Рядом была война

Июль – сентябрь сорок первого

Прошло три месяца Отечественной войны, но не сразу дошло до сознания многих людей, какая беда надвигается с запада. В первые дни войны в городе Красноволжске и в нашем фабричном посёлке ничего существенного не изменилось, в продуктовых магазинах полки по-прежнему ломились от продуктов, цены на базаре были прежними, а в поведение людей не было смятения, нервозности, особой тревоги. В городском кинотеатре публика смотрела кинокомедию "Музыкальная история", в нашем Нардоме демонстрировался фильм "Если завтра война", в котором несколько красноармейцев гнали прочь с нашей земли целый взвод фашистов, а раненый политрук лихо вскакивал на коня к нашему всаднику, и они оба шашками рубили врага, бегущего в панике. И мы напевали слова песни из этого фильма:

"И на вражьей земле мы врага разгромим

Малой кровью, могучим ударом".

Самодеятельные артисты ставили спектакль "Серёжа Стрельцов" о семиклассниках, их дружбе, а по вечерам Волгу по-прежнему бороздили катера, лодки гуляющей молодёжи. И только выступление по радио Сталина, третьего июля, отрезвило многих.

Часто по радио звучала песня "Вставай страна огромная" – мужественная, суровая. До войны говорили: "Родина мать", но не могли себе образно представить, как она выглядит – в образ нашей необъятной страны не укладывалось слово "мать". И вдруг увидели её, "Родину-мать", на плакате художника Тоидзе. Она держала в руке текст военной присяги, за ней толпился лес штыков, подняв другую руку, она звала на защиту Родины. Похожая на всех матерей, тревожным взглядом смотрела на людей, и каждый человек, глядя на неё, чувствовал в её глазах боль, надежду, страстный призыв защитить её и благословение на кровавый бой с фашизмом.

Беда ещё катилась где-то у границ страны, а в военкомат, райкомы партии, комсомола, хлынул поток заявлений, и закипел, забурлил наш приволжский город, словно вспомнил, как ещё в шестнадцатом веке ему пришлось обороняться от нашествия польской шляхты. Сейчас самыми многолюдными местами стали железнодорожный вокзал и волжские пристани. Пароходы, поезда увозили на фронт очередные партии призывников, добровольцев.

С наступлением осени по Волге потянулись беженцы, эвакуированные, плыли вверх пароходы, буксиры, тянувшие баржи с ранеными, в городе появились люди разных национальностей. В наш посёлок прибыло много ленинградцев, усталые, голодные, они вызывали у жителей жалость и сочувствие, и им, чем могли, оказывали помощь, трудоустраивали на фабрику, в различные организации, поселяли жить в красные уголки домов, к малосемейным жильцам.

В город властно входили тяготы военного времени. Уже в августе стали пустыми полки магазинов, взметнулись вверх рыночные цены, на базаре килограмм хлеба стал стоить сто двадцать рублей, литр молока – восемьдесят, картофель четыреста рублей пуд. Барыги выменивали на хлеб у беженцев золотые кольца, серьги, браслеты. На базаре шныряли тёмные личности, которые ловко одурачивали простоватых колхозниц, приехавших обменивать картошку на ситец, сатин или суровую ткань.

На заборах, досках объявлений расклеивались сводки Информбюро, листовки, плакаты, которые заканчивались призывами: "Всё для фронта! Всё для победы над врагом!" Эти призывы не повисали в воздухе: рабочие, служащие, трудовая интеллигенция без выходных стала трудиться на производстве, рыть за городом окопы, строить бомбоубежища, а по вечерам патрулировали по городу и посёлкам. Школьники зарабатывали на воскресниках деньги и вносили их в фонд обороны страны, девушки записывались на курсы медсестёр. Заботы появились и у пионеров: собирали тёплые вещи, шили кисеты, собирали металлолом, писали письма фронтовикам.

