Kitabı oxu: «Краски. Стихи»

Şrift:

ISBN 978-5-0062-2398-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

С капели

День начинается с капели.
И серость вымощенных улиц,
на целый год зимой взрослея,
висит за окнами, сутулясь.
Промозглый воздух на удачу
вздохнул вчерашним перегаром.
И если я сейчас заплачу,
мне не поверит город старый.
Не нужно мне его амбиций —
стать признанной столицей новой.
Стирает время взгляды, лица
и даже вечные основы,
боль и обиды свято помня.
Не попадая точно в ноты,
под музыку тихонько стонет
душа, смотря с тоской на фото.
Мелодию простую делят
разбросанные снегом лужи.
Год начинается с капели
и мысли, что ты здесь не нужен.

Краски

Песню на слове прервав, замечаю,
что пропустила, когда шла по следу.
Чёрную краску я с белой смешаю,
чтобы не портила синее небо.

Тронул январь лёгким инеем холст.
Небо рвалось и дождями стучало.
Даже не помню, когда сорвалось
сердце на крик, а потом замолчало.

Серую краску готовит февраль,
быстро разбавить её будет сложно.
Там, где маячит и мается даль,
тихо светлеет рассвет осторожный.

Песню на слове прервав, замечаю,
что пропустила, когда шла по следу.
Чёрную краску я белой стираю,
чтоб не мешала раскрашивать небо.

Музыка звучит

А музыка сквозь толщу лет
звучит, звучит, не прекращаясь,
в уме словами отражаясь,
как будто не было и нет
смертей на остром вираже
и потерявшегося смысла.
Смотри – луна в окне повисла
в своём небесном неглиже.
И двигает валторны Григ,
слышны повсюду фуги Баха,
а Гендель рук волшебным взмахом
длит упоенья сладкий миг,
в котором плавится душа,
и медленно плывут из залы
в привычном ритме тихо пары
под музыку через века.

Зритель

Нахохлился в окне январь.
Обледенели все дороги.
Ступила вечность-пономарь
в заиндевелые чертоги.

И нет ни радости, ни сил.
Жизнь проиграла эту битву,
когда колючий ветер бил
в лицо, крича свою молитву.

Устали краски рисовать,
устали травы пряно пахнуть.
Стихов ненужная тетрадь
на память мне осталась чахнуть.

А где-то куклой заводной
в погоне личностных открытий
играет жизнь. И боже мой,
смеётся, сидя в зале, зритель!

От ветки на ветку

Я скучаю ещё, но век стужи недолог.

Среди дней остывающих каждою клеткой

буду слушать в тиши твой серебряный голос,

что как птица, порхает от ветки на ветку.

А потом не смогу, мне не хватит усилий,

крыльев тоже не хватит, они под запретом.

Я смотрю, как в окне, где пейзажи застыли,

снег ложится на землю берёзовым светом.

Всё спокойно, и только душа на пределе,

но не вырваться ей на свободу до срока.

Спать она под рыдания ляжет метели,

чтобы не было так в темноте одиноко.

Хорошо, что зима. Летом было бы хуже

засыпать ей, когда всё заполнено светом,

да и осенью весь отражается в лужах

разноцветный костёр уходящего лета.

Я скучаю ещё, но век стужи недолог.

Среди дней согревающих каждою клеткой

я забуду в тиши твой серебряный голос,

что как птица, порхает от ветки на ветку.

Памяти Бродского

Врачует время втихаря,
в блокноте даты помечая,
незримо в память превращая
недельный ход календаря.
А сердце, маленький изгой,
окно захлопывает туже
и кружит, постоянно кружит
в той стороне, где путь домой,
где жизнь, как звёзды с эполет,
надежду яростно срывает,
и постепенно исчезает
возможность изменить сюжет.
Но чудом под метельный бой
из Александровского сада,
как будто это так и надо,
плывёт кораблик золотой.
Как будто не было и нет
ни этих лет, ни этой грусти,
и не давила сверху люстра,
пытаясь увести от бед,
когда звезда на потолке,
согласно правилам сгоранья,
не для желанья, в наказанье,
слезой сбегала по щеке.

Поможет страхи одолеть
судьбой назначенная данность,
где всё живое – только вещь,
а мир – одна большая странность.
И боль, как следствие потерь,
меняет постепенно звучность,
вползая незаметно в щель,
захлопнув дверь на всякий случай,
где ни жилец, и ни мертвец,
а словно бы посредник местный,
когда-то позабывший здесь
свою, не спетую им, песню.

Витражи

Мир спит уже, ему до фонаря.
А на стекле трепещет, замирая,
любовь чужая и судьба чужая,
своё тепло жалея для меня.

И времени волнуются пажи.
Сегодня им уже не до азарта,
когда они рисуют витражи
моей судьбы от финиша до старта.

И ничего нельзя им упустить.
Как было просто с самого начала,
когда смеялась маленькая жизнь
и сложностей вокруг не замечала.

Но вот она умчалась, вдаль спеша,
мне ничего на память не оставив,
и я стою одна у витража,
пытаясь зря портрет её составить.

Ушла и молодость моя, сказав: «Держись», —
меня однажды утром больно ранив,
и взрослая не торопилась жизнь,
но что случилось, не могла исправить.

Вот у последнего стою я витража,
где на стекле трепещет, замирая,
любовь чужая и судьба чужая,
и нет уже здесь места для меня.

Банты

Позабытый расклад завтра новой игрой

ляжет, словно у школьницы банты.

И слегка погрустнев, мы вернёмся домой

я – одним, ты – другим оккупантом.

Будет новый герой возводить города,

поднимать неподъёмные рифмы,

и возникнут стихи, и напишут слова

на заборе, как в прошлое письма.

Это будет потом, а пока, а пока

раскрываются губы в азарте,

и приходят на ум мне из лучшего сна

те места, что не видно на карте.

И уже запредельно холодной зимой

от тепла расплываются лица,

словно скоро на свет, наш нарушив покой,

в утешение кто-то родится.

Силуэт

Переходных мыслей круговерть.
Снег ещё скрипит под сапогами,
но уже разбужена на треть
жизнь, не зная, что же делать с нами.

Ощутив холодное стекло
лбом, я слышу, как течёт капелью
талая вода, неся тепло
прямо в душу, а потом на землю.

Из небытия встаёт рассвет
светлых дней, вчера что потеряли.
Снова вижу чёткий силуэт,
собранный из света и печали.