Kitabı oxu: «И жизнь зовём…»

© Галина Самсонова, 2021

ISBN 978-5-0053-2699-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

И ЖИЗНЬ ЗОВЁМ ВОЛШЕБНЫМ СНОВИДЕНЬЕМ…

ПАОЛО

– Паoло, что с тобой? Ты меня слышишь?…

Я открыл глаза.

– Марк, ты вернулся! Сижу и пытаюсь решить задачу, которую ты мне поставил. Но слишком разные исходные позиции у наших сторон. Голова болит третий день, Марк…

– Что, наши девушки утомили? Или немного перепил, пока меня не было рядом?

– Я ночами работал, друг мой, пока ты прохлаждался! Домой хочется поскорее.

– Ну, Паоло… менять тёплый Милан на холодную Москву!…. Живи здесь, пока не позвали обратно! Гуляй, сколько захочешь, сходи куда-нибудь. Что ты упёрся в свою идею? Не получается – и не упрямься! Надо оторваться от работы, и результат придёт сам собой. Развейся в музее науки! Я как увижу там проекты Леонардо, начинаю думать, что бы такое он изобрёл, живя в нашем веке – такое можно нафантазировать!

– Был везде, даже в опере…

– Поехали в Порто Вальтравалья – красиво! А хочешь, я отправлю тебя на денёк в горы? У меня там дом. Спи, дыши горным воздухом.

– Отлично, Марк. Спасибо за предложение. Поеду в горы – города надоели.

Дорога в горы заняла три часа. Я родился и провёл детство и юность в горах. Странное дело, живя там, скучал по лесам и равнинам, а переехав в центр России, отпуск предпочитал проводить в горах. Увидев впервые Альпы, влюбился в них. Это особенные горы. Создатель не зря потрудился над ними – они совершенны в своей красоте. Люди потом воплотили эту устремлённость ввысь и завершённость форм в архитектуре соборов Европы.

Окна увитого плющом каменного дома были закрыты ставнями. Я удивился этому, но когда вошёл внутрь, понял, что здесь сохраняют стиль деревенского дома. И, что удивительно, не было характерного запаха старых вещей. Найдя спальную комнату, я улёгся на кровать и провалился в сладкий сон.

Проснулся от холода – окно было открыто, а за окном в тумане замерли огромные ели. Захотелось прогуляться. Дом Марка был последним на улице. Дорога уходила дальше вниз, и подумалось, что недалеко есть река. Но вскоре дорога запетляла наверх, туман не рассеивался, я замёрз и решил повернуть назад. И неожиданно для меня зазвучал орган. За поворотом открылся замечательный вид – небольшая церковь прилепилась на крохотном уступе горы. Меня поразило мастерство зодчих, ибо невозможно представить, как тут смогли построить храм. Внутри было пусто и сумеречно. Я присел на скамью, а в окно вдруг пробился солнечный луч. И в этом луче заплясал шмель, он поднимался по лучу к оконцу, и опускался вниз ко мне. Как маленький шалунишка на горках. А может, просто звуки органа, собиравшиеся под куполом, давили на него, и он падал вниз, не дотянувшись до солнца. Мелодия была прелестна – она была нежной и страстной одновременно. И подумалось почему-то, что эта мелодия предназначена не Господу. Мне захотелось увидеть органиста, я подошёл к лестнице и взгляд остановился на замечательном поручне в виде змейки. Такие же перила я видел в соборе святого Стефана в Вене. Взявшись за поручень, ощутил под рукой дрожь – змея была настоящей. Наверное, музыка была колдовской, ибо страха не было ни у меня, ни у неё. Она подняла голову и опять опустила её. На органе играл молодой человек, а рядом на полу, прислонившись к его колену, сидела девушка. И такое было в этой паре единение и отрешённость от мира вокруг, что я отступил назад, спустился по лестнице и ушёл. Странное чувство появилось у меня – я как будто был в другом измерении. Музыка совсем недолго звучала и внезапно пропала. Но я был напоён этой мелодией, каждой клеточкой тела ощущал прохладный воздух, запахи леса заполнили меня. Я не выдержал этого избытка природы и, войдя в дом, без сил упал на кровать. Мне хотелось спать, спать, но какая-то тревога держала меня в полудрёме ещё некоторое время. Наконец я уснул, и мне снился шмель, и гудел он каким-то странным дребезжащим звуком, но это просто рядом трезвонил старый телефонный аппарат. А я подумал, что это просто для антуража.

