Kitabı oxu: «Лимонник. Выпуск №2 по материалам израильских литературных вечеринок»

Şrift:

Редактор Хелен Лимонова

ISBN 978-5-0050-5222-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лёгкая жизнь

Анатолий Золотушкин

Новая жизнь

Когда я был маленьким, то очень любил начинать новую жизнь. Обычно с понедельника, не говоря уже о начале новой четверти или учебного года. Я давал себе зарок, что в новой жизни буду хорошим мальчиком, буду хорошо учиться, и мама будет мной гордиться, так как ей этого очень хочется.

В доме все замирало, Толя делает уроки. Такое бывало не часто. Я стелю на наш обеденный стол старую газету, вставляю в ручку новое перо, беру чистую тетрадь и старательно вывожу на первой страничке:

 
                   17сентября
           Дамашняя работа
                Задача №178
17 землекопов копают котлован….
 

От напряженной работы ладошка вспотела, тетрадь увлажнилась, и буквы начали расплываться. Но я не отступаю. Задача решается быстро, а ответ не сходится. У папы ответ сходится, но он решает неправильно, с «иксами». Нам еще так нельзя. Надо что-то принимать «за единицу» и решать за четыре действия. Наконец ошибка найдена. Я старательно переправляю все цифры. И тут с работы приходит мама. Она с отвращением смотрит в мою тетрадь.

– Что это за дАмашняя работа? Ты живешь в доме или в даме? Немедленно переписывай.

– Мама, я исправлю.

Перо цепляется за какую-то шероховатость в бумаге, и на странице огромная клякса.

Мама вырывает лист из тетради. Всё пропало. Новой жизни не получилось, буду жить по-старому.

Вдруг радио, передающее легкую музыку, замолкает. Напряженная пауза. И тут из репродуктора доносится голос Левитана:

– Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем сообщение ТАСС.

Неужели война?

Левитан продолжает:

– В Советском Союзе осуществлен запуск искусственного спутника с двумя собаками на борту. Полет прошел в штатном режиме. Осуществив 18 оборотов вокруг Земли, Белка и Стрелка успешно возвратились на Землю.

Слезы у меня высохли. Переписывать, так переписывать. Хочу быть Стрелкой.

Вторая любовь

В этом году вешние воды отошли неожиданно рано, апрельское солнышко подсушило почти все лужи, и я вышел во двор в новых черных ботинках, подаренных мне любящей тетей на день рождения. На лавочке сидел Вовка с третьего этажа. Он был младше меня на год, но о жизни знал значительно больше.

Мы пошли к железной дороге, и он открыл мне страшную тайну. Оказалось, что три сакральных слова, которые ни в коем случае нельзя было произносить при девочках и взрослых, имеют непосредственное отношение к появлению на свет новых людей. Он сам узнал об этом недавно и не был до конца уверен, что это правда.

– И ты хочешь сказать, что твой папа делал ТАКОЕ с твоей мамой?

Его мама, Людмила Васильевна, была завучем нашей школы, и представить это было решительно невозможно.

Наконец, мы пришли к выводу, что таким образом размножаются хулиганы, которые со своими размалеванными подругами пьют в кустах вино прямо из бутылок. Приличные люди обходятся поцелуями, как и показывал нам советский кинематограф. Но сомнение закралось, и я поехал к двоюродному брату за разъяснениями. Он был на три года старше и очень удивился моему дремучему невежеству. Больше того, он приврал, что сам неоднократно ЭТИМ занимался с воспитательницами детского сада, который находился у них во дворе.

Я чувствовал себя как чукча, который неожиданно узнал, что море может быть не только холодным, но и теплым. Обретенное знание кипело во мне и требовало применения. На следующий день я подошел к самой красивой девочке нашего класса и заявил, что мне следует с ней серьезно поговорить. Так обычно говорила моя мама, если я приносил очередную двойку.

