Kitabı oxu: «Избранное»

Şrift:

* * *

Светлой памяти жены моей Татьяны Дмитриевны Пискаревой посвящаю

Мать двоих дочерей – моя жена Таня – сложнейшая душа, с глубоко заложенным трагическим началом. Но мы запомним её устремленной к радости, с тихой, настороженной улыбкой на утонченном лице, она постоянно изучала иконописный свет Богородицы. Мне выпало редкое счастье прожить с нею 42 года – 42 года в состоянии щемящей неутоленной любви. Понимание значения её одолевает меня сейчас с каждым днём сильнее и сильнее.

От автора

При подготовке к изданию «Избранного», мне, конечно же, пришлось прочитать почти все сохранившееся «собственное наследие». Скажу откровенно, многое, из опубликованного ранее, мною было изрядно подзабыто, и я, подобно Вальтеру Скотту, перечитывавшему в преклонном возрасте свои рыцарские романы, иногда изумлялся: «Неужели это я написал?»

И не умереть мне от скромности, читая свои публицистические творения, написанные, скажем, в период развала страны, убеждался: а ведь не мало того, что предрекал я в ту пору, сбылось сегодня. Или сбывается. Более того, нынешние успехи общества, поломанного, изувеченного «демократией» и «друзьями» нашего народа, достигаются лучшим образом, когда мы вновь обращаемся к прошлому доброму опыту, «собирая камни», восстанавливаем преемственность поколений, сцепляя в единое целое благие дела дедов, отцов, сыновей, связывая вновь их «золотой нитью», разорванной беспощадно четверть века назад. По недомыслию одних и по злой воле других.

Конечно, немало того, о чем писал я ранее, когда народ и край поражены болезнью были, ныне можно бы и подкорректировать. Точнее, углубить и развить. Однако, зачем заниматься перепиской? И, противореча Козьме Пруткову, пытаться «объять необъятное»? Как говорят философы: истина всегда конкретна. Конкретна во времени и пространстве. Следовательно, хоть и доводилось мне заявлять когда-то, что для осмысления прожитой жизни потребуется еще две такие жизни, придется согласиться с мыслителями, жившими до меня и бывшими поумнее, чем я: великая историческая реальность возникает из реальностей малых, имеющих свои временные и индивидуальные очертания.

А данный сборник есть как бы своеобразный итог моей творческой, да и физической жизни. И пусть он не будет кромешным. Потому я легко принял предложение, вместо научно-академической статьи о себе, – дать искрометный материал, что подобрал к моему 75-летию великолепный журнал «Жизнь национальностей».

Кто хочет знать обо мне, моих сочинениях, принципах и взглядах больше, узнает, читая предлагаемое избранное из моих работ.

С поклоном и любовью

Геннадий Пискарев

Об авторе

Родился 23 января 1940 г. в деревне Пилатово Буйского района Костромской области. В 1964 году поступил в Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова. До этого «эпохального события» прошёл нелегкую, но высоко нравственную школу трудовой жизни и воинской службы. Работал в колхозе пастухом, был лесорубом, разнорабочим в летучке связи, плавал матросом на волжском пароходе, обслуживал компрессорные установки в одном из «ящиков» города атомщиков и ученых Обнинска.

Действительную армейскую службу нёс в гвардейской Таманской дивизии в качестве механика-водителя плавающего танка.

Творческий путь Г. А. Пискарёва, ныне академика АРЛ – это путь подвижника, неистового труженика, не изменявшего ни при каких обстоятельствах принципам справедливости и добра. Начав на творческом поприще рядовым сотрудником районной газеты, он стал впоследствии главным редактором Кремлёвского издания «Президентский контроль». Художественно переработанный колоссальный объем редкой исключительной информации о жизни народа, страны, собственные пытливые наблюдения, неординарное их осмысление, легли потом в основу его пронзительных публикаций, в частности, о проблемах села. Что находило и находит живой отклик у читателей, высоко оценивалось и оценивается в профессиональной среде. Он – лауреат Союза журналистов СССР, имеет многочисленные государственные и общественные награды.

