Лесные сказки

Наивность

Небо нахмурило брови туч, чихнуло прилично сверкнув очами и мы,– кто куда. В подъезд, в тень норки, под небритый участок травы… А тюльпанам…куда им?! Стоят, гордые и невозмутимые. Даром, что цветочки…

Один, шевельнув широкими зелёными плечами навстречу ветру, скрипнул желваками лепестков и замер. Убедившись в намерениях бесцеремонного в своих порывах ветра, прищурился и затих упруго. А другой… рядом, подле, не по примеру, а супротив… Встряхнул ладошками, раскинул их навстречу отрицанию погоды. Мгновение, и вот уже поник. Лишь пара жеваных лепестков удержалось в разумных пределах…

Кто и когда оценит подобное, миру открытость?! Пчела или шмель, другая какая букашка,– и те уж не вымажут щёки в душистой и пряной пыльце…

Наивность, всё-таки, претит всему, что подле…

Музыка весны

Дятел задумчиво наклоняет ещё не оттаявшую ветку, немного придерживает, а после отпускает. И, наклонив голову, слушает её продрогший за зиму вой, рассеянно глядит в никуда, рассматривая своё пролетевшее "вчера" и неуловимое "завтра". С каждым днём весны ветка становится всё уступчивее и звук из безнадёжно грубого превращается в оглушительно звонкий. Зайцы, едва переодевшись, вступают в соперничество с неряшливой птицей, чьи крылья постоянно обрызганы рассветом, сопровождая медленное разоблачение родных полян барабанной дробью,– лапами по пню…

Вы думаете что это всё беззастенчивые наветы и лишь один ветер хозяин пауз природы?

Зайдите в лес так рано, как сможете, и поймёте, что музыка весны не в капели рыдающих крыш. Разжалобить полдень давно научился февраль, и в том нет ему равных, поверьте!

Но весна довольно холодна и жестока. И, более того,– она скупа! Она скупа на ласку и тепло. Каждый солнечный луч она по-старушечьи собирает в горсти и прячет. Чтобы потом, всего в один только день, явить свету на что способна сила нерастраченной понапрасну Любви. Весна оставит после себя преображённый мир и уйдёт. Так же тихо и незаметно, как пришла… в середине февраля.

Идет снег

Идет снег… Зима опоздала со своим подарком. Он никому не нужен в марте…

Но весна так приветлива… ко всему!

Неживые еще лучи солнца, брезгливо обходя лишаи снега,презрительно бросают плевки тепла, надменно щурятся и уходят…без предупреждения.

Жизнь, напрягшаяся уже для последнего незрячего шага, вынуждена в очередной раз удерживать себя. Весна чувствует себя вольной управляться жизнью. И, стремясь отдалить кончину себя,она оттягивает начало других.

Идет снег… Идет женщина с письмом в руке. Шаги ее сухи,взгляд неярок. Упругость своего лета она подарила сыну. Тот бежит к почтовому ящику, подтверждая каждым шажком всю серьезность своего намерения. Втаптывает первые шаги в свой первый весенний снег… Чтобы Он. Его. Запомнил. Мир так велик, а цель – восхитительна и проста. Пока…

Мама подхватила мальчика на руки, и – конверт, словно сам собой вылетает из засвеченных объятий ладони взрослого и льнёт к рыхлому, еще не высохшему отпечатку едва начатой судьбы.

Малыш, не познавший еще ни в чем меры, грубо отталкивает заслонку ящика и письмо от себя… И замирает!.. Цель достигнута, а ничто не изменилось вокруг… Усталая мать и разочарованный сын идут дальше…

Идет снег… Зеленому листку, пересилившему укус почки, вместо обещанного заигрывания тепла, брошен поцелуй снега. А дерево… Что оно может?!

Дав силы листку выйти за пределы своих ветвей, оно не в состоянии удержать его… Терпеливый ствол понуро приникал к морозной груди и всю зиму ждал первого липкого вздоха. Вздрагивал,предвкушая ветреную суету зеленых ресниц и заранее переживал сухость осенней разлуки… Надо прожить все это.

Идет снег…Он опоздал. Или появился раньше времени. Но ведь:лучше родиться раньше времени, чем не появиться вообще…

Зимняя спячка

Каждый раз, проезжая зимой от одного русского города до другого, охватывает некое грустное, почти философское настроение.

Молния зимней дороги, тесно и некрасиво стянутая неровными кучами снега, никогда не даёт путнику достаточно времени, чтобы оглядеть посёлки, деревни и нереально просторные чистые поля…

А ведь такая невероятная красота вокруг!

