Из двух тысячелетий. Проза и стихи, принесенные ветром Заволжья

Слеза на погосте

Нелегкая тема погост. Рядом с живыми, а навещаем его не часто. Кроме разве что родных, забываем мы об ушедших от нас людях. А какими они были, эти люди? В основном добрые, веселые и любили острое словцо. О деловых качествах не говорю – многим бы сейчас у них поучиться. Но, увы! Никто с того света не возвращался. Может быть, счастливы они в других измерениях и мирах, но это, скорее всего, наши пожелания и мечты.

Ветер принес к краю погоста сотни совершенно новых целлофановых мешков. С мусорки. Как туда попали? Тоже мне ветер-шутник. Что, мертвым с ними в магазины за продуктами ходить. Скорее всего – стечение обстоятельств? А вдруг?!

Перед Пасхой родные убрали принесенные ветром к могилам пакеты, но они снова появились. Кто-то предложил самим сходить с ними за продуктами для усопших. По-разному восприняли предложение: кто в шутку, кто всерьез, но на Пасху на многих могилах лежали целлофановые мешочки с яйцами, конфетами, печеньем… На радость бомжам и детишкам.

Иные миры. Волосы встали дыбом, когда до меня дошел слух, что вернулось обратно надгробие, украденное с могилы Дмитрия Порфирьевича, которого я хорошо знал. Это был веселый человек, работал в фотоателье. Каждый разговор начинал с анекдота, всегда свежего. А его шутки и прибаутки записывали собиратели фольклора. Люди с его фотографий смотрели, как живые. Прежде чем сфотографировать, бывало, скажет мужику: представь, что твоя жена уехала в длительную командировку. Угрюмый встрепенется – вот тебе и кадр.

«Никогда не надо вешать носа, – вспомнились его слова.– Даже если украдут у меня надгробие с могилы, заставлю вернуть».

С кладбища я ходом в церковь. Свечу поставил за упокой души Дмитрия Порфирьевича.

Каждый раз, бывая на погосте, я видел женщину в черном у могилы мужа. Она разговаривала с ним, и уверяла любопытных, что он дает ей советы, предупреждает об опасности. Все жалели ее: рехнулась с горя баба.

– Не ходите сегодня в «Аэлиту» – обвалится, – услышал я ее голос, проходя мимо.

– Спасибо, – говорю, не обижаться же на убитую горем женщину.

Уже на другой день вечером узнал: рухнула стена в магазине «Аэлита», так как ее выложили из бэушного кирпича в целях экономии.

Долго я потом не видел эту женщину в черном.

– Ходила по совету мужа в святые места. Легче мне стало, только голоса мужа не слышу теперь. Видимо так надо, – объяснила она.

Я снова подумал об иных мирах.

Стояло сухое лето. Небо казалось выгоревшим, ни облачка. Поправлю другие могилы в следующий раз, решил я, протирая фотокарточку матери на только что выкрашенном памятнике. Что это на глазу? Слеза? Плачет мама, почему? Обойду – ка я и другие могилы.

Лежали на погосте родители жены. Еще недавно там было все в порядке. Все так же улыбался тесть, словно снова говорил мне: «Привет, зятек, может по маленькой в честь встречи». А встречались мы ежедневно: дом по пути на работу, он на пенсии, нянчил внучку.

А где же могила тещи? – не сразу нашел я ее. Крест сгнил от сырости и обломился, земля обрушилась – хоронили зимой. Долго я приводил ее в порядок. И все думал, что снова совпадение, и на фотокарточке матери не слеза, а капля росы. И вдруг пришла догадка: а разве сам погост – не мир иной, непостижимый, где всякое может случиться, потому что он живет нашим душевным состоянием.

Соломенная шляпа

– Бери, дарагой, дешево отдам, – протягивал ему туфли явно из кожзаменителя веселый армянин.

