Духовное бытие свободы

Важной особенностью абсолютизации веры как феномена, порожденного рациональным типом сознания, является присутствие в ней соответствующей морали, т. е. совокупности правил и норм поведения. Нравственность при этом оформляется в мораль, в ней выражается и в ней же существует. Понятия нравственности как такового для веры нет. Скорее, мораль и нравственность отождествляются. То, что морально, то и нравственно, и духовно. Заповеди в христианстве, шариат в исламе представляют те моральные кодексы, которыми должен руководствоваться верующий. Соблюдение моральных норм нравственно не потому, что нравственными являются сами поступки, соответствующие моральным нормам, а потому, что эти поступки соответствуют религиозно-моральным нормам. И сама нравственность не то, что отходит на второй план, а как бы вообще исчезает. Это создает ту лазейку, через которую в религию проникает безнравственность. Нравственность всегда определяется душой человека, его со вестью, а не предписанными источниками. Нравственность не есть нечто, предписанное и установленное, она определяется высшим смыслом существования. Нравственность не условна, она не выражается в нормах. Нравственность безусловна, мораль же абсолютизирует форму, тем самым, догматизируя самое себя. Вера же не направляет человека по пути выработки самостоятельного нравственного решения, а предписывает следовать своим нормам. Потому в системе морали безнравственное может считаться моральным. Нравственность божественна и исходит из высшего смысла человеческого бытия, мораль же исходит из человеческих земных условий существования человека. Религиозная мораль, абсолютизирующая веру, как и всякая мораль, отворачивается от нравственности, и это происходит не столько за счет содержания, сколько за счет формы, за счет того, что она определяет и устанавливает нормы поведения, навязывая их верующим и лишая их возможности делать это по внутренним мотивам. Мораль – это то, что вне человека, вне его души. Нравственность – то, что исходит из внутреннего мира, из души и Божественного Духа человека. И подменяя этот внутренний порыв внешне навязываемой формой, религиозная мораль, строящаяся на вере, утверждает безнравственность. И если в религии убийство иноверцев объявляется моральным, то верующие должны идти на такое убийство. Именно религиозной моралью определялись и оправдывались крестовые походы, расправа инквизиции над неугодными, религиозные войны. Однако, с точки зрения нравственности, они оправданы быть не могут.

Поскольку Бог, согласно вере, находится вне человека, то общение с ним возможно в определенных местах, отмеченных Богом, и через определенных людей. Потому в религии столь важна роль храмов, святых мест, церквей, мечетей. Церковь – это тело Христово. Поэтому через нее мы вступаем в связь с Богом, через нее проявляется мистика. Но абсолютизация веры ведет к абсолютизации роли церкви. Церковь подчиняет себе мистику, абсолютизирует свое место с ней, тем самым лишая человека права на самостоятельную мистику. Однако не только церковь является телом Христовым, но и сам человек, весь мир и вся природа. Поэтому сфера проявления мистики не ограничивается церковью, она объемлет всего человека и весь его мир. Храмом Духа является не только церковь, но и тело человека. Сам человек не менее мистичен, не менее способен на мистику, чем церковь.

В свою очередь абсолютизация роли церкви в религиозной жизни ведет к абсолютизации роли служителей церкви. Они призваны помогать человеку вступать в общение с Богом и являются посредниками между человеком и Богом. Служитель церкви – это папа, отец, батюшка. Есть Отец Небесный и есть папа, отец, батюшка, которые являются его представителем на земле. Служитель церкви – это и пастух, который должен пасти духовных овец. Его название в протестантизме – «пастор» буквально и означает «пастух». Являясь представителем Бога на земле, он призван «пасти» верующих по пути, ведущему к Богу. Неизбежным следствием абсолютизации роли веры и церкви является узурпация священниками права общения с Богом и соответственно подчинение воли верующего себе. Бог, согласно религиозной вере, как уже говорилось, – вне человека, на небесах. Внутри же человека – дьявол. Потому общение с Богом допускается только через церковь, а не через самого себя. В самом себе человек постичь Бога не может. Если человек пытается постичь Бога в своей душе, то непременно попадает во власть дьявола. Церковь есть тело Христово, есть храм. Тело же человека таковым быть не может. Оно – от темных сил. Потому в ортодоксальных религиозных системах, абсолютизирующих веру, запрещена мистика, т. е. общение с Богом в самом себе, через свою душу, а не через церковь и храм. Мистика предполагает путь к Богу через самого себя, а не через другие опосредованные средства. Мистика предполагает наличие Бога в самом себе, а не на небесах, внутри, а не вне человека. Церковь же ставит между человеком и Богом себя. Тем самым мистика противопоставляется церкви и направляется на подрыв авторитета церкви и на подрыв веры как таковой. И потому в истории человечества мистика становилась формой протеста против окостеневших религиозных догм и религиозной морали, против церкви и духовенства.