– Пауло, ты гулял? Я полчаса звоню. Ты, забыл свой мобильный.

– Сплю.

– Прости, но я вернул за тобой машину. Тебя зовут на родину согласовывать какие-то вопросы по другому проекту. Дозвониться, как понимаешь, до гор они не смогли, и мне пришлось дать согласие за тебя. Билет я забронировал, вечером у нас прощание.

В машине я вспомнил этих ребят в церкви. Что их туда привело? Почему так печальны были их лица? Глаза девушки были закрыты, но каждая чёрта её лица остались в моей памяти.

Выйдя из машины за несколько кварталов от гостиницы, я решил попрощаться с городом. Гулять по городам в другой стране сплошное удовольствие – можно не прислушиваться к чужому языку и только смотреть на здания, лица, деревья. А потом дома, совсем невзначай, вспомнить какую-то деталь, которая отзовётся в тебе неожиданным теплом.

Прощаясь в Мальпенсе с Марком, я решил спросить, когда построили церковь в его деревне.

– Пауло, в моей деревне нет церкви.

– Ты что, Марк?.. Забыл, наверное, безбожник. Там и орган прекрасный.

– Пауло, там никогда не было храма с органом. Тебе всё это приснилось, дружище. Постарайся отдохнуть дома, умоляю.

Я промолчал, не поверив ему. Я верил себе, я не мог так обмануться сном….

У стойки регистрации огорчению моему не было предела, ибо рейс задерживался на неопределенное время. Только теперь я увидел, что людей гораздо больше, чем обычно в нормально функционирующих аэропортах Европы даже летом. Ну, что ж случай предоставил возможность познакомиться поближе с красивейшим аэропортом. Но после нескольких часов блужданий по комплексу и полной неразберихе в информации, во мне опять стало нарастать раздражение, мой верный предвестник головной боли. Присев на пол у стойки, прислушался к разговору соотечественников. Оказывается, какой-то природный катаклизм усмирил железных птиц, и люди теперь искали наземные пути домой. Принимать хоть какое-то участие в разговоре не хотелось. Рядом со мной пристроилась дама. Глаза мои были закрыты, но запах женского парфюма определил пол соседа по несчастью. Она потрясла меня за плечо,

– Вам плохо? Почему вы стонете?

А мне показалось, что я скулил молча.

– Надо думать, как выбираться, а не хочется, – ответил я, не открывая глаз.

– Не хочется выбираться или думать не хочется?

– А всё не хочется.

– Простите, что побеспокоила, – тихо сказала она.

Я не ответил. Телефон Марка не отвечал. Денег на карточке для путешествий по Европе не было. Перспектива ночных и дневных бдений в аэропорту меня ужасала – был такой опыт в студенческие

годы, когда мы возвращались после практики в Сибири. Трое суток в иркутском аэропорту. До сих пор дрожь берёт от этих воспоминаний. Запел мобильник.

– Пал Сергеевич, мы знаем про ситуацию в аэропортах и перевели на вашу карточку зарплату за два месяца вперёд. Как настроение, мы тут все испереживались за бедных командировочных и туристов. У меня подруга не может вылететь из Амстердама. А у нас тепло, просто красота. Проектов много приняли в заказ, —

я не прерывал монолог секретаря моего начальника, зная по опыту, что Анечку прерывать бесполезно.

– Спасибо за заботу, Анна. Теперь буду решать проблему. Если сейчас определюсь с передвижением или гостиницей, я вам перезвоню. Привет всем.

Настроение с появлением денежных ресурсов улучшилось.

– С гостиницами можно не суетиться, бесполезно, – моя соседка, очевидно, прислушивалась к разговору.

– А что будем делать? – спросил я, продолжая сидеть с закрытыми глазами.

– Можно добраться до Дуная и пароходом до юга, можно до Венеции, а потом паромом до Словении и там что-то придумывать, можно…. Она замолчала.

– Какая вы молодец. А я вот не мог ничего придумать, пока финансы пели романсы, спасибо коллегам, позаботились.

Моя соседка молчала. Открыв глаза, я обнаружил, что рядом никого нет. Боже, опять галлюцинации, что ли.