Пока мы отходили в сторону, я с ужасом понял, что не знаю, что хочу сказать. Поэтому сообщил, что скоро звонок, и мы поговорим на следующей перемене. Она резко развернулась и побежала в класс, а я остался стоять, как оплеванный, и, конечно, опоздал на урок. Время звонка неуклонно приближалось, а я все не находил нужных слов и даже не заметил, что меня вызывают к доске.

– Золотушкин, опять гав ловишь? Давай дневник.

На следующем уроке я решил, что лучше объясниться письменно. Я вырвал из тетрадки листик, написал: «Я хочу тебя ибать», свернул 5 раз, надписал сверху имя и передал по рядам.

Урок был последним, и когда мы выходили из класса, девочка подошла ко мне и бросила в меня моей запиской. Там она исправила «И» на «Е» и нарисовала смешную рожицу.

Так кончилась моя вторая любовь.

Лёгкая жизнь. Пятая графа

Я узнал про свою национальность где-то на излёте детского сада. Новость была не из приятных. Советские дети должны были обладать нордической внешностью, смелым нравом и безудержным оптимизмом.

В 50-е и последующие годы быть евреем было попросту неприлично. Эта национальность не упоминалась в прессе или на радио. В 80-е годы на заводском партсобрания следующим образом был зачитан национальный состав организации:

Русских 147

Украинцев 206

Татар 3

Узбек 1

Прочих 144

(Дружный смех зала)

Если еврей был неправильный (например, проворовавшихся завмаг) то в фельетоне его именовали по имени отчеству. Например Поляк Исаак Израилевич. Хорошим евреям-передовикам производства достаточно было инициалов, скажем Каменицер И. И. На могильном памятнике моего отца, по ошибке похороненного на русском кладбище, значится:

Золотушкин А. М.,

чтоб вандалы прошли мимо.

Ещё неприличнее было быть похожим на еврея.

Мама гордилась, что она похожа на грузинку, бабушка считала, что у нее польская внешность, а мне деваться было некуда.

Вдобавок большинство родственников успешно ассимилировались.

Бабушка часто говорила мне:

– Что ты смотришь на Серёжу? Он русский и сын генерала. Его и с двойками везде возьмут. А ты должен учиться только на пятерки.

Потом быть евреем стало почётно и зачетно. Многие стремятся.

Но если витамина уверенности в себе в детстве не получил, потом не восполнить.

Лёгкая жизнь. Маленький урод

Я всегда знал, что я не такой, как все. Когда мы с моей любимой бабушкой выходили гулять в Золотоворотский сквер, все ее подружки хором обсуждали мою худобу и приходили к выводу, что меня не кормят. В ту далекую несытую пору в детях ценилась дородность и даже некоторая одутловатость.

– Этот урод просто ничего не ест, ― оправдывалась моя бедная бабушка, но ей никто не верил.

В меня силой пытались запихнуть свиные отбивные, рыбий жир и красную икру, но я отбивался изо всех сил.

Бабушка пекла замечательные пироги, славящиеся по всем городам и весям, где проживали наши родственники, но я на них даже не смотрел. Но верхом моей подлости было поведение в гостях. Там, вдали от дома, я ел с завидным аппетитом, чем еще больше ее дискредитировал. Поразительная бледность моей кожи наводила на мысль, что она меня содержит в чулане, как Мальвина Буратино. Родственники гладили меня по голове и угощали шоколадными конфетами, от которых, к бабушкиному ужасу, я не отказывался, несмотря на строгий инструктаж перед выходом из дома.

– Вы думаете, у нас дома нет шоколада? ― тщетно заламывая руки, восклицала бабушка. Увы, это был глас вопиющего в пустыне. Родственники отводили глаза и засовывали конфеты мне в карман.

Дома меня обзывали вонючим интеллигентом, таким же, как отец и вся его паршивая семейка.