В школе вместо уроков физкультуры изучали военное дело. Учитель, военрук Виктор Васильевич, пожилой сухощавый мужчина, всегда подтянутый, спокойный, вежливый, рассказывает нам о материальной части винтовки Мосина, ручном пулемёте Дегтярёва, учимся разбирать, собирать оружие, бороться с зажигательными бомбами, оказывать первую помощь. Виктор Васильевич учит нас правилам переноски на руках раненых, способах искусственного дыхания по Сильвестру, изучаем основные правила наложения на раны бинтов.

А чёрная тарелка репродуктора в нашей квартире каждый день передаёт тревожные сообщения о продвижении немецко-фашистских захватчиков вглубь нашей страны. Нашими войсками оставлены города Киев, Смоленск.

В колхозе

Моросит мелкий, нудный дождь. Налетевший ветер бросает в лицо, словно просеянные через сито холодные крапинки воды, до ноющей боли стынут пальцы, они становятся непослушными, когда я, поддев лопатой сырую глинистую землю, выбираю вместе с Ольгой, моей напарницей, облепленные землёй картофелины. Ребята из нашего класса работают на пару с девочками, копают лопатами, а те, выбирая из земли, бросают картошку в вёдра. Потом парни несут вёдра к мешкам, ссыпают картошку в них. Подъезжает на подводе белобрысый парнишка Федька, сын хозяйки, у которой мы втроём – я. Серёга и Анатолий – живём в доме. Он останавливает лошадь около наполненных мешков, ребята помогают ему грузить мешки на телегу.

Копаем уже целую неделю, и кажется, нет конца этим картофельным гребням, этим низким слезоточивым облакам. Давно промокла на спине моя телогрейка, спина чувствует холод. Оля в старой плюшевой жакетке, шароварах, кирзовых сапогах, на голове платок, поверх её клеёнчатая косынка. Она часто дует на побелевшие мокрые пальцы.

– Совсем застыли – невесело говорит Оля.

Распахнув фуфайку, предлагаю:

– Суй мне под мышки свои лапки, погрею их.

Прижимаю к бокам её пальцы и, обняв за плечи, привлекаю к себе, запахиваю телогрейку. Так стоим мы между гребнями несколько минут, прижавшись, друг к другу.

– Эй, пара, хватит обниматься, а то завидно! – восклицает работавшая рядом Лиза Кострова.

– У тебя есть твой напарник, пусть он тебя тоже погреет, – отзывается Ольга.

– Он не догадывается.

– Попроси.

– И правда, Шурик, погрей меня, пожалуйста, – обращается Лиза к своему напарнику Веселову.

Шурик от смущения краснеет. С девочками в классе он самый стеснительный. Мы знаем, что ему нравится Нина Шамина. Однажды он осмелился из школы проводить её до дому и в полутёмном подъезде решился сказать: – "Нина, у меня к тебе серьёзные намеренья". Вместо ответа Нина вдруг на весь подъезд подняла визг: на полу около своих ног она увидела бегущую мышь. Мышей она боялась больше всего на свете. Шурик сконфузился, не поняв в чём дело, ушёл. Нина так и не узнала, что за серьёзные у него были намеренья.

– Пойдём тогда к костру, раз не хочешь меня погреть, руки закоченели, – говорит Лиза.

Посреди картофельного поля перед началом работы разжигаем костёр, натащив из лесу валежника, старых сухар, гнилых пеньков и бегаем греться, сбившись вокруг костра. До деревни полтора километра, идти обедать туда далёко, обедаем у костра, едим печёную картошку с хлебом. Вымокшие, усталые возвращаемся вечером с поля, меся грязь сапогами.

Деревня словно вымерла, не видно даже собак, лишь смотрят на нас из окон домов малые ребятишки, да старухи. Женщины – колхозницы рано уходят в поле и возвращаются позднее нас, поэтому их почти не видим. Расходимся по избам. Мы с Анатолием и Серёгой снимаем мокрые телогрейки, грязные сапоги, идём в дом, залезаем на русскую печь, и греемся. Приходит хозяйка дома – тихая, молчаливая женщина. Она достаёт из печи ужин – щи с мясом и картошку в мундире, ставит на стол кринку молока, нарезает хлеб. Разморённые домашним теплом, плотным ужином, залезаем на полати у печки и, прижавшись, друг к другу, засыпаем крепким сном.