Г. А. Пискарёва цитируют, о нём говорят, пишут:

Николай Дроздов, ученый, путешественник:

«По журналистским делам Геннадий изъездил страну вдоль и поперёк. От зеленоверхих Карпат до непроходимой Уссурийской тайги; от безмолвно заснеженной тундры до поющих знойных песков Средней Азии. С монгольскими друзьями пересёк черную пустыню Гоби. Его творчество – синтез глубоких чувствований и специальных знаний.»

Сергей Бахмустов, кандидат культурологии:

«Любопытной мне показалась публицистика Геннадия Пискарёва, посвященная родной земле. Это серия очерков, густо замешанных на семейной хронике и местечковых драматических коллизиях. Главное достоинство очерков, на мой взгляд, заключается в том подспудном утверждении, что водораздел эпох не через фундаментальные политические катаклизмы проходит, а через души людей, обычных рядовых вершителей и жертв истории. Замечателен очерк «Сильные духом», по-шолоховски крутой и образный. Я согласен с автором, что Россию уже в какой раз спасает глухая провинция, упорно не желающая сдаваться под натиском чужеродной духовной интервенции. Эта мысль проходит через все очерки, однако материал, в котором видна рука писателя, аналитика, неплохо знакомого с политической конъюнктурой, вовсе не попахивает ностальгией! Несмотря на трагичность фабулы, пессимизма в работах Г. Пискарёва нет, и понятно почему: он не разочарован в русском характере, не потерял веру в созидательность национального духа, в глубинные силы народа.

Интересно и поэтическое творчество Геннадия Пискарёва. Оно является прямым продолжением его публицистики (или публицистика – продолжение его поэзии?), – в основе его стихов лежит всё то же обострённое чувство Родины, реализованное как переживание частностей, Особенность лирики здесь – полная безыскусность, простота, но не та, что хуже воровства, а та, что бытует на грани прозрачности бытия. Автор не стремится увести читателя в лексико-синтактические дебри, нет, он пишет о том, в чем разобрался сам и понял наверняка. Ему не нужно ничего доказывать, он понятен универсализмом мышления, тональностью, совпадающей с внутренним миром любого человека, оставшегося таковым и умеющего ценить жизнь во всех её проявлениях. Судите сами:

Великое моё Пилатово –
Деревня в двадцать пять домов.
От поезда с разъезда пятого
Бежать к тебе я вновь готов,

Чтоб чуять дух тепла коровьего;
Чтоб видеть за рекою лес;
И липы дедушки Зиновьева,
Что держат свод седых небес;

Как дедко Павел – глаз слезящейся –
В углу иконном бьёт поклон.
Над образами нимб светящейся,
Но то не нимб, а шлемофон

Танкиста, заживо сгоревшего.
Прости, Архангел Михаил!
Твой лик на фото сына грешного
Старик в божнице заменил.

Какое вещее деяние
В крестьянской рубленой избе –
Земных, небесных сил слияние
В страданье, вере и мольбе.

О, Русь моя, тебя оплакивая,
В Москве сквозь злато куполов
Я зрю великое Пилатово,
Святых и грешных земляков.

Пока вы были, смерды, пахари,
Цвела страна моя, но вот
Не стало вас. Россия ахнула
И покачнулся небосвод.

А я, кого лишь ваша силушка,
Уже последняя, поди,
К верхам «из грязи – в князи» вынесла,
Застыл, и боль горит в груди:

В родной деревне липы спилены.
Потомства не от кого ждать.
И кто ж теперь даст снова силы мне?
И мне свои кому отдать?

(«Великое Пилатово» Г. Пискарёв)».

