Этот обычай, принятый в палате общин, очень удобен для многочисленного собрания: он предоставляет говорящим определенный пункт для обращения, общий центр для всех речей.

Естественно, что оратор должен обращаться к тому, кто по своей должности имеет право судить об отклонении от существа вопроса и о других неправильностях, воспрещенных регламентом. Речь, обращенная к главе собрания, будет более серьезной и умеренной, чем та, которая обращена ко всему собранию. Даже увлекающийся человек, обращая свою речь к беспристрастному судье, к уважаемому старшине, невольно станет взвешивать свои выражения и умерять свое негодование. Если бы члены обращались друг к другу непосредственно, спор легче переходил бы на личную почву.

Уважение и почтение к председателю чрезвычайно полезны в политическом собрании; если будут смотреть на председателя, как на центр совещания, как на олицетворение собрания, уважение к нему, несомненно, возрастет и укрепится.

Говоря о членах собрания, следует избегать имен.

Это правило, строго соблюдаемое в палате общин, заставляет прибегать к косвенным указаниям для обозначения личности: «предшествующий оратор»; «уважаемый член справа или слева»; «дворянин с голубой лентой»; «благородный лорд»; «мой ученый друг» и т. д.

Имена собственные часто влекут за собой длинный ряд похвальных эпитетов; пример этого можно найти в речах Цицерона, произнесенных в римском сенате. Главное же неудобство – то, что упоминание имени в прениях более действует на самолюбие, чем всякое другое указание. Менее оскорбительно сказать: «уважаемый член, говоривший предпоследним, впал в грубую ошибку», чем назвать его при этом по имени. Последнее выражение относится не к частному лицу, а к политическому деятелю. Собственно говоря, это правило весьма стеснительно, и когда ораторы разгорячаются, им очень трудно ему подчиняться, но это тем более доказывает, что трудно ему подчиняться, но это тем более доказывает, что такой порядок необходим.

Никогда не следует предполагать дурных побуждений.

Это опять-таки является строгим правилом в британском парламенте. Вы можете вполне свободно упрекать предыдущего оратора в невежественности, ошибках, неправильном изложении фактов, но не обвиняйте его в дурных побуждениях. Укажите на все вредные последствия его мнения или предлагаемых им мер, докажите, что они пагубны, что они клонят к тирании или анархии, но не предполагайте никогда, что он это предвидел и именно этого желал! Строго говоря, это правило основано на справедливости, так как, если нам самим часто бывает трудно правильно разобраться в своих тайных побуждениях, то тем более странно претендовать на разбор чужих; мы должны знать по собственному опыту, как легко ошибаться в этом отношении. Осторожность, предписанная этим правилом, полезна всем; она способствует свободе мнений, она же является и всеобщей защитой.

В политическом собрании, так же, как на войне, вы не должны позволить себе пользоваться ни одним из средств, применения которого не допускаете против себя. Это правило, главным образом, продиктовано осторожностью. Если ваш противник ошибается, он может легко согласиться с тем, что вы ему доказываете; но если вы при этом обвиняете его в дурных возбуждениях, то вы этим оскорбляете его, бросаете ему вызов и лишаете его таким образом хладнокровия, необходимого для понимания ваших доводов. Это непременно восстанавливает его против вас. Возбуждение передается к другим; его друзья вступаются за него, и возникает вражда, которая, простираясь за пределы прений, вносит в политическую оппозицию всю горечь личной ненависти. Не достаточно исключить обращение к личностям, надо запретить резкие и обидные выражения; их надо карать не только, как выражение увлечений, но и как неосторожный прием. «Искусство доказывает, говорит Паскаль, состоит столько же в умении быть приятным, как и в умении убеждать»^{5}.

Всякий, кто посещал политические собрания, знает, что неумеренные выражения всегда были источником самых бурных инцидентов и самых упорных отклонений от дела^{6}.

Не следует упоминать о желаниях монарха и исполнительной власти.

Само по себе желание правительственной власти не доказывает уместности или непригодности данной меры, и упоминание о нем не может давать хороших результатов.