Сугробы примостились на вершинах деревьев… Кристаллами снега украшен каждый сучок. И даже пеньки выглядят детьми в растянутых вязанных шапках. Крупные, как куры, дятлы в красных манишках, шалят, слетая с дороги прямо в тяжёлые ветки сосен…

Тут же рядом – белка. Вычесав из шубки сор и обмороженные семена, неторопливо и аккуратно, волосок за волоском, очищает их, подносит по-одному близко к глазам и, потянув ноздрями глубоко заснувший запах еды, согласно кивает. Потом, растягивая удовольствие, откусывает от каждого крошечного семечка дважды…

А когда кусать становится уже нечего, белка, расставив пальчики маленькой цепкой руки, обиженно царапает белый воздух… Одной лапой… Потом другой… И зевает: «Ма-ало!»

Но нам не ощутить радостей этой лесной жизни, покуда мы едем мимо. И нам кажется, что лес стоит у края дороги. А на самом-то деле, это мы едем по его границе!

Как удивительно устроен быт русского человека. Весну, лето и осень он суетится, пытается набить дупла своих подвалов картошкой, морковью, огурцами и яблоками. Словно большая безволосая белка, он оценивает и сортирует ягоды и грибы… Устраивает свой быт и отдых так, чтобы ему было удобнее, приятнее… Но стоит первому снегу обозначить границы своих владений, как русский человек впадает в некое подобие зимней спячки.

Он не возводит ледяных скульптур у себя во дворе, не строит пещер из пиленного снега… По вечерам он утомительно долго пьёт чай с вареньем, и крайне неохотно выбегает по нужде, ступая след в след самому себе позавчерашнему.

О чём он только думает, этот русский человек!? Он, вероятно,воображает, что зимние месяцы не идут в зачёт прожитых лет…

Как бы не так…

Утро

Кот глянул на меня нежно, тяжело запрыгнул на стол рядом с чашкой, в которой была наша последняя заварка, тихо фыркнул и стал хлебать. Быстро, жадно… Изредка поднимал левую кисть и серой ладошкой отгонял от края штурвал лимона. Не заметив неодобрения, он завершил начатое. Сыто вздохнув, благочестиво окропил пространство, досадливо махнув мокрой дланью. И тут же свалился на пол, где немедля состриг солнечный локон, выпавший из пряди утра.

– Оп-па! Поймал!..

А тем временем за окном… За полотном стекла, заправленного в раму, всю сплошь заляпанную маленькими следами лап гурмана, насмотревшись на непотребства и беззакония домашнего тирана и властелина, ворон выкрал с акватории рукотворного пруда пластиковую фигурку утки.

Довольно скоро он ощутил, что не мягкое трепещущее тело несёт за тридевять земель в тридесятый дистрикт. Перемороженные лапы прототипа сказочной избушки престарелой лесной феи, подвели его. В который раз за эту весну.

– Что это?! Очередная пластиковая фигня! Не такая, которую обыкновенно вышвыривают из окон пассажирских вагонов, побогаче, но – толку от неё, одна бестолочь…

И ворон обратился коршуном. И швырнул он творение рук человеческих на рельсы, прямо под блины колёс товарного состава… Расстроился, видно… болезный…

Да! Кота-то, после чаю с лимоном,– гм… стошнило… Конфуз, однако…

Мужчина и кот

– Слушай, а можно сейчас быть, как раньше, философом?

– В смысле?

– Ну, сидеть в бочке и рассуждать о непонятном…

– Да, чтобы рассуждать, необязательно быть философом…

– И не нужно сидеть в бочке?

– Ага! Точно!

– А ты замечал, что всё смешное, в чём нет грусти, – или пошло, или банально, или грубо?..

На крыльце дома у дороги расположились мужчина и кот. Молча наблюдают за тем, как жизнь проезжает мимо…

И так спокойны! Им невдомёк, что небо над их головой все больше похоже на головокружительный от синевы небесный свод горного Колорадо. И неоткуда бы ему тут взяться. Да тут он. Стоит лишь поднять голову.

Равнина уравняла всех в праве на взгляд вверх. Тому, кто повыше, чуть ближе к небу. Кто пониже – ближе к земле… Казалось бы!…

– Небо… Да кто туда смотрит?! Чьи лица обращены ему навстречу?

