Kitabı oxu: «Изнанка», səhifə 11
Глава семь. Снова след грибницы
Ладонь стала холодной, жёсткой. Темнота развеялась. Печник вскочил, вырвав руку из её ладони, и схватившись за голову, вертелся по сторонам.
– Что ты делаешь?! – Он проснулся резко, как от толчка. Уми не отвечала, поздно отдернув руку.
– Печь остывает. – Он проговорил зажмурившись, словно от сильной головной боли. С трудом поднялся, и, немного шатаясь, вышел за углем на улицу. Уже светало.
– Что же ты меня не разбудила, ты же видела, что нужно еще подбросить угля. – Он вернулся так же шатаясь, не твердо стоя на ногах, и останавливался каждые пару шагов, закрывая глаза. – Печь совсем остыла. – Громко лязгнув затворкой он смотрел на тлеющие угли.
– Извини. – Тихо прошептала Уми, глядя себе на колени. Она сидела на самом краю лавки, поджав под себя ноги.
– Ты и сама могла подбросить, нас же двое теперь. – Забрасывая уголь в печь, он распалялся, и говорил всё быстрее и громче. – Зачем ты тут если всё только портишь?
– Я не хотела портить.
– Не хотела. Не хотела она. – Он забросил два ведра угля, и сощурившись всматривался внутрь, крутя в руках полено. – Иди погуляй, мне отдохнуть надо. Он кивнул в сторону двери. Не услышав ответа, он лег на ту же лавку, и отвернулся к стене.
Она медленно встала, и вышла, со скрипом затворив дверь. День только начинался. По низинам леса стоял туман, чуть залезая на их поляну. Воздух был сизый от копоти труб, из той, что была по другую сторону забора валил черный густой непрозрачный дым, пропитывая тухлым запахом всё вокруг.
Она закашлялась, осматриваясь по сторонам. Лес стоял тихо и неподвижно. За большим непролазным забором не было слышно ни шороха. Чуть помешкав, она нерешительно двинулась в сторону забора, но сделав пару шагов, увидела, что что-то ярко блестит, отражаясь от первых лучей солнца в поленнице рядом с кочегаркой.
Осмотревшись по сторонам, и убедившись, что она не видит никого, кто мог бы наблюдать за ней, она подошла к поленнице. Это что-то блестящее было завалено бревнами, и слепило глаза. Раскидав бревна, наваленные сверху, она добралась до треугольника большого, отколотого или отбитого куска. Сердце Уми забилось чаще. Зеркало!
Она взглянула на своё отражение. Спокойное лицо, с большими тёмными кругами под коричневыми, почти черными глазами. Спутанные темные волосы длиной до плеч разметались по сторонам, отдельные пряди повисли клочками запутавшейся сети. Тонкий нос, широкие брови, и жесткие, крепко сомкнутые губы.
Все это по кусочкам отражается в отбитом осколке зеркала. Она водит им как магнитным компасом по карте, пытаясь уловить себя всю, целиком.
Наконец, сообразив приложить зеркало к сложенным одно на другое бревнам, она отходит на пару шагов, и наконец видит лицо целиком.
Голова начинает гудеть, Уми обхватывает себя за плечи, и темнота подходит со всех сторон, выбивая землю из-под ног. Она успевает схватиться за зеркало, но валится кулем на землю, и погружается в забытие.
Глава восемь. Люда.
Густая пелена застила всё живое, пока не стала развеиваться тонкой струйкой нового пространства. За школой шли рядами старые заброшенные гаражи. С облупленной красной краской и ржавыми петлями.
Тонкие цепкие руки одноклассниц крепко держали за локти с двух сторон. Это было не в первый раз, но в этот раз было больнее, руки перекручивали, удерживая. Плевали в лицо подходя по очереди.
Последней подошла рыжеволосая Олеся, заводила этой группы. Она стояла всё это в стороне, роясь в рюкзаке Люды. Самая красивая девочка в классе, наряженная как кукла в яркое синее платье, и красные лакированные туфли. Быстро обернувшись назад, проверяя не видно ли кого на этом дворе, подошла, и растерев руки, плюнула на них.
– Ты же знаешь, почему ты здесь? – Спросила она, делая манерный шаг назад, пританцовывая. Она знала, что четверо против одной – это беспроигрышный вариант.
