Kitabı oxu: «Земля Бранникова», səhifə 5

Но были на острове события, о которых Виктору вспоминать совсем не хотелось. Начались они, как потом он понял, вскоре после его поездки в запертом фургоне. Кто-то обратил внимание на отчаянного мальчишку. Его стали приглашать в более взрослую компанию, что для любого мальчишки лестно. Шел уже 1954 год. По домам возвращалось множество заключенных. Основную их массу составляли невинные люди, осужденные еще в войну за, например, опоздание на работу более чем на пять минут, за сбор колосков на колхозных полях в страшную голодуху. Большинство отпущенных составляли солдаты, побывавшие в немецком плену. Но были среди бывших заключенных и уголовники, многие из которых, выйдя на свободу, начинали создавать новые банды.

Москва в те годы сильно страдала от воровства и бандитизма. Отголоски городских событий доходили и до Острова. Численность этого, по существу закрытого поселения, к тому времени уже превысила 1200 человек, а число мальчишек подросткового возраста перевалило за пятьдесят. Каким-то ветром занесло в их среду и воровскую романтику. И это при том, что Остров был обнесен двумя рядами колючей проволоки. Первый ряд окружал периметр завода. В войну он охранялся ротой НКВД. Сразу же после войны ее сменил взвод охраны железнодорожной милиции.

Второй ряд колючей проволоки шел по периметру запретной зоны. Он отстоял примерно на километр от первого ряда и шел на таком же расстоянии с двух сторон от железнодорожной ветки, соединявшей Остров с московской кольцевой дорогой. Запретная зона охранялась только грозными надписями: – Стой! Стреляю без предупреждения!

Для большинства законопослушных граждан этого было достаточно, чтобы держаться подальше от колючей проволоки. Но там, где есть большинство, существует и меньшинство, которое знало, что ни в войну, ни после нее никто, ни в кого в этой самой запретной зоне не стрелял. Знали это, в первую очередь, мальчишки с Острова, тот же самый Виктор. Он-то уж точно считал все двадцать квадратных километров сплошного лесного массива своей вотчиной.

Кто еще обладал таким высшим знанием, сказать трудно. Важно другое, что после войны в этой, да, наверное, не только в этой запретной зоне творились темные дела.

Путешествуя по лесу, собирая грибы, ягоды, Виктор не раз натыкался на следы пребывания там других людей: следы костров, шалаши и даже некоторое подобие землянок. Узнать, когда они появились, было невозможно, да и неинтересно. Но отправившись в лес со старшими ребятами, Виктор узнал нечто новое для себя: он услышал слово «схрон». Спросить, что это такое, значило показать свою неосведомленность. Сразу начнут дразнить. Оставалось только невозмутимо кивнуть, мол, само собой, схрон, что тут такого.

Прислушиваясь к разговорам, Виктор вскоре понял, о чем идет речь. Старшие искали место, где можно было бы устроить схрон, место, где при необходимости можно будет схорониться, то есть спрятаться. Решив, что это такая игра, Виктор привел всю компанию к тому месту, где когда-то обнаружил полуразрушенную землянку. Ликованию ребят не было предела.

Присели передохнуть. Кто-то вытащил кисет, и самокрутка с махоркой пошла по кругу. Будь дошедший до Виктора окурок чуть-чуть поприличнее, он, не задумываясь, тоже взял бы его в рот и приобщился к таинствам курения. Но побывавший до него во рту четырех человек, мокрый от чужой слюны кусок газетной бумаги выглядел как плевок на пыльной мостовой. Взять это в рот Виктор не мог, а потому внятно сказал: «Не курю».

– Мама ему не разрешает, – загоготал, продолжая протягивать окурок, сидевший рядом парень, – не бойся, мы маме не скажем!

Но Виктор снова повторил: «Не курю».

Только что все они были одной компанией. Виктор привел их к цели поисков, а тут между ним и остальными ребятами разверзлась пропасть. Очень хотелось снова быть вместе с ними. Но вернуться в компанию можно было двумя способами. Оба они были известны Виктору. Рассмеяться вместе со всеми и сунуть себе в рот эту дрянь или выдержать характер. Виктор выдержал характер, добавив к этому еще кое-что. Он встал с бревна, на котором сидели все, и легким движением послал в стоящее метрах в пяти дерево нож. Он вошел в древесину со звуком похожим на тот, что производит топор, когда рубят сырое полено.