Я продолжал сидеть на полу и рассматривать это хаотичное движение масс. Наверное, где-то там, в атмосфере, движение гораздо более организованно. А здесь хаос…

В природе всё спланировано, а мы пытаемся только создать что-то у себя, в своём мире. И кто нарушает наши планы?

Мы сами, своим снобизмом, раздражаем природу и всевышнего, или это неразделимо и природа и есть всевышний? Я поднялся, чтобы размять затекшие ноги. Что предпринять? С кем-то знакомиться и дальше решать совместно нашу проблему? Оглянувшись, определил группы людей, к которым можно приблизиться и, послушав их речи, либо присоединяться к ним, либо дальше искать единомышленников. Взяв чемодан, сделал несколько шагов, остановился и оглянулся – там, где я сидел, остался чемоданчик, розовенький, явно принадлежавший даме. Значит, рядом со мной и правда была женщина. И ушла она, явно надеясь, что оставила чемоданчик под защитой. Я оглянулся ещё раз и увидел, что мне машут рукой. Явно мне, хотя вокруг было совсем не пусто. Это была моя соседка, потому что она рукой показала на чемоданчик и жестом попросила меня остаться на месте. Слава богу, у меня нет галлюцинаций, и хорошо, что не один решаю проблему. Я с интересом смотрел на женщину, которая направилась ко мне. Хорошая фигурка, грациозная походка, классический рост. Так…. А как мы поближе? Она улыбалась, и её лицо мне было знакомо.… Но кто она? Это лицо не из прошлой моей жизни, это где-то рядом, совсем недавно. Но вспомнить не мог.

– Там ребята хотят нанять микроавтобус и ехать либо в Вену, либо в Словению, – сказала она, – присоединимся?

– С вами запросто.

– И с вами тоже, – улыбнулась она.

Я внимательно посмотрел на даму. Откуда так знакомо это лицо….

– Меня зовут Дарья, – протянула она руку.

– Павел.

– Сдаём билеты?

– Сдаём! А ребят вы знаете?

– Что вы, совсем нет.

– Не боитесь?

– А чего? – засмеялась она, – не думаю, что они заказали проблему в природе, чтобы потом заманивать и грабить туристов.

– А вы в турпоездке?

– Нет, по личным делам. А вы?

– Работаю.

– На хозяина ламборгини цвета спелого абрикоса?

– Вот откуда вы меня ведёте! Гадаю, чем привлёк к себе такую даму, а оказывается, чисто меркантильный интерес. С Марком мы сотрудничаем. Оба трудимся в государственных корпорациях. Но машина у него личная.

– А я просто обожаю этот цвет и всегда обращаю внимание и на обладателей вещей этого цвета.

Несмотря на активный позитив, в моей незнакомке была какая-то затаённая грусть. Иногда её взгляд на мгновение становился отрешённым, хотя она продолжала говорить или слушать меня, не теряя нить разговора. Меня всегда поражала эта способность женщин одновременно делать несколько дел и при этом сохранять логику и последовательность во всех направлениях. Мне это было недоступно, и я долго комплексовал по этому поводу, а потом узнал об особенностях мужского и женского мышления и перестал расстраиваться – в конкретном вопросе мы мыслим глубже. Так утверждают психологи.

Позвонил Марк и отговорил нас от автомобильной поездки, сообщив, что эта европейская проблема отмены полётов разрешится в течение двух-трёх дней и нечего, и мы отправились в маленькую гостиницу в пригороде, о которой знал Марк, и не знали вездесущие туристы, и где можно было провести маленькие каникулы.

Суета последних дней, постоянное изменение ситуации плохо сказались на моём настроении и самочувствии. Я лежал в маленькой комнате на почти удобной кровати и пытался уговорить головную боль уйти погулять куда-нибудь от меня подальше. Тихо постучали в дверь и, не дождавшись от меня ответа, кто-то вошёл в номер.

– Это вы, Даша? – cпросил я, уловив знакомый запах духов.

– Пойдёте ужинать?

– Не могу, голова болит.

– Я вам сейчас принесу одну вещь, попробуем спасти вас.

Вокруг горла закрепили какой-то воротник, он вытянул мою шею, как-то распрямились плечи, и боль потихоньку ушла.

– Вы волшебница, Дарья.

