы останемся его ждать, – мягким тоном отозвался Тимур, а затем бросил на богадура алчный жаждущий взгляд, от которого тот непроизвольно сжался. – Заодно оторвём у противника лапы. Он и понять ничего не успеет.

– Вы сказали, в охоте есть правила, – заинтригованный, Хасан подался вперёд. – Какое условие у этой игры?

– Молчание. Поскольку мы не знаем, кто Казгана убил и отпустил дядю Хаджи, то и вовлекать здешних нет смысла. Правда, нам нужен доносчик, всего один человек для дела. Хорошо бы найти того, кто не заинтересован помогать предателю.

– Ульджай Туркан-ага, – выдал Кайхосров. – Простите, но она уж точно не причастна к смерти своего деда. Да и потом, женщины быстро распространяют новости. Я подумал…

– Ты правильно подумал, – Тимур улыбнулся. – Действительно, мы можем доверять только ей.

При упоминании о невесте барлас заметно преобразился. Исчезло прежнее голодное выражение, а надменность, с какой он говорил о противниках, сменили ребяческое озорство и предвкушение встречи. Поселившиеся в сердце томление и нежность не были свойственны его натуре: обыкновенно девушки доставляли лишь плотские радости, либо тяготили глупостью, что заставляло думать о них как о не особо нужных вещах, которых можно бессовестно оставить позади. Тимур сам себе удивлялся, но бороться с чувствами не хотел. Как не хотел открывать братьям по оружию, что уже принял ряд решений о судьбах Хорасана и Балха, и Ульджай в этом плане представлялась важной фигурой, равной по значимости эмиру Хусейну. Острый взгляд молодого вождя вновь и вновь падал на распростёртую у ног карту, проносясь по границам юга, а затем поднимаясь к области западнее Самарканда. Добавить Хорезм с севера – и кольцо замкнётся. Тогда бы Ильясу пришлось бежать в одну сторону – Моголистан.

– Очень скоро Бугай-Сальдур узнает, что мятежники сговорились против него и намерены овладеть Балхом сразу после войны в Бадахшане, – тишину в шатре нарушил вкрадчивый голос Тимура. – Случилось так, что Хусейн обзавёлся друзьями, и его противники запросили мир – это и будет гласить послание. Исход предсказать не составит труда. Я прекрасно помню, как Бугай-Сальдур проявил себя во время нашествия Туглук-Тимур хана. Он испугается, как испугался в тот раз…

– А предатель из Хорасана? – спросил Хасан.

– На него укажет послание.

Болта прибыл к госпоже на редкость возбуждённым. Запыхавшись, пал оземь и попросил с глазу на глаз обсудить новости, опасаясь в глубине души пропустить хоть слово и уж тем более запутаться. Ведь даже он, раб, понимал, насколько тяжелы могут быть последствия у одной-единственной ошибки, особенно когда дело касалось политики. Девушка отозвала прислужниц, велев в юрту никого не пускать, и сосредоточила внимание на пожилом евнухе.

– Ага, я к вам с донесением от барласов. Их вождь, эмир Тимур, нуждается в вашей услуге. Он, хвала Аллаху, придумал, как вывести предателя на чистую воду, но без вас это невозможно будет сделать.

– Любопытно, что же придумал мой жених, – Ульджай расплылась в улыбке.

– Ага, никто из старейшин не принимал пока решения о браке, – напомнил Болта.

– Если Тимур принесёт мне голову убийцы, для этого союза не возникнет ни единого препятствия. Теперь Хусейн мой опекун, а дорогой брат сделает так, как я скажу.

Болта огорчённо покачал головой: милая вздорная девчушка, которую он носил на руках, выросла. Строгие выговоры больше на неё не действовали.

– Итак, – сказала Ульджай. – Какие у Тимура намерения?