В христианстве и исламе мистика присутствует лишь в таинствах, ритуалах и обрядах. Ортодоксальные религии ко всякого рода мистическим направлениям выражают свою враждебность, а в прошлом, когда они имели реальную политическую власть, расправлялись с теми, кто имел отношение к мистике, физически, практикуя зачастую самые жесточайшие методы. Особенно остро это проявилось на фоне ислама, ибо именно его почва была благодатной для возникновения и развития большого количества мистических школ. Известна судьба азербайджанского поэта Насими, жившего в XIV веке. Являясь представителем хуруфизма – религиозно-мистического направления, существовавшего наряду с ортодоксальным исламом, он прославлял в своих стихах самого человека, его божественную суть, утверждал о наличии Бога в самом человеке. Человек, согласно Насими, не просто земное существо, но и духовное, не только творение Бога, но и сам Бог:

 
В меня вместятся оба мира, но в этот мир я не вмещусь:
Я суть, я не имею места – и в бытие не вмещусь.
Все то, что было, есть и будет, – все воплощается во мне…^[23]
 

За эти мысли он был приговорен к ужасной смерти: с него заживо содрали кожу.

В храме действительно преобладает особая сила божья, помогающая человеку приближаться к Богу. Храм создает особые условия, особую атмосферу, облегчающую вхождение в трансцендентное состояние. Но это не значит, что душа человека вне храма не может приближаться к Богу и испытывать те же состояния, которые она испытывает в церкви. В душе человека имеются как темные, так и светлые силы. В ней присутствует как дьявол, так и Бог, как демон, который искушает, так и ангел-хранитель. Справедливости ради нужно сказать, что многие мистики действительно отдавались власти темных сил. Темные и светлые стороны души тонко переплетаются, поэтому в мистических переживаниях легко могут выйти на первый план темные стороны. Но это не означает, что человек через свою душу вне храма не может постигать Бога. Из-за того, что многие, шедшие по данному пути, спотыкались, однако не следует, что по этому пути не стоит идти. В мистике человек должен освободить свою душу от темных сил и обнаружить ее светлые стороны. В союзе со светлыми силами своей души человек в мистике должен совершить переход от переживания темных сторон к переживанию самих светлых сторон своей души. В религиозном искусстве эту идею ярко передает икона с изображением Святой Девы Марии: держась рукой за ангела, она сталкивает демона, который пытается удержаться, ухватившись за ее ногу. Ангелы – это представители Духа в душе человека. Они помогают оторваться от демона, приблизиться и воссоединиться душе с Духом. Переживание души, соединившейся с Духом, с Богом, и есть цель мистики, как и всего духовного развития.

Духовность есть постижение единства человечества и всего мира, путь восхождения к единому первоначалу мира, который есть Дух. Это путь объединения, т. е. обнаружения единства мира в лице Бога. Религия же, основываясь только на вере в Бога, разобщает людей друг от друга и от мира в целом. Религия делает акцент на противоположности людей, на несовместимости людей, а не на их единстве. Кто-то из светлых голов мудро изрек: «В мире существует еще столько религий, чтобы люди могли воевать между собой». Для религии все это становится неизбежным, а неизбежность этого заложена на том основании, на котором строится религия, – на вере. Во имя веры религия зачастую пренебрегает духовностью. Не духовность, не Дух Божий является основополагающим принципом религии, а именно вера. Проблема другой веры существует только для верующего. Именно вера разделяет людей на своих и чужих и во имя своих может объявить борьбу с чужими. Проблема же духовности – иного рода. Есть духовность, и есть бездуховность. Проблемы другой духовности нет.