На мгновение все притихли, а Виктор послал в дерево еще два ножа. Они вонзились в дерево на расстоянии всего в несколько сантиметров от первого. Парень, что предлагал Виктору самокрутку, подошел к дереву. С большим трудом вынул из него ножи, подивился их необычной форме, и, молча, протянул их Виктору.

Редкий мальчишка в послевоенные годы не имел в кармане какого-нибудь ножа, свинчатки, рогатки или кастета. Они очень редко пускались в ход и служили в большей степени не оружием, а средством самоутверждения для владельца. Но таких ножей, какие продемонстрировал ребятам Виктор, не было ни у кого. По сути это были и не ножи вовсе, а маленькие метательные снаряды. Выточил их Виктор сам на токарном станке из десятимиллиметрового стального прутка. Длиной примерно по пять сантиметров стальные цилиндры были с обеих сторон сведены на конус, как точат карандаши. Посреди цилиндра поперек него шла проточка, за которую снаряд было удобно держать.

Главное преимущество такого метательного снаряда заключалось в том, что пущенный даже не очень умелой рукой, он практически всегда втыкался во встретившееся препятствие. Виктор не совсем сам придумал этот снаряд. О нем рассказывал дед, делясь с внуком семейными преданиями об их общем далеком предке, служившем в гусарском полку. Дед и сам толком не знал, как должен быть устроен подобный снаряд. Предания сохранили лишь сам факт существования подобного оружия и его примерные размеры. Вряд ли дед стал бы рассказывать внуку про это оружие, если бы ему пришло в голову, что внук попытается воспроизвести его. А внук, не говоря ни слова, воспринял идею, творчески переработал ее, воплотил в железе и научился им пользоваться.

Вот с таким багажом Виктор и вступил в стайку ребят сильно старше его самого. Верховодил же в ней взрослый мужчина по кличке Седой. Волосы у альбиноса очень похожи на седину. Невысокого роста, худощавый он в свои тридцать лет мог легко сойти за юношу, чем и пользовался, собирая вокруг себя молодежь.

Седой с детства принадлежал к воровскому миру. Впервые его посадили в первый год войны за мародерство. Могли и расстрелять по законам военного времени, но учли юный возраст преступника и отправили солдатом в штрафной батальон. В первом же бою Седой был легко ранен. После госпиталя он непонятным образом стал помощником заведующего маленьким продовольственным складом Военторга, где благополучно обретался до начала 1945 года, когда попал под трибунал за воровство. Попал не один, а вместе со своим начальством. Опять, благополучно избежав почти неминуемого расстрела, он прочно сел на 25 лет и думал, что воли ему в этой жизни уже не видать. Однако пришел 1953 год, и Седой вышел по амнистии.

Теперь он решил быть осторожнее и воровать чужими руками. Для этого и сколачивал маленькие группы из молодых и голодных ребятишек, вдалбливал им в головы зачастую придумываемые на ходу законы воровского сообщества, а потом выводил их на дело. Если ребята попадались, то он был ни при чем. Если фортуна им улыбалась, то он забирал себе основную часть добычи и надолго исчезал, чем сильно интриговал ребят, жаждавших продолжения «подвигов».

Так Седой и просуществовал два года. Кстати, выйдя на волю, он снова устроился на работу в Военторг, так он сам говорил, и в подтверждение показывал удостоверение в солидной обложке из коричневой кожи. Впрочем, утверждать, что Седой действительно работал там, нельзя. Вполне возможно, что в самом Военторге, большой и разветвленной организации, об этом ничего не знали.

Стайка, к которой прибился Виктор, шайкой не стала. На «дело» она так и не вышла. Сначала Седой поручил ребятам подготовить для него схрон. Так, на всякий случай. Мальчишки с удовольствием включились в эту игру. Схрон удался на славу. В нем была даже печка-буржуйка, труба от которой выходила наружу почти незаметно, прячась между двумя замшелыми пнями. Вход в схрон маскировал молодой ельник. Здорово получилось.

В тот день, когда все кончилось, ребята собрались в условленном месте на лесной поляне, находившейся, естественно, в окружавшей завод запретной зоне. Ждали Седого. Пятеро крепких ребятишек в возрасте от тринадцати до шестнадцати лет не могут чинно сидеть на бревнышке, если к этому их не принуждают внешние обстоятельства. Они и не сидели. Беззлобно переругиваясь, они покуривали папиросы и махорочные самокрутки, периодически затевая возню. Занятые сами с собой, они не заметили, как на поляне появился Седой.