Главное свое уродство я совершил в первом классе. Наша учительница, Эсфирь Львовна спросила детей, как они помогают своим родителям. Кто-то мыл посуду, другие ходили в магазин, а некоторые присматривали за младшими братьями. Одному мне нечего было сказать. Придя домой, я решил исправиться и помыть посуду. Этим у нас обычно занималась мама. Будучи химиком, она подходила к этому процессу серьезно и тщательно. Специальные жидкости для посуды до страны победившего социализма еще не дошли, и она применяла соду, горчичный порошок и прочие подручные средства. Я, со свойственной мне с малых лет креативностью, все упростил. Тарелки были ополоснуты холодной водой и вытерты полотенцем. Они стали сиять на солнце, и я поставил их в буфет, гордясь собой.

Когда мама пришла с работы и, решив поужинать, попыталась взять одну тарелку, у нее не получилось. Тарелки вынулись сразу все. Я сидел в уголке и скромно ждал похвал. Вместо них раздался звон разбитой посуды и возглас мамы: «Кто тебя просил мыть посуду? Лучше бы уроки делал, как следует!».

Так я не стал посудомоем и еще много кем.

Лёгкая жизнь. Начало

Когда мама подкатила к роддому на сверкающем трофейном «Opel Kapitan», весь персонал выбежал на улицу, а те, кто не успели, прильнули к окнам. Они сразу поняли, что у них должно родиться что-то необыкновенное. Но я еще раздумывал, стоит ли покидать такое теплое, влажное и уютное маменькино брюшко. Пришел главврач и, заметив, что я не собираюсь выходить в эту промозглую действительность, заявил, что придется делать кесарево сечение. Этого я допустить не мог. Чтобы мамочке резали мой любимый мягкий животик! Нет, нет и еще раз нет! И я полез в этот свет, от спешки запутавшись в пуповине. Это было фатальной ошибкой. Так погиб мой старший брат, которого еще до рождения нарекли Яшей, в честь маминого деда, знатока Писания, каббалиста и чудотворца. Но холодная сталь щипцов выхватила меня из материнского лона и не дала пойти по неверному пути моего мертворожденного брата. Меня положили на стол. Кричать и плакать я не хотел, но признаки жизни подал, обдав окружающих своей, слабой еще струйкой. Все умилились и оставили источник струи в первобытном состоянии, наплевав на древний обряд. Меня принялись взвешивать и измерять, как будто эти сухие цифры могли что-то сказать о моей грядущей судьбе. Нет, чтобы посмотреть на расположение звезд над крышей. Но время тогда было атеистическое, уже разгромили вейсманистов-морганистов и прочих низкопоклонников западной науки. Какая уж тут астрология? И зря, светила могли бы подсказать, что нельзя потомка такого прадеда оставлять необрезанным.

Правда, в синагогу меня впоследствии водили. И я сидел на месте прадедушки, которое он себе купил в 1918 году за зашитые в кальсоны царские червонцы. В мое время там не молились, а представляли кукольные спектакли. Бог с интересом наблюдал за приключениями Буратино и за мной, украдкой ковыряющим в носу, пока мама не видит. Созвав на совещание ангелов и души набожных предков, Всевышний решил про меня, что пусть для начала поболеет диатезом и корью, а потом все-таки живет. Ведь он (то есть я) может написать смешные рассказы, а человеческая улыбка угодна Господу не меньше длинных молитв, а может, даже и больше.

Лёгкая жизнь. Искусство

В детстве я очень любил петь. В моем репертуаре было всего две песни. Зато какие! Одна веселая, про отважного капитана, который объехал много стран, постоянно улыбаясь, как дебил, а вторая, трагическая, про юного барабанщика, погибшего во цвете лет от случайной пули. Пел я их громко и с выражением. Песни были, а со слушателями была напряженка. Как только я затягивал одну из них, мама говорила: «Иди лучше порисуй».