– Нет, только учусь. Мне он помогает.

Мы вышли из прохлады каменного дома в напоённую теплом сумеречную улицу. Где-то загорались фонари, подвешенные у крыльца дома или у входа в магазин. А некоторые улочки оставались тёмными и от этого казались таинственными, но мы и туда заходили без страха. И большие и маленькие города на юге, в любой стране имеют общее свойство быть очень домашними в вечерние часы – открыты окна домов, доносится запах готовящейся еды, слышны разговоры. Совсем немного людей встретилось нам на улицах. Наверное, молодые не успели вернуться из города, а старики уже усаживались перед телевизорами. Свернув в очередной раз, мы оказались перед небольшим ресторанчиком с выносными столиками под навесом, на другой стороне улицы стоял двухэтажный дом с освещёнными окнами. Моя спутница внезапно остановилась, я оглянулся на неё и меня поразили её широко открытые глаза.

– Боже! – прошептала она.

– ?

– Давайте поужинаем в этом ресторане. Мне так хочется посидеть здесь.

Она молчала за ужином, только постоянно оглядывалась, что-то рассматривала. Мне показалось, что она пытается запомнить это место, впитать в себя окружающее не только глазами – её ноздри подрагивали, но она вдыхала не запах еды или деревьев, которые, утомившись после жаркого дня, отдавали свой неповторимый аромат. Мне показалось, что она вдыхает запах времени.

– Вы знаете, – сказала она на обратном пути, – я так благодарна судьбе, что встретила вас, что мы приехали сюда, что сегодня я увидела вживую, что ли, мою любимую картину Коровина. Мне всегда становится тепло, когда вспоминаю её. А тут просто подарок какой-то.

– Спасибо Марку. А что за картина?

– Да, конечно. Улица в Виши, – ответила она рассеянно.

– Что?

– Картина так называется.

Я пытался воскресить в памяти произведения этого художника, но кроме «Испанок на балконе» ничего не вспомнил. Я оглянулся, чтобы запомнить это место. Действительно, уютно и тепло. Особенно после ужина.

Мы шли рядом, мы были вместе уже несколько часов – но это была только видимость общего. У каждого свой мир и своё прошлое, которое осталось в памяти и которое изменило мир вокруг нас.

 
Не сами ль мы своим воображением
Жизнь создаём, к бессмертию идя…
 

И в ответ на моё воображение природа ответила – заморосил дождь. Но мы успели дойти до гостиницы и уселись на открытой веранде. Капли дождя тихо переговаривались с листьями деревьев и кустарника, чудесно запахло влажной пылью.

– Вас не огорчит, если я закурю, – спросила Дарья, – вы так наслаждаетесь этим вечером.

– А как вы поняли это?

– На лице всё написано.

Да, видно не только я наблюдаю, но и моя знакомая незнакомка.

– Ведите себя как вам удобно.

– Спасибо.

Я задремал. На границе сна и яви, мне явился лик этой девушки из храма на горе, но я смотрел на женщину в кресле рядом со мной. Её волосы сливались с темнотой, и только лицо, на которое падал слабый свет фонаря, было юным и таким же грустным, как лицо той девушки.

Марк, что же за храм был на той горе? Я не сомневался в этом. Как не сомневался и в том, что моя знакомая оттуда, из этого храма.

ДАРЬЯ

Мы с моим попутчиком, посланным мне Господом (где бы я сейчас была с моим настроением), сидели на веранде гостиницы. Плетёные кресла, деревянная обшивка стен отдавали дневное тепло, а в открытые окна лился прохладный от дождя воздух…

Похоже, он задремал. Такая поза бывает только у заснувших людей. Из моих глаз бежали и бежали слёзы, и я не могла никак их остановить.

Как странно было всё это – в начале наших отношений с Гжесем мы оказались в Питере. Была осень. Мы промокли, замёрзли и решили зайти в Русский музей.

Увидев эту картину Коровина, я неожиданно остановилась перед ней – таким уютом и теплом повеяло от неё, что уходить не хотелось. Гжесь всё тянул меня от неё, а потом пообещал, что мы обязательно найдём эту улицу, когда поедем в Виши.

– Да как же мы найдём её, Гжесь, ведь это написано в начале века! – Мы всё равно её найдём! – сказал он уверенно.