– Господин просит, чтобы вы каждому эмиру и каждому беку племени передали особенное послание. Хисрау-Баян-Кули, например, должен узнать, что барласы заключили перемирие с мятежниками и вместе готовы идти на Балх, мать городов. Зятья повелителя услышат, что мятежники объединились с вашим братом и под его командованием также направляются в Балх. Сотникам станет известно, что барласы во главе с Тимуром и нашими эмирами едут отвоёвывать город, но без участия мятежников. От кого бы птица не принесла весточку, суть её не изменится: Бугай-Сальдур непременно захочет разбить вражеские войска до того, как они доберутся до его территорий… А мы таким образом выясним, кто предатель.

– Аллах, это очень умно, – Ульджай закусила губу. – Но чьи же войска на самом деле отправятся под стены Балха?

– Никаких войск не будет, ага. Кроме мятежников, которые разбегутся, как только прознают, что Бугай-Сальдур движется в их сторону. Балх останется без защиты.

– Значит, Тимур хочет взять Балх, – она поднялась с подушек, ведомая неизъяснимыми чувствами сродни восхищению, жажде и удовольствию, сильными, словно удары ветра. – Почему бы и нет? Это могучий город, богатейший в Хорасане. Если мы заполучим крепость, Ильяс-Ходжа потеряет половину своего влияния.

– Вы согласны помочь барласам, ага? Что передать их эмиру? – Болта заворожённо наблюдал за перемещениями девушки, её плавной походкой, переменами на лице. Ульджай была поглощена новой увлекательной игрой. Игрой, которую завели мужчины и в которой она непременно должна одержать победу – потому что иначе никто и никогда больше не обратится к госпоже за участием. Среди прочих трудностей юной аге приходилось сражаться в гареме: тётки совсем распустились, не стеснялись открыто обсуждать, как подталкивали своих мужей к противостоянию с Хисрау-Баяном-Кули. Власть совсем одурманила их и без того слабый рассудок. На Ульджай они поглядывали с презрением: ведь этот, на их взгляд, ребёнок, не вкусивший и крупицы женского горя, метил на самое высокое положение. Вначале – обласканный стариком, затем – братом-наследником.

– Сообщи, что я сделаю всё правильно, – ответила ага. – И если Тимуру потребуется помощь, он смело может ко мне обратиться.

Болта вздохнул, тихонько посетовал на горячий нрав молодых и удалился.

А спустя какое-то время перед шатром девушки мяукал детёныш каракала.

Тимур купил его на базаре совершенно случайно: увидев круглую смешную мордочку и длинные уши, вспомнил об Ульджай, которая после гибели деда осталась совсем одна. Мужчина поймал себя на мысли, что хочет её развеселить, вызвать улыбку и цветение на прелестном смуглом лице. Хасан и другие богадуры взаимно переглянулись. Они давно уже поняли, какое чувство не давало покоя их вождю, однако обсуждать любовные связи не решались даже между собой. Ведь Тимур заключил никях с дочерью Чагуй Барласа, и к тому же пока было не известно, одобрили бы новый брак эмиры Хорасана, которые, судя по ситуации, сами желали овладеть Ульджай.

Каракал громко кричал у порога, и так получилось, что госпожа прежде служанок вышла проведать, что творится возле её юрты.

– Кто ты, малыш? Как ты здесь оказался? – девушка подняла котёнка на руки, и её ласковый взгляд упал на Тимура, который стоял в отдалении и держал под уздцы лошадь.

Облетевший подворье обоюдный смех предрешил их судьбы.

Он, первый сын бека Тарагая, дал слово себе и Аллаху сделать всё, чтобы добиться никяха с Ульджай Туркан, в ответ она умоляла Всевышнего не отнимать у неё этого сильного молодого покровителя. Любовь к брату, желание помочь Хусейну занять место деда удивительным образом совокуплялись с кипящими чувствами к рыжеволосому, статному, хотя и хромавшему на одну ногу мужчине. Ульджай не отказывала себе в удовольствии думать о карих глазах Тимура, резких изгибах бровей и губах, которых бы она целовала каждую ночь, утро, вечер… Огонь, так неосторожно зажёгшийся, трудно было скрыть, находясь в гареме. Однажды, зайдя в общий шатёр, где тётушки и жёны покойного наслаждались песнопениями и игрой на музыкальных инструментах, Ульджай услышала о себе нелицеприятные вещи.