– Считай! – Синоптик, влюблённый и …усопший…

– Первый – безнадёжно закоренелый враль. Его подбородок или нос, в соответствие с сезоном, похож на флюгер, подмёрзшую морковку или сосулькой растаявший кран. Двое других погружены в себя настолько глубоко, что определённо потеряны для общества. Один -на время эмоционального наркоза…

– Другой – по причине критического несоответствия возвышенного состояния Души и приземлённости тела…

Впрочем, смотреть в небо небезопасно. Если случайно опрометчиво и воодушевлённо представить себя на месте птицы, и увидеть землю, деревья, и собственно людей,разглядев свысока их реальные размеры… Весьма определённо появится соблазн воспользоваться моментом, и не возвращаться в мир, где бесценное не находит своего почитателя, а непотребство – самый ходовой из товаров народного потребления.

– К тому же, птицы так поют в темноте! Им фактически наплевать на то, что день давно задёрнул шторы. Они поют, зажмурив глаза, с самого утра… И так славно поют, знаете ли, что дворовым собакам становится стыдно проявлений своей склочной натуры.

Они находят уголок песка посуше, сгребают зарёванный утренней росой слой, и перемешивая сладость уже подкравшейся дрёмы с пыльным кварцем, вкручивают тело поглубже, засыпая, лишь только первый муравей выбежит посмотреть на просвечивающееся сквозь мохнатый кулак леса светило. Как только светлый луч оставит слабый след на темной гладкой поверхности его глаз, – считай, что начат день… А пёс пусть выспится…

Кстати, знаете отчего собаки так любят смотреть на своих хозяев? Лежат, наблюдают… ищут возможности встретиться взглядом,одобрительно кивают хвостом при его появлении… А уж как улыбаются навстречу ответной гримасе!!! Неужели собаке так интересен щербатый оскал того, кто выводит её на прогулку, и дважды в день наполняет миску не слишком сытной едой?! А то! Собака знает, что улыбка – бесценный эпиграф человечьей любви к миру. Исчезает она, и пропадает желание жить. А жратва… Она, безусловно, нужна. Но так скоро превращается, сами понимаете, во что…

Предчувствия

Что наполняет нас дурными предчувствиями?

Пытавшаяся пролететь сквозь стекло птица? Открывший солнцу своё беззащитное пузо ёж прямо посреди дороги? Жук-плавунец, мстительно размазанный подошвой по тротуарной плитке?

Увы, мы не настолько ранимы.

Но за каждым рассветом тянется розоватый хвост вечерней зари, и нас пугает невозможность пресытиться этим всерьёз.

Сгоряча? Пожалуй… Но только не в самом деле…

Котёнок и облако

Дело было весной. Облако, туго взбитым яичным белком, сибаритствовало на бархатном ложе молодой листвы старого березняка… Ветер нежно ерошил ирокез молодых сосен, проводил влажной ладонью по тёмной щетине зрелых, тихо вздыхал подле желтеющей хвои сутулых стволов.

Вздыхало Облако не только потому, что ему было жаль заболевших старостью сосен. Оно старалось дотянуться до травинок, на которых грелись божьи коровки. Те были так похожи на красивые блестящие круглые конфеты, покрытые каплями шоколадной глазури… Их вовсе не хотелось портить укусом! Лишь намочить прикосновением. Слегка…

Облако откровенно суетилось, недовольно сопело и ёрзало,да так, что самая взрослая сосна не выдержала и одёрнула его за край: "А ну-ка… Сиди смирно! Мне лишние волненья не к чему!"– и шлёпнула для порядка по рыхлому клубочку, который нависал над верхней и самой сухой её веткой. Сосне было о чём задуматься. Дома людей, приютившие прожорливых, выдыхающих дым чудовищ, были совсем недалеко. И питались они…

– …теми из нас, кто устал стоять, или сломлен напором недоброго ветра,– укоризненно втолковывала Старая Сосна Облаку, чью наивность и неосведомлённость, можно было причислить скорее к детской неиспорченности, чем к хорошо укоренившемуся невежеству…

Старая Сосна выговорилась и почти успокоилась, но для придания своим словам большего веса, шлёпнула Облако ещё раз. Совсем легонько! Но от его края отслоился тот самый клубочек, легко и плавно скатился по пышной юбке сосны, да прямо к её подножию. Вместо того, чтобы растаять, он сделался плотным, упругим… И через мгновение, на глазах у немногочисленных ещё жителей весеннего леса, вкатился на поляну совершенно очаровательным, кипельно-белым котёнком.

– У вас на лбу что-то прилипло,– сиплым от изумления голосом сообщила котёнку Старая Сосна.