– От Хачатуряна из Арарат-ньюс? – Бронислав Мстиславович с утра был в хорошем настроении, хотя его лысая голова уже накалилась от жаркого солнца и мозги размягчились.

– Пятый год ношу и как новенькие, – показал подошву своего ботинка армянин.

– Твои на саламандру смахивают.

– Какой саламандра? За пятьсот рублей. Не хочешь ботинки – бери сапаги. Будешь носить и зимой.

– Нет, дарагой, – передразнил Бронислав Мстиславович, – мне соломенная шляпа нужна.

– Тогда к Мелконяну иди, он шляпами торгует.

В соседнем ряду «Головные уборы» Мелконянов и Алиевых было – через ларек. Пахло резиной, бензином. Синтетически поблескивали бейсболки, кепи с огромными козырьками (это под какой нос?). Скорее всего, их шили тайные пришельцы из других республик.

В углу крайней палатки на стульчике позевывала, не выспавшись, красивая женщина.

– Подскажи, барышня, где мне найти соломенную шляпу, надоело ходить по теневым сторонам улиц, прячась от солнца словно Снегурочка.

– Не от хорошей жизни волосы покинули твою голову, – сверкнула красавица золотым зубом.– Помогу тебе. Найду шляпу из морской соломки. Надя! – позвала она девушку в мини-юбке, больше смахивающей на широкий пояс. Майка под номером с арабской надписью не могла прикрыть ее загорелую грудь.

– Что тебе, сестрица?

– Продай вот этому господину свою шляпу из соломки, себе другую купишь.

Шляпа была ковбойская, по размеру, но синтетическая, скорее всего, китайская.

– Сколько? – полюбопытствовал Бронислав Мстиславович.

– За две тысячи отдам, – и, кажется, вильнула задорно задком, стянутом поясом-юбкой.

Торговцы овощами удерживали влажными руками за рубашку. Конечно, у них самые свежие овощи, лимоны и апельсины еще вчера росли в испанских рощах. А репа?

– С голову, – сравнила бойкая женщина в белых нарукавниках. Она даже погладила мягкой ладошкой его лысину.– Какая горячая, обжечься можно. Вам бы на нее соломенную шляпу – от теплового удара.

Бронислав Мстиславович даже расплакался, отвернувшись. Но слез не было видно, они скатывались по лицу вместе с каплями пота.

Долго бродил он по базару в поисках вожделенной шляпы, но напрасно. Уже охрипла продавщица пирожков, зазывая покупателей, лучше бы использовала магнитофон. Устал слепой музыкант, перешедший на плясовые. Складывали товар неудовлетворенные продавцы.

– Купи, дарагой, сапоги. Что ты ходишь как абрек. Жалко мне тебя. Как первому покупателю за пятьсот отдам: хромовые, генеральские. С войны лежат.

То ли солнце уже взошло в зенит, то ли мозги совсем расплавились, купил он у армянина хромовые сапоги.

Когда возвращался домой, отвечал недоумевающим прохожим:

– Вот носить буду, генеральские.

А чё думать?

– Откуда ты явилась, Маша? – Василий с трудом разлепил опухшие веки, глядя на дородную с распушенными до пояса волосами девушку.

– Я не Маша.

– Анжелика?

– И не Анжелика, так всё заспавши? – девушка обиженно дернула толстой щекой.

– Кто же ты тогда? – Василий бросил взгляд на пол, и стал похож на филина – в углу лежал самый настоящий хомут. Он посмотрел в прихожую: нет ли там лошади, чем черт не шутит, все по пьяни может быть…

– Я Дуня из Ежей. Вы у нас отдыхали с друзьями, три дня, ажник всю самогонку выпивши, еще на кордон к Семену меня посылавши.

– А как ты, Дуня, здесь оказалась?

Так вы же меня взяли с собой, хотя Егор был против, говорил, своих коров у вас полно, а я пока здесь ни одной не видевши.

– А где сам Егор, да и другие ребята?