Чтобы в доме было тихо, мне покупали огромное количество цветных карандашей самых невообразимых оттенков, шершавых альбомов и акварельных красок. Но я был не Репин какой-нибудь, в альбомах рисовать. Во мне жил инстинкт первобытного человека ― рисовать на стенах пещеры. Правда, этот вид творчества жестоко пресекался. Но я нашел выход. Над диваном висело живописное панно, вышитое мамой крестиком во время декретного отпуска. Панно изображало семью оленей на фоне северного сияния. Гордый самец стоял, увенчанный рогами, а его жена и сын мирно жрали траву. Когда меня никто не видел, я залезал под панно и творил. Через некоторое время от моего творчества осыпалась штукатурка, и обнажились дранки, на которых она держалась. У меня появилась мечта ― проковырять дырку к соседям и посмотреть, чем они там занимаются. Тем более, что до войны эта комната была нашей, и у меня были все права на реванш. Но графа Монте-Кристо из меня не получилось, тайный подкоп завершен не был.

Еще я пытался заняться резьбой по дереву мебели перочинным ножиком. Но последней каплей, переполнившей все чаши, был лобзик, подаренный добрыми мамиными подругами. Я решил укоротить им ножки старинного, обитого кожей стула, чтобы ноги не болтались и мне удобно было сидеть. Терпения хватило только на одну ножку…

После этого меня опять бросили из огня в полымя и начали учить музыке. Очевидно, мама решила, что если моего слуха не хватает на пение, то для игры на баяне его вполне достаточно. Как я сочувствую нашим бывшим соседям. В конце концов, они же были не виноваты, что их вселили в нашу квартиру.

После этого я поневоле возвращался к художественному творчеству на уроках рисования, и с окончанием младших классов покинул эту стезю уже навсегда. Теперь думаю, что, наверное, зря. Наблюдая живопись сегодняшнего дня, понимаю, что мои работы вполне могли бы украсить стены музеев современного искусства. Но в те суровые годы даже импрессионисты были спрятаны в запасниках, и царил социалистический реализм, с которым мне было не по дороге. Я стал в искусстве только потребителем.

Дома изобразительное искусство было представлено мамиными оленями, зато у родственников висели мишки Шишкина, где медведи были изображены в натуральную величину. Очень хотелось на ней что-нибудь дорисовать. Но мы с двоюродным братом Сережей не решались, так как понимали, что наказание будет быстрым и неотвратимым.

Залежи картин были обнаружены Сергеем в кладовке. Как они туда попали, мы не знали, а сейчас и не у кого спросить. Там были изображены пасторальные пейзажи и старинные натюрморты «из ненашей жизни». Им применение нашлось. Когда в доме никого не было, мы тренировались в стрельбе по этим картинам из пневматического ружья. Но стрелять по картинам было неинтересно. В глобус было значительно эффектнее. После попадания он начинал крутиться! Картины, изрешеченные нашими пулями, выбросили, а ружье отобрали.

Через несколько лет мы значительно поумнели, как нам тогда казалось. Начали ходить в музеи, собирать художественные альбомы, и, вспоминая детство, гадали, каких художников мы тогда изуродовали своими пулями, и за какие несметные деньги эти картины можно было продать коллекционерам.

Что интересно, мысль о том, что я стал значительно умнее, чем прежде, посещала меня в жизни потом неоднократно. Но, как потом оказывалось, что увы…

Татьяна Левинсон

Трудности перевода, или В ожидании чуда в Израиле

Признаться, быть беременной Лерке понравилось!

А дальше с ней случилось то, чего она совсем не ожидала – она начала вести детскую колонку. Раньше Лера всегда задавалась вопросом: кто эти симпатичные люди, что пишут статьи в детские разделы? Как это было далеко от нее… Честное слово, вот где кожаная куртка-косуха, а где флисовые одеялки эти мимимишные!

Погружаясь в детский мир, Лера вдруг отчаянно поняла, как мало знает об Израиле. Она с упоением и скоростью света писала свои заметки и вспоминала, как ничегошеньки не понимала поначалу. Приходила в медицинские центры Раананы, Ришона, Тель-Авива и даже Бней-Брака… И одинаково тупила.

