Kitabı oxu: «Нарциссы в терапии и в жизни. Взгляд психолога», səhifə 3

– Как Лена относится к тому, что вы пришли сюда?

– С подозрением. Она вообще не слишком хорошо относится к психологам.

– А вы давно дарили ей цветы?

Тимур посмотрел на меня озадаченно. На провокации реагирует, сработаемся.

– Думаете, это решит наши проблемы?

– Нет, конечно. Но вам нужна будет поддержка. У вас сложная ситуация с мамой, она очень многое держит под контролем. Ваша с Леной семья слишком зависит от вашей мамы. Вы готовы переосмыслить ваши с ней отношения?

– Конечно, готов. Я готов на что угодно…

Мы обсудили терапевтические цели и вероятные сроки терапии, договорились перейти на «ты» и завершили нашу встречу.

Непростой день, два новых клиента. Сердце мне подсказывает, что оба останутся на терапию. С Вероникой, вероятно, не всегда будет просто, но она мне очень симпатична, а это главное. Тимур вызвал у меня острое сочувствие, но не такое сильное, чтобы я начала бояться за чистоту наших процессов. Что ж, посмотрим, что у нас получится.

Глава 3

Я хотела быть психологом с 13 лет. Не знаю, почему. Из того времени помню только два случая, которые то ли повлияли на меня, то ли просто помогли проявиться моей тяге.

Первый – к нам в класс пришла психолог и провела тесты на лидерство. Это теперь я понимаю, что тесты были так себе, но тогда мне казалось, что это волшебство какое-то. По результатам теста получилось, что я скрытый лидер в классе: многие люди готовы были доверить мне свои секреты. После того урока многие ребята говорили, что я настоящий психолог. Тогда во мне что-то «екнуло», но я не была уверена, что это серьезно. Во мне в то время многое «екало» – стихи, история, философия, рисование. Я могла бы с тем же успехом считать себя будущим поэтом или философом.

Второй случай произошел зимой, когда я поехала в пионерский лагерь. Вожатые нас, по сути, бросили, поэтому в отряде быстро развилась дедовщина. Несколько парней и девчонок, считавших себя очень крутыми, выбрали двух жертв – меня и парня. Ничего особо жестокого со мной не происходило (они просто издевались – кидались апельсиновыми корочками в лицо, подшучивали, заставляли приносить их вещи), но морально было невыносимо. Уйти из этой ситуации было невозможно, я просто терпела и ждала, когда кончатся эти проклятые «дни отдыха». А вот парнишке пришлось настолько тяжело, что он пешком ушел ночью через зимний лес в город. Его нашли, привезли обратно, но перевели в другой отряд, потому что он отказался вернуться к нам и пообещал, что снова уйдет при первой возможности. Вернувшись из лагеря, я поклялась, что никогда не буду ни над кем смеяться, даже если очень хочется. Ну и прокляла своих обидчиков, конечно.

Хотя мое решение быть к людям терпимой выглядит очень благородным (и в целом я его придерживаюсь), оно не помешало мне от души позлорадствовать, когда я узнала, что летом того же года мои обидчики, снова приехавшие в лагерь, сами попали в наше с парнишкой положение – их обзывали и высмеивали. К ним бумерангом вернулось их отношение к людям. Словом, моя терпимость в значительной степени построена на обидах и агрессии.

Возможно, благодаря этим двум случаям, а может быть, просто поддавшись бессознательному порыву, но я начала читать все, что могла достать по психологии. И, конечно, прочитала многое из того, что под психологию маскируется, но не является ею на самом деле: книги про тонкие миры, эгрегоры¹ и карму. Даже на всякий случай выучила названия всех тел и чакр человека. Эти знания иногда пригождаются, когда надо перевести текст верующего во все это клиента на понятный и ставший родным мне психоаналитический язык.

В 17 лет нужно было поступать в вуз, и я робко сообщила маме, что хочу быть психологом. Мама ответила, что это не профессия, что непонятно, где я буду работать, что надо выбирать профессию, обеспечивающую кусок хлеба, и вообще, я займусь этой ерундой только через ее труп. Труп мамы, мгновенно возникший в моем живом воображении, конечно, стал непреодолимым препятствием. И я отправилась учиться на исторический факультет педагогического вуза.

