Kitabı oxu: «Страна сумасшедших попугаев»
***
Я сижу, поджав ноги, в старом развалившемся кресле и пытаюсь справиться с дрожью, напротив, поперек дивана, лежит тело, одна рука неестественно закинута на спину, другая свешивается до пола, признаков жизни тело не подаёт.
Я знаю, в таком состоянии пребывать оно будет долго.
В комнате стоит стойкий запах перегара, не спасает даже открытое окно, а еще почему–то пахнет кислой капустой. Странно, никогда у меня не было кислой капусты, или была? Не помню…. Перегнувшись через ручку кресла, пытаюсь поднять одеяло, не выходит, на нём покоится перевернутая тумбочка. Придется встать…
Под столом сиротливо поблескивают остатки будильника. А где мои часы? В сумке, наверное…, а сумка?… Ладно, это потом, сначала телефон…
А он–то где?!!…
Открываю зеркальную дверцу пузатого шифоньера и наощупь шарю внутри, дело непростое, в этот мебельный раритет много чего напихано, наконец, нахожу аппарат, включаю его в розетку и набираю номер службы времени.
–Шесть часов три минуты,–возвещает дребезжащий женский голос.
Странно, почему всегда, кажется, что дама недовольна? Наверное, это ей наказание за особо тяжкие грехи. А, что? Все на лесоповале, а она «ходиками» работает, еще неизвестно, кто быстрее взбесится. А вдруг, это изощренный вид пытки? Для предателей Родины, например.
А тело на диване лежит всё в той же позе: неуклюжее бревно, зарывшееся в месиво простыней.
С улицы тянет мартовской непогодой, снег, дождь, ветер. Окно…, надо бы его закрыть, но между мной и подоконником два перевернутых стула, сломанный табурет, поваленная тумбочка и куча битого стекла, с минуту потоптавшись в нерешительности, плетусь в кухню.
Соседи по коммуналке спят. Вернее одна соседка, тетка Дуня, сестра её тетка Лена опять ночует у подруги, а племянник Гришка появляется в квартире только во время сильных запоев, в такие дни у его сожительницы сдают нервы, и она выставляет Григория вон.
На кухне я сую чайник под кран, зажигаю все четыре конфорки и начинаю искать, чего бы заварить. После тщательного обследования обнаруживаю полпакета макарон, сушки и пачку сухой горчицы. Горчицу заваривать не хочется.
Малость поразмыслив, направляюсь в комнату соседки.
Тетка Дуня запирает дверь только, когда уходит из квартиры, но я всегда знаю, где найти ключ, причем, знаю об этом только я, с родственниками старуха не ладит. Тетка Лена пронырливая баба себе на уме, а о Гришке вообще говорить не приходиться, он из той категории алкоголиков, которые упившись в дрова, активно терроризируют окружающих, хотя по натуре Григорий человек тихий, потому даже в наивысшем «нажоре» никогда не распускает руки и не пристаёт к посторонним. Меня он не трогает, а вот бедной тетке достаётся. Обычно Гришка бегает по квартире в одних трусах, так и норовящих соскользнуть с мосластых чресл, и предъявляет ей счет за все обиды, которые когда–либо нанесла ему жизнь. В таких случаях, его хитрая мамаша моментально испаряется в соседний подъезд к подруге, а вот несчастной Евдокии Степановне деваться некуда. Она даже не может закрыться у себя комнате, от этого Гришка еще больше свирепеет и хватается за топор. Пару раз он разносил теткину дверь в щепу, вот поэтому–то бабка Дуня и держит ее незапертой.
Я аккуратно открываю соседскую дверь, пару минут привыкаю к сумраку, потом лезу в буфет. Пачку чая нахожу практически сразу и уже собираюсь ретироваться, как вдруг замечаю свою сумку (ну, конечно же, сама вчера оставила её у бабки). Машинально делаю шаг вперед, на что–то натыкаюсь и слышу «хрустальный» звон… Так…, ясно, бутылки. Сдавать приготовила, то, что от грохота старуха проснется, шансов мало. Она полностью глуха на левое ухо, да и правым слышит не очень, а вот свет в комнате включать не стоит, значит, придется идти за спичками.
