Kitabı oxu: «Последняя из рода Мун: Семь свистунов. Неистовый гон», səhifə 5

Глава шестая,
в которой Элейн понимает, что делать дальше

В лесной чаще, привязанная к дереву, стояла белая лошадь. Судя по седлу и сбруе, принадлежала она знатному человеку. Выглядело животное спокойным, с равнодушием оно смотрело куда-то в сторону. Рядом, у ног, суетилась коричневая собака. Некрупная, но, кажется, охотничья.

Едва взглянув на карту, Элейн отчего-то сразу решила, что холеный благородный конь – это Оддин. А взволнованная маленькая собачка – она сама. Избавиться от первого впечатления не получалось, поэтому она смирилась и попыталась понять, что же чувствовала, глядя на рисунок.

Лошадь внушала доверие. Смотреть на нее было приятно, она дарила ощущение спокойствия. Оба зверя глядели в одну сторону, там что-то происходило, и Элейн хотелось узнать, что именно. Ее сердце стремилось туда. О, небо, конечно, она ввязалась во все это и не могла отступить! Но отправлять беззащитную собачонку одну было страшно.

Элейн вздохнула. Что ж, возвращаться в Лимес она не собиралась. Убивать Ковина тоже передумала. Однако это не значит, что она не могла добиться справедливости другим способом. И кто, если не Оддин, полицейский, мог ей помочь?

Она решительно убрала карты в мешочек.

– Твой брат собирается убить Магистра Света.

Оддин неверяще хмыкнул.

– Ну приехали. Ты говорила, что это, – он кивнул на мешочек в ее руках, – не гадание. И вот теперь по какой-то картинке выясняешь, что мой брат…

– Я услышала его разговор с Бойлом. Его помощником, – перебила Элейн.

Она поведала Оддину все, что узнала, замечая, как по мере рассказа меняется лицо собеседника. Показалось немного странным то, насколько легко он верил ей. Был ли он настолько наивен или просто хорошо знал брата?

Оддин долго молчал. Совсем стемнело, и свет факела плясал на его лице, делая облик полным загадочности. Элейн заметила, что не только он доверял ей: она сама ощущала уверенность в его благородстве и честности. Удивительное, давно забытое чувство надежного плеча рядом.

– Тебе нужно где-то остановиться на ночь, – произнес наконец он.

– Гостиница…

– Дом моей матери неподалеку.

Элейн на мгновение потеряла дар речи. Оддин приглашал ее не просто в свой дом, но предлагал познакомиться с матерью?

– Она, кхм, не удивится? – уточнила Элейн. – Не знаю, какие у вас, у карнаби, правила, может быть, это в порядке вещей…

– Мы скажем ей правду. Ей можно доверять.

Она издала смешок. Не слишком ли много карнаби, которым «можно доверять», появлялось в ее жизни? Видимо, сомнения отразились на ее лице, потому что Оддин добавил:

– Мама знает Ковина, знает, что он собой представляет. Она будет на нашей стороне.

И Элейн согласилась. В конце концов, почему ее должно волновать, что подумает мать убийцы? Если Оддина это не беспокоило, то ее и подавно.

Правда, чем ближе к цели, тем более неловко она себя чувствовала.

Вскоре они оказались у небольшого кирпичного особняка, который выглядел скромнее дома Ковина и имел два этажа. Фасад, выходящий на небольшую улочку с таверной и лавками, украшали восемь окон, по четыре сверху и снизу. Массивную дверь окружала цветущая глициния.

Им открыла служанка в белом чепце. Увидев Оддина, она сперва испуганно замерла, а затем, приглядевшись, выдохнула и любезно улыбнулась.