– Ребята вчерась доярок проведать пошли и не вернулись, а Егор в хлеву уснул вместе с быком, тезки обои, да и ревут одинаковши.

– На чем же мы с тобой в город приехавши? – не удержался от подковырки Василий.

– Так, на лошади. Когда вы ее запрягали в телегу, деревня смеялась. Так и ехали без хомута, под голову вы его положивши.

– А лошадь-то, Дуня, где?

– Так вы ее продали цыгану, а хомут не продали, все время был на вас надевши.

– Пора, Дуня, тебе назад в Ежи ехать, так сказать, на малую родину. Я тебя ничем не обидел, не приставал?

– Нет, я и хомут уже сняла, и ботинки. Это Гришка у нас, вдрызг пьяный, а бабу затащит к себе. Тетка Пелагея так сама ему навстречу бежит, других обгонявши.

– Не забудь разбудить Бориса, Дуня. У него жена с курорта завтра возвращается, хоть побреется.

– У нас Кузьмич, звонарь на каланче, ну, когда пожар там, не броется с войны. Длиннющая. Я вон кака толстая, а он ажник три раза обкручивал меня, щекотно так.

– Сколько же Кузьмичу лет?

– Так он давно меня обкручивал, на сенокосе.

– Даже отлегло от сердца, когда узнал об амурных делах Кузьмича. Давай, Дуня, скоро автобус. Хомут возьми. Подари от меня Кузьмичу. С длинной бородой есть люди, а с хомутом, да еще и на шее, определенно нет.

– Как здорово! Легче будет воду возить на тележке, приделает оглоблики – и все: пальцы он на руке отморозил по сугробам ползши.

– Был опьяневши? – снова перешел на малоузенский диалект Василий.

– Так он один на каланче, чё ему делать? Как слез с нее тогда, лучше бы не спускавшись.

– Мудрые в Ежах люди, Дуня, не зря так называется деревня. Я вот, четверть века живу, а ежей видел только на картинках, посмотреть бы.

– Хотите еще раз к нам на отдых приехать? Так я скажу, самогонки нагоним – на хутор не надо будет бегать.

– Подумаем, Дуня.

– А чё думать? Не сделашь подумавши-то.

Противостояние

(быль, украшенная сказкой)

Утро, покраснев от натуги, выкатывало из-за горизонта солнце. Малый и Большой Узени с нанизанными на них прудами сверкали ожерельем на груди заволжской степи. Еруслан Мокроус поправил съехавшую с плеча уздечку. Если он богатырь, значит, у него должен быть конь, а если просто выдубленный ветром и завяленный солнцем мужик, вернется он в деревеньку, и снова станет лицевать плугом пласты уже чужой земли. Не может он без крестьянской доли. Землепашцами были и дед, и прадед, родословная вела к Микуле Селяниновичу, если не обманывала бабка, баюкая его в колыбели. Бывало, когда ломалась в мастерской кран – балка, он заменял ее, приподнимая руками «Кировец», чтобы поставить отремонтированный задний мост. Что это? Он действительно богатырь? Конь мчится к нему, выбивая искры об окаменевшую степь. Не напрасно, значит, он выковал себе палицу из лемехов плуга. Еруслан Мокроус вскочил на коня и, как Илья Муромец на картине Васнецова, посмотрел вдаль из-под широкой ладони: нет ли ворогов на русской земле, давно ее не сторожили, однако. Но только ветер гонял по степи колючки и, оцарапавшись о них, рычал от негодования, и река Узень, похудев за лето, разлеглась устало у горизонта. Обретший, наконец, хозяина конь радостно заржал и помчался через холмы и долы в степную Русь. Подняв пыль, ринулся за ним с любопытством ветер, но отстал: больно надо – не в настоящей же сказке.