– Отпусти меня! – Свесив голову сказала она в пол, крепко перехваченная двумя рослыми одноклассницами, в плисовых синих юбках, широко расставивших ноги.
– А ну не ори. – Коротким тычком Олеся перекрыла доступ к воздуху, коротко и легко ударив тыльной стороной ладони по шее, прямо под подбородком.
Закашлявшись, Люда согнулась напополам, ослабив хватку двух одноклассниц. Те брезгливо отскочили. Отошли недалеко, не хотелось прикасаться к человеку, что, согнувшись напополам со слезами и соплями выхаркивает остатки того, что кипело в желудке последние пару часов.
– Отпустите меня! – Севшим, хриплым голосом попросила Люда. Волосы спутались и слиплись, перепачкавшись слюной и остатками завтрака, и висели мертвыми мокрыми сосульками вдоль лица.
– Еще чего. Я жду, когда ты заплачешь. – Олеся с удовольствием, смакуя слово за словом, негромко произнесла это.
– Отпустите меня! – Вороньим криком вырвалось из груди, раскатисто, громко.
– Еще чего. – Повторила Олеся, и плюнув на руки, Олеся растерла обеими руками вокруг глаз Люды. – Отец твой, говорят, пьёт не просыхая, и дома не появляется, так чем ты лучше? Дочь алкаша. – Она растерла слюну по глазам Люды, придвигаясь к лицу её вплотную, деланно вдыхая запах кожи и волос.
– Зачем тебе волосы? Может без них будет лучше? – Она отступила на пол шага, улыбаясь, показывая двумя пальцами, как режет воображаемую прядь волос. – А может ты и вся тут ни к чему? – Она улыбнулась, и плюнула в лицо. Попав между глаз, слюна стекала большой белой пенистой каплей с носа, перешла на правую часть лица, неровно скакнула по скуле, и повиснув на краю подбородка, неприятно щекотала лицо.
– Давай, плачь! – С вызовом в голосе, довольно улыбнувшись сказала Олеся.
Люду в этот момент никто не держал, и нащупав в кармане ножницы, она рывком вынула их, и быстро воткнула в бедро стоявшей в полушаге Олеси так сильно, как смогла. От поднявшегося крика стало по-настоящему страшно. Никто не кинулся на неё, не пытался поймать, или ударить. Она постояла немного, глядя, как кричат девочки, затыкая колготками и платками большую рану на рыхлой белой ляжке Олеси, и, развернувшись, пошла прочь.
Кто-то кричал и звал на помощь, кто-то пробежал мимо, причитая что-то неразборчиво. Но никому не было дела до неё. Шатаясь, шла она по улице, не видя ни лиц людей, ни названий улиц, пока кто-то не схватил ее за плечо.
– Эй, что с тобой? – На улице её схватила за руку смутно знакомая девушка.
– Ничего. – Люда ускорилась, но та не отставала.
– Мы из одной школы, я знаю тебя. Что случилось? У тебя рука в крови.
– Ничего, просто подралась с одноклассницами.
– Какой ужас, ты видела, как ты выглядишь вообще? Давай я тебя до дома провожу!
– Нет, я не пойду сейчас домой. Мне нельзя сейчас туда. Они придут ко мне домой, и будут ждать меня там. Они же знают, где я живу.
– Такая ты странная. – Она что-то прикидывала в голове, задвинув глаза кверху и сжав губы. – Вот что, а давай ко мне пойдём, я чаем тебя напою. Хочешь чаю?
– Не знаю. – Люда равнодушно пожала плечами, с недоверием глядя на эту незнакомую ей девушку.
– Идём-идём, и варенье по пути на рынке купим. Меня Света зовут, кстати.
На рынке, куда они завернули, было пустынно. Покосившимися корягами торчали облезлые торговые стойки. Только ветер трепал разорванные остатки вывесок. По проходам перекати-полем шатались обрывки газет, обертки мороженого, и мелкий мусор.
Пара вековых бабок в неряшливых серых платках на голове стояли у прилавков, предлагая прошлогодние яблоки, что ровными рядами были разложены по деревянным ящикам. Каждое было обернуто куском газеты. Рядом торчали бутылки с наломанными кустами черемухи внутри, что, отстояв день, поникли, свесившись неживыми цветами к земле, растратив понапрасну свой душный ядовитый аромат.