Она проводила гостей в небольшую комнату с темной мебелью и множеством полотен в золотых рамах. Пол в комнате был устлан черно-белой плиткой, стены – обтянуты тканью с набивным рисунком. Элейн видела такое только у самых знатных из тех господ Лимеса, у которых довелось поработать. На резном комодике красовались бронзовые подсвечники и блюда. Над ними расположилась самая большая картина – портрет двух мальчиков со светлыми кудрями и нежным румянцем. Дети, несмотря на явную разницу в возрасте, были невероятно похожи друг на друга, в их чертах легко можно было узнать Оддина и Ковина. Но кое-что художник упустил…

– Да, забыли дорисовать пламя, в котором горит его душа, – кивнул Оддин, будто прочитал мысли Элейн.

В этот момент в комнату вошла высокая женщина. Ее светлые волосы, несмотря на поздний час, все еще были уложены в строгую прическу. В платье из темного бархата она выглядела как королева.

Элейн чувствовала себя не в своей тарелке. Непрошеная гостья, какая-то нахальная прачка, которая сейчас выложит матери историю о том, какой ее сынок мерзкий тип. Глубоко вздохнув, она постаралась избавиться от этого чувства.

Женщина неторопливо подошла к Оддину и поцеловала его в лоб.

– Дорогой мой, какими судьбами? – На ее губах играла сдержанная улыбка.

– Долгая история. Мама, это Элейн. Элейн из Кападонии, из клана Мун.

Она видела, как сменялись эмоции на лице госпожи Торэм. Вежливая заинтересованность превратилась в настороженность, затем уступив место потрясению.

– Мы познакомились в Лимесе, она спутала меня с Ковином.

Госпожа Торэм перевела взгляд на сына, понимающе кивнула и снова посмотрела на Элейн. Оглядела ее рыжие волосы и скромный наряд.

– Дитя, – произнесла она скорбно.

Элейн почувствовала, что задыхается. Почему-то именно это нежное, полное сочувствия слово вызвало ком в горле. Глаза защипало.

– Приветствую тебя в нашем доме.

– Нужно устроить Элейн. – Оддин стянул пыльный плащ. – Я тоже останусь. Мы устали с дороги, завтра утром все обсудим, хорошо?

Госпожа Торэм не стала задавать лишних вопросов: распорядилась, какие комнаты подготовить для гостей, велела Элейн выбрать сорочку в красивом резном сундуке, проследила, чтобы та выпила молока и съела лепешку с тмином, а затем оставила одну в комнате.

Элейн не спала на такой мягкой дорогой перине даже в детстве, в Думне. Впрочем, каким бы удобным ни было ложе, сон долго не шел.

Она спала в доме убийцы своей семьи. Брат убийцы предложил кров. Мать убийцы дала одежду и еду. Они были гостеприимны и заботливы. Стало трудно ненавидеть их после этого и еще более неловко планировать месть.

Утром Элейн обнаружила на кровати новое платье. Оно оказалось немного свободно в плечах, но фасон и ткань были так хороши, что наряд все равно сидел лучше, чем тот, в котором Элейн явилась в Нортастер.

Тихо ступая, она спустилась на первый этаж в столовую, где завтракали Оддин и его мать.

– А что она собирается делать сейчас? – услышала Элейн голос госпожи Торэм и выглянула из-за двери, так как Оддин ответил не сразу.

Он медлил – сомневался.

– Думаю, она отказалась от идеи убивать его, – произнес он наконец, отрезая кусок ветчины.

– Думаешь? – не без язвительности уточнила его мать, отставляя бокал из темного стекла. – А ты не хочешь узнать поточнее? Меня бы устроило что-то вроде «она совершенно точно не планирует убить моего родного брата».

– Любезная матушка, кто же верит в такое на слово?

– А мне и не нужно на слово, Оддин, я хочу, чтобы ты убедился в этом.

Тот фыркнул в ответ.

– Предлагаю сделать это так: позовем Ковина, дадим Элейн в руки кинжал и посмотрим, что будет.

Элейн почувствовала, что слишком долго стоит у входа в столовую, чтобы это можно было счесть простой заминкой, а не подслушиванием, поэтому шагнула вперед. Но Оддин ее не заметил и продолжил:

– Я прослежу, не беспокойся. Я чувствую, что она отказалась от убийства, но что у нее на уме, одному солнцу известно.