Александр Теренин, доктор философии:

«Геннадий Пискарёв – писатель, поэт, публицист, редактор. Трудом, названным автором «Сильнее разума», вышедшем в 2012 году, он заканчивает своеобразную «Человеческую комедию», в которую вошли книги: «На острие лезвия», «Исцеление болью», «Под пристальным взглядом», «Старт в пекло», «Крадущие совесть», «Алтарь без божества». В них настойчиво проводится мысль о сакральности людских деяний, постоянном взаимодействии живой плоти, души и духа человека. Разрыв в этой цепочке разрушает гармонию (благодать) окружающего мира, ослабляет любовь, без чего, как известно, теряет значение и силу правда.»

Александр Киселёв, доктор социологических наук:

«Вышла книга «Я с миром общаюсь по-русски». Один из её авторов – Г. А. Пискарёв. Не так уж часто появляются сочинения, пронизанные патриотическим (подлинным, а не квасным) духом; мы всё больше пробавляемся сарафанной ностальгией, не понимая хорошенько, что к исторической традиции мы можем вернуться только на следующем витке, на более высоком уровне, с большей осмысленностью того, что произошло с предками и с современниками. Реанимация прошлого невозможна, история не признаёт заднего хода, но учитывать уроки былого мы должны, чтобы не повторять прежних ошибок и чтобы не вихлять по посттехнологическому будущему без руля и без ветрил.

Подлинный патриотизм, как утверждает Г. Пискарёв, и есть уважение к прошлому ради будущего. А ещё – это понимание того, что личность без укоренения в родной земле не бывает состоятельной: мы интересны миру как ростки, отпочковавшиеся от могучего корня, пронизавшего за тысячелетия всю почву Отечества.»

Геннадий Кузинов, бывший офицер СА, ныне сельхозтруженик:

«Прочитал «Истоки» и «Жажда дела» Г. Пискарёва. Да, не каждый отважится писать так смело и правдиво об оболтусах и «свистунах», что стоят у руководства. Такие статьи больше волнуют, чем толстые тома книг.

Главное – мир на земле, а после мира – главное в сельском хозяйстве.»

Ахмет Хатаев, писатель, экс-председатель КГБ Чечено-Ингушетии:

«Истинное наслаждение испытал, читая «Золотую нить» Г. Пискарёва. Словно воды ключевой испил.»

* * *

«Да, знают все! И русские, и кавказцы – все мы в соответствии с Божьим замыслом составляем в итоге единое целое, единую страну. Несмотря ни на какие лишения и былые проблемы, связь того же Кавказа и России только крепчает.» (Из выступления Рамзана Кадырова, в котором он по сути процитировал слова Г. Пискарёва из статьи «Исцеление болью», опубликованной в журнале «Жизнь национальностей № 2 за 2014 год).

* * *

«Геннадий Александрович! Какая у Вас хорошая память и добрая душа. Есть же люди, умеющие всё описать и этим самым заставить человека лучше увидеть себя, лучше трудиться.» (Из письма Героя Социалистического труда Ивана Кундика Г. Пискарёву после публикации очерка «Под городом Горьким в газете «Сельская жизнь»).

А закончить подборку хотелось бы дружеским шаржем, который написал известный поэт России Виктор Злобин:

Дитя загадочной Фортуны –
Писатель Гена не простой,
По форме он – немножко Бунин,
По существу же – Лев Толстой.
Достигнув почестей и сана,
Душой он там, где был! В «у-а».
…Висит на стуле Мопассана
Одежда Жоржа Дюруа.

Часть I. Тогда земля еще дышала Русью

Животворящей святыней назвал А. С. Пушкин два чувства, столь близкие русскому человеку – «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Отсутствие этих чувств, пренебрежение ими лишает человека самостояния и самосознания. И чтобы не делал он в этом бренном мире, какие бы усилия не прилагал к достижению поставленных целей – без этой любви к истокам своим, все превращается в сизифов труд, является суетой сует, становится, как ни страшно, алтарем без божества.