На втором прилавке Света нашла жесткие, желтоватые сливы.
– Варенья нет нигде, так мы сами сварим. – Она подмигнула, и расплатившись, стала сгребать сливы в сумку.
По сливам медленно полз большой желтый паук, мутного янтарного цвета, аккуратно переставляя лапы с одной ягоды на другую. Люда, чуть вскрикнув, потянулась рукой к сумке, чтобы прихлопнуть его.
– Ты чего делаешь? – Света возмущенно отдернула сумку.
– Там паук, я хотела го убить.
– Еще чего, пауков трогать нельзя. Они хорошие. – Света распахнула сумку, заглядывая внутрь. – Спрятался.
– Так его сливами придавит.
– Ну тогда всё равно это не мы его убили. Сливами это уже другая история. – Она хитро улыбнулась.
– А по мне так нет никакой разницы. – Они медленно вышли на улицу, шаркая ногами об асфальт.
Помолчав, Света спросила, вскинув подбородок. – А друзья у тебя есть?
– Есть. Вернее, нет. Есть одна только Катька, но она что есть, что её нет. Так.
– Тогда это не подруга совсем, если «так». – Она голосом выделила последнее слово и нахмурилась.
– Ну да. А больше не с кем, я ни с кем почти не общаюсь.
– Вот ты странная. Пауков давишь, людей не любишь.
– А за что их любить, если они в лицо плюют, и бьют больно?
– Ну может ради кого-то и можно сделать исключение? – Она помолчала немного. – А я всё люблю. Кроме лета.
Пришли быстро. На первом этаже первая квартира направо. И сам дом был какой-то необжитый, и квартира стояла полупустая, за закрытыми дверями было тихо. На кухне, кроме чайника, пары чашек и огромной кастрюли ничего не было. Из мебели только белый шкаф на стене, да стол со стульями. Света провела её в кухню, а остальные двери по коридору были плотно закрыты. Люда села за совсем небольшой стол, покрытый белой клеёнкой в желтый рубчик, исполосаный следами от ножа, и она машинально двигала пальцами по этим порезам, перебирая по всей длине, и перескакивая с одного на другой.
На плите быстро закипела большая кастрюля с водой и сахаром. Света ссыпала все сливы из сумки, не моя, не перебирая, не срезая чёрные точки, или помятые бока. Нашла в каком-то ящике вилку, и громко скребя по дну, перемешивала сахар с бурыми мясистыми ягодами.
Пенки она снимала той же вилкой в большую некрасивую тарелку, с голубой волнистой полосой, идущей по всему краю, и часто прерывающейся кривой азбукой Морзе на точки. Пенки криво стекали по зубьям вилки, и никак не хотели идти в тарелку
– Ай, чтобы вас! – С досадой причмокнула она, и, надолго уйдя в одну комнату, долго там что-то двигала и шуршала пакетами. Вернулась с обыкновенной большой ложкой. Дело пошло быстрее.
– Люд, помешай пока в кастрюле, я чай заварю.
Пока Люда помешивала ложкой в кастрюле по часовой стрелке, в той же тональности у окна билась жирная, огромная муха. Абсолютно без толку она толкалась в стекло своими волосатыми губами хоботка, вертела головой, подстраивая глаза так, чтобы увидеть, что же не даёт пройти. Ударившись ещё пару раз, муха затихла, и лишь недовольно жужжала раз в короткий промежуток, как будто отсылая сигнал о помощи туда, за стекло.
Сахар быстро растаял, и жидкой слюнной пеной растёкся по краям кастрюли. Бурлящие комковатые сливы стали совсем мягкими. Кожица трескалась в нескольких местах и мякотью разваливались при каждом требовательном толчке вилкой.
Не поворачиваясь к Свете, она бросила в её сторону. – Убей ее!
– Что? – Света даже чуть привстала от стола
– Раздражает, жужжит все время.
– А почему муху можно, а паука нельзя?