– А давай спросим ее саму, – предложила госпожа Торэм, кивая на Элейн. – Проходи, дитя мое, садись. И пока утоляешь голод, расскажи мне, что намерена делать в Нортастере.

Завтрак получался совершенно сумасшедшим. Заедая соленые овощи лепешками с тмином, которые полюбились ей еще накануне, Элейн пыталась дать такой ответ, который и избавил бы от лишних расспросов, и пришелся бы по душе гостеприимным хозяевам.

– Я узнала, что Ковин хочет убить Магистра Света, – несмело сообщила она, поглядывая на Оддина, чтобы убедиться: госпоже Торэм можно было доверить такую информацию.

Он был совершенно спокоен, а значит, считал, что можно.

– Это я поняла, – кивнула хозяйка.

Утром она выглядела еще краше, чем вечером: прическа – локон к локону, атласное утреннее платье с рукавами из дамаска с цветочным орнаментом освежало и молодило ее.

– Что ты намерена с этим делать? – спросила госпожа Торэм.

Элейн глотнула пива, которое подали к завтраку, и ответила:

– Поймать его на этом и отправить за решетку.

Оддин недовольно бросил на стол тканую салфетку.

– Ты тогда лучше узнай у Ковина, когда он собирается этим заняться, чтобы не пропустить, – предложил он язвительно.

– А что, лучше сделать вид, что я ничего не слышала? – возмутилась Элейн.

Он сложил руки на груди:

– А ты не думала о том, чтобы предотвратить преступление?

– Ну конечно же! – Элейн сделала вид, что восхитилась идеей. – Скажем ему, чтобы не убивал, и дело с концом.

– Если все желающие попрактиковались в остроумии, – весомо произнесла госпожа Торэм, заставив и Элейн, и Оддина виновато потупить взор, – то давайте, молодые люди, серьезно обсудим ситуацию. Я не заинтересована в том, чтобы Ковин вновь обагрил руки кровью. Так же, как не хочу, чтобы кому-то стало известно о его намерениях. Я понимаю твое желание отомстить, – обратилась она к Элейн, – но Ковин, каким бы подонком ни был, мой сын. Будем откровенны, твоя затея поймать его с поличным не выдерживает никакой критики. Как ты себе это представляешь?

Элейн поджала губы. У нее не было ни минуты, чтобы подумать об этом.

– Делать из Магистра Света наживку по меньшей мере негуманно. А если тебе не удастся предотвратить убийство? Что ты скажешь его близким? «Простите, не успела»?

Госпожа Торэм чуть склонилась вперед, внимательно глядя в глаза Элейн.

– Чудовищный поступок, который совершил Ковин с твоей семьей, не оправдывает возможных жертв на пути к тому, что ты называешь справедливостью. Ты считаешь, что мой сын должен заплатить за то, что сделал. Но ведь он был там не один, не так ли? Что насчет всего отряда?

– Он руководил ими!

– А кто руководил Ковином?

Повисла пауза. Элейн осматривала расставленные на столе яства, будто надеясь найти там ответ.

– Мормэр Донун, – выдохнула она. – Это он заявил, что присяги не было. Мой отец послал документ в Роксетер, но Донун сказал, что ничего не получил, и отправил отряд.

Госпожа Торэм пару раз кивнула.

– Так почему бы тебе не подумать о Донуне? А Оддин позаботится о том, чтобы брат не натворил новых бед.

Элейн задумалась. Почему даже сейчас, озвучив известный ей факт, она не испытывала к мормэру Донуну той же ненависти, что хранила в сердце для Ковина? Разве человек, давший приказ убить, не виновен в той же степени, что и тот, кто этот приказ исполнил?

Однако память напомнила Элейн о воспоминании: карнаби пришли в Думну, и их встретили как гостей. Поили и кормили. Если солдаты и считали, что пришли подавить восстание, вели они себя совершенно не так.