Вера, на которой строится религия, лишает последнюю ее роли в исцелении человеческой души, о чем писал З. Фрейд в своей работе «Будущее одной иллюзии». Правда, можно возразить, что это суждения материалиста, но не надо забывать и то, что это суждение величайшего психолога и целителя человеческих душ. Призванная исцелять душу человека религия превращается в коллективный невроз. Поскольку религия строится на вере и представляет собой догматизированную систему, она не может быть подлинным средством исцеления и является всего лишь иллюзией исцеления. Исключение составляют лишь обряды и ритуалы, где имеет место быть церковная мистика, и которые дают человеку заряд душевных сил. Но их одних явно недостаточно. Они дают всего лишь импульс.

В том виде, в каком существует религия, она может лишь что-то допускать, что-то запрещать. Суть душевных болезней тем самым остается для нее непостижимой. Она может давать предписания, но не исцелять. Простыми предписаниями душу не излечишь. Чтобы лечить душу, нужно освободить ее, помочь ей обрести свободу, а не предписывать должное. Предписание должного, т. е. того, как должно быть, не освобождает, ибо оно формально и догматизировано в религии. Кроме того, религия многие явления, такие, как страх, стыд, чувство вины и другие, которые и вызывают душевные болезни, и закрепощают душу, принимает за добродетельные, тем самым, усугубляя их. Всякое исцеление души связано только лишь с развитием самосознания человека, которое должно быть построено не на догмах, а на подвижной и гибкой системе. Только освобождая душу, можно ее исцелять. Религия же, построенная и замыкающаяся на вере, этого не делает. Сама вера не только не освобождает, а скорее ослепляет человека, преграждая ему путь к свободе и духовности и обрекая его на мучения и страдания.

Именно вера порождает такое явление, как фанатизм – крайнее выражение веры. Он строится на слепом подчинении и вере в формальную идею, – это придание смысла абстрактной идее, оторванной от действительности. Для фанатичной веры нет ничего выше, чем сама вера в идею, в которую верят. Для духовности нет ничего выше самой идеи, ибо именно она есть альфа и омега, начало и конец всего, что существует. Вера не может быть выше идеи и человека, даже самая высокая. Она может быть ценностью только для человека, во имя человека. Без человека она теряет свою духовную значимость, превращается в пустую абстракцию, во внешнюю форму, которая подавляет человека, лишая его духовности. Всякая вера лишь тогда имеет духовный смысл, когда она служит человеку. Фанатизм же явление противоположного рода – это когда человек служит вере, становится ее рабом. Духовность отрицает рабство, как по отношению к вере, так и рабство вообще. Духовность есть не рабство, а свобода. И она предполагает не служение человека вере, а наоборот, служение веры человеку, а человека – идее, высшим смыслам и своему предназначению.

Пожалуй, наиболее глубоко и в то же время емко смысл и последствия пути, замыкающего на вере, в стихотворной форме подметил М. Волошин:

 
Принявший истину на веру —
Ею слепнет.
Вероучитель гонит пред собой
Лишь стадо изнасилованных правдой^[24].
 

Религия, замыкающаяся только на вере, и вера, ограничивающаяся самой собой, ведут к бездуховности. Тогда вера в Бога остается гипотезой, предположением, лишь допущением разума. Она существует лишь в виде формы, не обретающей своего подлинного содержания. В силу же утилитарности и прагматичности человеческого разума, а также в силу греховности своей души человек направляет предполагаемое им существование Бога на оправдание себя, своего эгоизма, своей гордыни, своих эгоистических интересов и выгод. Не чувствуя, не переживая подлинного Бога, он своего гипотетичного, предполагаемого Бога ставит на службу себе. Человек-эгоист сам становится неким абсолютом, а Бог – его слугой. Эталоном и мерой всего выступает тогда не Бог, а сам человек.