– Потому что мухи мерзкие, уродливые, любят копошиться на всём, что уже отжило. А пауки мне нравятся, и они на еду не садятся. – Она пожала плечами, сжала неприятно пахнущий типографской краской толстый куль газеты, и равнодушно, почти не глядя одним ударом размазала жирную неповоротливую муху по подоконнику. Через край мухи медленно вываливались белыми рыбьими икринками мушьи прозрачные яйца.
– Она беременная была. – С отвращением, но не отводя взгляда сказала Света.
– Балда, мухи личинки откладывают в отбросы, и в говно. Не знала, что ли? – Люда неприятно скривив рот, беззвучно засмеялась.
– Где-то эти яйца должны же были вызреть.
– Давай больше не будем про мух, а? Я вообще-то варенье тут варю для нас.
– Странно все-таки, что муху убивать тебе можно и нужно, а паука, говоришь, нельзя.
– Пауки едят мух, и правильно делают. Видишь, даже сами пауки знают, кого надо ловить, и истреблять.
– Чем ее вытереть теперь?
– Муху? Вырви, и намочи газеты кусок.
Пока она терла газетой подоконник, в кухне повисла долгая нехорошая пауза. Газета скатывалась мелкими катышками, и налипала на белую облупленную краску подоконника, и застревала в мелких трещинах.
– Ай, оставь, как есть. Все равно уже. – Света дернула плечом, разливая дымящееся содержимое кастрюли по пустым банкам. Обе неловко помолчали.
– А где ты научилась варенье варить? – Люда первая не выдержала.
– А нигде. Смотрела, как мама варит. У тебя мать варит варенье?
– Моя? Нет, не видела ни разу, чтобы варила.
– А что же вы зимой с чаем едите?
– Иногда мёд, или сахар.
– Эх ты. Ну ничего, я тебе все банки с собой дам. Мне не пригодится, да и мы больше все равно не увидимся.
– Как так? Почему?
– Мы переезжаем, отца переводят в другую часть, а мы с мамой вместе с ним едем.
– Все вместе. – Угрюмо на одной ноте повторила Люда. – А как же школа? Друзья?
– А что мне школа? Да и друзья мне тоже не особо нужны.
– Как не нужны? Вот мы же хорошо общаемся.
– Ну как бы да, но это я тебе сейчас нужна. А ты мне зачем?
– Я не понимаю.
– Ну ты меня младше, мне стало тебя жалко, сейчас накормлю вареньем, и всё.
– То есть если бы ты не переезжала, мы бы не подружились?
– Это вряд ли. Я ещё никого в этом городе не встречала, чтобы хотелось дружить. Вы все не особо интересные.
– Вот смотри, мы пока тут общались, ты хоть один вопрос мне задала? Или поинтересовалась чем-то, кроме того, как, и почему я косточки из сливы не вытащила?
– Нет. – Мотнула она головой.
– Ну вот, а я про тебя я уже всё знаю.
– Ничего ты про меня не знаешь – Люда насупилась.
– Ну мне больше и не интересно, а то я бы спросила, а ты бы с радостью ответила.
Люда ничего не ответила, молча прошла в коридор, и громко сопя возилась со шнурками ботинок.
– Темно, пошли провожу. – Света вышла в светлую часть коридора. – На! – Она протягивала Люде сшитую из плотной ткани сумку, где мелодично позвякивали, чуть задевая друг о друга, две полулитровые банки, закрытые мутными чуть прозрачными резиновыми крышками, с еще теплым вареньем.
Они вышли на улицу. Сумка не была тяжёлой, но чуть растревожившись при быстром шаге, начинала раскачиваться, и набирала амплитуду. Приходилось иногда хватать её второй рукой, и немного прижимать к себе на пару секунд.
– Да не отнимет никто, чего так жмёшь к себе? – Насмешливо спросила Света.
– Я аккуратно несу. – Тихо отозвалась она, еще сильнее прижав к себе сумку.
На другой стороне улицы послышалась возня, крики, удары, звучащие издали.
Какие-то алкаши и подростки рвали друг на друге одежду, невнятно выкрикивали ругательства, и месили слабыми кулаками куда попало. В стороне, метрах в трех, в тени стояла группа парней. Лиц не разобрать, у фонаря выбили лампочку камнем, мелкая крошка стекла валялась там же, под ногами. Присмотревшись, Люда резко остановилась, чуть сузив глаза.
– Это мой отец там. – Постояв молча с минуту, она медленно пошла по улице.