В одном госпожа Торэм была права: шансы Элейн предать Ковина суду были еще меньше, чем убить его.

– Все это совершенно смешало мои планы, – вздохнул Оддин. – Я ищу опасного преступника и должен ехать в Альбу, чтобы отчитаться об успехах. Или, скорее, неудачах…

– Какой-то оборванец тебе важнее собственного брата? – уточнила госпожа Торэм тоном, который допускал только один вариант ответа.

– На его совести не меньше двух дюжин смертей… – будто оправдываясь, произнес Оддин.

– Не нужно преувеличивать, – отмахнулась госпожа Торэм. – Ковин, возможно, кровожаден, но…

– Я про преступника, – перебил ее Оддин и, подумав, добавил: – Ковин, боюсь, повинен в куда большем количестве преступлений, пускай и косвенно.

Все трое продолжали завтрак в тишине. В столовую вошла служанка: лицо белое, руки дрожат.

– Госпожа, к вам визитер. Это… господин Торэм. – Губы едва слушались ее, произнося имя гостя.

Присутствующие замерли. Они не успели обменяться хотя бы какими-то мыслями на этот счет, как в комнату уверенно вошел Ковин. Одним касанием перчатки он отодвинул в сторону служанку. Та предпочла исчезнуть в коридоре, освободив путь.

– Мама, вы здоровы? – поприветствовал он, в голосе не было и капли заинтересованности.

Она, не вставая, протянула руку, и он поцеловал кончики ее пальцев.

– Я в полном здравии, Ковин, благодарю.

Он бросил взгляд на Оддина, будто тот был не более чем раздражающим предметом мебели или нелюбимой картиной.

– Я предполагал, что обнаружу тебя здесь, – заметил Ковин, а потом внимательно посмотрел на Элейн.

Она упорно делала вид, что заинтересована глиняным стаканом с пивом, но, когда пауза стала невыносимо тяжелой и долгой, несмело подняла взгляд. Элейн боялась собственной реакции: слишком дерзкого взгляда, слишком искривленных в отвращении губ.

– Бенни-прачка, – протянул Ковин, откладывая в сторону перчатки и соединяя кончики указательных, средних и больших пальцев – тех, что у него разгибались.

– Бенни-прачка? – удивилась госпожа Торэм, и Элейн по тону поняла, что та знала легенду.

– Так мне представили эту девицу. – Ковин многозначительно поднял брови, ясно давая понять, что не поверил ни единому слову.

Хозяйка дома покачала головой.

– Это Элейн. Невеста твоего брата.

Оддин закашлялся.

– Ты напрасно беспокоишься, дорогой, – обратилась к нему госпожа Торэм, при этом не оборачиваясь, а продолжая смотреть на старшего сына. – Уверена, наоборот: теперь, когда мормэр Нортастера знает правду, твоя невеста в этом городе будет в полной безопасности.

Элейн, до сих пор сидевшая как изваяние, бросила взгляд на хозяйку дома. Это был хитрый ход. Хорошее объяснение присутствию Элейн в доме и возможная дополнительная защита.

Губы Ковина тем временем расплылись в неприятной улыбке. Он сел на соседний с Элейн стул – слишком близко, – и с интересом уставился на ее профиль. Она невольно повернулась к нему, чтобы прошептать:

– Мой господин?

Ее пальцы нервно сжали столовый нож. Она и в самом деле не успела бы всадить его Ковину в шею? Точно так же, как он сам сделал это с ее отцом? Это казалось так просто… Никогда и никому она не желала зла с такой страстью.

Видимо, Элейн слишком долго смотрела на шею Ковина, так как он прочистил горло и чуть поправил ворот черного с серебряной нитью камзола.

– Так может, Элейн, невеста моего брата, ты скажешь, откуда родом? – произнес он совсем тихо, будто забыл, что в комнате присутствовал кто-то еще.

– Я из Лимеса, – сказала она полуправду.

Ковин удовлетворенно кивнул. Теперь он верил.