Воспоминаний длинный свиток

Как трудно с годами писать четко и ясно, с твердым, не подлежащим сомнению, твоим собственным представлением о том или ином явлении, событии, человеке. Вероятно, это происходит от того, что жизнь подошла к определенному пределу и в этот момент, как давно уже говорят старые люди, она в одно мгновенье пробегает перед глазами. В стремительном калейдоскопе мелькают картины доброго и злого, высокого и низкого, безудержно веселого, радостного и страшно-тоскливого, отчаянного – всего того, что, как амплитуда, колебалось в мятежной душе не протяжении не простого жизненного пути.

И все-таки даже в это смутное время возьмет да и посетит тебя счастливый миг, когда прошлое встает очищенным от всевозможных мерзостей и пакостей. И тогда начинаешь понимать смысл слов, сказанных Оноре де Бальзаком, что воспоминания – это единственный рай, из которого нас никто не сможет изгнать. Точно: воспоминания, память, это уже мое утверждение, как вдохновение поэта, величавы и искренни и, как духовный порыв, чисты и бескорыстны.

Как часто всплывает в воображении моя родная деревенька Пилатово с ее простодушными жителями, бревенчатыми серыми избами, от которых веяло какими-то древними поверьями, где зарождались некогда народные песни и сказки, загадки и былины. Как вожатый из пушкинской «Капитанской дочки», она возникает перед моими глазами то из-за плотной пелены падающего с небес и вихрящегося в метельном танце снега, то в курящейся синей дымке жаркого лета, когда она, стоящая на взгорке, под проносящимися над нею белоснежными облаками, кажется, плывет в необъятную небесную ширь и высь – к Богу.

Видится отчий дом с прикрылечным темным колодцем, со дна которого можно было узреть небесные звезды в яркий солнечный день. Слышатся порою таинственные шорохи и ощущаются таинственные тени, падающие от ликов святых, что смотрели с почерневших икон, озаряемых колеблющимся желтым светом, исходящим от зажженной перед ними посеребренной лампады. А то вдруг стиснет сердце цепеняще-тревожный трепет – страх, какой одолевал в вечерние часы при чтении в одиночестве гоголевского «Вия» или «Страшной мести».

Я вижу горящую в алмазном убранстве березу, двурогий месяц над покатой заснеженной крышей картофелехранилища, с которого отчаянные парни скатываются лихо на тупоносых охотничьих лыжах вниз. А мне, смотрящему на них через разрисованное морозом окошко, кажется: не с крыши слетают ребята, а непосредственно с позолоченного лунного диска.

Нет теперь обители детства, колыбели души моей – отчего дома и укутанной маревом таинственных видений родной деревни с непонятным названием Пилатово, отмечавшей свой престольный праздник ежегодно 10 августа, называвшийся (также непонятно для меня) – «Смоленская».

Воспитанник осовеченной школы, я в ту далекую, детскую пору не думал, конечно, о происхождении этих названий. Только впоследствии, когда приехал на учебу в Москву, обожгло меня при посещении Новодевичьего монастыря открытие: я увидел там храм преподобной матери Смоленской – Святой девы Марии, давшей по Божьей воле земному миру Бога-сына – Иисуса Христа. И начали в моем сознании облекаться в некую логическую цепочку странные мистические явления, например, что отец мой, как и несколько десятков односельчан, погиб во время Великой отечественной войны не где-то, а под городом Смоленском, от которого целым остался после кровавого урагана (по свидетельству матери, побывавшей там) только один почерневший, грозно-величественный, стоящий на высоком холме Смоленский кафедральный собор.

А что, если и Пилатово каким-то дивным корнем связано с именем прокуратора Иудеи (римской провинции) Понтием Пилатом, обрекшим за грехи людские на мучительную казнь более двух тысяч лет назад Бога-сына. Да, быть такого не может! О, чего только быть не может на белом свете. Вон через поле от нашей деревни стоит старинно-русское, с исконно русскими людьми поселение Глебовоское, верхняя часть которого носит сугубо татарское имя «Курмыш». Конечно, татары здесь были, не тысячи лет назад, но все-таки, все-таки…

«Божий дух гуляет, где хочет». Это утверждение евангельское.

Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины.