– Убар эхад?

– А?

– Ат меузенет?

– А-а-а?

– Хельбон бэ шетен…

– А-а-а-а!

Вопрос: «Убар эхад?» просто преследовал Лерку. Задавали его, казалось, все и везде. Довольно быстро она узнала, что «убар» – это плод. То есть все – но в основном всё-таки медработники – интересовались, один у нее плод или же многоплодная беременность.

«Хельбон бэ шетен» – отдельная песня! Будучи, видимо, относительно здоровым человеком Лера всего несколько раз была у врача. Кровь сдавала, а вот мочу не приходилось. Как будет кровь на иврите, она знала еще потому, что проходила курс первой помощи в колледже. Учеба была в основном на английском, но вот именно этот курс был на иврите: там еще такие симпатичные ребята парамедики приезжали…

Что такое «хельбон», Лерка тоже ни сном ни духом. Это потом она уже сильно радовалась, когда это слово на протеиновых батончиках видела. А тогда – просто караул!

Еще в начале всей этой истории подруга Сонька, как только узнала, что Лера в положении, посоветовала походить по каким-то специальным мероприятиям, где беременным дают полезности и подарки. Как такие мероприятия называются, она, правда, понятия не имела. А Лерке, естественно, стало очень интересно, что это за тайные сборища с подарками и как туда попасть.

Так, довольно быстро она узнала про «сиюры» в больницу, где предполагается рожать. Тут всё просто: слово «сиюр» переводится как экскурсия – всё логично.

На сиюре не только смотрят, там можно задавать вопросы. И снова – нужен иврит! В больнице «Ихилов» Лера впервые услышала слово «дула». И хотя это, собственно, английское «doula», все равно – трудности перевода. Тогда у нее случился инсайт, что существуют особенные женщины, которые помогают другим женщинам рожать.

Лерка честно ходила по сиюрам, но где же подарки? Максимум папку яркую с рекламой дадут… Оказалось, что есть еще и «кенес»!

«Кенес» переводится как собрание или конференция, и периодически какая-нибудь больница устраивает такое мероприятие. Для этого снимается симпатичный зал, организовывают приятный фуршет с соками – все ж беременные! – и приглашаются фирмы-спонсоры. Они рекламируют себя и дарят подарки.

На кенесе обычно есть образовательно-развлекательная программа. Выступают врачи, показывают видео из больницы, а гвоздем программы может стать стендап в стиле Адира Миллерана тему беременности и того, как по-разному жена и муж к этому относятся.

До сих пор Лерка улыбается, вспоминая кульминацию своего кенеса, когда акушерка проводила психологический тренинг и учила говорить мантру: «Я женщина и я умею рожать!»1

«Теперь давайте вместе хором», – предложила акушерка. А поскольку на такие мероприятия все приходят семьями с детьми разных возрастов, одна девочка лет десяти громче всех и раньше всех кричит: «Ани иша вэ ани йодат лалэдэт!»

И весь зал, конечно, умилился до слез. Потому что мы в Израиле – у нас тут одна большая многоязычная семья.

И пустяки все это – убар эхад, хельбон бэ шетен… Не так и сложно! Лерка чаю с клубникой отхлебнула и перестала печатать. На стуле откинулась, ноги на край окна, улыбается. А там темным-темно, хоть глаз выколи. Скоро кормить.

Август, 2019

Бесконечные летние ночи

Осенью я пью глинтвейн и много пишу. А на Суккот, ты сказал, придут дожди…

Этим летом в Лондоне я ни разу не вспомнила про Ллойда – оказывается, три года – достаточный срок, чтобы забыть друга. Я стояла на могиле Байрона, сверлила глазами глаза Уильяма Блейка в Вестминстерском аббатстве, этом мрачном многовековом склепе… Находясь среди покойников, я не вспомнила про Ллойда. Для меня, видимо, он остался среди полей, полных подсолнухов – цветов солнца, которые он так любил. Это было в июне.