Допущение этого воздействия даже в крайних случаях несовместимо со свободой собрания, так как если оно допущено один раз, то может применяться всегда, и если признавать за таким соображением хотя бы малейшую ценность, то легко свести к нулю права собрания, и придется постоянно подчиняться желаниям высших сфер. Если пожелание монарха, сообщенное одними, будет оспариваться или отвергаться другими, то личность главы правительственной власти окажется предметом прений, а это несовместимо с его достоинством. Правило это давно установлено и строго соблюдается в парламентских прениях. Речь короля, при открытии сессий, содержит лишь общие директивы, и на все смотрят, как на министерский акт. Ее свободно разбирают, не упоминая о монархе; оппозиция на нее нападает, как на любую министерскую меру.

Не следует ссылаться на оправдательный документ, если он не был представлен собранию, вследствие сделанного предложения^[14].

Это правило основано на следующем: 1) необходимо иметь уверенность в подлинности документа, на котором основывают решение; 2) нужно облегчить всем членам знакомство с ним и значение способов его применения.

Во Франции первые политические собрания, вследствие упущения этой предосторожности, впадали в такие ошибки, в которых нельзя упрекнуть даже низших английских чиновников. Парижский парламент в своих знаменитых актах 16 и 24 июля 1787 г. приводил в числе королей, собиравших генеральные штаты, Карла V и Генриха IV, а это фактически неверно.

Национальное собрание весьма часто основывало свои решения на простых случаях, на фактах, будто бы общеизвестных, упуская из виду, что нет ничего обманчивее народной молвы, и с другой стороны, что чем известнее факт, тем легче его проверить.

Законодательное собрание привлекло одного из министров короля-Лессара к высшему национальному суду, вследствие ни на чем не основанных обвинений и даже не выслушал обвиняемого^{7}.

Не следует дозволять, чтобы отвергнутое предложение представлялось вновь в той же сессии или ранее известного срока (3 месяцев).

Это правило служит для борьбы с упорными партиями, которые постоянно ставят на рассмотрение одни и те же вопросы, уже решенные в отрицательном смысле, с целью поддержать рвение своих приверженцев и затруднить действия собрания. Это правило может строго применяться только к предложениям тождественным. Ни одна партия не допустит ограничения своей свободы, в виде запрещения возобновлять предложение. Если она надеется достигнуть успеха, то не пропускает случая представить его в другой форме. Но все-таки следует заключить эту статью в регламент для того, чтобы по крайней мере в обыкновенных случаях, отвергнутые предложения не появлялись в той же сессии.

Правило, которое допускало бы отвергать предложения окончательно и бесповоротно или предписало бы слишком длинный срок для их возобновления, являлось бы одним из серьезнейших покушений на свободу собрания. Устанавливать такое правило, это значит связать себя и своих преемников.

Глава XXI
О поправках

С первого взгляда может показаться, что поправки не могут быть классифицированы, так как они обнимают собой все изменения данного предложения, доступные человеческому уму. Но, разобрав вопрос, мы увидим, что этого не трудно достигнуть.

Поправки могут относиться только к выбору терминов или к способу их согласования. Поправки, относящиеся к терминам, могут иметь своим предметом лишь следующие три действия: отменять, дополнять, заменять. Последнее действие состоит в соединении обоих первых. Поправки, относящиеся к согласованию идей, могут только их разделять, соединять или переставлять.

Если основное предложение мне кажется очень сложным, я прошу, чтобы его разделили для того, чтобы доставить возможность собранию принять одну часть предложения и отвергнуть другую. Если мне кажется более удобным, чтобы два предложения, разделенные в основном проекте, были представлены единовременно, непосредственно одно за другим, я прошу их соединения. Поправка, заключающаяся в перестановке отдельных слов или целых фраз, может дойти до полного изменения проекта. Например, слово «только», в зависимости от того места, где оно стоит, может придать предложению абсолютно другой смысл.

Таким образом, поправки сводятся к шести разрядам и могут быть подведены под следующие весьма понятные и точные определения:

Поправки – отменяющие дополняющие заменяющие.

Поправки – разделяющие соединяющие переставляющие.