– Жаль, матушка твоя преставилась, – заявила почтенная Юлдуз-хатун. – Она бы объяснила, как некрасиво смотреть в сторону иноземца.

Сказанное было величайшей ошибкой – последней в её жизни.

Неторопливо Ульджай приблизилась к этой женщине. Та поднялась с дивана, очевидно, не собираясь быть ниже девчонки, расправила плечи и откинула на спину платок, выставив на обозрение сверкающее ожерелье.

– Юлдуз-хатун, – проворковала юная ага. – Помнится, дедушка собирался развестись с тобой, но Аллах распорядился по-своему и оставил тебя с нами. Мы все ценили твою мудрость и стойкость. Вдобавок слышали заверения в любви. Когда повелитель объявил, что разводится, какие слова ты кричала? Что умрёшь без него, что не протянешь до следующего рассвета… Говорила, без эмира Казгана твоя жизнь не имеет смысла. А ведь это правда, Юлдуз-хатун.

Ульджай улыбнулась.

– Твоя жизнь действительно больше не имеет смысла. На что ты надеешься? Скоро вернётся мой брат. Он не захочет видеть тебя в гареме. И потом, разве, как верная жена, ты не должна последовать за повелителем?

В миг краски схлынули с лица хатун, свечение в чёрных глазах померкло. Девушка подобралась на шаг ближе и шепнула ей на ухо:

– Мне прекрасно известно, в ту ночь ты опоила повелителя. Вовсе не любовью привязала его к себе. Но твоё время закончилось: я скажу Хусейну, и он выбросит тебя на улицу. Либо сохрани достоинство и прими яд. Мы похороним тебя со всеми почестями.

Тётки видели, как помрачнела Юлдуз-хатун, но не решились вклиниться в разговор.

Ульджай молча покинула их общество. Предаваться веселью после её ухода никому более не хотелось – назревали перемены.

Глава 8

Под подошвами сапог хлюпала слякоть, мерзкая, чёрная – следствие проливных дождей, которые неделю не могли закончиться, всё продолжая тревожить сыростью и диким холодом. Почему-то на жиже сосредоточил внимание Тимур: может, потому что остальное производило куда худшее впечатление, а может, барлас не до конца понимал происходящее. Хисрау-Баяна-Кули привели в кишлак связанным, перемотанным цепями с верху до низу, словно бешеное животное. Из-за кожи его, красной и набухшей от ударов, лица не различить было даже острому глазу. Подпаленная борода и низкие брови придавали сравнению с шайтаном. «Предатель, попался-таки», – шептал народ. Дети прятались за отцовскими штанинами, мальчуганы старшего возраста набрали гнилых овощей и, когда пленный ступил на главную дорогу, с размахом стали кидать ему в голову, да так метко, что попадали в цель. Позднее, многими месяцами спустя лица ребятишек размылись в памяти Тимура, но кого он хорошенько запомнил – это Мохаммеда-Ходжу, который гордо выдвинулся навстречу. «Признаёшься ли в преступлении? – пророкотал мощным голосом. – Перед Аллахом и людьми ответ держишь. Нет здесь твоих покровителей». Баян-Кули поднял глаза, и от пробравшего ужаса у Тимура даже кольнуло в ноге. Этот человек улыбался.

– Какой стыд, – промолвила Ульджай.

Вся его прислуга утопала в рыданиях: нукеров, гонцов, евнухов велели казнить не просто как собственность опального эмира, но как пособников убийства. А что касалось личного имущества, так оно по праву отходило владыкам Хорасана. Те, конечно, обиды сразу припомнили, поклевали злодея напоследок.

Ловушка захлопнулась, Ильчи-Бугай-Сальдур получил сведения о ситуации в Бадахшане и сговоре барласов с мятежниками: якобы они, не совладав с войсками Хусейна, согласились принять дары от Тимура и тем самым преждевременно покончили с изнуряющей кровопролитной войной. Ничего светлого такое положение дел не сулило, могульский хан не прощал пораженчества, а к прочему, Бугай-Сальдур прекрасно знал, с кем столкнулся – он видел Тимура ещё при Казгане. Потому не проверил, соответствуют ли слухи истинным обстоятельствам, и без промедления объявил о подготовке к походу.