А в июле я поймала себя на мысли, что еще никогда в жизни не прощалась так часто. Я говорила «пока», обнимала, уходила, уезжала на машине, поезде, самолете – сколько же средств придумало человечество для расставаний?! До сих пор удивляюсь, как я больше не плачу?

Но жизнь не стоит на месте. И теперь я знаю, что за сутки можно успеть выпить кофе на Чаринг-Кросс с мужчиной не моей мечты, воткнуть телефон в розетку в таллиннском аэропорту, пересечь границу с Россией и, на секунду застыв, ответить на вопрос: «Девушка, а где вы вообще живете?», пережить этот калейдоскоп событий, но так и не понять, как обрести тебя, не потеряв себя.

Твои черничные ночи, мои брусничные дни… В застывшем воздухе замирает повседневность, не дает ответа. Кого любили мы, кто любил нас?

Зачем-то я снова на «Короблях», хотя отчетливо помню тот мутный февральский вечер. В чехле около батареи свадебное платье – я надену его, чтобы через пять лет поставить подпись в свидетельстве о разводе. И вот снова на этом балконе – сидим, курим.

Если верить штампу, я всё еще числюсь его женой. Сделаю вид, что не заметила слезы, да и он скажет «тебе показалось». Впереди только приторный июльский полуденный горизонт, уходящий куда-то в бескрайние балтийские просторы, свист маршруток, пыль, клекот прохожих, зелень листвы, бьющая по глазам.

Мне кажется, что время остановилось. Но это – лишь минутная слабость. Время остановилось и так же стремительно побежало дальше. Август.

Я уже не верю миражам, листаю на ночь высказывания Далай-ламы в «Инстаграм», ночи провожу на полу аэропорта Бен Гурион, всё еще жду удачу, почти не плачу, задумываюсь: стоит ли загадывать желание на падающую звезду? Ведь падая, она как бы умирает… Хотя, вроде, уже не задаюсь вопросами, на которые нет ответов, но от себя не убежишь. Да и не надо. Да и стремительность жизни – полная иллюзия.

Встретить случайно рассвет в Тель-Авиве, перебрать рукой твои кудри и остаться в этом мгновение навсегда. Вот женщина в окне напротив собирает с веревки белье… Я впервые рассмотрю этот город, услышу первых птиц, вздохну, улыбнусь, поставлю точку.

Иногда кажется, что меня не хватит. Но на Суккот, ты сказал, придут дожди, а я сварю первый в этом году глинтвейн. Закутаюсь в плед и сяду у окна слушать, как кап-кап-капают капли дождя.

Август, 2019
1.אני אשה ואני יודעת ללדת – «Ани иша вэ ани йодат лалэдэт» (иврит).
Yaş həddi:
18+
Litresdə buraxılış tarixi:
09 oktyabr 2019
Həcm:
180 səh. 1 illustrasiya
ISBN:
9785005052223
Müəllif hüququ sahibi:
Издательские решения
Yükləmə formatı:
Mətn, audio format mövcuddur
Orta reytinq 4,7, 234 qiymətləndirmə əsasında
Mətn, audio format mövcuddur
Orta reytinq 4,9, 35 qiymətləndirmə əsasında
Audio
Orta reytinq 4,2, 732 qiymətləndirmə əsasında
Audio
Orta reytinq 4,7, 1713 qiymətləndirmə əsasında
Mətn
Orta reytinq 4,9, 2582 qiymətləndirmə əsasında
Mətn, audio format mövcuddur
Orta reytinq 4,7, 784 qiymətləndirmə əsasında
Audio
Orta reytinq 4,8, 61 qiymətləndirmə əsasında
Mətn, audio format mövcuddur
Orta reytinq 4,3, 31 qiymətləndirmə əsasında