– Давай до будки телефонной сбегаем? – Света тянула её за рукав кофты, увлекая обратно в сторону драки.
– Нет, я не хочу ему помогать.
– Но это же твой отец! Давай хотя бы позвоним, позовём на помощь, нельзя же просто его здесь бросить
– Но почему? – Сзади продолжалась возня, вскрики, шлепки. Люда отдалялась медленными шаркающими шагами.
– Это же твой отец! Почти закричала подруга и встряхнула за плечи. – Мне-то всё равно, но почему тебе нет?
– Я не хочу ему помогать. Он каждый день пьёт, ему на всех плевать. Его уже не надо спасать. Я пошла домой. – Люда передернула плечами, и, поправив сползшую с локтя сумку, продолжила идти в сторону дома.
– Знаешь что? Ты очень мерзкая. – Света стояла, ожидая какой-то реакции, но, видя, что Люда сейчас уйдёт, вот просто молча развернувшись, и не сказав ни слова, решила уйти хоть с каким-то выигрышем. – Отдай, это мое! – Она качнулась, и неожиданным резким броском вцепилась двумя руками в сумку с банками.
– Это мое варенье! – Зашипела в ответ Люда, не выпуская сумку ни на сантиметр.
– Я-то думала, что ты хорошая. Еще и варенье варила, время своё тратила. А ты мерзкая!
Сумка не поддавалась, и Света, расставив ноги так широко, что синяя юбка натянулась до предела чуть ниже у колен, короткими толчками вырывала тряпичные лямки из рук. – Не надо было тебя к себе тащить, вот я идиотка. – Процедила она через зубы. Сумка не поддавалась, только раскачивалась, и почти доставая до коленей.
– Гадина. А ну отдай варенье.
– Сама уродка! Думаешь, что ты лучше всех, да? Ненавижу таких как ты, таких с виду простых хорошо одетых девочек. У тебя же все будет хорошо, по тебе же видно. Так чего ты ко мне прицепилась, что та муха?
– Отдай, это моё варенье. Мое. Отдай! – Лицо Светы исказила жуткая гримаса, рот приоткрылся, и мелкие густо растущие зубы показались из-за больших, густо накрашенных красной помадой губ.
– Ненавижу уродов, и тебя ненавижу! Вы все одинаковые, хоть и красивые на лицо.
Паучиха!
Сумка раскачивалась сильнее и сильнее.
– Это. Мое. Варенье. Отдай. – С каждым словом Люда оттягивала сумку в свою сторону, а на последнем отпустила из рук, и даже толкнула вперед, а Свету. Та от неожиданности не устояла на ногах, и, споткнувшись не удержалась, и полетела спиной вперед. Сумка отлетела вбок, в сторону проезжей части, громко треснув о бордюр.
Люда схватила её, и бросилась бежать, не оглядываясь.
– Чтобы ты провалилась, гадина! – Со всхлипом неслось ей в след, и еще, и что-то еще, но уже было нее разобрать. Сердце так громко стучало, отдавая в виски.
Кажется, от напряжения сейчас пошатнётся дорога, и медленно начнут заваливаться дома, осыпаться по кирпичу после того, как рухнут крыши вслед за растопыренными антеннами, вороньими тайниками и голубиными гнёздами. Качнувшись, и чуть не упав, она ободрала ногу о большой отбитый кусок асфальта, но машинально успела зацепиться за ржавый фонарный столб.
С тряпичного дна сумки подтекало мелкой липкой струйкой с одного края, заляпывая черные дешевые ботинки из искусственной кожи.
Обе банки расколотились, только большой полумесяц стекла остался цел, прямо под мутной резиновой крышкой. Внутри плавали куски сливы, бурый карамельный сироп, и голубые осколки стекла, чуть переливающиеся нимбом от бликов фонаря.
Люда с тихим стоном досады отбросила сумку на неасфальтированный кусок земли, под фонарь, что скрипел от каждого порыва ветра.
Покрутившись по сторонам, и убедившись, что улица пустая, и никто не гонится за ней, Люда сникла, лицо осунулось и как будто постарело лет на десять. Она опустила плечи, и, некрасиво изогнув рот, беззвучно затряслась, размазывая черные густые полосы вокруг глаз. Медленно, шаркая и загребая камни от потрескавшегося асфальта, она брела последние сто метров до своего подъезда.