Надо сказать, что жилище Евдокии Степановны являет собой нечто среднее между базой вторсырья и медвежьей берлогой. На пятнадцати метрах располагаются: полуторная кровать с отломанной ножкой (на ее месте красуется сучковатый чурбак), буфет, шкаф, дубовый комод, холодильник марки «Север», две больничные тумбочки, два стула, деревенская скамья, три табуретки, ободранный оранжевый пуфик и раскладушка, кроме мебели по всей комнате распиханы узлы с тряпьем, кипы старых газет, листы фанеры и еще черт знает что. Оставшееся свободное пространство занимает пустая посуда из–под всякого рода напитков, а ещё, территорию с хозяйкой делят два весьма многочисленных семейства.
Одна община состоит из рыжих тараканов, толщиной в палец, другая из мелких, но крайне кровожадных клопов. Между собой они уживаются довольно мирно. Левую стенку комнатушки облюбовало тараканье семейство, а правую выбрало клопиное. Мне крупно повезло, моя комната находится слева. Таракан, конечно, насекомое малоприятное, но он, по крайней мере, имеет притязания на твою еду, но никак не на твое тело.
На кухне нашлись не только спички, но и, бог весть, откуда взявшийся, огарок свечи, уже легче.
Осмотр порадовал, разрушения были невелики, а жертв и вовсе не было, ни одна бутылка не пострадала.
Облегченно вздохнув, принимаюсь собирать тару, это не так просто, света от огарка мало, а ползать надо по всей комнате. Минут через десять, всё закончено, я достаю из сумки сигареты и там же обнаруживаю свои наручные часы. Отлично, теперь со временем проблем не будет.
В кухне висит парное марево, а чайник на плите бьётся в истерике и клокочет, как водопад, интересно, когда я успела его поставить?… Выключаю конфорку, потом долго ищу большую эмалированную кружку. Заварочного чайника нет, давно уже нет, да он и не нужен мне сейчас.
Кружку нахожу на подоконнике, заливаю на одну треть кипятком, всыпаю туда три столовых ложки заварки и прикрываю крышкой от кастрюли, теперь часы. Застывшие стрелки показывают без двадцати пять. Интересно утра или вечера?
Задумчиво смотрю на свои руки, на левой, чуть ниже локтя, отпечатался захват пяти пальцев, синее пятно с красноватым оттенком, а на правой обломаны все ногти и, похоже, это ещё не всё. Ладно, инвентаризацию отложим на потом…
За время моего отсутствия, комнатенка превратилась в филиал деревенского погреба. Водружаю тумбочку на место, переворачиваю стулья и, стараясь не наступать на битое стекло, кое–как добираюсь до окна, с трудом закрываю разбухшую от влаги раму и опять берусь за телефон.
–Шесть часов пятьдесят минут,–объявляет дама, в этот раз голос у нее еще противнее, надо звонить Таньке.
После пятиминутного ожидания слышу сонное,–Алло?
–Привет! Вставать пора. Я не приду, сегодня и завтра, наверное… Скажи там…
–Ой, я тебя не узнала. Рачков орать будет, он страсть не любит, когда неожиданно
–Не будет, у меня еще неделя отгулов есть. Пока.
Теперь можно и чайку попить.
Пара в кухне уже нет. Я заглядываю в кружку: напиток настоялся и приобрел характерный красно–черный цвет. Добавляю туда две таблетки валидола, кусок сахару, немного камфорного масла, доливаю кружку до верха кипятком и ставлю на маленький огонь, жаль, гвоздики нет…
***
Второе мая, время где–то около восьми вечера. Застенчивое весеннее солнце уже отработало свою смену и завалилось за крыши домов. Час назад, мы, словно пиявки, отвалились от праздничного стола, и решили, что не плохо бы глотнуть свежего воздуха.
Мы–это двое мужчин и три женщины.
Первые полчаса идем рядом и молчим, каждый занят исключительно пищеварением, но постепенно мужская часть компании вырывается вперед.
Молодые люди то ускоряют шаг, то замедляют, а иногда и вовсе останавливаются и начинают что–то яростно друг другу доказывать, незнакомому человеку может показаться, что эти двое выясняют отношения, из–за женщины, например, или из–за несходства взглядов на текущий политический момент.
Ничего подобного. Мужики просто обсуждают начало футбольного сезона, потому как оба страстные болельщики и, что интересно, будучи коренными москвичами, ни один из них не «болеет» за столичную команду. Андрюха предпочитает «Динамо» Киев, а Мишка «Динамо» Тбилиси, что касается политики, то она их интересует ровно столько, сколько павлина дифференциальные уравнения, а насчет женщин…, тут им, тем более, делить нечего, у каждого есть своя, и обе сейчас в моей компании.