От Узеня к Узеню богатырскому коню три скока. На берегу у сгорбленного дуба сидел средних лет мужчина в косоворотке. Человек, как человек, только плечи были – шире, чем у Еруслана, да держал он в руках меч обоюдоострый – не Добрыня Никитич ли подарил?

– Сам смастерил по рисункам старых художников, – сказал неизвестный.

– Откуда будешь, добрый человек, какая печаль омрачила твое чело?

– Чабан я. Овец в Междуречье пас. Засухи замучили, вылизывают до дна все водоемы и запруды. По просьбе земляков проложил я канал, привел в степь за руку, как невесту, голубоглазую Волгу. Но отнял ее Иргиз Кривой, спрятал в водохранилище, и выдает по капле за большие деньги. А у меня кроме косоворотки и меча ничего нет.

– Не одно, значит, горе горькое бродит по Межузенью. Будем вместе биться с нечистой силой, обложившей матушку Русь. Коня бы тебе, добрый молодец, зовут- то тебя как, величают?

– Зовут меня Моня Узенский, по батюшке – Емельянович. Скоро должен прийти сюда Ванюша Степняк – специалист, все науки осилил в городе – и агроном, и зоотехник, и инженер. Здесь, в Междуречьи, и дальше к Синим горам, он никому не нужен, обходятся без ученых специалистов. Он еще молодой, не знает, куда силу деть: вот, дуб согнул до земли, заплел в косу ветви.

– Найдем, где применить ему силу. Ты слышал что- нибудь о Елене Сайгак?

– Слышал. Елена Прекрасная, так ее прозвали, не только скот у крестьян забрала, у нее в загонках сайгаки, лисы и зайцы. До Синегорья теперь только суслика можно увидеть. Людям и животным нагоняет страх ее дядя Фрол Погоняло. Говорят, на его кнут ушло более ста кож.

– Это его кличка или имя? – поинтересовался Еруслан.

– Может быть, и кличка.– К ним подходил высоченный парень с синими глазами и вороном на плече.– А вот и наш Ванюша Степняк. Чем не Алеша Попович?

– Они из былин, а мы крестьяне из местных деревень, но будем бороться за справедливость, – сказал Еруслан.

– С кем? – Ванюша Степняк устремил свой взгляд на точку у горизонта. К ним быстро приближались два всадника, все сильнее раздавался топот лошадей, из-под копыт стаями галок вылетали комья земли.

– Мы разъезд Елены Сайгак. Есть указание больше трех в степи не собираться, – начал говорить старший, доставая мобильный телефон.– Сейчас узнаю, что с вами делать.

– Ты, Фрол, узнал я тебя, не гони пургу, – сказал Ванюша Степняк.– Кого ты представляешь, зачем ты здесь на нашей малой родине? Отвечай, пока не поколотили.

– Меня? Ха- ха – ха! – раздалось по речке, словно лодочный мотор заработал.– Смотри, Ибрагим, какие смелые ребята, – и достал из перемета свой кнут, распрямившийся как змея в смертельном броске.

Мгновенье, и перехватила рука кнут, выдернула из седла Фрола Погоняло, и уже лежал он, выкатив от страха глаза, у ног Ванюши.

– Если с этим отродьем биться, то я согласен, – начал он стегать кнутом самого Погоняло. Старался не бить сильно, но рваные полосы оставались на спине дорогой из тонкой замши куртки. Второго наездника вытащил из седла Еруслан.

– Пока бить тебя не будем, скажи Елене Прекрасной, чтобы утихомирилась. Доберемся и до нее. Проваливайте, лошадей реквизируем как частицу ее долга за наш скот.

– Подожди, Ерусланушка, во всем должна быть справедливость. Он тоже виноват и пусть попляшет. Ну? – посмотрел Ванюша на Ибрагима.

– Я могу только лезгинку.

– Давай.

И пошел Ибрагим в пляс вокруг дуба израненного:

– Асса!

Незваные гости исчезли так же быстро, как и появились, хотя были уже без лошадей.