Первый год я училась хорошо, даже отлично. А на второй год мне стало невыносимо скучно. При том что преподаватели были невероятно профессиональными, а сокурсники – веселыми и умными, я скучала. И вдруг на втором курсе появилась она – Полина Борисовна. Она вела психологию развития, потом семейную психологию.

Как она рассказывала… Красиво, глубоко, завораживающе. Она начинала говорить, и я замирала, как губка впитывая каждое слово. У нее точно был уникальный ораторский дар: на ее лекциях мы смеялись и плакали, сочувствовали ее персонажам и возмущались. Это было волшебство.

А потом случился момент, перевернувший мою жизнь. Я ехала на автобусе в институт, и на одной из остановок зашла Полина Борисовна. В тот день мне повезло – я сидела. Была страшная давка, поэтому она вошла и осталась стоять на ступеньках. Когда она заметила меня, я помахала ей рукой, дескать, идите сюда. И тут же почувствовала себя полной идиоткой, потому что пробраться казалось невозможным, но она кивнула и через минуту оказалась около меня. Я была в шоке, конечно, но обрадовалась и попыталась уступить ей место. Она замахала на меня руками и возмутилась: «Сиди, я что, старуха что ли?» Так мы и ехали до самого института: я сидела, а она нависала надо мной и говорила. Она рассказала, что начинает новый проект – собирает группу учеников, которых будет учить психологии, а также проводить с ними психотерапию, и приглашала меня присоединиться. Сказать, что я обрадовалась – ничего не сказать. Я была в восторге: мне страшно повезло, меня выбрали! Человек, который был для меня образцом для подражания, позвал меня за собой! Конечно, я согласилась. Я готова была платить любые деньги, лишь бы понимать все так же глубоко, как она, рассказывать так же интересно, как она, думать так же широко, как она. Я была готова на все!

Так началась история длиною в 15 лет. Большую часть этого времени я делала все, что было нужно Полине Борисовне, – посещала группу, потом ходила к ней на психотерапию, работала с ней в научном центре, воевала вместо нее там, где она не хотела, помогала решать ее личные проблемы. У нее же тем временем, как я теперь понимаю, медленно, но верно прогрессировало нар-циссическое расстройство личности. С каждым годом она становилась все менее сдержанной и очаровательной. Все реже она говорила что-то необычное и все чаще кричала, требовала беспрекословного подчинения и разворачивала грязные игры. Люди в этих играх были только пешками, а цель всегда была одна и та же: слава, признание, подпитка ее самооценки. Люди рядом с ней страдали – как морально, так и физически, но она будто не замечала происходящего. Человеческая боль объявлялась слабостью, задуманные подвиги должны были совершаться чужими руками, но под ее фамилией. Ее не интересовали интересы и потребности окружающих. Благодаря своим гениальным мозгам она со скоростью света вычисляла слабые места людей и захватывала их в плотную сеть манипуляций.

Тех своих жертв, у которых был нарциссический тип личностной организации, Полина Борисовна «сажала» на нарциссические качели – с большим размахом, чем раньше. Людям сначала объясняли, что они гениальны, умны и прекрасны, потом – что хуже них никого не существует, они мерзкие и должны быть немедленно покинуты всеми, кто с ними знаком. Прямой удар по слабым местам нарцисса.

Тех, кто обладал истероидным типом личности, она надежно держала словами «ты мой лучший друг» и чувством вины. Это были самые неинформированные ребята, хотя казалось, что они допущены в очень близкий круг. Полина Борисовна поддерживала иллюзию близости, при этом сохраняя у человека достаточно высокий уровень тревоги. Благодаря этому ее подопечные готовы были прибежать в любой момент, чтобы сделать все, что нужно.

Те, кто страдал созависимостью, постоянно находились под ее давлением. Все, что они делали, раскритиковывалось, выставлялось напоказ и объявлялось отвратительным. Их приобретенные в детстве травма покинутости и надежда заслужить любовь играли с ними злую шутку рядом с Полиной Борисовной.

С остальными были свои истории: к каждому был «индивидуальный подход». Полина Борисовна мастерски выстраивала абьюзивные отношения. Да, она, конечно, была гениальна. Но кто сказал, что гений обязательно должен быть добрым? Далеко не всегда эти характеристики связаны, бывает очень по-разному.