Наш «пятерик» имеет интересную конфигурацию. Андрей с Татьяной молодожены, у них даже «медовый» месяц еще не закончился, а у Мишки с Валентиной свадьба через три недели, я же представляю собой некое связующее звено.
Во–первых, не далее, как в конце апреля, я засвидетельствовала образование новой семьи Крупиных, во–вторых, в конце мая мне предстоит сделать то же самое при освящении союза Жмаевых, и в–третьих, оба молодых человека (сначала Мишка, потом Андрюха) были когда–то моей «большой» любовью, при таком раскладе нас вполне можно считать родственниками.
И вот теперь я иду по Крымскому мосту в гудящей, как пчелиный улей, толпе и наблюдаю, как впереди два моих «бывших» увлеченно решают проблемы отечественного футбола, а рядом две мои «лучшие» щебечут на темы свадебного кошмара. Идиллия! Ети её!…
–До свадьбы двадцать дней, а я еще материал на платье не купила,–горестно сокрушается Валентина.
–Да, ты, что? Правда? Вот ужас!–Танька картинно закатывает глаза, вроде как максимально сочувствует,–А шить сама будешь?
–Смеешься? Откуда у меня время? Слава богу, хоть ресторан заказали, а с машинами беда, на «Чайку» очередь на полгода. Мишка говорит, плюнь, обойдемся. Что значит обойдемся? Какая же свадьба без «Чайки»?…
Да, без «Чайки» не жизнь. А еще без пупса на капоте, без шторы на башке, без икры, без водки, без драки… Мужиков, что ли догнать?…
Я оглядываюсь по сторонам. Странная штука эти народные гуляния, шел человек сам по себе, неважно умный он или глупый, больной или здоровый, какая разница? Главное, что все у него было свое, но вот поймала его крикливая, бесцеремонная толпа и отняла индивидуальность, теперь он часть чего–то общего и обязан жить в согласии с остальными, обязан подчиняться правилам, иначе толпа его отвергнет или раздавит. А кто этого захочет?
Вот и сегодня, центр города, Крымский мост, люди активно табунятся…
–Э–э–эй! Сограждане!…
Какого черта, я тогда обернулась????!!!!!!
Метрах в пятнадцати от меня компания молодых людей задирала прохожих.
–Девушка, девушка! Ну, куда же вы?
–Папаша, как оно? Ничего?!
Парни были уже сильно навеселе, один держал бутылку портвейна, а остальные поочередно к ней прикладывались и, сделав глоток, каждый считал своим долгом пообщаться с народом.
–Тетенька, родная, пожалей меня несчастного. Сироте на портвейн не хватает.
–Товарищи! Сольемся в едином порыве!
–Однополчане, не нарушайте конституцию, ибо сказано: мы есть новая общность–великий советский народ.
–Общайся народ! Кучкуйся народ! Пей народ!
Особенно старался брюнет в голубой рубашке. Он чаще других прикладывался к бутылке и приставал ко всем проходящим девушкам. Для большего впечатления даже сделал стойку на руках, а потом и вовсе попытался забраться на арочное перекрытие моста, но авантюра закончилась крахом, немного повисев на железной перекладине, брюнет кубарем скатился обратно, а его приятели радостно захохотали и стали предлагать акробату выпить.
И никто из парней не заметил, что в их сторону направляется милицейский наряд, похоже, что у представителей власти были вполне определенные намерения.
До сих пор не могу понять, что тогда на меня нашло?
Я сорвалась с места, схватила за руку циркача–неудачника и заорала: «Быстрей! Милиция!»
Первые несколько минут он послушно держался у меня за спиной, потом расстояние между нами стало сокращаться, еще пару мгновений и он уже рядом, нахально улыбается, подмигивает, вырывается вперед, и вот уже я на буксире. Мост закончился, мы продолжаем бежать, я начинаю задыхаться, пытаюсь вырвать руку, но слышу: «Терпи!», наконец, мы резко сворачиваем и оказываемся в каком–то дворе. Мой организм сгибается пополам, в легкие, будто кол всадили, никак не могу сделать вдох. Чувствую, как меня гладят по спине, и слышу,–Не стой на месте. Ходи и дыши. Дыши глубже.
Я добросовестно выполняю указания, потом поднимаю глаза.