Еруслану Мокроусу показалось, что переборщил Ванюша Степняк, и надо было сначала поговорить с ними.

– Почему такой хмурый? Это начало пути, и дороги назад нет, зло должно быть наказано, – Ванюша Степняк, перебросив ногу через лошадь, сел в седло.– Маловат Боливар, не вынесет, нужен битюг массивнее. В путь, крестьянские богатыри, помчимся туда, не зная куда, найдем то, не зная что. Решили войти в сказку, смелее.– И они поскакали, обгоняя мячи – колючки, которые все еще гонял по степному бескрайнему полю ветер. Вслед им радостно махал выкрученными ветвями согнутый до тына Ванюшей старый дуб: слава Богу, устоял.

За Узенем поникла от жары даже полынь, катились к горизонту волны ковыля, пробивавшегося сединой на брошенной земле. Стареет без ухода русское поле, не звенит спелыми колосьями злаков, не украшают его отары овец, похожие на опустившиеся отдохнуть облака. Трое неслись на скакунах к Синегорью. Ванюша пел песню о черноглазой казачке, Мотя Узенский горевал о прожитых напрасно годах, Еруслан Мокроус был мрачен и сосредоточен.

– Разъедемся, – остановил коня Ванюша Степняк, – один – к сайгачке, другой – к Иргизу, а мне все равно к кому, лишь бы померяться силой, обиду унять, тоску развеять.

– По большой любви ты тоскуешь, не встретилась она пока тебе. Каждый, как оспой, переболевает ею, если не сделать прививку. Ты скачи к Елене Прекрасной – злая красавица вылечит тебя, – поправил Еруслан.

– Или погубит, – вставил Моня Узенский.

– Вот это по мне. Посмотрим: кто из нас будет вакциной от любви.– Опираясь ногами о землю, он толкнул коня вперед и, чтобы не упасть, тот сразу помчался галопом.

– Док Кихот заволжский, – весело сказал Моня Узенский, наблюдая, как Ванюша перебирал ногами, помогая коню взобраться на пригорок.

– На героя сказки Пушкина больше похож: не конь его, а он коня между ног несет. Хитрости бы ему, как у Балды, одной силы может и не хватить.

– Ничего, справится. Видел, как кнутом отодрал Погонялу. Я пастух, а так бы не смог.

– Будем надеяться, нам самим бы голову не сложить: к басурману едем, сильному и хитрому.

Уже к вечеру сдвоенной тягой Ванюша Степняк и Боливар, как он стал называть коня, добрались до стана сайгачки. Повсюду виднелись загоны скота, к которым тянулись каналы для водопоя. Убегали к горизонту папахи ометов, многоэтажные коровники с комплексом машин, из которых по трубам лилось в стеклянные башни молоко. Рядом стояли перерабатывающие комбинаты, и главной тут была Елена Прекрасная, известная больше, как Елена Сайгак. Так ее прозвали, когда она собрала в свои загоны всех степных сайгаков. Что она от них получала? В дело шли даже копыта животных, из которых вытачивали наставные ногти для городских модниц.

Когда Ванюша выехал на своем Боливаре на пригорок, казалось, высыпали из главного офиса все: похохатывали, показывая на него рукой. Было прикольно: на фоне сизых облаков и вечерней зари стоял синеглазый богатырь, между ног которого фыркал конь, казавшийся не больше ишака. Волосы незнакомца бурунами падали на плечи, на одном из которых сидел ворон. В руках богатырь держал кожаный кнут Погонялы.

– Если вами помыкает какая- то коза, овца или сайгак, не трудно представить, кто вы, – прокричал он словно в трубу, приставив ко рту ладонь. Передайте вашей госпоже, что я буду ждать ее на поле возле реки для битвы за справедливость. Если у нее сердце, как у сайгака, и она трус, пусть скажет, прислав своего битого Погонялу.