На другой стороне улицы от дома отделилась тень, и перешла через дорогу. Обернувшись в обе стороны, в поисках случайных свидетелей, он осторожно открыл сумку, и опустил палец внутрь, обмакивая в гущу сиропа. Осторожно и быстро облизнул палец кончиком языка.
– Вкусно. – Чуть слышно сказал в воротник, и одним движением отбросив сумку в ближайшие кусты, насвистывая зашагал прочь, сверкнув острым точеным носом под светом фонаря. А глаза голубые, холодные. Идешь, как по льду – упс, а там полынья.
А над всем этим остановилось небо. Совсем не летнее, холодное, вот-вот рассыпется медными пятаками первого снега.
Глава девять. Болото
– Что же ты наделала! – Её трясли за плечи. – Вставай, слышишь? – Она с трудом раскрыла глаза, всё тело ломило, и пульсировало болью. Михаил, схватившись руками за голову, широкими шагами ходил по двору. Она с трудом сосредоточилась на мысли, что её вынесло обратно из своего воспоминания, и она больше не во дворе своего дома, посреди сумерек.
– Я столько усилий приложил, чтобы пронести сюда этот кусок зеркала. – Он кричал. – Как же мне теперь его собрать? Слышишь? Как? Они меня больше не пустят туда, они начали гусей ловить.
Печник схватился за голову двумя руками. Уми приподнялась на локте, наблюдая за ним, но не двигаясь. Тот кинулся на колени, собирая осколки в ладонь, рассматривая каждый кусок, прикладывая один к другому, и отшвыривая отбракованные со стоном. – Я хотел… Мне надо было посмотреть себе в глаза. Я… – Он резко оборвал себя, и рыча повалился на землю, закрыв лицо ладонями. Уми продолжала смотреть со стороны, не двигаясь, и не пытаясь встать, или сказать что-то.
– Мы же уже умерли, да? – У неё словно весь рот засыпали песком, было сложно произнести это вслух.
Казалось, прошло не меньше десяти минут, пока он что-то ответил. Было слышно, как громко ходил воздух внутри его груди. Бесцветным, тусклым голосом ответил. – Да.
Пристально, не отрываясь, он рассматривал ладонь, полную мелких переливающихся разбитыми отражениями осколков.
– А если кто-то со мной был. Вместе. То где он? – Она не поднимая головы ждала ответа, замерев всем телом.
– Почем мне знать где кто? – Печник раздраженно перебирал каждый кусочек стекла. – Если ты одна оказалась, где приземлилась, значит дружок твой или у Жнецов, если праведник какой, или блаженный, ну или в печь уже давно отбыл.
Уми облегченно выдохнула, и села рядом с ним на колени, собирая стекляшки. Набрав полную ладонь мелкой крошки, она начала крутиться по сторонам, не зная, куда их выбросить.
– Хватит метаться. Отдай мне всё. – Печник плаксиво и раздраженно засипел рядом. Отдышавшись, и выдохнув полную грудь воздуха, он толкнул её в плечо, медленно чеканя слова, и не глядя на неё. – Тебе надо уйти. Ты тут всё портишь.
– Куда же мне идти? – Уми, почти плача, заглядывала ему в лицо.
– Я не знаю. Куда угодно. В другое место. – Он перешёл почти на шепот, но встрепенувшись, вскочил, заходив туда-сюда по двору, остановился, в два шага дойдя до двери, распахнул её, бросая через плечо. – Мне нужен был этот кусок зеркала. Понимаешь, нужен. Уходи.
Дверь с грохотом затворилась. На улице стояла оглушающая полуденная тишина. По земле всё еще валялись осколки, отражая небо, черные макушки леса, и руки Уми, водящие по ним, гладящие их чуть заметным движением. Внутри неё что-то дрогнуло, словно тугая прочная пружина лопнула, и начала раскручиваться, выпрямляться, обжигая внутренности.
Вспоминая маршрут, которым она пришла сюда, Уми зашагала немного шатаясь, наперерез поляне, в сторону леса. Оказавшись среди черных оголенных деревьев, она развернулась, и долго рассматривала свои следы, идущие от кочегарки, и заканчивающиеся на границе с лесом.