Так писал «старик Державин». И подтверждение сему нахожу я порою, извините за нескромность, в собственной нескладной, грешной, а где-то прямо таки мистической судьбе. Мне 10 лет. Хожу в четвертый класс. Бабушка Варвара Ивановна, 21 ноября ведет меня насильно к обедне в храм Архангела Михаила – архистратига Христова воинства, что находится в пяти километрах от нас в селе Контеево. Потом я, Гена Пискарев, руководствующийся воспитанной во мне лютой самокритичностью, сам про себя напишу разоблачительные стихи в стенгазету.

По улице гуляет
Ветерок-проказник,
Отсталый люд справляет
Религиозный праздник.

Однако, не напишу я о том, как в церкви, дивясь красоте алтаря, очаровавшись ангельским пением женского хора на клиросе, незаметно для всех давил на лбу выскочивший прыщ. После обедни пришли мы в гости к бабушкиной сестре Матрене Ивановне, невестка ее, кареглазая, острая на язык женщина, увидев красное пятно на моем лбу, язвительно молвила: «Вон, как Генка Богу-то молился, аж лоб расшиб». Посмеялись.

Поздно вечером, в потемках возвращались домой. Я, бабушка и мать моя – Мария Михайловна. Спустились в овражек. И не заметили, как со склона его сиганула сзади на нас тройка лошадей, запряженная в «пошовежки», на которых валялись пьяные мужики. Мчащиеся взмыленные лошади разметали по сторонам бабушку, мать, а я, сбитый коренником, оказался под полозьями «пошовежек». Истошные крики матери и бабки не были услышаны развеселой братией. Тройка неслась, не сбавляя ходу, вместе со мной, зажатым под днищем. Я ничего не помнил. Очнулся под Глебовским, на краю дороги, вывалившимся из-под опрокинувшихся санок вместе с хмельными ездоками. Бугристая, избитая колеями, чуть припорошенная первым рыхлым снегом земля. И мать, неведомо откуда получившая силы, чтобы гнаться за разгоряченными лошадьми более двух километров, настигнуть их и перевернуть повозку, откуда я должен бы вывалиться не иначе как разбитым вдребезги. Но я бодро поднялся на ноги, на мне не было ни одной царапины, не случилось, видимо, и сотрясения. Чудо? Скажите, что нет.

Но какой ангел-хранитель, прикрыл меня крылом своим, за что оказал такую милость архистратиг Михаил, в храме которого утром стоял с бабушкой Варей?

Странно, но эту историю я вскоре забыл и вспомнил лишь через 11 лет – 21 ноября. Мы, гвардейцы-таманцы, глубокой ночью возвращались с армейских дивизионных учений в свою воинскую часть. Я вел плавающий танк «ПТ-76», позади башни которого, на прогретой броне трансмиссии, под брезентом дрых безмятежно десант. Каким-то образом мы выскочили на асфальтированную трассу. Движения никакого. И мы рванули по ней. Кстати «ПТ-76» может развивать бешеную скорость – до 60 км в час на пересеченной местности. А тут асфальт. Выскочили на мост – за ним крутой поворот. И вдруг чуть ли не в лоб откуда-то взявшаяся машина. Резко зажимаю фракцион правого поворота – и танк мой, многотонная махина, со скользкого асфальта летит под откос насыпи, проделав боковой переворот, называемый у летчиков иммельманом. Десант, как грибы из лукошка, сыплется на мерзлую землю. Меня инерционная сила отбрасывает с сиденья водителя на аккумуляторные батареи – спасает голову ребристый шлемофон, а тело – упругая меховая куртка. В воздухе с танка слетают гусеницы и, перевернувшись, он падает на дно откоса «разутый», катки глубоко вязнут в земле, что и гасит возможное дальнейшее вращение, даруя тем самым всем нам дальнейшую жизнь.