Какие чувства удерживали меня рядом с ней? Сложно ответить однозначно. Чаще всего – надежда. На то, что она признает меня, поймет, поможет защитить диссертацию. На то, что будет считать как минимум учеником, как максимум – другом, близким человеком. Надежда – одно из самых странных явлений психики, на мой взгляд.

Знаете, откуда в мире появилась надежда? Однажды Зевс разозлился на Гефеста, подарившего людям огонь, и создал прекрасную девушку. Другие боги наградили ее умом, любопытством, красноречием. Так и назвали – Одаренная богами, или Пандора. И отправили это чудо на землю, да еще и сосуд с приданым дали. Только не сказали, что в нем. Зевс даже бросил вскользь: «Лучше не открывай». Что еще нужно любопытной девушке? Она приоткрыла крышечку, и оттуда вылетели все болезни, войны, горести и страдания мира. Пандора захлопнула крышку, оставив последнего демона внутри, но потом ее муж решил, что хуже уже не будет, и снял крышку. И вышла на свет надежда. Мы привыкли думать о надежде хорошо. Но судя по мифу, эта барышня не так проста. Иначе зачем мстительный Зевс упаковал ее в этот ящик?

Что мы знаем о надежде? Она спасает от отчаяния и направлена в будущее: «Все изменится в лучшую сторону». Оптимизм, позитив – это прекрасно, где же подвох? Почему надежда явилась из сосуда с демонами?.. Штука в том, что часто мы надеемся на лучшее в будущем, игнорируя при этом реальность. Сколько раз я говорила сама себе: «она оценит мои старания», «она перестанет кричать», «она поймет, что так нельзя», «в глубине души она хороший человек, надо чуточку потерпеть»… Это и есть демоническая часть надежды – она искажает взгляд на происходящее.

На приеме мне часто приходится убивать надежду первой, говоря клиентам: «он не изменится», «мама такая, какая есть», «начальник будет орать всегда». Надежда отвратительно живучая, но не убив ее, человек не может двинуться с места – и продолжает боготворить мужа, злиться на мать или погибать на работе. А несбывшаяся надежда – это отдельная боль, лучше бы она вообще не зарождалась…

Я не могу сказать, что лучше жить без надежд вообще и оценивать происходящее исключительно реалистично. Это прямая дорога к цинизму и апатии. Представьте мир, где мы просто знаем: велика вероятность, что муж уйдет, друг предаст, а дети будут на нас обижаться. Для такого мировосприятия даже термин есть в психологии – «депрессивный реализм»…

Конечно, надеяться, что именно мой брак навсегда, а в жизни все получится, гораздо приятнее. Известно, что оптимист легче справляется с трудностями, быстрее выздоравливает, реже сдается. Тем не менее нужно помнить, что надежда не из нашего (реального) мира, она из мира богов. Она связана не с жизнью, а с нашими мыслями о будущем. Это «чувство возможного», поэтому оно не подчиняется правилам реальности.

Что же делать – прогонять надежду, как обманчивого демона, или взращивать, как залог счастья? Ответ, как всегда, где-то посередине. В трудные периоды надежда просто необходима: «все проходит, пройдет и это», «в следующий раз все получится», «я встречу другого, верного и непьющего». А вообще в жизни лучше смотреть на происходящее реалистично: если начальник уже io лет вас критикует, 5 из которых просто орет и не стесняется, вряд ли стоит строить иллюзии об улучшении ситуации. Надежда, как и все другие чувства, должна быть управляемой.

Я смогла уйти, когда приняла горькую реальность: Полина Борисовна не поможет с диссертацией, не даст мне двигаться по карьерной лестнице, не будет повышать мою зарплату, не прекратит орать и сваливать на меня свою работу. Тем не менее я многому научилась у нее. С момента нашего расставания прошло уже много лет, но до сих пор я иногда отмечаю, что говорю ее словами, использую ее шутки и примеры. И мне страшно. Я не хочу быть такой, как она.