Эти технические термины необходимы для того, чтобы не смешивать понятий, имеющих едва заметное различие. Предметы, не классифицированные и не имеющие особых названий, всегда менее известны, и труднее на них указывать.

Особое наименование является большой помощью для умственных способностей, памяти и передачи мыслей. Главное возражение против новых терминов – это трудность их понять; но приводимые мной определения составлены в весьма употребительных выражениях и вполне понятны. Часто случается, что предлагают несколько поправок к одному и тому же предложению, и даже бывают такие поправки, которые имеют прямое отношение к предшествовавшим, – это так называемые добавочные поправки. В каком порядке следует их разбирать? Очень трудно предписать для таких случаев определенные правила, ибо каждый, поддерживая свою поправку, требует первенства. Если подобное затруднение всякий раз решают прениями, то главный вопрос теряется из вида, и внимание собрания отвлекается посторонними предметами.

Можно сократить количество и продолжительность прений, приняв за принцип, что поправки, относящиеся к согласованию, будут всегда приниматься во внимание первыми. Какая их цель? Приводить разбираемые предметы в наилучший порядок, способствующий правильному ведению дела. Среди поправок этого рода первое место должно быть предоставлено разделяющим, так как сложные вопросы возбуждают наиболее ожесточенные прения. Что касается поправок, относящихся к выбору терминов, то можно поставить общим принципом, что отменяющие должны рассматриваться первыми. Один отмененный термин может упразднить самые сильные возражения, и выпущенные слова уже не будут служить предметом прений; поправки же дополняющие и заменяющие могут вызвать много поправок того же рода.

Польза этих замечаний может быть оценена только теми, кто часто присутствовал в политических собраниях. Они знают, какую путаницу вносит чрезмерное количество поправок, и как необходимо, раз нельзя установить абсолютных правил, найти нить, которая помогла бы отыскать выход из этого лабиринта.

Этот вопрос еще совершенно не разработан. В тех случаях, например, когда вопрос идет о сравнительных достоинствах нескольких дополняющих поправок, в каком порядке их следует подвергать голосованию? Представлять ли их по одной или все одновременно? Если вы представляете одну, решая вопрос о первенстве по времени поступления, то другие поправки уже не имеют одинакового вероятия быть принятыми. Происходит то же, что и при выборах. Если у вас есть несколько кандидатов, то равенство между ними будет нарушено при поочередном голосовании. Тот, кто предложен первым, обыкновенно имеет преимущество, и если он избран, то тем самым другие отвергнуты, и к тому же у них было безусловно меньше шансов на успех. Следовательно, нужно ставить различные поправки на голосование по методу выборов. Я не вижу неудобств в таком приеме, кроме его продолжительности. В случаях особой важности непременно следует прибегать к этому способу, а в обыкновенных случаях президент должен обладать полномочием подвергать голосованию поправки в том порядке, который ему кажется удобнее; при возникновении же протестов, разумеется, должно решать собрание.

Конечно, всякому понятно, что поправки являются только попытками к улучшениям, и что они допускают всевозможные видоизменения. Если поправка проходит, это еще не значит, что исправленная статья принята. Предложение, измененное таким образом, становится предметом прений и может быть в конце концов отвергнуто. То, что было отменено, еще может быть восстановлено, а то, что было добавлено – вычеркнуто. Эта работа подобна исправлению стиля: она не влияет на содержание произведения и на его дальнейший успех.

Безусловным правилом должно быть недопущение поправок недобросовестных.

Я называю недобросовестной такую поправку, которая вместо того, чтобы улучшить предложение, намеренно делает его смешным или бессмысленным и ведет таким образом к отклонению предложения. Насмешка – очень удобный способ для выставления на вид нелепости, недостойной серьезных возражений; но эпиграмма, в виде поправки, это – игра остроумия, не совместимая с серьезностью и добросовестностью политического собрания.