Седой сразу навел порядок в стае:

– Ша! – сказал он, – в лесу надо вести себя тихо! Вот ты, – он указал пальцем на Виктора, – отведешь меня в схрон. А вы накрывайте поляну! Мы скоро вернемся.

Седой поставил на пенек солдатский рюкзак, и, обернувшись к Виктору, скомандовал:

– Идем!

Идти предстояло недалеко, метров пятьсот. Но стоило им отойти от поляны метров на сто, как впереди послышались голоса. Навстречу шли люди.

– Как-то странно они идут, – успел подумать Виктор, а Седой уже все понял:

– Солдаты прочесывают лес. Если собак нет, уйдем, – шепнул он Виктору и потащил его в густой ельник.

– Сюда не сунутся, – сказал он уверенно, когда они укрылись в непролазной чаще.

Седой оказался прав. Солдаты прочесывали запретную зону, видимо, в профилактических целях. Собак у них с собой не было, и на серьезный «улов» они не рассчитывали. Но начальство знало точно, что слух о прочесывании пройдет по окрестным деревням и поселкам, и сюда еще очень долго никто не сунется. Стоял сентябрь, и основной добычей милиции в таких рейдах были грибники. Они-то и должны были стать переносчиками информации о прочесывании запретной зоны.

Наткнувшись на мальчишек без грибных корзин, раскладывавших на пне водку и закуску, милиционеры поступили по-житейски правильно. Водку выпили, закуску съели, а пустые бутылки и консервные банки сложили в рюкзак. Вещественное доказательство, как-никак. После этого они отконвоировали задержанных в автобус, доставивший их в отделение милиции.

Виктор и Седой не видели происходившего на поляне, но многое слышали. Они дождались, когда в округе стихнут все посторонние звуки, выбрались из ельника и, убедившись, что опасность миновала, разошлись навсегда. Виктор, как ни в чем не бывало, пришел домой и лег спать.

Задержанным милицией ребятам пришлось хуже. Только на третьи сутки до них дошли руки у следователя. Расколол он ребят моментально:

– Где труп? – грозно спросил он.

Возможно, если бы допрос начался сразу после задержания, ребята повели бы себя как-то иначе. Но два дня в переполненной камере сделали свое дело. Сломленные физически, они затараторили наперебой, что никого не убивали.

– А где же владелец рюкзака? – так же грозно переспросил следователь, который уже прекрасно понимал, кто перед ним находится.

– Так он с Витькой пошел схрон посмотреть, – ответил кто-то из ребят.

Вскоре следователь уже знал все, что могли знать ребята и про Седого, и про Витьку, и про схрон. Ребят отпустили с миром, а за Виктором отправили наряд милиции.

Когда за Виктором пришли, мама была дома. Она не знала, что делать. Не знал, что делать и Виктор. Наручников на него не надели, и, когда вместе с милиционерами вышел из барака, он бросился бежать. Милиционеры не побежали за Виктором. Не стали они и стрелять, а посоветовали матери: когда вернется, пусть сам придет к ним в отделение. Елена Сергеевна выслушала их, поблагодарила и, попрощавшись, бросилась на поиски сына.

В сентябре в Подмосковье бывает холодно, льют дожди, в лесу сумрачно, неуютно. Елена Сергеевна в запретной зоне сына не нашла, сама вскоре заблудилась и, мокрая насквозь, с трудом к вечеру вернулась в поселок.

Следующим утром она стала искать в поселке ребят, что были в компании сына. Сделать это ей было нетрудно, все они учились у нее. Но нашелся только один. Двоих матери отправили подальше от греха к родственникам в деревню, а еще один после трех суток сидения в милиции лежал дома больной, видимо, с воспалением легких.

Но единственного найденного здоровым парнишку мать соглашалась отпустить на поиски приятеля, только если с ними пойдет милиционер. На самом деле, после всего случившегося, это было разумно, и Елена Сергеевна отправилась в отделение. До него по прямой через запретную зону было километра три, а вокруг все двадцать. И все же она управилась за день. Люди помогли. Более того, ей удалось убедить начальника отделения, что не надо сына тащить из леса в кутузку. Тут уж ей собственный авторитет помог. Как-никак, а преподавала она в этом районе уже двенадцать лет, знали ее в округе, поверили.