Часть 2
Вхождение в терапию

Глава 4

Вхождение в терапию у нарциссов всегда проходит сложно – как для клиента, так и для терапевта. Нарциссы много говорят, занимая практически все время сессии, и порой терапевту приходится проявлять недюжинное терпение. Что же конкретно приходится делать психологу?

1. Следить за лицом. Оно должно быть температуры о° – то есть нейтральное, даже прохладное, с легким налетом доброжелательности. Нельзя демонстрировать слишком сильное принятие – клиент сочтет это издевательством. Нельзя сидеть в отстраненной позиции, иначе он будет ощущать отвержение, и его ключевая травма будет яростно и болезненно резонировать. С другими клиентами – пожалуйста: двигаем бровями, громко разговариваем, активно сочувствуем, но только не с нарциссами в начале терапии. Излишне участливый, как и излишне холодный терапевт неизменно вызовет у нарцисса желание сбежать.

2. Молчать, слушать и запоминать. Все, что сейчас говорит клиент, потом пригодится, правда, очень не скоро. В начале терапии нарцисс выдает все свои тайны и больные места, сам того не ведая. Нельзя слишком много уточнять – будет чувствовать, что он неинтересен, потому что его перебивают. Интерпретировать тоже нельзя – слишком хрупкий, не выдержит. Просто сидим, собираем коллекцию проявлений и иногда даем знак: «да, я здесь, с тобой». Больше нарциссу в начале терапии от психолога ничего не нужно.

3. Настойчиво бороться с контрпереносными чувствами. Контрперенос – это то, что чувствует психолог в ответ на рассказы клиента. Но это не личная реакция (если появилась личная реакция, то ее нужно аккуратно «сложить в кулачок» и отнести потом на личную терапию, к своему психологу, ибо на сессии клиента ей не место): это та реакция, которую выдавали родители клиента в отношении него, когда он был ребенком.

Вероника не была исключением. Как и всем другим клиентам, я предложила ей перейти на «ты». Она согласилась, но так и не сделала свой шаг, продолжая говорить мне «вы». Что ж, это частая история с нарциссами – они избегают излишнего сближения, предпочитая сохранять дистанцию всеми возможными способами. К тому же на первых порах им остро необходима некоторая идеализация терапевта (а как идеальному объекту говорить «ты»?). Проходит время, идеализация отступает, а привычка говорить «вы», закрепленная частыми встречами в течение нескольких лет, остается. Так и формируется это легкое неравноправие – я на «ты», клиент на «вы». Впрочем, это не вредит терапевтическому процессу.

Понимая, как Веронике трудно, я долгое время сидела с невозмутимо-доброжелательным лицом, прежде чем позволила себе улыбнуться или нахмуриться. Я слушала ее истории о коллегах, родителях, друзьях, планах и ценностях. Неделя за неделей я наблюдала, как ее уносит на нарциссических качелях – то в мрачную пучину безысходности, то на вершину грандиозного состояния. В этот период я вела с Вероникой практически партизанскую работу. Основная цель – во время коротких и точных вылазок из моей нейтральности аккуратно и нежно учить ее наблюдать со стороны весь процесс раскачивания: после депрессии всегда идет выстрел в грандиозность, а после грандиозности – падение в нарциссическую депрессию. И где-то обязательно есть триггер, запускающий весь этот волшебный цикл.

Вероника была очень умна. Она быстро схватила суть происходящего, но очень долго ничего не могла с этим поделать.

– Сегодня я шла к вам по улице и ненавидела людей.

– Почему?

– Не знаю. Я смотрела на каждого прохожего и думала: как можно так безвкусно одеться? Как можно так себя запустить? Как можно быть таким толстым? А этот вообще дистрофик, он что, вообще не ест? В автобусе мужик вонял, я думала, меня вырвет! По-моему, люди просто отвратительны!

– Когда это началось?

– Не знаю, но в понедельник утром я уже точно всех ненавидела!

– А что произошло в воскресенье?