Но не ответные действия волновали хищника, который спланировал столь изощрённое представление. В глубине души Тимур предполагал, что Казгана прикончил кто-то из родственников, но чтобы Хисрау… Даже зятья, которые всю жизнь завидовали старику, от изумления не находили слов.

– Будешь молчать и дальше? – прорычал Мохаммед-Ходжа. – Я прикажу людям пытать тебя. Лучше облегчи душу сейчас!

– Хорошо, я скажу, – Баян-Кули фыркнул в бороду, словно находил происходящее забавным. – Вам любопытно, почему я сделал это. Так вот, знайте: Мавланзаде передаёт привет. Сербедары уже заняли Самарканд, а скоро подчинят улус. Пока вы враждуете за земли и золото, они, как тени, прячутся за вашими спинами. Попробуйте поймать!

– Что за вздор! – прокричали из толпы. Воины обменивались странными взглядами, вопрошая друг у друга, не пригрезилось ли им, не послышалось ли? Верно они поняли, что старик заключил сделку с нечестивцами худшего сорта?

А Тимур между тем вспоминал свой последний разговор с могульским ханом.

– Слава Аллаху, повелитель и Абдулла не стали свидетелями этого позора, – с горечью произнесла Ульджай. – Мы относились к вам, как к члену семьи. Я нарекала вас дядей!

– Моя семья умерла там, в Самарканде, – выдал Хисрау, ничуть не смутившись пылких речей девушки. – Тогда-то я и поклялся, на крови поклялся, что остаток жизни посвящу уничтожению ханской Орды.

– И чем смерть моего деда могла помочь?!

– Казган был не лучше чагатаидов. И потом, область крепко держал, с властью никак не хотел прощаться.

На мгновение Тимуру почудилось, что Ульджай вот-вот упадёт в обморок. Она прикрыла глаза, глубоко вобрала воздух в явной попытке очистить душу от мрачного впечатления, но затем, совладав с чувствами, повернулась к Мохаммеду-Ходже.

– Известно ли вам, как в Орде наказывают за предательство?

– По закону, ага, родственников и близких казнят без кровопролития, – учтиво сообщил в ответ.

– Мы ценим традиции. Я повелеваю закатать Хисрау-Баяна-Кули в кошму. Переломите хребет и расчлените суставы, а то, что останется, положите в гроб.

Пленник вздрогнул, посмотрел на девушку так, будто впервые её увидел.

– Он не вознесётся к предкам, а станет кормом для червей, – голос Ульджай сочился ненавистью. – Такова плата за обманутое доверие.

– Ты не смеешь принимать решения! – старый эмир задёргался, почти что выворачивая кисти рук.

– У наследницы эмира Казгана есть право на кровную месть, – Тимур отошёл от барласов и занял место рядом с госпожой. – К тому же, не преступнику судьбой распоряжаться.

Поддерживать виновного отказывались. Жажда мести ослепила сардаров, все требовали скорейшего правосудия. «Отрубите мне говову!» – Баян-Кули сорвался на крик, но страдальческая мольба не вызвала отклика даже у ярых друзей. Рука Ульджай метнулась к груди, где висело украшение, ещё недавно принадлежавшее Юлдуз-хатун. Мужчины, может, и не догадались бы, что значил этот жест, зато поняли обитательницы гарема. На суд ага явилась в накидке, пошитой из шкур белых волчиц, волосы покрывал платок с серебряными нитями, а на лицо девушка нанесла краску, как если бы собиралась на праздник. С сильной не по годам госпожой никто спорить не смел, воины окружили её плотным кольцом, будто с самим Хусейном дело имели.

– В клетку его, – распорядился Мохаммед-Ходжа. – А как приготовления закончим, сразу казним.