Утром, проснувшись, слышу, как в избу кто-то входит.

– Степанида, ты дома?

– Дома, – отвечает хозяйка.

– У тебя есть постояльцы?

– Есть пареньки, школьники, спят ещё. -

– Как им фамиль?

– Не спрашивала.

– Кого вам надо? – свешиваю голову с полатей.

Женщина с сумкой почтальона смотрит на меня.

– Не ты Кудряшов Николай будешь?

– Ну, я. В чём дело?

– Тебе, паренёк, телеграмма ещё вчера пришла, да не могла сразу разыскать. Вот возьми, распишись в получении.

Соскакиваю с полатей, беру листок бумаги, заклеенный полоской ленты. Серёга тоже проснулся, и мы оба читаем: "Отправляюсь восемнадцатого фронт встречай поездом утром полустанке. Лена". Вспоминаю, как недавно мою сестру вызывали в военкомат.

– Какое сегодня число?

– Восемнадцатое – говорит Серёга.

– Что делать?

– Как что? Сейчас же топай. Тётенька, сколько километров до полустанка?

– Да вёрст шесть будет.

– Иди, Колька, может, успеешь. Скажите, пожалуйста, как ему добраться до станции, сестра у него уезжает, просит повидаться.

– Дорога тут одна. Как выйдешь за околицу, так и иди, только за лесом отворот будет вправо на Хомутово, по нему не ходи, а иди прямо.

Начинаю лихорадочно одеваться.

– Ты, Серёга передай ребятам, к обеду постараюсь вернуться.

– Об этом не заботься, дуй на всех парах.

Дорога, заплывшая лужами воды, кое-где подёрнута корочкой льда. Идти стараюсь по обочине, цепляю сапогам жухлую траву. Кругом не души, кроме ворон, одиноко летающими над унылыми серыми полями. Вот и полустанок – низкое, приземистое здание с крошечным залом для пассажиров, маленьким полукруглым окошечком кассы. Заглядываю в него.

– Скажите, пожалуйста, пассажирский ещё не проходил?

– Минут через десять будет.

– Сколько стоянка?

– Две минуты. Отхожу от кассы, брожу вдоль железнодорожного полотна. А может, Лены, в этом поезде нет? Ведь отец уезжал в товарняке.

На перроне появляются вышедшие из вокзала пассажиры, слышится далёкий гудок поезда, и скоро мимо меня, зашумев тормозами, проходят вагоны поезда. Сестру, соскочившую с подножки седьмого вагона, узнаю сразу, со всех ног бегу к ней. Лена стискивает меня в объятиях, вижу, как слёзы застилают её глаза.

– Коля! Милый ты мой, родной братишка! Не надеялась тебя увидеть! Похудел ты, братик мой. Как вы там в колхозе? Трудно?

– Да нет, всё в порядке. Мама как?

– Сначала плакала, потом успокоилась. От папы письмо, жив, здоров.

– Куда вы сейчас?

– Пока на пересыльный. Сказали, что в школу снайперов.

– Напиши, как приедешь на место.

– Обязательно. А ты помогай маме, продолжай учиться, война, когда-нибудь, всё равно закончится. Как там Оля? С тобой?

– Ага.

– Дружи с ней, она хорошая девочка.

Слышатся удары колокола и протяжный паровозный гудок.

Лена крепко обняла меня.

– Прощай, Коленька, прощай мой хороший, береги маму и себя!

– Почему прощай? Скажи: до свидания!

– Извини. До свидания, братик мой.

Точно в тумане вижу, как сестра поднимается на ступеньку тронувшегося вагона, иду за ней и вскакиваю на подножку, обнимаю Лену, смотрю на её заплаканное лицо. Поезд набирает скорость.

– Прыгай, Коля, а то не сможешь! Держась левой рукой за поручень, ступаю на нижнюю ступеньку, свешиваю правую ногу навстречу бегущей земле, спрыгиваю на ходу поезда, продолжаю по инерции бежать по насыпи. Лена машет рукой, что-то кричит, я, кусая губы от нахлынувших чувств, смотрю ей вслед.

В деревню прихожу к обеду.