– И что же занесло тебя из твоей варварской Кападонии в наши места?

Вопрос, заданный с предельной вежливостью, не слишком старательно маскировал оскорбление.

Ладонь Элейн, сжимающая нож, вспотела.

– Из моей Кападонии в ваш варварский Мидленд меня занесла любовь, конечно же, – ответила она и натянуто улыбнулась. – Что еще могло вынудить меня покинуть родные места?

Ковин склонился вперед, и, хотя движение не было агрессивным или даже резким, Элейн испугалась. Она заметно вздрогнула. Все это заставило Оддина угрожающе подняться на ноги.

– Ковин, – проговорил он, предупреждая.

Но тот будто и не услышал.

– На твоем месте, маленькая глупенькая прачка, – заговорил он совсем тихо и как будто бы с нежностью, – я бы возвращался в свои края…

– Ковин! – возмутилась госпожа Торэм.

– …Нашел бы себе какого-нибудь конюха и жил там, наслаждаясь простыми радостями жизни.

Оддин уже обходил стол – то ли чтобы ввязаться в драку, то ли зачем-то еще, – когда Элейн ответила:

– Ну так найдите себе конюха, кто же вам мешает?

В следующее мгновение произошло сразу несколько вещей: Ковин встал, еще больше сократив расстояние между ними, Оддин подлетел к брату, хватая за плечо, госпожа Торэм подалась вперед, приобнимая со спины Элейн, будто пытаясь защитить. На пол упала вилка, в образовавшейся тишине звон показался похожим на голос Толстухи Мэри, большого колокола в Лимесе, извещавшего, что настал полдень.

Ковин чуть склонился, и они с Элейн почти соприкоснулись носами. Оддин удерживал его, но это не требовалось, Ковин стоял спокойно, не пытаясь напасть – только запугать.

– Моя семья еще не успела рассказать обо мне или ты просто дура? – поинтересовался он.

Оддин наконец отшвырнул брата в сторону. Тот сумел удержаться на ногах, распрямился, поправил одежду.

– Мама. – Повисла пауза. – К вечеру этих людей не должно быть в моем доме. А если Оддин действительно решит жениться на кападонке, я его зарежу. Как предателя. В моей семье не будет этого отродья.

С этими словами он ушел, оставив после себя гнетущую тишину. А затем госпожа Торэм и Оддин совершенно спокойно вернулись на свои места и продолжили завтрак.

– Прошло не так плохо, как я ожидал, – заметил последний.

– Согласна. Во всяком случае лучше, чем в прошлый раз, – кивнула его мать.

Элейн в немом изумлении уставилась на обоих.

– Садись, дитя мое, доешь, – велела хозяйка.

Слишком пораженная их реакцией, Элейн послушалась.

У нее не находилось слов: они считали, что это в порядке вещей? Они не знали, что он действительно мог убить? Их не задевало, что он обращался с ними, как с прислугой?

Впрочем… чего она ожидала от карнаби? Это кападонцы были гордым народом, который не стал бы терпеть такого к себе отношения. Вероятно, у этих людей считалось нормальным как оскорблять других, так и сносить оскорбления. Она бросила взгляд на госпожу Торэм: та неторопливо и будто бы гордо продолжала завтракать. Так все это показное? Перевела взор на Оддина: ей только начало казаться, что это человек чести, но вот он спокойно сносит угрозы брата.

Остается только один вопрос: что же она, Элейн, делала в этом доме? Где ее собственная гордость?

Она встала, заставив хозяев встрепенуться и удивленно посмотреть на гостью.

– Спасибо за то, что дали крышу над головой, – сказала Элейн звенящим голосом, – но мне пора идти.

С этими словами она покинула столовую, чтобы забрать из комнаты свой мешочек с деньгами и картами.

Оддин нагнал ее уже наверху. Он вошел следом за Элейн, затем остановился и уточнил:

– Я могу войти в твою комнату?

Она махнула рукой.