– Да, кстати, в воскресенье был случай. Мы договорились встретиться с подругой, с которой давно не виделись. Она моего возраста примерно. Знаете, иногда говорят «у каждой красивой девушки есть некрасивая подруга». Так вот. Это вообще не про нас. Мы собирались погулять, поболтать, посидеть в кафе. Поэтому, конечно, принарядились. Все шло отлично, пока мы не пришли в бар. Было довольно поздно, когда мы пришли. Народ, видимо, уже подвыпил. Мы только сделали заказ, и тут к нам за столик подсел мужик. Вы бы его видели. Лысый, толстый, небритый… И это недоразумение мне говорит: «Девушка, вы такая красивая, давайте пообщаемся». Я, естественно, говорю, что мы с подругой пришли вдвоем посидеть, а он такой: «Тогда оставьте телефончик, я вам потом позвоню». Я так разозлилась! Какого надо быть о себе мнения, чтобы думать, что такая, как я, пойдет с таким, как он, на свидание? Он вообще хоть иногда в зеркало смотрит? У мужиков самомнение невероятное, конечно…

Вероника все рассказывала о своих впечатлениях. Я сидела со своим нейтральным, слегка доброжелательным лицом и думала: «Здравствуй, грандиозность…» Мне было скучно. Прошло уже 15 минут сессии (кто ходил к психологу, тот знает, что за 15 минут можно полжизни переосмыслить и полдетства оплакать), а не происходило ничего, кроме демонстрации грандиозной части ложного «Я». Я попыталась одернуть себя за не-эмпатичную реакцию, но мозг лениво процитировал Н. Мак-Вильямс: «Скука – нормальная контрпереносная реакция терапевта на нарциесическую личность». Я честно дождалась, пока у Вероники кончится основной заряд, и вклинилась в возникшую паузу:

– Как ты думаешь, в каком ты сейчас состоянии?

Вероника осеклась. В грандиозном состоянии очень трудно рефлексировать. В ходе рассказа об отвратительных людях она совсем забыла, над чем мы работаем, и сейчас впервые за сессию хоть немного сконцентрировалась на моем присутствии.

– Не знаю. В депрессивном? В грандиозном?

Я молчала. Нарциссы плохо себя понимают. Когда у них формируется некоторое доверие к терапевту, они начинают постоянно надеяться на то, что психолог поможет им и обозначит, что они чувствуют и думают. Бездонная потребность в близости заставляет нарциссов манипулировать и требовать слияния. Психолог в их понимании должен быть телепатом.

Конечно, я понимала, что она в грандиозности. И конечно, я могла ей это сказать. Но мы работали над качелями уже несколько недель, и я точно знала, что она способна сама определить свое состояние. Теперь это ее пожизненная работа – чувствовать себя, и если я буду соглашаться выполнять эту функцию за нее, то просто посажу ее на «иглу психотерапии». Это не в моих правилах. А потому – раздражающая всех без исключения нарциссов терапевтическая пауза.

– Да поняла я все! – не выдержала Вероника. – Грандиозность это, ясное дело!

Мое добродушное молчание сильно злило ее. А представьте, как она реагировала бы, если бы сейчас какой-нибудь камикадзе рискнул высказать ей конструктивную критику?

– Ну и что вы молчите, что делать-то?

Я помолчала еще секунду, соображая, какой ход сейчас будет максимально полезен для ее терапии. Вероятно, пора попытаться двинуться в сторону «живого». По крайней мере, попробуем.

– А помнишь, что бывает после грандиозности?

– Помню, конечно, депрессия. Но я не хочу в депрессию! Мне там не нравится! А можно как-то без депрессии обойтись?

– Можно, но сложно, – я улыбнулась.

– Понятно, что сложно. Когда у вас тут просто было? Что делать, говорите?!

– Нужно вспомнить, с чего все началось, и разобраться, от чего ты защищалась своим нарциссизмом. Расскажи, в каком состоянии ты была в воскресенье утром?

– Нормально все было. Я, правда, забыла позавтракать. И дома все раскидала, пока выбирала, в чем пойду.

– Думаю, ты уже проснулась в грандиозном состоянии. А в субботу что было?

Вероника озадаченно уставилась на меня.

– Субботу вообще не помню. Что я делала в субботу?

Она помолчала и повторила:

– Представляете, вообще не помню. Может, кино смотрела?

«В субботу ты подвисала в фантазиях, – подумала я. – Значит, ищем раньше». Про фантазии пока говорить было рано.

– Ладно. А в пятницу?

– Работала.

– И что на работе было?