Прошло столько лет, и я нашла её, Гжесь. Но не в Виши, и без тебя.

И зачем я заставила себя остановиться в этом месте, сидеть за столиком и чего-то ждать. Ждать твоей реплики, твоего прикосновения. Что же сделала с нами жизнь…. Или мы сами виноваты…. Что мы сделали не так?

Виноваты, что были так счастливы и не замечали ничего вокруг себя – ни людей, ни государств, живущих в пошлости политики, условности кем-то установленных границ и правил поведения в обществе, придуманных в национальных квартирах.

Зачем вы всё это придумали, люди?.. Или тот объём счастья, что довелось нам испытать в общении друг с другом, был послан нам на всю жизнь, а мы выпили его за один год? И этим опустошили свою будущую жизнь….

Наша школьная вечеринка подходила к концу. Обычная вечеринка в квартире с родителями в соседней комнате. Мы танцевали, пели. Доедая печенье и торты, заботливо приготовленные мамой Артура, обсуждали полушёпотом, как мы позвоним в дверь завуча нашей школы, квартира которой была этажом ниже и куда после этой проделки побежим. Все уже поделились своими планами на будущее – это был последний школьный год. Нас огорчил неожиданный приезд к родителям Артура их друзей из Еревана – мы поняли, что вечеринку пора заканчивать. Но зато к нам в компанию добавился молодой человек.

– Ерванд, как зовёт папа или Эрви, как зовёт мама, – представился он.

Он был старше нас, уже учился в консерватории.

Они привезли с собой в подарок репродукции музеев Парижа и нам сразу же разрешили листать эти фолианты. Мы уселись с Эрви на диване и, поскольку любителей импрессионистов кроме нас не оказалось, с удовольствием смотрели репродукции и обсуждали увиденное. Меня поразили его обширные знания. Он прекрасно ориентировался и в изобразительном искусстве, и в музыке, и не только классической.

У нас во многом оказались одинаковые интересы. Как благодатна юность, когда ты впитываешь в себя абсолютно всё новое, которое потом странным образом кристаллизуется в определённые знания, и ты оказываешься несказанно рад, встретив единомышленника. И как могло сложиться это единство интересов у нас, живших в абсолютно разных социальных средах, принадлежавших к разным этническим группам? Или человечество в своей истории едино, несмотря на государственные границы, и это единство понятно в изображении и звуках?….

Через несколько недель Артур передал мне записку от Эрви-Ерванда, как он подписал её. Он приглашал меня в музыкальное училище на концерт, в котором он участвовал. И меня опять поразило наша общность интересов – он играл отрывки из фортепианного концерта Грига, которым я восхищалась в то время. Потом мы гуляли по улицам моего красивого города. Стены домов были выложены из туфа розового, жёлтого, оранжевого цвета, в сочетании с синим небом и зеленью деревьев это давало ощущение красоты и лёгкости, какой-то праздничной фееричности. И удивительная лёгкость в общении с практически незнакомым человеком. Как позже сказал Эрви, наша встреча произошла в пору, когда одиночество юности, нужное для выращивания своей индивидуальности, должно было перейти в новую фазу обмена этими индивидуальностями, которое так необходимо молодым людям. Я долго хохотала над этой фразой, обозвав его философствующим музыкантом.

Эрви решил позвонить домой матери. Разговор был на французском языке. Я отошла, чтобы не мешать.

– Ты не подумай, что мне надо было что-то скрыть от тебя. Моя мама плохо говорит на армянском языке, практически не знает русского. Мы ведь новоприезжие, хотя и живём здесь уже больше десяти лет.

Эрви рассказал мне историю своей семьи. Это история боли армянского народа, которая длится уже больше века. В начале двадцатого столетия, после резни армян, проживавших в Османской империи, сотни тысяч их разбрелись по всему миру. Дед Артура был ювелиром и его успел предупредить друг-турок. Дедушка собрал свои и не свои драгоценности, и в числе первых вместе с молодой женой попал на борт французских кораблей, стоявших в порту Самсуна. Он обосновался в Марселе, открыл своё дело. Там и родился отец Эрви, которого воспитали в традициях армянских предков. Только вот пошёл он не по стопам мастеровых армян, а стал историком, влюблённым в свою профессию, заинтересовавшимся историей народа, живущего так далеко от Франции. Народа гордого и не смирившегося. Женился он на француженке, которую и привёз вместе с сыном в Ереван по программе репатриации армян.