Из огромных ворот выскочила наездница на белом коне и приблизилась к Ванюше Степняку. Сабельный разрез глаз, в которых он увидел огни кочевий и почувствовал неодолимую волю золотой орды, смутили его. Слово «прекрасная» мало подходило к ней. Казалось, она взяла лучшее у народов всех континентов, но больше в ней было восточного, загадочного.

– Чего прискакал, синеглазый, обзываешь меня козой. Кстати, сайгаков я собрала в загоне, чтобы не погибли после засухи в степи. По той же причине создала зверинец для дроф и лис. Теперь звери сами не уходят от нас: здесь им лучше, наверное, спроси у них сам, – пошутила девушка. – Жди меня завтра у ракиты на берегу Узеня.

Не собрало еще солнце росу с травы и деревьев на речке, где отдыхал Ванюша, как послышался рокот мощного мотора. На всякий случай перелетел на другой берег Узеня спавший рядом на ветке ворон. Он долго живет на грешной земле и повидал многое: береженого Бог бережет.

Показался белый «Мерседес», из которого вышла Елена Прекрасная. Короткая прическа, деловой костюм, высокие каблуки, улыбка на умном лице. В темных глазах грусть. Но вот по ним пролетела искорка, и вспыхнуло пламя.

– Ты, синеглазый, не успокоился? Зачем побил Погоняло? Он только исполнитель.

– Начинаешь с вопросов, красавица? Я думал, ты прискачешь на коне, сразишься со мной, – в каждую клеточку его могучего тела вместе с ее взглядом вливалось новое неизведанное чувство, которое вызывало тревогу, усиливало ощущение одиночества в этом огромном мире.

– А у меня в машине табун лошадей. В чем же твои претензии? Они кажутся мне не обоснованными.

– Повторюсь: забрали вы с Иргизом у крестьян землю, скот, воду, которую привели в степь другие люди. Вернуть надо. Для этого мы и вошли в сказку, чтобы помочь землякам.

– И моя цель – помочь людям. Я даю им работу. Разве ты не видишь разоренные села, брошенные земли. Скулят в основном лодыри и пьяницы, и вот находятся такие разудалые молодцы, как ты, защитники униженных и оскорбленных.

– Слова твои, прекрасная девушка, льются прохладным ручейком в жаркий день, но говорить и делать не всегда одно и то же. Под тобой табун лошадей с кучером в бронежилете, а у того, кто на тебя горбится, только радикулит. Давай перестанем заливаться соловьем и начнем поединок. У меня конь маловат, будем биться пешими.

– Какой ты упертый, Ваня, жаль. Выбираю вид состязаний я, не будет же бороться богатырь с девушкой на высоких каблуках. Кто лучше знает сельскохозяйственное производство, тот и победит. Вопрос первый: арбуз – фрукт, овощ или ягода?

– Сложнее не могла придумать, красавица, отберу твой «Мерседес»: ягода.

– Правильно.

– Второй вопрос: сколько руна можно снять с одного барана?

– Специально поддаешься? За десять килограммов, бывает и больше.

– Хорошо, последний вопрос: сколько операций делает на севе «Кировец»?

– Обычно, Лена, он выполняет три операции – культивацию почвы, заделку семян с удобрениями и прикатывание посевов или разравнивание почвы шлейфом.

– Признаю, я проиграла.

– Я так не считаю, для выпускника аграрного университета это семечки. Если ты сумеешь назвать хотя бы одно преимущество жизни крестьян в твоей корпорации, я навсегда уйду от твоих прекрасных глаз к устью Узеня, займусь ловлей рыбы в лиманах.

– Зачем так далеко. С глаз долой, не значит, из сердца вон.

– Как я хотел это услышать…

– Лучше отпущу я всех желающих в их родные деревни, отдам им скот, птицу, и «Мерседес» мне не нужен, – уткнулась она, зарыдав, в грудь Ванюши. Его глаза наполнились такой нежностью, что удивился даже ворон. Таких метаморфоз он еще не видел на своем веку и старался не каркнуть ненароком, чтобы не спугнуть нарождавшееся чувство, извечное как сама жизнь. Он знал об этом, до сих пор живет в его сердце память о своей серой подруге.