Все это привело к тому, что вера в Бога стала новой модой нашего времени. Она стала показателем морального престижа. И более того, религия стала объектом кича. Многие современные верующие кичатся своей верой и приверженностью к религии, нося кресты напоказ и выпячивая свою религиозность на каждом шагу. Верующий человек обрел некое превосходство над остальными, он стал выше их, не то что в социальном смысле, что достаточно грубо и примитивно, а через гораздо более тонкий и изощренный моральный механизм. Поэтому верить в Бога стало выгодно, а неверующие до этого начинают верить. Сказав, что он верит в Бога, наш современник на бессознательном уровне ставит себя выше других, а те, бессознательно виня и осуждая себя за свое неверие и ощущая некий комплекс неполноценности, часто подыгрывают им, раболепно взирая на них. Почти так же, как во все времена выгодно иметь приоритетные и одобряемые воззрения, так и сейчас стало выгодно верить в Бога.

Если в средние века вера в Бога была обычным атрибутом человеческой жизни, то сейчас, в условиях, когда церковь потеряла былую социальную власть и не обязывает каждого верить в Бога, когда существует свобода вероисповедания или, как принято говорить, «свобода совести», когда светская жизнь и жизнь духовная существуют порознь, вера в Бога приобретает особое значение. Но вовсе не потому, что особое значение в современной жизни приобрела духовность и люди стали духовнее, исходя из внутренних побуждений, а не из внешних, как то было в средние века. А даже наоборот.

После отделения светской жизни от духовно-церковной, бездуховность продолжает расти. Причем духовность отдалилась не только от светской жизни, но и стала отдаляться от самой религии. В эпоху средневековья религия распространялась на всю светскую жизнь, а в наше время светская жизнь пытается проникнуть во все поры жизни духовно-религиозной. Казалось бы, отделение религии от светской жизни должно было позволить ей очиститься от социальных наслоений и выступить в самостоятельном и суверенном виде, как жизнь в Боге, как искание и стремление к царству Божьему. Но в истории так не бывает.

Духовная жизнь и жизнь социально-земная не могут существовать сами по себе, изолированно, ибо и то, и другое представляют собой неотъемлемые атрибуты человека, это две стороны его существования. Поэтому их разделение в обществе еще не означает их действительного разделения. Разделившись, они вступают в борьбу. И победившая сторона получает право распространяться на сторону побежденную. В этой неравной борьбе победу одержала жизнь светская, и она получила право подчинить себе жизнь религиозно-духовную. Это вполне естественно, ибо в обществе всегда преобладает светское начало, мир дольний. Духовное начало, мир горний, всегда находятся по ту сторону общества, за его пределами. Его власть и сила проявляются там. Потому оно не может здесь победить.

Это было всегда так. Даже тогда, когда, как это было в средние века, – да и не только в средние века – существует сильная религиозная власть. Но это не духовная, а земная власть религии. То, что она поглотила всю социальную жизнь, говорит о том, что как раз она потерпела поражение. Она одержала победу в мирском, светском смысле и тем самым стала вровень со светской жизнью. Это была победа духовной жизни в социальном, светском плане. Она уподобила себя светской и земной жизни. И это было ее поражением. Духовная жизнь – это жизнь в Духе, это жизнь потусторонняя, а не посюсторонняя. И потому она собственно в земном бытии, на чисто светском плане всегда будет терпеть поражение.

Конечно, и социальная жизнь человека, и все остальное должно быть подчинено духовному смыслу, абсолютному Духу как сущности всего. Но теократические формы государственной и социальной жизни в эпоху средневековья не подчиняли социальную жизнь религиозному смыслу, а, наоборот, религиозную жизнь подчиняли государству, обществу и политической жизни. Светские государства открыто отмежевываются от религиозных смыслов. Они как бы нейтральны к религии. Теократические же государства подчиняют религию себе. Не они служат религиозному смыслу, а религия в них служит государству.