– Слушайте, точно, в пятницу вечером я сидела в депрессии. Хотела уволиться и уехать в другой город или даже страну. Гуглила, как переехать в Таиланд и найти работу на удаленке.

– А что за неприятность произошла в пятницу?

Вероника задумалась, а потом покраснела.

– Вы будете смеяться.

Я помолчала. Она тоже. Я не выдержала. У нас оставалось мало времени, а она все катала и катала свой нарциссизм перед моим носом. Конечно, ей мешал ее нар-циссический стыд и присущее грандиозности желание сделать из истории трагикомедию уровня «Шекспир»… Но я ведь тоже человек. Я вбросила провокацию:

– Вероника, мы ищем способ слезть с грандиозности, не погружаясь в депрессию. Но если старым путем тебе привычнее, и ты не хочешь искать – имеешь право.

Сработало. В депрессию она совсем не хотела.

– Ладно, что вы начинаете? У нас на работе есть парень, Костя. Я вам про него рассказывала. Мы с ним часто шутим вместе, у нас очень похожий юмор. Он мне нравится, я думала, что тоже ему нравлюсь. В пятницу он сидел за компьютером, я подошла к нему, наклонилась и спросила кое-что по работе. А он дернулся, как будто я прокаженная какая-то. Я, конечно, сразу выпрямилась и отодвинулась, но знаете, «осадочек-то остался».

– А что это за осадочек? Что ты почувствовала?

У Вероники из глаз брызнули слезы.

– Да что я ему противна! Что он не хочет приближаться ко мне даже на метр! Что я ужасна, и ему не нравлюсь, и никому другому никогда не понравлюсь!

– Ты чувствовала боль от отвержения?

Вероника плакала и кивала головой. Мою скуку как рукой сняло. Верный признак того, что передо мной живая часть человека. Теперь – нежно и аккуратно привязываем к реальности.

– Вероника, а есть вероятность, что он был настолько погружен в компьютер, что не заметил, как ты подошла?

Вероника сделала секундную паузу и заплакала еще сильнее, но уже с другой интонацией:

– Даааа, а я еще и сзади подошлааааа!..

Я тихо хохотнула. Она тоже. Значит, все получилось.

– Ну то есть он просто дернулся, как будто ты на него из-за угла прыгнула, а ты решила, что он тебя отвергает? – тепло спросила я.

Вероника уже смеялась сквозь слезы. Пожалуй, это была самая сильная ее сторона – когда она приходила в себя, то была способна посмеяться над собой.

– Да, и парня напугала, и сама напугалась!

Мы помолчали. Вероника расслабилась и притихла. Грандиозность отступила.

– Мне теперь не придется идти в депрессию?

– Только если очень захочется.

– Нет, спасибо, вообще не хочется!

На провокацию отвечает с юмором, без агрессии. Пора завязывать последний «бантик».

– Вероника, наше время сегодня подходит к концу, но я хочу тебе кое-что сказать.

Она посмотрела на меня, готовая слушать.

– Сегодня ты проделала очень важную работу. На самом деле подлинные чувства – это главное противоядие от нарциссических качелей. Мы с тобой уже научились выбираться из депрессивного состояния. Из грандиозного выбираться гораздо сложнее.

– Почему, кстати?

– Потому что оно не так мучительно, как депрессивное, мотивации маловато.

– Ну да…

– Так вот. Грандиозное состояние – своего рода защита, которая включается, когда ты чувствуешь себя уязвимой. Поэтому, если ты поняла, что ты в грандиозности и не хочешь потом свалиться в депрессию, нужно идти этой дорожкой: думать, когда все началось, находить, что именно тебе причинило боль, признавать свои чувства и разбираться в ситуации.

– Поняла. Только не поняла, как понять, что я в грандиозности. Сегодня, пока вы не спросили, я вообще не понимала, что я там.

– Думаю, ты сегодня назвала свои маячки. Как только люди кажутся тебе отвратительными, а забота о себе в виде еды и порядка в доме отменилась, значит, ты в грандиозности.

– Это очень откликается.

Мы помолчали пару секунд.

– Как ты сейчас?

– Я расслабилась. Мне спокойно.

– А вот это твои маячки не-нарциссического состояния… И наше время на сегодня закончилось…