Еще влажные отпечатки, чуть петляющие по мокрой земле, медленно сужались, меняли форму, и через какое-то время вовсе исчезли. Сама кочегарка тоже, казалось, вот-вот растает, от одной из труб тянуло прозрачным голубым дымом, и воздух, упираясь в эту струю, дрожал, и искажал цвета, пропорции. Прямые линии крыши, и стен чуть изгибались, и это давало ощущение, что кочегарка живая, и дышит.
Тряхнув головой, словно желая избавиться от этого наваждения, Уми зашагала прочь между деревьев, внимательно рассматривая каждый сантиметр под ногами – не остался ли где кусок веера грибницы. Через несколько шагов она увидела тонкое, еле видное свечение у своих ног, что, чуть замедлившись, взорвалось множеством ответвлений, но самый плотный и яркий побег, лучом побежал мимо тропы, наперерез, вглубь леса.
Уми, боясь потерять её из виду, перешла на бег, царапая ноги о попадающиеся сучки обломанных сухих веток, цепляясь за мокрую спутанную траву. Постепенно лес редел, и пробежав еще немного, она уперлась в жесткий ряд кустов, преграждающих дорогу. Бледное кружево грибницы, всё еще пульсируя светом, прошло под ним, и остановилось, упершись в заросшее травой, и испещрённое поломанными деревьями болото. Остро пахло старыми водорослями, измочаленной гнилой корой, и илом.
Вода в болоте темная, топящая любой свет, что попадает на поверхность. Повсюду стояла летящая тишина, на километры придавливая всё вокруг, поглощая всё живое, и движущееся, что илистой утробой растворяется внутри.
Уми тяжело вздохнула, всматриваясь в след грибницы, что не сделал ни одного больше движения, а упершись в кочковатый травяной край воды – потерял весь свет, и казалось, быстро начал иссыхать, теряя цвет, и влагу.
Из болота вышел огромный пузырь, и с выдохом лопнул. Казалось, пространство задвигалось, зашевелилось внутри. Под водой она различила чуть видные непрозрачные тонкие лучи света, хаотично снующие в глубине.
Уми еще какое-то время бродила вокруг болота, осматривалась, обойдя все ближайшие кусты, и кочковатые топорщащиеся выступы земли, поросшие мелкой серой травой. Напрасно, грибница больше нигде не появлялась, ни кусочка кружева, отброшенного даже по ошибке.
– Значит вот ты какой, выход. – Прошептала Уми, завороженно, гипнотично глядя на узкие полоски света. Она сделала еще один шаг, и еще один по расплывающейся под ногами грязи, мягко утопая всё глубже и глубже в ледяной воде. Уми ощутила животный ужас, поднимающийся изнутри, волной накрывший её с ног до головы, из глаз брызнули слёзы. Каждое движение давалось с большим трудом.
Она сделала шаг вперед.
В глубине леса громко хрустнула ветка, еще одна, и всё смолкло. Уми обернулась, всматриваясь в частокол деревьев, отбрасывающих синие, танцующие тени, но никого не увидела. Немного пузырилась и вздрагивала вода, всё ярче разгорались отсветы изнутри.
Лучи света, казалось, стали ближе и ярче, тонкими прозрачными лентами, проплывающими теперь в нескольких метрах от неё. Ей очень хотелось ухватиться за одну из этих лент. Уми казалось, это решит все её вопросы, и освободит из лап этого леса. Но очень страшной была тишина, нависшая над серым болотом, и с каждым новым движением липкий холод внутри становился всё цепче, копился в области груди, мешая сделать лишний вздох, заплакать, или закричать.
Всхлипывая, она размазывала слезы, текущие по щекам, замерев от ледяного холода, и отвратительного чувства страха.
Чтобы унять волнение, она сделала несколько очень глубоких вдохов. Свет под водой становился всё ярче, она видела свои ноги, утопающие в густой слоистой жиже дна, и старых жирных водорослях, что обвивали щиколотки, и мягко терлись о кожу словно угри. На секунду она замерла, глядя на неподвижную темень воды, вглядываясь в сумеречный противоположный берег, чуть освещённый сизым, и чуть коричневым цветом по макушкам чёрных столов.