И если в средние века духовность преобладала над светской жизнью, то это была духовность навязанная, выступающая в социальном облике. Она привносилась извне человеку, навязывалась ему, а не исходила изнутри. Хотя это заставляло человека жить духовной жизнью, это не было актом свободного выбора, это было в определенной мере насилием над индивидом. Духовная жизнь предполагает свободу. Она начинается с акта свободного выбора и заканчивается свободой. Духовная жизнь и жизнь светская неразрывны в человеке, хотя их проявления различны.

Духовная жизнь – это жизнь внутренняя, жизнь души, светская – внешняя, жизнь в сфере воплощенных материальных форм. Светская жизнь – посюсторонняя, духовная – потусторонняя. Различаясь по сфере своего проявления, они тем не менее составляют некое единство, ибо характеризуют две стороны жизни человека, две стороны его единой сути. Однако человек при своей подобной разделенности и двойственности, при своей дуалистичности, стремится утвердить в своей жизни некий монизм. Причем монизм светского, мирского толка. Он стремится к абсолютизации мирской жизни, пытается мирскую жизнь представить в виде единого, самостоятельного и самодостаточного начала. Даже не то, что единого, а единственного начала. Человеку свойственно жить мирской жизнью за счет духовной. И потому он пытается свести духовную жизнь к мирской. Всяческими путями, вплоть до самых изощренных, он пытается до максимума вытеснить из своей жизни духовность, а там, где это уже не получается, – превратить духовную сферу в разновидность мирской, земной жизни. Происходит это не только в самой мирской, светской жизни, но и в той сфере, которая непосредственно связана с духовной жизнью и призвана воплощать ее в религии. Существующая в человеческом обществе тенденция сведения духовного к земному проявляется и в религии. И происходит это через такую фундаментальную религиозную категорию как вера.

Поскольку идея Бога в душевном складе человека является, пожалуй, самой фундаментальной, постольку именем Бога легче оправдывать человеку свои злодеяния и убеждать в своей правоте других. Поэтому, выступая в подобном качестве, религиозная вера, т. е. только как вера, как некая форма без соответствующего содержания, довольно часто порождает бездуховность и становится формой фарисейства. Как говорится, свято место пусто не бывает. И в эту форму, на это место проникает вместо божественного содержания порой прямо противоположное.

Страдание и искупление как духовный опыт

Путь духовного развития есть путь раскрытия и развития свободы. И весь смысл религии упирается в проблему достижения и осуществления свободы.

Достижение свободы провозглашают своей целью и все первоначальные древневосточные религии, поэтому они суть религии освобождения. Но при этом они говорят о свободе души, достигаемой в основном через сознание. Упор делается не на саму душу, а на сознание, которое должно вести за собой душу. Если во имя достижения свободы души необходимо выработать определенное качество, то его инструментом является сознание. Древневосточные религии – это как бы религии воспитания души через сознание. Всё, что в них ни говорится, связано прежде всего с сознанием, ибо должно осуществиться через него. Отрешенность души формируется отрешенностью сознания. Скажем, один из принципов йоги гласит: «Не возжелай результатов своей деятельности». Разумеется, что отказ от желании должен прежде всего сформироваться в сознании. Или можно привести слова из древ неиндийской «Бхагавадгиты», где особенно четко по сравнению с другими изречениями выражена идея о приоритете сознания в духовной практике человека:

 
Ни к чему не привязанный мыслью,
победивший себя без желаний,
отрешенностью и недеянием
человек совершенства достигнет^[25].
 

Работа с сознанием в древневосточных религиях – прежде всего. Действительно, сознание есть инструмент обретения свободы. Если движение самой души непосредственно, то сознание – это опосредованный механизм возвышения души до состояния свободы. Сознание – это средство, через которое душа может от своего эволюционного развития перейти к своей революции, сделать скачок в своем развитии. Сознание – это проводник души к свободе. Но в то же время это чревато тем, что проводник может оторваться от души, уйти далеко вперед, а душа, потерявшая своего проводника, будет тогда блуждать в поисках пути к свободе и углубляться в своей несвободе. Связи между сознанием и душой очень тонкие, хрупкие, и потому они могут легко рваться. Сознанию свойственно легко обособляться от души, оно легко отрывается от нее и может вести относительно самостоятельную жизнь. Сознание – это нечто искусственное, неестественное по отношению к развитию души. То, что достигается в сознании, еще не проникает в глубины души. Сознание само по себе не способно воздействовать на глубинные пласты души. Оно действенно лишь по отношению к ее более поверхностным слоям.