И действительно, над правым, безукоризненно голубым глазом котёнка, обнаружился участок ворсинок ржавого цвета, вперемежку с чёрными пучками, который издали можно было принять за божью коровку. Она, конечно, не была гладкой и блестящей, глазурованной, так как была ненастоящей…

– …но тоже – весьма недурственно,– важно пробормотало Облако, прищуриваясь в сторону своего нежданного, но уже любимого дитятка свысока…

Котёнку нужно было время, чтобы справиться с головокружительным во всех смыслах перемещением из высших сфер на землю. Он не был готов к нему. Но, даже если бы и предпринимал какие-то действия в данном направлении, в этом не было бы никакого толку, ибо…

– С высоты всё выглядит совершенно иначе!– воскликнул котёнок.

– Безусловно! – немедленно отозвалась Старая Сосна. – У кого-кого, а уж у меня-то была возможность сравнить. Когда я была ребёнком, любая травинка казалась выше и сильнее. Любой неосторожный шаг, кем бы он не был сделан, мог убить или сильно искалечить. Зато теперь я кидаюсь шишками в кого захочу, и никто не в состоянии навредить мне, как бы ни старался.

– Но ты что-то рассказывала нам с мамой о ветре, которого ты опасаешься и о людях, чьи дома отапливают дровами.

– Ты назвал Облако мамой?!– изумилась Старая Сосна, почти не обратив внимания на нетактичное упоминание трагической перспективы.

– Конечно,– котёнок кротко взглянул наверх, тихо вздохнул и продолжил,– и у нас с тобой один общий враг. Он может прогнать мою маму, а если рассердится, то подтолкнёт тебя в спину и ты упадёшь.

– Ты слишком умный для того, кто только что появился на свет,– проворчала Старая Сосна.– Подойди поближе.

– Зачем? – поинтересовался котёнок.

– Во-первых, я хочу получше тебя рассмотреть. А во-вторых, это единственно возможный для меня способ защитить тебя. Я не умею ходить и бегать, но в состоянии сомкнуть ветви над твоей головой, если потребуется.

– Да-да! Мы с мамой наблюдали, как ты танцуешь по утрам!

– Это не танцы, мой милый! По утрам я делаю зарядку: взмахи руками, наклоны и лёгкие повороты корпусом. Надо уметь держать спинку!

– А зачем? – спросил котёнок.

– Чтобы выдержать напор ветра, когда придёт время. – спокойным голосом сообщила Сосна.

– А ты выдержишь?– с надеждой в голосе спросил котёнок?

– Не факт,– ответила Старая Сосна,– но надо будет постараться. Мне бы не хотелось оставлять тебя одного. Как не крути, а я виновата в том, что ты тут очутился. Свалился, как говорят, с небес на землю. И, кстати, кое-что пришло мне в голову. – Любезное, – обращаясь уже не к котёнку, а к Облаку, солидно произнесла Сосна,– если у вас возникнет необходимость, не стесняйтесь, держитесь за меня. Вашему малышу явно рано бродить тут одному, без присмотра.

– Благодарю,– отозвалось Облако и покрылось румянцем, что направо и налево раздавал закат, который присутствовал тут же, и , притворяясь бесстрастным, гнал с неба прочь за ворота горизонта упирающееся солнце.

Дни наступали на подол одежд друг друга, диадемы звёзд украшали бархатные наряды ночей, а луна едва успевала раскидать по влажным диванам полян свои нескромные полупрозрачные накидки, чтобы заявиться на поверку утра. Растрёпанной, помятой, но сияющей от фривольных ночных шалостей, позволительных лишь ей одной.

Белый котёнок устроился меж корней Сосны. Просыпаясь по утрам, он не спешил сверять цвет своих глаз с цветом неба. Томно щурясь он потягивался, шевелил ладошками , выпуская коготки и лишь затем отводил шторку ветки , отыскивая взглядом маму. Облако чаще окутывало макушку Старой Сосны, но иногда дремало у неё на плече.

– Ма-ма! – будил котёнок Облако.– Ма-а!

– А! – испуганно отзывалось оно,– что случилось? Ты в порядке?

– Ничего не случилось! Я тебя люблю!

– И я тебя люблю, маленький! – шептало Облако с высоты.

Сосна и Облако так обступили котёнка своей заботой, что он буквально ощущал себя стиснутым коконом пелёнок. Стоило ему сделать несколько шагов вне тени нижних ветвей сосны, как раздавалось скрипучее «Куда?!» и требования «Немедленно вернуться назад» под её сень. Облако немедленно соглашалось с тем, что с безумием самостоятельных прогулок может сравниться лишь предшествующее низвержение его части с последующим формированием…