Два всадника неслись по ночной степи вдоль Иргиза, извилистое русло которого удлиняло путь. Светила луна, безразлично выглядывали из-за синего полога ночи звезды, прибрежные деревья бросали на скачущих холодные тени.

– Река петляет, словно не хочет пускать нас к своему тезке Иргизу Кривому, – сказал Еруслан, – Срежем путь – дорогу укажет Большая Медведица, мы с ней давно знакомы. Когда ночью пашу поле, она приветливо подмигивает мне.

К утру они были у огромного водохранилища. Моня Узенский заехал в него прямо на коне. Один разбрызгивал воду ноздрями, вытаращив огромные глаза, другой разбивал волны ладонью, и оба ржали от восторга.

Плотина, перегораживающая речке русло, тянулась до горизонта, уровень воды в хранилище был намного выше. Заплатишь денежку – откроет Иргиз водосбросное устройство, нет – довольствуйся талой водой, а если засуха и ее нет вообще – иди на поклон к Елене Прекрасной. Все у них обдумано, взаимосвязано.

На низкорослую широкозадую ветлу сел ворон.

– Птица Ванюши Степняка, прислал ее к нам, – взял ворона в руки Еруслан Мокроус, – А вот и бумажка. Какую прислал весточку Ванюша? Ага, приглашение на свадьбу. Какую свадьбу, кто жених, кто невеста?

– Не понял? Коню моему понятно: на Елене Сайгак он женится. Поразила она его своей красотой, влюбился парень – вот тебе и богатырь, вот тебе и сказка.

– Как же наши обиженные крестьяне, кто им поможет?

– Есть у меня одна мыслишка: надо захватить водосбросное сооружение и полностью открыть его, чтобы наполнить свои пруды. Вернутся домой крестьяне, оживут деревни.

– А на следующий год снова захватывать это сооружение? Иргиз встретит нас полчищами охранников.

– Посмотри на ворона, – улыбнулся Моня Узенский, – ничего снова не понял? Ванюша Степняк и его жена Елена Прекрасная помогут. Половину проблемы решит любовь. Для оставшейся задачки найдем новые решения. Как я во всем разобрался, а? – похвастался он.

Таких девятых валов сбрасываемой воды не видели бывалые моряки и в океане. За ночь опустело водохранилище и, наоборот, заполнились водой пруды, лежащие вниз по реке.

Увидев палицу и меч в руках богатырей, дрогнули охранники Иргиза Кривого. Отдыхал он на Лукоморье, где стоял памятник дубу зеленому с котом ученым и сидящей на ветвях русалкой. Сам поставил этот памятник, и многие говорили, что очень похожа была русалка на Елену Прекрасную. Оборвал Ванюша Степняк его мечты, как хулиганы цепи на дубе том. Поцеловал он холодные губы русалки и, сверкнув единственным оком, бросился в море и поплыл с глаз долой в басурманскую Турцию.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Отплясала свадьба в заволжских степях, и кони, и парнокопытные топали так, что гудела земля. Зазубрился меч, помялись зубья палицы от потешных игр богатырей. Носился от счастья по Междуречью с молодой женой на руках и коршуном на плече Ванюша Степняк. Пришли будни, с ними новые заботы, новые задумки. И только три богатыря, как и в древней Руси, стоят на страже родной земли.

Собирались у разросшегося дуба, где уже ждали Ванюшу живая русалка Елена с маленьким сыном и любимым котом Васькой, глядящим со страхом на хладнокровного степного ворона. Елена всегда сдерживала смех, видя супруга на Боливаре с вороном на плече: кто кого везет? Улыбался только маленький Ванюша, ломая стальные подковки.