«А вы заметили, как он переменился после вынесения приговора? – позднее спросил Хасан у барласов; те заулыбались, кивая. – Вся бравада слетела. Помирать страшно, особенно когда столько грехов на душе висит!»

– В покое умирают те, кому стыдиться нечего, – в разговор вклинился один из хорасанских беков, приобщаясь к собранию другого племени. – Таких счастливчиков Аллах всегда вознаграждает.

– У меня до сих пор в голове не укладывается, – пробормотал Кайхосров и вознёс взгляд к громко трещавшему на ветру пламени. – Неужели Баян-Кули не сознавал последствий? Сербедары, серьёзно? Это же поклонники шейха Халифе. Они бьются за равенство всех людей в мире.

– А на самом деле просто завидуют богатым. Кстати, кто такой Мавланзаде?

– Нам бы тоже хотелось знать, – ответил Хасан. – По слухам, это нынешний вождь сербедаров, их духовный наставник. Но никто не видел его, кроме, конечно, нечестивцев, которые верят безумным проповедям.

– Государство Хулагу ушло в прошлое, как бы Орда за ней не последовала, – произнёс Мохаммед-Ходжа, устраиваясь у костра возле Кайхосрова. Тот вздрогнул от его неожиданного появления за спиной и чуть было не схватился за саблю.

– Ты, словно дух, возник из дыма и воздуха! – пошутили воины.

– Если вы думаете, что наши проблемы исчезли со смертью предателя, то заблуждаетесь, – невозмутимо продолжал сардар. – Нам удалось вычислить, кто убил повелителя, но теперь нужно сделать кое-что очень важное. Иначе все труды насмарку.

– О чём ты говоришь? – бек подобрался ближе. Остальным тоже стало интересно, что за предложение тот выдвинет.

Человек, которому при рождении дали имя Пророка, редко проводил время в праздности. Обыкновенно его видели в походах: прежде с Казганом, но иногда с Хусейном. Так уж получилось, что ранней весной Мохаммед-Ходжа задержался в ставке повелителя, а не на поле брани рядом с его внуком. Мужчина в любой миг поменялся бы местами с богадуром из отряда Хусейна, только бы не сидеть в окрестностях Бамияна и не смотреть с надеждой на горизонт. При первом же знакомстве соплеменники Тимура отметили твёрдость в глазах этого воина и извечно строгое выражение лица. Если Мохаммед-Ходжа излагал речи, то всегда с уверенностью – потому что говорил правду, если же решения старейшин ему не нравились, он предпочитал помалкивать. В данном случае предполагаемый исход событий эмира привлёк, для протеста не нашлось повода, кроме, пожалуй, единственного обстоятельства – что предугадал всё Тимур, бывший на службе у хана Джете. Но иного выбора Аллах не предоставил: Мохаммед-Ходжа утешился мыслью, что по возвращении Хусейн разберётся с хитрым рыжеволосым вождём.

– Я говорю о Балхе. Город сейчас без защиты. Бугай-Сальдур с войском направляется в Бадахшан, лучшего момента для осады не найти. Возьмём Балх – и самаркандская знать потеряет половину своих богатств и влияния.

– Через Балх пролегает Великий торговый путь, – подметил Кайхосров с широкой улыбкой. – Именно оттуда товары переправляют к морю, и это я не говорю о том, что урожаем Балх обеспечивает едва ли не весь Хорасан и даже Хорезм.

– Бугай-Сальдур не успеет развернуть армию. Главное, всё сделать внезапно, – Мохаммед-Ходжа долго глядел на соплеменников и барласов, выискивая в их глазах намёки на возражение, но, как оказалось, все присутствующие были согласны с планом атаки.

– Почему ты раскрываешь перед чужаками намерения? – воскликнул один из ставленников Хусейна. – Мы и без Тимура управимся.

– Это Тимур первым предложил взять город, – тот наградил недовольного бека острым взглядом. – Однако ты мыслишь правильно, мы пойдём без Тимура.

– А где он сейчас?

– Молится. Нам бы тоже не помешало попросить у Аллаха помощи.