Нечто искусственное по отношению к жизни души представляют собой и сами духовные практики в древневосточных религиозно-философских системах. Они связаны не с самой жизнью, а так же как и сознание, с изоляцией от жизни, с абстрагированием от нее, с уходом от нее, с отрешенностью. Они связаны не столько с ми ром, а с уходом из него. Мир в них остается на одной стороне, как бы на одном берегу реки, а сами они – на другом. Между ними и самим миром, самой жизнью, так же как и между сознанием и душой, связи очень хрупкие и легко рвутся. И если сама душа не подготовлена к ним, то они могут привести к печальным последствиям для самой же души.

Обретение свободы есть обретение свободы непосредственно самой душой, а не только сознанием. Это гораздо более глубокий процесс, чем обретение свободы сознания и даже свободы души через искусственные практики. Сознание и духовные практики имеют смысл в духовном развитии человека только тогда, когда душа подготовлена к ним, когда душа имеет соответствующий опыт. Душа более или менее должна соответствовать сознанию и проводимым духовным практикам. Сознание – это то, что переводит состояние души в наш мир, оно как бы проецирует душу на наш мир. Оно раскрывает душу, чтобы она могла быть действенной в мире, чтобы она могла действовать и проявлять себя. Именно через сознание душа проявляет себя и действует в мире. Сама-то она находится в покое, но благодаря сознанию, она приходит в движение. Сознание – это рационализированная часть нашей иррациональной души. Если содержание души незначительно, то она не способна удержать в себе свободное сознание, и потому наполнение сознания содержанием может обернуться для самой души непосильной обузой и привести ее к большей несвободе и страданиям.

Итак, ко всяким актам сознания и духовным практикам душа должна быть готова. Прежде, чем включать сознание в духовную практику, душа должна обрести опыт. Именно поэтому древневосточные религии, получившие свое развитие и достигшие своего рас цвета в прошлые эпохи, в нашу эпоху, когда обострилась эта проблема глубинного опыта души, становятся неприемлемыми, и им на смену приходят религии другого толка. Всё в нашем мире имеет конкретно-историческое значение, в том числе и религии. Тогда были эпохи, ставившие перед человеком проблемы развития со знания, теперь же – эпоха, остро поставившая проблему обретения глубинного душевного опыта, эпоха, требующая от чело века максимального душевного переживания. Религии, приходящие на смену древневосточным религиям, – это религии страдания, сострадания и искупления. К ним относятся все со временные религии: христианство, ислам и их многочисленные разновидности.

Сказанное не означает, что древневосточные религии не несут истины и не направляют на духовое развитие. Просто это – религии другого толка, религии другой эпохи и даже другого географического региона. Это религии, возвышающиеся над душами, постигшими уже большой опыт, религии как бы уже для развитых душ. Это религии именно восточные, т. е. того региона, который символизирует человеческую душу и живет душой. Современные религии по своему характеру – уже не восточные, а западные, призванные предотвращать пороки именно западной цивилизации. Древневосточные религии – это религии осознавания. Но прежде чем осознавать, нужно иметь, что осознавать. На Древнем Востоке это уже имелось. В остальном мире – нет. Там эту задачу выполняют религии страдания. Они как бы восполняют имеющийся пробел.