Брюнет радостно улыбается,–Первая заповедь жизни: резко не тормози.
–Спасибо, учту,–это вслух, а мысленно: «Если он сейчас уйдет–повешусь».
–Разрешите, мадемуазель, в знак благодарности поцеловать Вам руку. Право, если бы не ваш геройский поступок, ночевать мне сегодня в «обезьяннике»,–он почтительно касается моих пальцев,–Позвольте представиться, Владимир Ленский.
Отвечаю на автомате,–Татьяна Ларина.
–Вот, вы, шутите, а я серьезно,–брюнет достает из кармана маленькую книжечку и протягивает мне,–Прошу.
С фотографии смотрит серьезный мужчина в военной форме, на плечах капитанские погоны, рядом текст: Ленский Владимир Сергеевич. Чувствую, что мозги у меня начинают плавиться, никак не могу совместить лицо с фотографии и стоящего передо мной человека в расстегнутой до пояса рубахе.
–А теперь правду! Кто такая?!! Где живешь?! Во что веруешь?!–громким командным голосом чеканит мой спутник. Я испуганно отступаю назад, но его тон уже кардинально меняется,–Понимаю, сударыня, что не достоин Вас, но прежде, чем закончится моя непутевая жизнь, могу я попросить о милости? Скажите мне свое имя, темной ночью, где–нибудь на дальнем рубеже нашей необъятной Родины, оно скрасит тяжелые армейские будни потомственного русского офицера. Молю, богиня!
–Надо же какие страсти. Придется пойти навстречу потомственному русскому офицеру. Ну, у меня, товарищ дорогой, все гораздо проще, никакой классики. Инга Кондратова. Живу на Юго–Западе, ни во что не верую, рост метр семьдесят два, основные габариты: 92–64–96, люблю селедку и мужчин с чувством юмора. Достаточно?
–Пока да. Ну что пошли отсюда?…
***
…Снимаю варево с плиты, даю ему немного остыть, потом присаживаюсь на корточки, бережно открываю дверцы старого кухонного столика и ныряю внутрь, там, в дальнем углу к столешнице пластырем приклеен маленький пакетик. Аккуратно достаю заветную упаковку и отсыпаю часть содержимого на блюдечко, в пакетике остаётся меньше половины. Жаль… Возвращаю свое «сокровище» на место и принимаю вертикальное положение…
На блюдце небольшой горкой разместились белые игольчатые кристаллы, эфедрин. Я засыпаю их в недра кружки, усердно разбалтываю напиток, даю ему немного отстояться и с наслаждением делаю два больших глотка, теперь надо ждать, когда по телу разольется расслабляющее тепло, а потом на его место придут острые электрические покалывания…
С каждым разом ожидание становится все длительнее, организм привыкает и вяло реагирует на стимулятор, из–за этого всё время приходится увеличивать порцию…, наконец измученные мышцы получили первые импульсы.
Я достаю сигарету, отрываю у нее фильтр, прикуриваю, глубоко затягиваюсь, затем отпиваю из кружки значительную часть варева, прикрываю веки и вижу разноцветные пятна, сегодня они почему–то в основном лиловые и желтые… Потом внутри все начинает дрожать, а руки и ноги приобретают удивительную эластичность…, достаточно одного движения, и ты в воздухе…
Вдруг, словно удар в голову и резкая боль в груди…
Что это? Странно… Окно не может раскачиваться, оно же не маятник. А стол? Почему стол висит в воздухе?… Нет, надо быстрей, иначе упущу их…, резким движением вливаю в себя остаток варева, перед глазами всё плывёт, разноцветные пятна превращаются в замысловатые фигуры… и музыка. Звука нет, но я физически чувствую ее присутствие…
А потом приходят они… Ярко окрашенные во все цвета радуги, с большими крепкими клювами, элегантно загнутыми вниз… Боже, как они красивы…, как они степенно выступают и потешно морщат хохолки…, с каким достоинством раскидывают крылья, готовясь продемонстрировать всю красоту своего оперенья…, как азартно горланят, выражая недовольство порядком вещей…
Милые мои, попугаи! Сумасшедшие мои, попугаи! Когда же я увидела вас впервые?…
***
– Ты, правда, не знала, что он женат?–худая длинноногая блондинка затирает мокрым полотенцем пятно на моей блузке.
–Знала, конечно…,–я судорожно всхлипываю и поднимаю лицо к потолку, не хватало еще, чтобы тушь потекла.