– Это не моя комната. – А затем не удержалась и добавила: – А Ковина, как я поняла. Он сказал, что это его дом.

– Это действительно его дом, – кивнул Оддин. – Он унаследовал его после смерти отца и является полноправным хозяином всего имущества Торэмов. Но забота о матери входит в его обязанности, поэтому она живет здесь и тоже считается хозяйкой.

– Почему она не уехала к тебе, в Альбу? Почему осталась здесь?

– Потому что я не позволил ей. Здесь она благоустроена, живет в достатке. Мое жалованье дает возможность содержать довольно скромное жилье лишь с одним слугой и кухаркой. Ковин обычно не докучает матери, она вольна делать почти все, что хочет. Я захаживаю не часто, вижусь с ней в отсутствие Ковина, так что всех все устраивает.

Элейн недоуменно покачала головой.

– Послушай, – он чуть приблизился к ней, – я не хочу оправдываться по поводу того, как мы тут живем и почему я считаю, что маме лучше в Нортастере, а не в Альбе. Но поскольку сейчас Ковин вел себя по отношению к тебе довольно грубо…

– Да плевать на его грубость! – сердито воскликнула Элейн, отступая назад.

– …И причинил много боли в прошлом, то считаю нужным объясниться, – завершил Оддин.

– В прошлом?! Да у меня до сих пор в душе дыра размером со всю Кападонию. И ничто никогда не сможет заполнить эту пустоту, понимаешь? – Элейн отчаянно крутанулась и уставилась в окно, обняв себя. – И вот он разгуливает здесь, живет в роскоши, отдает приказы, куда мне идти и что делать. А вы, зная, что он натворил, просто садитесь и завтракаете. Небо! Какими бездушными варварами надо быть, чтобы не понимать, насколько… насколько бесчеловечно это все выглядит!

Оддин немного помолчал, затем подошел к ней и положил руку на плечо.

– Прости, я не подумал, как ты воспримешь это. Мы с матерью просто нашли способ жить с Ковином: стараемся не привлекать его внимание и делать вид, что ничего не происходит.

Элейн повернулась к Оддину. Тот выглядел несчастным и немного растерянным.

– Но так же нельзя… – прошептала она.

– А что ты предлагаешь?

– Нужно было давно убить его, – прорычала Элейн.

– И это сделает меня или, святые небеса, мою мать лучше, чем он? Я убиваю только в целях защиты от прямой угрозы жизни или здоровью. Во всех остальных случаях я ищу тех, кто убивает, и отправляю их за решетку или на виселицу.

– Вот и Ковина туда нужно отправить!

– Просто потому, что ты так сказала?! Правосудию требуется немного больше, чем слова, чтобы наказать преступника.

– Поэтому я и предлагаю поймать его сейчас, когда он попытается убить Магистра!

– Как легко ты допускаешь возможные жертвы ради «благого дела». – Голос Оддина звучал ровно: он не обвинял, не читал нотаций, а лишь подмечал факт.

Элейн схватилась за голову. Ей не нравилось, как он сеял зерна сомнения в ее сердце. Душа рвалась на части от жажды мести и нежелания творить зло. Ей необходимо было принять какое-то решение, чтобы не метаться между противоположными стремлениями.

– Я не хочу, чтобы кто-то пострадал, но Ковина нужно остановить. Он – чума, которая постепенно разносится по городу.

– Элейн… – Оддин сжал ее плечи, пытаясь привести в чувства. – Я предупрежу Магистра, чтобы он был внимателен и осторожен. Но сомневаюсь, что сумею доказать, что Ковин собирался убить его. Он мормэр; ты понимаешь, что это означает не только его почти неограниченную власть, но и соратников на всех ключевых постах? Я точно знаю, что его поддерживают многие чиновники. Уверен, судья в Нортастере тоже его приятель. Думаю, Магистр Света – последний в верхушке власти, кто способен хоть как-то противостоять ему.

– Это все так несправедливо, – покачала головой Элейн.