Только на третьи сутки спасательная экспедиция во главе с Еленой Сергеевной вышла в лес. Нашли Виктора в схроне, насквозь простуженного, в жару, и отвезли в больницу. А схрон милиционеры в тот же день взорвали гранатой, чтобы ни у кого соблазна не было прятаться в нем.

С этого времени за Виктором закрепилась и сопровождала его вплоть до самой армии сомнительная слава трудного подростка.

IV

О том, что войны с Наполеоном не миновать, в роскошных петербургских гостиных заговорили сразу после Тильзитского мира 1807 года. Тогда Наполеон уже в который раз щелкнул Россию по носу в битве при Фридланде, где оказался наголову разбитым русско-прусский военный альянс. А до этого, совсем недавно, был Аустерлиц, было сражение и еще одна победа Наполеона. Объединенными войсками, численно превосходящими армию Наполеона, там формально командовал Кутузов. Но Наполеон совершенно верно предположил, что фактически командовать в сражении будет Александр I, склонный принимать решения под влиянием австрийского императора Франца II. Так оно и случилось. Инициатива в подготовке диспозиции от командующего и его штаба перешла к окружению императора. От него же шла и поспешность в действиях армии. Уже в ближайшие две-три недели к войскам коалиции должны были присоединиться прусские полки. Но битва состоялась до их подхода двадцатого ноября 1805 года. Она окончилась победой Наполеона, ранением Кутузова и бегством с поля боя двух императоров.

При этом ни русская, ни австрийская армии вовсе не были разгромлены. Они понесли значительные потери, существенно большие, чем армия Наполеона. Они вынуждены были отступить, но сохранили боеспособность. Однако австрийский император Франц II сказал Александру I, что дальнейшее сопротивление Наполеону бесполезно. На этом третья антинаполеоновская коалиция закончила свое существование.

Правда, еще раньше были и победные итальянские походы Суворова. Но там великий русский полководец воевал лишь с французскими войсками. Сам Наполеон в то время был в Египте и в этих сражениях Суворову не противостоял.

Не противостоял он и адмиралу Ушакову, когда его корабли штурмовали бастионы на Ионических островах в Средиземном море. Так что в России знали: непобедимость наполеоновских войск – это миф. А вот можно ли победить самого Наполеона, никто не знал. Знали только, что на 1810 год Наполеон не проиграл ни одного сражения, а было их у него к тому времени немало, что-то около 50!

Миф или не миф, все равно не могла Россия (да и другие европейские монархии) простить Франции революцию, казнь Людовика XVI и Марии Антуанетты, превращение королевства в республику, а потом, почти сразу – в империю. Европа многое видела в последние века. Короли рубили головы своим женам, и сами погибали в результате дворцовых переворотов. В памяти была и английская революция, когда Кромвель отрубил голову Карлу I, а абсолютная монархия сменилась конституционной. Кромвель был проклят посмертно, но парламент остался. Это тоже было вызовом абсолютизму.

Много чего происходило и в России. Смутное время давно кончилось, но череда дворцовых переворотов восемнадцатого века напоминала о нем. Сейчас, в начале девятнадцатого века, Российская империя была сильна, как никогда. То, что происходило в ее пределах, было делом внутренним, как и подобные дела в других странах. Они, кроме английской смуты, не угрожали устоям монархизма. А французские метаморфозы грозили именно устоям, чего простить было нельзя. Один только Кодекс Наполеона чего стоил!

О Кодексе говорили, его обсуждали и осуждали, но все больше понаслышке. С содержанием Кодекса был знаком только сам Александр I и его ближайший сподвижник в дни восшествия на престол, человек из низов, Михаил Сперанский. Говорят, что эти двое не раз, обсуждая документ, хотели использовать его в качестве основы для своих прожектов общественных реформ. Однако до дела не дошло. Реформы отложили до лучших времен, а самого Сперанского отправили в ссылку. Не обошлось тут без помощи Талейрана, наполеоновского министра иностранных дел, ставшего не в меру хвалить государева советника. Так что Кодекса боялись, можно сказать, заочно.