Более поздние эпохи поставили задачу обретения душевного опыта, который на Древнем Востоке уже имелся. Поэтому Восток стал окраиной современного мира, он как бы застыл в ожидании своего часа. Он как бы ждет, когда и весь остальной мир обретет этот опыт. Но применение принципов древневосточных религий ко всему остальному миру было бы преждевременным. Не накопив душевного опыта, их при менять было бы гибельно для всего человечества. Иисус Христос до того, как стал проповедовать, учился именно на Востоке религиозным и мистическим учениям. Но, понимая их преждевременность для всего человечества, в своем учении он их не проповедовал и основным своим принципом сделал страдание. Невозможно даже представить себе на Востоке такие блуждания разума, как на Западе. Сознание здесь как бы привязано к душе, у него нет той свободы, что на Западе. Душевные переживания настолько глубоки, что не позволяют сознанию от них освободиться. Стоит сознанию проявить себя самостоятельно, сразу же мудрость души ликвидирует их под грузом своего накопленного опыта. Потому на Востоке практически не встречаются идеи социального переустройства мира, преобразования общества, изменения внешних условий жизни. Здесь преобладают в основном идеи, связанные с развитием и усовершенствованием внутреннего мира человека, обретением им душевных сил, идеи приоритета психики над физическим миром. Всё, о чем говорят древневосточные религии, может иметь место и значение только тогда, когда душа уже имеет определенный духовный опыт. По тому на смену религиям свободы приходят религии страдания, религии, ставящие своей целью достижение непосредственного духовного опыта души. Страдание – это переживание душой жизни и мира, возведенное в максимальную степень. Именно в страдании достигается углубленное переживание, переживание самой жизни, основополагающих начал бытия и переживание Духа.

Человек есть прежде всего душа. И чтобы религии страдания могли достичь своей цели, необходимо изолировать сознание. Оно не должно вторгаться в духовное развитие души, которая должна сама непосредственно накапливать свой духовный опыт. Поэтому современные религии страдания блокируют сознание верой. Дальше веры они не дозволяют сознанию проникать в сферу духовного развития. Сфера сознания в них ограничивается верой в Бога. Начав с веры, они верой и заканчиваются. «Блажен, кто верует», – утверждается в христианстве.

Через веру в этих религиях утверждается страдание. Все жизненные проблемы имеют два пути своего решения: либо через понимание и осознавание, т. е. через включение сознания и его работу, либо непосредственно путем душевного изживания. Пони мание, осознавание освобождают от страдания. Вера преграждает путь к пониманию и осознаванию и тем самым обрекает на страдание. Понимание открывает путь осознаванию, вера – закрывает. И, утвердив веру как свою основу, религии страдания направляют человека на путь изживания и переживания основ мира, на путь страдания. Путь самосознания, духовного развития через сознание был отсечен от человека, чтобы ко всем духовным ос но вам жизни человек пришел через страдания.

Огонь познания, похищенный у богов, был преждевременным для людей. Они были не в состоянии осознать свою ответственность, которая ложилась на них вместе с дарами сознания. Оно им давало свободу, но вместе с тем накладывало огромную ответственность. Поэтому в мифе о Прометее, символизирующем противоестественность познания и развития сознания, и нарушение божественного закона, Прометей, похитивший огонь у богов и давший его людям, наказывается. Похищенный у богов огонь – это огонь познания. И наделение им людей было чревато для них же самих, ибо оно несло в себе большие соблазны и искушения. Это был слишком легкий путь обретения свободы для человека, а то, что дается легко и без труда, не может быть в полной мере оценено и осознано. Злоупотребив этой свободой, человек мог легко подойти к своей гибели. Поэтому путь к духовной свободе через сознание, путь, начало которое положил Прометей, был закрыт, а человеку была от крыта другая до рога к Богу, самая центральная и фундаментальная – дорога самой души, которая лишала человека соблазнов и иллюзий, ибо строилась на непосредственных переживаниях души. Это было осуществлено через веру и религиозные догматы. Вера изолировала жизнь души от сознания, а догматы стали объектом не осознавания, а работы самой души. Догматы потому и носили характер догм, что они не были призваны развивать сознание. Они, наоборот, служили препятствием в развитии сознания. Человек должен был перенять и усвоить догматы не на уровне своего сознания, а на уровне своей души. К их истинности и справедливости он должен приходить, не осмысливая, а пере живая их, перестрадав их. Догматы, будучи догмами для сознания, служили обретению их содержания самой душой человека.