В клетке пахло потом и испражнениями десятков людей, что побывали в ней; та же участь постигла Хисрау-Баяна-Кули. Смотреть на него, закованного тяжёлой цепью, грязного и избитого вовсе не приносило удовольствия Ульджай: в конце концов, раньше девушка с почтением относилась к нему, любила и уважала. Госпоже хотелось в последний раз взглянуть на тестя эмира Абдуллы, на человека, который сам вызвался заменить ей погибшего родича.

– Нас учили, что умирать страшно. Вбивали эту истину с тех самых пор, как мы начали осознавать себя. Когда осматривались по сторонам и спрашивали: «Аллах, почему именно сюда Ты меня отправил? Дай другое вместилище, о, Всевышний, только не бросай в этом аду!» А ведь правда, кто вынудил нас бороться за еду и воду? Словно мы не больше, чем животные… Затем ли, чтобы предстали на Суде? Так что же удерживает человека от падения, раз он простое смертное существо? Может, вера во спасение? В великую судьбу? В то, что за поступки наши Аллах милостиво вознаградит? Сколько лет этой Земле, а ни один мудрец не нашёл пути в обход веры. Шаг переступи – и ничего нет, ничего, кроме пустоты… Это ли не ад – прослыть предателем? Быть проклятым во веки веков? Вы свою честь променяли, дядюшка. Стоило ли оно того?

Баян-Кули закряхтел, пытаясь посмеяться над девичьим простодушием.

– А за что ты готова расплатиться невинностью? Скажи, ага, я ведь вижу, ты приняла решение.

– Невинность? – Ульджай нахмурилась, будто впервые услышала это слово. – Не невинность будет платой, дядюшка. А моё сердце. Я собираюсь стать женой завоевателя.

– Любовь превратила тебя в дуру, маленькая госпожа. Разве не брата клялась защищать?

– У Хусейна и Тимура теперь общая судьба. А вас же… Вас позабудут, как страшный сон, который, хвала Аллаху, закончился.

– Увы, страшные сны не забываются.

Она прикусила губу и покачала головой.

– Вы никогда не раскаетесь, да? Я надеялась, что вы попросите прощения.

– За месть не просят прощения. Ты ещё мала, чтобы понять это.

– В таком случае вам придётся столкнуться с последствиями. Я не отменю приговор.

Ей удалось разглядеть промелькнувший в глазах старика ужас. Баян-Кули явно рассчитывал на быструю смерть, когда связывался с проповедниками – не на сломанные суставы и кости. Через силу Ульджай сдерживала слёзы, оставляя опекуна в клетке. Ей казалось, что это ветер, который нёс из пустыни песок, хлестал по щекам и обмораживал сердечную боль. Она делала глубокие вдохи, желая усмирить, упокоить чувства к тому, кто предал и убил Казгана. Когда дорогу к шатру преградила внушительная фигура Тимура, Ульджай больше не плакала.

Ей как никогда хотелось жить. По-другому. По-новому.

– Ага, – мужчина отдал лёгкий поклон, – надеюсь, я обращаюсь к вам в подходящее время?

– Я говорила, вы всегда можете на меня рассчитывать, – ответила она, не скрывая улыбки.

– Скоро я отправлюсь к вашему брату. Как и предполагалось, Балх сейчас без защиты. Мохаммед-Ходжа возглавит нападение. Мы же с Хусейном объединим войска.

– Мне рассказывали, как вы спасли повелителя. Примчались сюда из другого города, в одиночку. Вы зашли в шатёр, как раз когда предатели собирались обнажить мечи. Увидев вас, они растерялись и не стали ничего предпринимать. Я была маленькой и едва ли помню об этом… Но я знаю, что повелитель ценил вас, как сына. Мы многим вам обязаны.

– Я делаю что должен, – сухо произнёс Тимур. – Я так же обязан вашему деду. Да будет Аллах им доволен.

– Аминь.

Барлас многое бы добавил к сказанному, но его смущало присутствие рабынь за спиной девушки. Ульджай заметила, что он поглядывал в их сторону.