–Тогда чего?–блондинка удивленно вскидывает брови.
Я опять судорожно всхлипываю.
–А–а–а–а…,–она грустно улыбается,–Ты, сколько уже с ним?
–Три недели.
–А в «народ» пошла первый раз?
–Угу.
–Понятно… Привыкнешь…, если, конечно, надо.
–Ну…, никто же не просил на руках носить, но орать: «моя жена, моя жена…, она такая…, она то, она сё…»,–опять наворачиваются слезы, и я опять смотрю на потолок.
–Так… Значит, не знаешь, кто у него жена? А родословную–то его знаешь?
–Немного.
–Ясно,–она протягивает мне бокал с каким–то странно пахнущим варевом красно–черного цвета,–Пей! Успокоительное, только немного и маленькими глотками, а то с непривычки…
–С непривычки при слабом здоровье и ласты склеить можно,–в дверях стоит рыжеволосая девица и жадно затягивается сигаретой,–Бодяжишь?–это уже блондинке,–Тчательней давай, на новенького–то.
–Аш жинау…,–огрызается та,–Ты мне когда?–и делает красноречивый жест, будто что–то сыплет в чашку.
– На следующей неделе поставки будут,–откликается девица.
–Сколько?
–Своим, как всегда по–божески, номинал плюс четыре процента.
Я перевожу глаза то на одну, то на другую, я ничего не понимаю, я даже не помню, как их зовут…, опять слезы… Черт побери! Да, что же это такое? Мотаю головой, словно хочу отряхнуться и делаю глоток красно–черного варева. Один, второй, третий…
–Ня, ня,… Гражус… Хватит,–блондинка решительно забирает у меня бокал,–Теперь жди.
Я не спрашиваю, чего мне следует ждать, просто обнимаю себя руками и закрываю глаза. Минута, две, три… и по телу разливается приятная истома, а вслед за ней начинаются легкие покалывания, тысячи маленьких иголочек разбегаются по организму и, словно муравьи, ползают по моим натянутым, как струна нервам. Голова слегка кружится, а перед глазами порхают разноцветные птицы…
–Поплыла,–доносится голос рыжей,–Ты, как? Не слишком?
–Гярай… Нормально…,–отвечает блондинка,–Допьем?
–Не.., я сегодня пас.
–Едрит твою на люстру!–голос незнакомый. Я с трудом разлепляю веки и вижу спину девицы в джинсовом платье,–Если он еще грамм на градус добавит, то я это рыло до дому не дотащу.
–Да ладно,–парирует рыжая,–Мобилизуешь скрытые резервы, возьмешь встречные обязательства и прямой дорогой к светлому будущему.
–Действительно,–доносится голос блондинки,–Хочешь?
–Давай,–бокал с варевом перекочевывает к «джинсовой».
Глаза у меня медленно закрываются, и я с наслаждением рассматриваю разноцветных птиц… Попугаи! Это же попугаи!!!…
***
Мы кружим по центральным аллеям ВДНХ уже часа полтора.
–Это что? Левкои?–он тычет пальцем в клумбу, где растут чахлые розоватые цветочки, и я уже пятый раз слышу этот вопрос.
–Понятия не имею. Вроде бархотки, а может маргаритки. А чего ты привязался к этим левкоям?
–Давно хочу знать, как эти цветуёчки выглядят. У нас в школе училка была, противная и злющая старая дева, так вот, она постоянно изображала ценительницу прекрасного, а когда девчонки первого сентября дарили ей букет, всегда повторяла одно и то же: «Мило, мило… Жаль, но это не левкои». У нас даже повелось про любую лажу говорить: «Это не левкои».
–Уф! Устала,–я плюхаюсь на скамейку и с наслаждением вытягиваю ноги, гудят они неимоверно, еще бы в такой–то обуви: шпилька двенадцать сантиметров, на пальцах перемычка, вокруг щиколотки тонкий ремешок, хорошо ещё пятка закрытая, хоть какая–то опора есть. Зато, как говорится, последний писк, я за ними два часа в ГУМе простояла, к слову сказать, в этих босоножках я два сантиметра выше его, а он даже глазом не моргнул.
–Ну что, поехали отсюда?
Это было наше первое свидание. В прошлый раз дошли до метро, минут двадцать потрепались и разошлись, правда, мой номер телефона он записал. Молчал почти неделю, я бесилась и лезла на стенку, наконец, вчера позвонил и предложил увидеться.