Во рту пересохло, и на плечи словно лёг тяжёлый горб, придавливая всё ниже и ниже. От былой легкости не осталось и следа. Она сделала ещё пару шагов, все глубже увязая в топком иле и тине. Она казалась себе оболочкой, коркой поверх разлагающегося организма, что уже не первый месяц гниет и перерабатывает себя изнутри, раздуваясь от гнилостной ноши изнутри.
Она медленно следила, как меняется свет, и движение его под водой. То чуть отдаляясь, то приближаясь, словно раскачивался гигантский маятник, со всё увеличивающейся амплитудой.
– Да сколько же можно. Настоящая пытка! – Она, всхлипнув, рванулась всем корпусом вперёд, делая широкое движение бедрами, ноги тут же потеряли всякую опору, и повисли в густой липкой пустоте, сжимая тугим коконом со всех сторон. Её медленно потащило вниз, и она, инстинктивно извиваясь, била руками по воде, с трудом вытаскивая их на поверхность, и разбрызгивая холодную вязкую грязь по сторонам. Со стороны казалось, что это большая черная птица попала в беду, и увязнув всем телом, била широкими крыльями по воде, и каждый взмах давался ей всё сложнее.
Она услышала, как со стороны леса опять хрустнули ветки, и поломался тонкий слой корочки давно засохшего мха. Но это было уже не важно сейчас. Она не смогла бы даже повернуться, чтобы рассмотреть кто там – человек или зверь, или хозяин леса пришёл посмотреть, добралась ли она по его следам до болота. С любым новым движением, она погружалась всё глубже. Всё теплее становились полоски света, подбирающиеся всё ближе. Теснее обвивала обступающая её трясина, укутывая, и спеленывая извивающееся тело в гниющем жидком месиве.
Хрипя, и выплёвывая изо рта грязь, она закричала. Жутким воем разнесся крик по макушкам деревьев, отразился от воды, метнулся в сторону жидких кустов, и там так же одиноко сгинул, оборвавшись в один момент.
В ближайших кустах, ничуть не скрывая своего присутствия, стояли тяжело дыша ловцы, с широко и неестественно раскрытыми ртами. Мужчина, стоявший впереди всех, вытягивал шею, и крутил головой, как черепаха, пытаясь рассмотреть, что же там происходит.
В левой руке он сжимал за длинную перепачканную кровью шею большого красивого гуся, вспоротого с боку. Тонкая красная струйка стекала на землю, оставляя маленькие аккуратные точки.
Чуть запоздав, заверещало перекати-поле, запыхавшись, и поэтому мало переругиваясь между собой. Грубо растолкав грязными руками стоящих рядом женщин, подкатилось поближе к воде, и боязливо вцепившись пятью грязными руками в тонкий куст, что рос рядом с кромкой воды. Вытянув шею, пара голов, что были сверху, долго, молча вглядывались в медленно растекающиеся круги по воде.
– Даа. – Протянула одна из голов. – Лишняя была она тут.
– Аэоыыыыыы сыызааа. – Мужик в фуфайке промычал протяжно, и неопределенно махнул рукой в сторону всё еще расходящейся ряби по воде.
– Да-аа, закончилась Расщеколда. Ить это только мы не горим, и не тонем. – Рыжая голова затряслась в почти беззвучном смехе, обнажая синюшные гнилые зубы. И сразу же, без перехода, тяжело вздохнула, не отрывая взгляда от болота. – Ишь, как долго вода рыхлится.
– Мехаыыыым. – Мужик покосился на колесо перекати поля, на прижатую книзу чернявую мужскую голову, с большим сизым носом, молчаливо лежащую щекой на мягком холодном торфе, и коротко мотнул головой, показывая всем остальным, что смотреть тут больше не на что, и чуть пружиня, и размахивая руками, пошел по тропе в лес, не оборачиваясь.
– Ну да, главное не бояться. – Уже без смеха добавила рыжая голова, и, чуть прихлопнув одной из рук по земле, медленно повела колесо вслед за ловцами.
Медленно надвигались сумерки, сгущая тени. Вода казалась липкой, непрозрачной смолой, чернеющей в комковатых болотных кочках, что слипшимися комьями одиноко торчали из воды. На лес опускался туман.