Виделось и другое. Назвав себя императором, Наполеон стремился укрепить свое положение в этой роли через создание династии. Королями завоеванных им стран он ставил своих ближайших родственников. Сам же мечтал о наследнике. Однако в браке с Жозефиной Богарне у них не было общих детей. Ради наследника Наполеон решился на развод. Сватался он и к русским великим княжнам, сестрам императора Екатерине и Анне, в чем ему дважды отказал Александр I. Быть может, если бы европейские монархи признали Наполеона равным себе, он прекратил бы завоевания? Верится в это с трудом. Европейские монархи не могли пойти на полное признание узурпатора, а Наполеон никогда бы не насытился имеющейся властью и славой.

В петербургских гостиных говорили о Наполеоне разное. Многие превозносили его военный талант, и это агрессивное большинство затыкало роль скептикам, ставившим под сомнение отдельные его победы, например, в Африке. Скептики говорили и о том, что содержание огромной армии рано или поздно подорвет экономический потенциал Франции. Людские ресурсы этой страны тоже не бесконечны.

Большинство же считало все победы Наполеона бесспорными, а в экономическом и людском потенциале Французской империи следует учитывать ресурсы уже включенных в ее состав стран. И всего этого ему хватит, чтобы подмять под себя всю Европу, включая Англию. А уж, что будет дальше, сказать трудно. Вот тут скептики ставили большинству каверзный вопрос:

– Вы что же думаете, и Россия будет под Наполеоном?

Ряды скептиков сразу пополнялись. Представить себе Россию в качестве вассала Франции никто не мог. И все дружно начинали вспоминать недавние времена, когда Россия жила душа в душу с Францией. Да и что им было делить?! Границы общей нет. Геополитические интересы, если где и сходились, так, пожалуй, лишь в Турции. Но решались они всегда на дипломатическом уровне, без крупных конфликтов.

Из Франции в Россию шли мода, куртуазные романы, которыми зачитывалось не одно поколение дворянской молодежи. Оттуда, наконец, пришел язык, на котором говорили в петербургских гостиных. Когда об этом, наконец, вспоминали, то мнение становилось единодушным, и выражалось оно просто: – Франция чудесная страна, и Наполеону в ней нет места!

Оставался пустячок. Надо было изгнать Наполеона из Франции!

Из великосветских гостиных разговоры о Франции, французской революции, о Наполеоне и его завоеваниях плавно перетекали на улицы, в купеческую среду, кварталы мастеровых, на базары, в трактиры. Дворецкие, камердинеры, лакеи и горничные, те, кто постоянно был при господах, давно освоили французский и, не имея возможности вступать в барские пересуды, прислушивались к ним, искали случая поделиться своими знаниями с собственной семьей, со знакомыми, с дворней. А оттуда уже недалеко и до деревни, где у всех тогдашних горожан были родственники.

Такие же разговоры шли и по Москве, да и по всей России. В западной ее части, откуда до Европы было рукой подать, разговоров о Наполеоне было больше, на востоке, ближе к Уралу, – меньше. Там были уверены, никакой западный враг сюда не доберется. Но больше всего предстоящей войной с Наполеоном были озабочены на севере, в районе Архангельска, где сходились морские торговые пути. Торговля уже страдала. По Тильзитскому договору Россия должна была участвовать в морской блокаде Англии.

Подписывая этот договор с Наполеоном на плоту посреди Немана, Александр I точно знал, что строго выполнять его не будет. Он и не запрещал своим подданным торговать с Англией, однако риск на себя не брал, оставлял его купцам. В случае встречи российских торговых судов с военными кораблями французов выкручиваться им следовало самостоятельно без оглядки на родное государство. Некоторые купцы рисковали и часто оставались при барыше, но бывало, что и попадались. Такое, правда, случалось не часто. У нарушителей французы зачастую отбирали суда вместе с товаром, а команду отпускали на все четыре стороны.

Рисковали иногда и английские купцы. Их суда заходили в российские порты, поднимая на мачты флаги других государств, а таможенники делали вид, что ничего не замечают. Знали, что наказания за это от своего начальства не последуют.

Но все это было лишь капля в море. Торговля страдала, в первую очередь, хлебная. Цены на хлеб в стране в 1810 году упали почти в два раза. Снизилась почти на двадцать процентов и стоимость ассигнаций, сравнительно недавно выпущенных в обращение. Стоимость их, в отличие от серебряных и золотых денег, была привязана к медной монете. Ею крестьяне платили налоги, и было ее в стране, что называется, видимо-невидимо. А для доставки в казну каждых пятисот рублей медных денег требовалась отдельная подвода.