На встречу явился без цветов, но с шоколадкой, а потом мы ходили кругами от фонтана «Дружба народов» до «Каменного цветка» и так больше часа. Мне давно уже это опостылело, хотелось в тихое уютное место, где можно скинуть ненавистные босоножки, выпить чаю или ещё чего–нибудь, а потом может быть…, но с другой стороны, это же первое совместное времяпровождение и сразу…–А поехали!
Такси ловить даже не пытались, день воскресный, кругом толпы народа. Вопросов, куда и зачем едем, я не задавала. Одна станция, другая, пересадка на кольцо, пересадка с кольца, еще станция, наконец, свет божий. Мы стоим на Кутузовском проспекте.
–Почти пришли.
–А куда?
–В гости к моему «крестному», тут рядом у арки. Вот только гостинцев надо купить.
В пафосном «Кутузовском» гастрономе он сразу направился в винный отдел, прикупил бутылку армянского коньяка и три бутылки шампанского. Потом в кондитерском что–то сказал продавщице, та понимающе кивнула и, неведомо откуда, извлекла две коробки конфет и банку растворимого кофе,–Ну вот. Теперь можно и в гости,–а взгляд вопросительный, вдруг откажусь.
–Можно.
В подъезде стоял запах жареной рыбы и щей. Странно, престижный район, «сталинка» и щи.
–Тут кое–где ещё коммуналки есть. Прошу,–один, второй, третий… Лампочка, хитро подмигивая, методично отсчитывает этажи,–Приехали,–дзи–дзи–дзи…,–Похоже, нет никого…, но зато есть ключи.
Ну, в этом я даже не сомневалась.
В квартире полумрак, шторы наглухо закрыты.
–Ты проходи, осваивайся, а я сейчас,–и исчезает в кухне, дальше только звяк…, звяк… Бутылки…, и стук дверцы холодильника.
Первым делом, босоножки вон, теперь шторы в разные стороны. Ух, ты! Вид!!! Закачаешься!! Триумфальная арка во всей красе!
Поворот на сто восемьдесят градусов, а хозяин–то не из бедных: «стенка» из натурального дерева, мягкая мебель с бархатной обивкой, всё явно импортное, может финское, может румынское, не с моей зарплатой в таких тонкостях разбираться, и книги, книги, книги…
Я, словно завороженная, шарю глазами по полкам, Толстой, Тургенев, Пушкин, Мольер, Шекспир…, и натыкаюсь на фотографию пожилого мужчины в белом парадном кителе, сплошь увешенного орденами и медалями.
–Любуешься библиотекой? У «крестного» она богатая.
–Это он,–показываю на фотографию военного.
–Нет, это его отец, генерал Урбанович, мощный старик, три войны прошел. А «крестный» пока только полковник.
–Интересно, а ты в форме такой же важный?
–У меня, честно говоря, её и нет.
–То есть как? Ты же капитан, или это было не твоё удостоверение?
–Моё, только я же инженер, про военную приемку слышала?
–А то! Я в «ящике» работаю, у нас без неё никак.
–Ну вот, а военпредам в форме ходить необязательно, нет, иметь–то её надо, нас государство вещевым довольствием обеспечивает, матерьяльчик по первому разряду и пошив соответственный, только я прошлый раз свой отрез какому–то барыге загнал, деньги были нужны, долг отдать.
Он снова исчезает из комнаты, а я возвращаюсь к полкам. Батюшки! Стругацкие, три тома, а это «Мастер и Маргарита»! Рука сама тянется к книге, я раскрываю заветный томик и отключаюсь…
–Эй, красавица, очнись!–на журнальном столике тесным кружком расположились небольшие хрустальные рюмки, объемистые фужеры, тарелка с копченой колбасой и сыром, два яблока, коробка конфет, плошка с клубникой, бутылка коньяка, бутылка шампанского и пачка импортных сигарет «Camel»,–Прошу к столу,–я плюхаюсь в огромное бархатное кресло и почти полностью в нём пропадаю, он располагается напротив. Чпок! Слышится ласковое шипение, шампанское искрится и отфыркивается пузырьками,–За тебя!
–Да–а?! А почему?
–Ты же меня от милиции спасла, иначе о–о–о… А так моя потомственная офицерская честь осталась незапятнанной.