– Вот так у меня два дома – здесь и во Франции, – завершил свой рассказ Эрви.

– Кто же ты всё-таки?

– А я сам не знаю. Всякий разный. Здесь у нас нет родственников, все остались когда-то в Турции. А в Гренобле у меня бабушка, дяди в Марселе. А мама так и не привыкла. Давно бы уехала, только папу очень любит. И меня. Папа работает в хранилище древних рукописей Матенадаране, а мама преподаёт французский язык в школе и ещё посылает фотографии в разные издательства.

А потом мы встретились уже в Москве, где я начала учиться, а он приезжал на консультации в консерваторию. Как же мы были счастливы и самоуверенны тогда! Жизнь представлялась нам Олимпом, на который мы собирались взгромоздиться. И ничто не казалось нам непреодолимым. Но как-то подсознательно не афишировали наши отношения – берегли это единение от вторжения того мира, что нам пока не был знаком. Наверное, судьба баловала нас в это время чистых и честных отношений друг с другом. В Ленинграде, куда мы поехали осенью, у Эрви была встреча с молодыми исполнителями из Польши, Германии, Финляндии. После концерта, мы сидели в ресторане с ребятами из Польши. Они окрестили нас Гжесем и Досей. Гжесем он и остался для меня на всё жизнь. А меня стал звать Долькой. Мне было легко в этой интернациональной компании. И много раз после, я удивлялась особой атмосфере, царившей в кругу людей творческих профессий, людей, работа которых не требовала посредников-переводчиков. Язык красок, нот, язык скульптуры и архитектуры, танца не требует переводчика. Красота природы тоже одинаково восхищает всех людей. Наверное, поэтому нам так нравится путешествовать, бродить по музеям. Проводив друзей на посадку, мы медленно шли по залу аэропорта.

– Полетим в Крым? Там сейчас мой профессор отдыхает. У него свой дом и он приглашал меня.

Мне было грустно и не хотелось окончания праздника.

– Когда?

– А вот прямо сейчас купим билеты и улетим.

Дом оказался пуст – вся семья уехала в Москву, как пояснил нам сосед, и закрыл ворота. Мы, огорчённые и растерянные, уселись на тёплую землю перед калиткой. Солнце пробивалось сквозь листву деревьев, изумительно пахли розы в саду усадьбы, было так покойно и умиротворённо в природе, что огорчение потихоньку покинуло нас, и мы стали думать, как выбраться отсюда.

– Долечка, не расстраивайся, на обратные билеты деньги есть.

– Гжесь, с тобой я ничего не боюсь. Расскажи, как ты стал заниматься музыкой.

– Это мама. Она привезла меня к своим друзьям, когда мне было три года, и Ги сразу определил, что у меня идеальный слух, и я стал заниматься музыкой, вернее, со мной стали заниматься музыкой.

– А Ги это кто?

– Ги Беар. Очень известный у нас певец.

– У вас во Франции?

Подошёл сосед и что-то сказал Гжесю.

– Ура, Доська! Мы спасены! Звонил Георгий Николаевич и велел нас впустить!..

Вечером я гуляла в саду, где было огромное количество розовых кустов самых разных сортов, а Гжесь открыл окна в зале и играл на рояле. Солнце уже скрылось за морем, запах цветов усилился, а музыка звучала тише и тише, словно пианиста покидали силы вместе с уходящим солнцем. Какие-то новые ощущения наполнили меня как предчувствие грядущих перемен. Я знала, что сегодня что-то изменится в моей жизни, знала и не боялась. Наша духовная близость, должна была перейти в близость и физическую. И я понимала, что эта поездка и эта усадьба были давно придуманы Гжесем….

– Долечка, девочка моя, как мне хорошо с тобой!