Ассигнации были призваны облегчить сбор налогов, а заодно и создать дополнительные условия для накопления капитала в среде мелких производителей товаров, но доверие к новым деньгам у населения падало. Так что морская блокада Англии боком выходила для экономики России.

* * *

Вопросы войны и мира с Францией обсуждались, слава Богу, не только в гостиных и не только в народе, но и в высших кругах военных. Здесь было меньше эмоций и больше здравого смысла. Но и здесь изучали психологический портрет Наполеона. Вывод был однозначным: самого только факта отказа Александра I выдать за него одну из своих сестер ему достаточно для начала войны с Россией.

С этим выводом был согласен и Барклай-де-Толли, ставший в начале 1810 года военным министром. Под его руководством началась планомерная подготовка к войне с Наполеоном. Аналитическая работа, направленная на разработку стратегии будущей войны, была поручена специально созданной военным министром «Особенной канцелярии», которую возглавил полковник Алексей Воейков, человек опытный в делах военных и дипломатических. Но в новой должности Воейков не удержался. И дело было не в его профессиональных качествах. Он был отправлен в отставку за то, что состоял, как полагали многие, в числе соратников впавшего в опалу графа Михаила Сперанского, государственного секретаря, второго лица в государстве.

Пришлось Барклаю-де-Толли подыскивать нового руководителя «Особенной канцелярии». Им в декабре 1811 года стал его адъютант, подполковник Арсений Закревский, человек тоже способностей незаурядных. В свои двадцать восемь лет он уже успел принять участие в войнах с Францией, Швецией и Турцией, получить два ранения и две контузии и стать кавалером Золотой шпаги. Выпускник Гродненского кадетского корпуса, он считался образованным офицером. Возглавив, хоть и не надолго, «Особенную канцелярию», он стал фактически одним из основателей военной разведки в России.

Самые первые выводы Канцелярии, сделанные еще до появления Закревского и подтвердившиеся позже, оказались безрадостными. Шестисоттысячной армии вторжения, которую мог выставить Наполеон, Россия могла противопоставить лишь двести, максимум двести пятьдесят тысяч. И это при том, что общая численность русской армии была тоже около шестисот тысяч человек. Но собрать войска в единый кулак было невозможно. Значительная часть армии была занята в затяжных войнах с Турцией и Персией. Так что предстояло вести войну на три фронта. Задача трудная для любого государства.

В начале девятнадцатого века русская армия была одной из лучших в Европе буквально по всем показателям: вооружению, выучке, составу войск, их организации и боевому опыту. Промышленность выпускала самые современные пушки, ружья, другое оружие и боеприпасы. И все это производилось в достаточном количестве. Например, пушек в год в России отливалось столько же, сколько их делалось во всей подмятой под себя Наполеоном Европе. И это при том, что промышленность России, в целом, многократно уступала французской. Так было на самом деле, и именно так думал о ней Наполеон.

Лишь одно не учел Наполеон. Практически все, что выпускала слабая российская промышленность, шло в армию. Фабричное сукно шло на солдатские мундиры. Всякие там пуговицы да пряжки ковались и отливались тоже для армии. Пушки, ружья, штыки да сабли – тоже, естественно, для армии. А больше ничего промышленность российская и не делала.

Были, конечно, и недостатки. Так, в армии использовалось около двадцати типов ружей. К каждому требовались свои патроны, что сильно усложняло снабжение войск. Нарезные ружья, штуцеры, только начинали поступать в войска. Ими пока были вооружены лишь егерские полки.

Не слишком хорошо было и с образованием. Кадетских корпусов было мало. Каждый из них выпускал в год всего несколько десятков младших офицеров. Высшего же военного образования в России в начале девятнадцатого века не было вовсе. Большинство офицеров познавало таинства воинской науки непосредственно в полках, в процессе службы, в боях и походах. Такое образование, несомненно, давало прочные житейские знания, но не развивало военную мысль в области стратегии и тактики.

В ожидании большой войны можно было пойти по пути быстрого наращивания численности армии, но это могло пагубно сказаться на экономике государства и вызвать вполне обоснованное недовольство населения. Кроме того, в военном министерстве считали, что имеющаяся численность армии, примерно полтора процента от всего населения страны, оптимальна как с военной, так и с экономической точки зрения. Согласен с этим был и император.