Это было, вероятно, не только спасение – предупреждение: умерь гордыню, задумайся, уясни, что же ты делаешь, не сообразуясь с великими принципами человекостояния – добра и совести на этой земле. Молодой, горячий, подкованный марксизмом-ленинизмом, разумеется, лично я в ту пору не больно-то размышлял над происходящим, над странными этими случаями. Где мне было знать тогда, что и «случай есть мощнейшее мгновенное проявление божественного проведения».

Это сейчас, когда заново пришлось прочитать Пушкина не по школьной и даже не по университетской программе, кое-что дошло до меня. (Чтобы полностью понять Александра Сергеевича, надо быть гением – мысль С. А. Есенина), и я вслед за поэтом-пророком твержу:

Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь и горько слезы лью;
Но строк печальных не смываю.

И не смыть. Когда душа просится к Богу, вспоминается и этот случай из детства. После проливных ливней река Кострома, что течет рядом с нашей деревней, чуть ли не выходит из берегов. Я, мечтавший стать моряком, демонстрирую одногодкам, им 7 лет, свою удаль и ловкость – бросаюсь бесшабашно в крутящуюся реку и плыву к противоположному берегу. Достигнув его, поворачиваю обратно. И где-то на середине пути чувствую: плыть дальше нет сил. Кричу, захлебываясь. Одногодки, стремглав, разбегаются по домам. Но откуда-то взялся Леша Петрухин, недавно вернувшийся из военного госпиталя, где залечивал фронтовые раны. Какие, мы не знали, но рваный шрам, пересекающий Лешино лицо ото лба до подбородка, даже нас, ребятишек, приводил в ужас. И вот этот полуживой человек кидается ко мне, барахтающемуся в водовороте, и вытаскивает за волосы на берег.

Он скоро умрет – дядя Леша Петрухин, в сельской больнице. Заводил рукояткой трактор ХТЗ, компрессией рукоятку рвануло в обратную сторону и упал механизатор на сырую землю без чувств. Неокрепший организм простыл. И… А, может, простыл он немного раньше? О, Господи, прости меня грешного, «хвалившегося» перед ребятишками деревни, что выплыл я сам (свидетелей-то не было), а Леша Петрухин пришел на реку удить рыбу.

О человек!
Черта начальна Божества…
Отколе происшел? – безвестен.
А сам собою быть не мог.

Это цитата из грандиознейшей оды «Бог», изучаемой на всех философских факультетах мира, кроме наших отечественных. Автор – екатерининский солдат, действительный тайный советник и многих орденов кавалер, выходец из крестьянского сословия, упомянутый выше Гавриил Романович Державин, благословивший, «сходя в гроб», «наше все» – А. С. Пушкина.

Сколько же было в деревеньке моей рядовых сельских тружеников, копающихся вечно в земле, и навозе, великих умов и высоких душ. Но мы, (и я, в частности) племя молодое, незнакомое, говоря словами гения, верили только славе и не понимали, что между нами, «может находиться какой-нибудь Наполеон, не предводительствующий ни одною егерскую ротою, или другой Декарт, не напечатавший ни одной строчки в «Московском телеграфе».

Запоздало, увы, пришло ко мне понимание и признание величия «родового гнезда», о котором, ушедшем, уже в небытие (причины темны и загадочны, как убиение С. А. Есенина, судьба коего, считаю, есть олицетворенная тайна бытия и умирания многострадальной Родины нашей), написал цитированные выше стихи:

Великое мое Пилатово…

И грызет сожаление, совесть, что не смог (не созрел в свое время умом и сердцем) рассказать о судьбах крестьянствующих односельчан, записать великорусский говор, яркий, мудрый, своеобразный, богатый великими смыслами, отливающий необыкновенными оттенками чувств, человеческой красоты.

Ах, если бы была жива та деревня и я бы, не давний с наивной душой мальчишка, а отесанный грубым рубанком жизни мужчина, смог бы встретиться с ней. Я положил бы к ногам ее все, что скопил-приобрел за долгие годы, и что делал, уверен теперь, лишь бы только добиться признания ее и одобрения. Её – и никого больше.