– Я согласен. Но есть вещи, на которые мы не можем повлиять.

Она не хотела в это верить. Встретив Оддина, решив убить его, уехав из Лимеса, она наконец почувствовала, что управляет своей жизнью. Но ее пытались убедить, что это не так.

– Однако, – продолжил он, – каждый из нас способен изменить что-то вокруг себя: помочь больному или нуждающемуся, покормить голодного ребенка, поймать преступника. – На последних словах Оддин похлопал себя по металлическому жетону на груди, который Элейн до сих пор не замечала.

На жетоне был изображен орел, поймавший мышь, такой же, как на седле Ветра, – символ полиции Мидленда.

Элейн глубоко вздохнула:

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но знай: я не успокоюсь, пока убийцы моей семьи не будут наказаны. А теперь отпусти меня.

Оддин устало, даже разочарованно, убрал руки. Вероятно, думал, что проникновенные речи поубавят ее решимость. Но правда заключалась в том, что ему было о ком заботиться, у него была хоть и очень бестолковая, но семья. У Элейн не было никого. И если она и могла «изменить что-то вокруг себя», то это было избавление от гнили в виде Ковина Торэма. А затем и от Донуна, который отдал Ковину приказ. И да поможет ей Солнце!

Прежде чем покинуть дом Торэмов, Элейн подошла к хозяйке. Та отдавала распоряжения прислуге по поводу посуды, но, заметив гостью, велела всем уйти.

– Дитя мое, я знаю, тебе трудно понять, но Ковин – мой сын, – сказала она, взяв Элейн за плечи.

Та покосилась на руки госпожи Торэм – что это у них была за привычка: чуть что – хватать. Чтобы собеседник не убежал или что?

– Я не думаю, что могу как-то еще остановить тебя, кроме как попросить: пощади его. Не уподобляйся ему.

Элейн раздраженно закатила глаза. Сколько можно было давить на одно и то же? Сначала Оддин, теперь она…

– Это пустой разговор.

Та сжала плечи Элейн чуть сильнее.

– Знай, что, если с ним что-то случится по твоей вине, я расскажу полиции, что ты угрожала ему расправой. Мое слово против твоего…

Госпожа Торэм казалась очень взволнованной, но сердце Элейн это ничуть не тронуло.

– Ваш сын лишил меня всего, ради чего я хотела бы жить. Мне нечего терять, и, если меня повесят из-за Ковина, даже с петлей на шее я буду улыбаться, зная, что избавила мир от этого монстра.

Склонившись к Элейн совсем близко, так, что было видно и мелкие морщинки на висках, и появившиеся в глазах слезы, госпожа Торэм, что было сил сжимая плечи девушки, прошептала:

– Тогда сделай это.

В комнату вошел Оддин, его мать тут же отпустила Элейн и подошла к нему, с нежностью поправляя полицейский мундир на широкой груди.

Элейн, опешив, смотрела женщине вслед, пытаясь понять, не показалось ли ей. Только что госпожа Торэм благословила ее?!

Что ж, решение держаться Оддина было правильным: она рассказала ему о планах Ковина, что должно было предотвратить убийство. Душа ее не трепетала при этой мысли, но разум подсказывал, что оно к лучшему.

Кроме того, она выспалась, сытно позавтракала, получила новое чистое платье. Расстались они с Торэмами в добрых отношениях, и, кто знает, возможно, однажды это знакомство окажется полезным.

Но теперь пришла пора прощаться. Вот только Элейн совершенно не представляла, что делать дальше. Как избавиться от мормэра?

Выйдя из дома, она оказалась на шумной улице. Вздохнув, запустила руку в кармашек с колодой и достала случайную карту.

За деревянным столом сидели мужчины в простых одеждах и белых поварских колпаках. Они готовили мясное блюдо: отбивные или нечто похожее. Один из них, самый молодой на вид, куда-то нес поднос с – судя по красному цвету – еще сырыми, но уже готовыми к запеканию котлетами.