– Гжесик, Гжеся…

Весь год после поездки был разделён на два времени – когда мы были вместе и когда мы были в разных городах. Наша учёба не давала нам возможность часто встречаться. Но он приезжал на консультации в консерваторию. В один из приездов он познакомил меня со своим преподавателем Георгием Николаевичем, который и стал нашим общим родителем и ангелом-хранителем. Ему, прожившему большую жизнь, очень хотелось помочь нам, молодым и неопытным ребятам, пытающимся построить свою жизнь в этом сложном и противоречивом мире. Я, после нескольких попыток рассказать матери о своем новом друге, оставила эту идею. Мои родители, работавшие в достаточно специфичной и закрытой организации, были далеки, как сказала бы мама, от мира космополитов. И я поняла, что мне надо самой хранить мой мир, мою любовь. И в семье Гжеся не всё было просто. Матери Гжеся, с её вековой ментальностью и культурой француженки было очень тяжело в достаточно архаичном мире другого государства и другой нации. Только огромная любовь к мужу и сыну держала её в Армении. И я понимала, что Гжесю тоже сложно говорить матери о другой женщине в его жизни. Мы старались не обсуждать проблему внутрисемейных отношений с родителями, но нам обоим это давалось нелегко. И как же нужна была помощь взрослых и мудрых людей нам, оказавшимся так непонятыми своими родными. Очень ненавязчиво и тактично мы получали эту помощь от Георгия Николаевича. Ему очень нравился Гжесь, его игра. И он как-то сказал мне, что наши отношения сделали игру Гжеся более многогранной и интересной. Игра не мальчика, но мужа, как он однажды выразился. В один из вечеров он спросил Гжеся:

– А ты крещён?

– Да, – удивлённо ответил он.

– А где крестили?

– Мы с папой были в монастыре в Карабахе. Там потрясающе красивое место. Там и крестили.

– Значит, ты крещён в григорианской вере. А ты про себя что знаешь? – обратился он ко мне.

– Знаю всё. Крестили в три года, в какой-то деревне, когда была в гостях у бабушки. А зачем вам это?

– Я хочу, чтобы вы повенчались.

– Зачем?

– Ребята, я верующий человек. Вы оба пока далеки от этой стороны нашей истории и культуры – просто так сложилось в нашей стране. Я уверен в том, что вы дарованы друг другу судьбой, что вам надо быть вместе. Но я догадываюсь, что что-то не складывается у вас с вашими родными. А мне хочется, чтобы ваш союз был храним Богом, и чтобы вы всегда помнили об этом.

Венчали нас зимой, в прекрасный солнечный день в храме Петра и Павла. Наверное, не всё мы понимали тогда, но нам хотелось, чтобы наши отношения были приняты тем, кто был выше нас, что было пока ещё непонятно нам, но что генетически было присуще всем. Какое-то чувство уверенности и определённости появилось у меня после этого ритуала.

– Доличка, у тебя даже походка изменилась.

– Гжесик, у меня такая тяжесть свалилась с плеч!

Но как коротко было то время! После тяжёлой поездки в Ереван к родителям Гжеся, буквально через месяц, меня остановил в коридоре института молодой человек. Он попросил меня зайти вместе с ним в одну из аудиторий и предъявил удостоверение органов госбезопасности. Он показал корочку и спросил, знакомо ли мне это.

– Нет.

– Неужели ваши родители никогда вам не показывали?

– Даже не рассказывали.

Ну что же, тогда поговорим мы с вами. Вам придётся прекратить отношения с семьёй Стамболцян. Если вы прислушаетесь к моему дружескому совету, всё будет нормально.

– А если нет?

– Вы даже не представляете, под какой удар вы поставите своих родных.

Теперь я знаю, что ждало мою семью, ослушайся я тогда. Но и то, что случилось сразу же после разговора, показало мне всю серьёзность предупреждения. Родители были вынуждены уйти на работу в гражданские организации, а брат, готовившийся к перемене в карьере, оказался почти без работы. Чувство вины перед ними долго мучило меня. А потом, когда проходили годы моей безрадостной жизни, особенно в новогоднюю ночь, меня иногда посещала мысль, а могла ли бы я пожертвовать ими ради своего счастья? И я не находила ответа.

Наступили перемены в стране и вновь родились надежды на встречу с Гжесем, и мы встречались в его короткие приезды сюда. Но уже появились новые обязательства перед другими людьми и у него и у меня.

Прошло больше двадцати лет после этого, наша жизнь так крутила нас, но мы всегда возвращались друг к другу.

Что же случилось на этот раз? Мы столько преодолели, мы так стремились к этой встрече. Почему же ты не приехал встречать меня, Гжесь… Молчат твои телефоны.