Когда предлагают поправку, то этим доказывают, что желают изменить предложение к лучшему так, чтобы оно могло быть приемлемым. Поправка же, обращающая предложение в смешную сторону, является видом обмана и оскорбления и похожа на тот особый род дерзости, который в обществе называется издевательством. К тому же такие поправки совершенно бесполезны. Они могут быть приняты только в том случае, когда большинство собрания расположено отвергнуть данное предложение. Это все равно, что идти к цели кружным путем, вместо прямого. Приходится производить две операции вместо одной: начинают с принятия поправки, делающей предложение бессмысленным, а затем уже отвергают измененное таким образом предложение.

Применим сказанное к знаменитому постановлению палаты общин 1782 года, которое послужило поводом к известным переменам в образе правления.

«Принимая во внимание, что влияние королевской власти возросло, продолжает расти и должно быть ослаблено и т. д.».

Предположите, что один из противников этого соображения предложил бы его принять, включив одно только слово: «необходимое» влияние. Вот пример недобросовестной поправки, так как включение этого слова делает постановление противоречивым и даже преступным; несомненно, принятие этой поправки ведет к отклонению данного предложения. Другой пример. Было сделано предложение достать копии со всех писем лордов адмиралтейства к одному морскому офицеру. Поправка, предложенная к нему, состояла в прибавление следующих слов: «Каковые письма могут содержать приказания или касаться прежних приказаний, еще не исполненных и находящихся в силе». Когда поправка прошла, первоначальное предложение было единогласно отвергнуто.

Подобный способ действия соединяет в себе два неудобства, о которых я уже упоминал: целью его является оскорбление и насмешки, средством – хитрость; таким образом, он противоречит известной истине – fortiter in re, suaviter in modo.

5. Тот же автор рекомендует еще другое правило осторожности не менее важное, но которое, однако, нельзя включить в закон. «Когда хотят отвечать с пользой, говорит он, и доказать другому, что он ошибается, нужно заметить, с какой стороны он смотрит на дело, так как его мнение обыкновенно с этой стороны вполне логично, и в этом пределе согласиться с ним. Собеседник удовлетворяется этим, так как видит, что он не ошибался, а только не рассмотрел дело со всех сторон. Недосмотр не так задевает самолюбия, как сознание ошибки. Может быть, это зависит от того, что разум естественно не может ошибаться в пределах той точки зрения, с которой он рассматривает вопрос; ведь и ощущения органов чувств обыкновенно безошибочны» (Мысли Паскаля).

6. Знаменитый английский оратор Fox, нападавший на своих противников с такой неумолимой логикой, обладал редким искусством избегать всего, что могло бы их обидеть. В минуты самого большого возбуждения, когда он бывал увлечен потоком своих речей, он умел управлять собой и всегда следовал правилам самой утонченной вежливости. Правда, что это счастливое качество было у него не столько приемом ораторского искусства, сколько следствием мягкого характера, скромного в своем превосходстве и великодушного в своей силе. А между тем никогда никто не выражался более смело и менее церемонно.

14. Omnis demonstratio ex praecognitis et praeconcessis.

7. Каждый народ имеет свои слабости, свои характерные несовершенства, и чем они сильнее, тем важнее их сознавать, чтобы иметь возможность исправить. Главный недостаток французских писателей, наиболее бросающийся в глаза, – это неточность. Если английская нация имеет заметное преимущество перед своей соперницей, то надо искать причину сего в одном качестве, противоположном этому вопросу. Историческое сочинение, не основанное на точных данных, было бы принято в Англии, как голословный рассказ или как роман. Но во Франции многие историки не считают нужным ссылаться на подлинные документы. Первое условие, которое они ставят своим читателям, – это верить им на слово. Однако если автор имел подлинные документы перед глазами, то отчего же он не хочет сослаться на них? Разве это труднее, чем делать из них выписки? Разве можно доверять суждениям автора, если он не понимает, что доверие к нему зависит от точности излагаемых данных? Если это – небрежность или легкомыслие, то является предположение, что тот, кто не желает представить доказательств, и не способен добыть их. Есть пословица во Франции, говорящая, что нужно обращать внимание на смысл, а не на буку, и не придираться к словам; как будто смысл не зависит от выражений, и правильность идей не влечет за собой правильности терминов. Эта оговорка служит слабым и нерадивым головам, желающим прослыть сильными, так как нет такого недостатка, которого нельзя было бы замаскировать.