В начале 1812 года «Особенная канцелярия» Закревского представила свой абсолютно секретный доклад. Готовили его всего несколько человек, особо доверенных офицеров. Каждый из них знал в подробностях только свою часть. Полностью содержание документа было известно лишь троим: стратегу и автору концепции военных действий Барклаю-де-Толли, составителю доклада, Закревскому и императору Александру I. Всего на суд императора было представлено около двадцати вариантов сценария военных действий против Наполеона, но одобрен им был лишь один, тот, который предложили Барклай-де-Толли и Закревский. И сделано это было в узком, очень узком кругу.

Большинство представленных на суд императора планов военных действий против Наполеона отличались друг от друга сценариями генерального сражения, тем, где и когда оно будет дано. Авторы соревновались в патриотизме. «Ни пяди русской земли не отдадим врагу! – кричали они. Сражение надо дать у границы России».

Более умеренные патриоты предлагали пустить армию Наполеона вглубь страны, перерезать коммуникации противника и навалиться на него всем миром. Экономических расчетов, анализа соотношений сил армий и вооружений никто практически не делал. Не думали и о том, как прокормить все это бесчисленное множество солдат и лошадей. Сценарии эти были, скорее, выражением эмоций авторов, чем стратегическими разработками. О них много говорили во все тех же великосветских гостиных, на базарах и в трактирах.

План же Барклая-де-Толли, в первую очередь, отличало то, что о нем никто ничего не знал. Он был действительно секретным, и должен был оставаться таковым даже после начала боевых действий и в их ходе тоже. Надолго сохранить план в секрете было, пожалуй, самым трудным в его реализации. По ходу дела возникали все новые и новые планы военных действий. Они докладывались государю. Он выслушивал их, задавал вопросы, хвалил или бранил, но не говорил ни да ни нет. На всех таких слушаниях присутствовал Барклай-де-Толли, либо Закревский, реже бывали оба. Они слушали докладчиков, но никогда ничего не говорили. Возможно, дополняли в чем-то свой план, когда слышали что-то рациональное. Их-то план уже начал реализовываться!

Но не только в секретности была сила плана Барклая де Толли. На самом деле это был, возможно, первый и последний в России комплексный план военных действий, составленный не впопыхах, а загодя. В нем военная составляющая была поставлена в один ряд с дипломатией, разведкой, дезинформацией и экономикой. В каждой из них ставились свои задачи и намечались пути их решения.

Дипломатическая часть плана была особенно обширной. Нужно было за год-полтора, раньше Наполеон не соберется нападать на Россию, заключить мир с Турцией или с Персией. Лучше с обеими, но это уж вряд ли получится. Понятно, зачем: высвободить дополнительные войска и вернуть их домой. Мир должен быть заключен не любой ценой, а на самых почетных и выгодных условиях, как и обещал ход военных действий в этих странах. Итоги этих войн должны были подать знак Европе, да и самому Наполеону, что стоит серьезно подумать, прежде чем нападать на Россию.

Однако мир с Турцией Кутузову удалось заключить всего за 37 дней до вторжения Наполеона в Россию. Известие об этом уже не остановило бы Наполеона. Так что новость эту сумели попридержать. Узнал Наполеон об этом только, когда сам уже приближался к Москве. Говорят, расстроился сильно.

Большие дипломатические усилия должны были быть направлены на работу с бывшими союзниками по анти-наполеоновской коалиции. Например, с Пруссией и Австрией. Нужно было убедить их не слишком усердствовать в помощи новому союзнику. А с Англией, давним торговым партнером России, следовало поговорить о деньгах. Как-никак, в предстоящей войне Россия защищала не только свои интересы, но и ее тоже. От континентальной блокады владычица морей страдала, пожалуй, побольше, чем Россия. Значительная часть продуктов питания поступала на острова с континента. Но, самое главное, с континента, в основном из Испании, поступало сырье для быстро развивающейся в стране ткацкой промышленности.

Знали в «Особенной канцелярии» и о том, что Наполеону нелегко дается континентальная блокада в Испании и Португалии, странах, поставлявших шерсть в Англию. Не желали местные крестьяне, землевладельцы, купцы расставаться со своим заработком. Введенный в Испанию двухсоттысячный французский армейский корпус легко подавил сопротивление испанской армии. Но справиться с быстро набиравшим силу партизанским движением армии не удавалось. Не приспособлена оказалась армия для выполнения полицейских функций. Целые полки, бывало, сдавались партизанам.