Шампанское тут же показывает свой коварный характер, в голове шумит, а организм получает команду расслабиться. А не рановато ли?
Стараясь сосредоточиться, я приглядываюсь к сервировке. Шампанское, армянский коньяк, коробка конфет, между прочим, «Красный Октябрь», банка растворимого кофе, импортные сигареты. А, если вспомнить, что шампанского он купил три бутылки и две коробки конфет, плюс барыш продавщице, то все это великолепие тянет на четвертной. Лихо гуляет мальчик,–А почему ты хозяина квартиры «крестным» зовешь? Не в православном же смысле.
–Нет, конечно. Я после школы в «керосинку» поступил, но учиться на фиг не хотелось. Время было–мечта! Портвейн, девочки, гулянки, пару раз в обезьяннике ночевал, ну, меня с первого курса и поперли. Матушка в слезы: ай–ай–ай, сыночек пропадает, вот тогда «крестный» за меня и взялся. Отец его и отчим мой с войны дружат, так что он мне, вроде как, старший брат.
–Отчим у тебя тоже генерал?
–Генерал–лейтенант.
–А «крестный» воевал?
–Нет. Он в сорок первом только родился.
–А дальше как? Он, что тебя выпорол?
–Да нет… Популярно объяснил, что позорить фамилию мне никто не позволит, и есть только три варианта: рядовым в армию и часть где–нибудь в Муходришенске, километров эдак пятьсот от Москвы, на стройки народного хозяйства, на БАМ, например, или дорогой предков. Я мозгами пораскинул и выбрал последнее.
–Это как?
–Военное училище, но «в поля» не хотелось, поэтому поехал в Ростов, в командное инженерное ракетных войск, тем более что отчим с космической оборонкой связан, Гагарина лично знал, ну и «крестный» тоже ракетчик… Сначала училище, потом академия Дзержинского.
–Эта та, что на набережной, рядом с гостиницей «Россия»?
–Она родимая.
–А я думала там кагебешники.
–У этих отдельная нычка,–пш–пш–пш…, в опустевшие емкости медленно вползает шампанское,–За тебя.
–Нет, теперь моя очередь,–я ехидно улыбаюсь и с пафосом произношу,–За славное русское офицерство!–дзинь–дзинь, и содержимое фужера исчезает у меня внутри, голова опять шумит и слегка кружится.
Инстинктивно вынимаю из сумки сигареты и слышу,–Попробуй эти,–передо мной ложится яркая прямоугольная коробочка, а внутри длинные тонкие трубочки темно–коричневого цвета, достаю одну, с наслаждением затягиваюсь и чувствую, что лечу в пропасть…,–А ты зря иронизируешь, я действительно потомственный офицер, нашему служению почти два века.
–Серьезно? Ты так свою родословную знаешь? Я вот дальше прадеда и прабабки ни сном, ни духом. Знаю только, что по линии матери у меня сплошь крестьяне, а по линии отца мастеровые, так что согласно революционной терминологии, происхождение у меня мелкобуржуазное.
–У меня по–разному, по матушкиной линии и пролетарии, и интеллигенты, и даже купцы есть. А вот отец другое дело, у него в предках декабрист Никита Муравьев, тот который считается автором первой русской конституции.
–Ух, ты! А почему ты Ленский?
–Ну, во–первых, потому, что потомство у Никиты Муравьева было только по женской линии, а, во–вторых, Ленский–это фамилия мамы. Отец всю войну прошел и ни царапины… Они с отчимом еще курсантами познакомились и дружили потом до самой смерти…, до смерти отца…, его расстреляли в пятьдесят втором, тогда практически все командование на Дальнем Востоке расстреляли. Вот матушка меня на свою фамилию и переписала, может это спасло, может то, что отчим отправил нас к своей родне в Вологду, пересидеть. А поженились они только через десять лет, а еще через два года сестра моя родилась, Алка.
–Извини, если я…
–Не бери в голову… А чего это у нас непорядок?–он разлил остаток шампанского по бокалам,–Посуда чистоту любит,–а в холодильнике еще две, пронеслось у меня в голове, ну, и, что? Пусть…,–и в тишине сидим, как на похоронах,–пара манипуляций с проигрывателем… и мягкий хрипловатый баритон Джо Дассена: «Salut…»,–Ну вот, уже лучше. Предлагаю выпить за…
–Славное русское офицерство,–и теперь в моем голосе нет ни капли иронии.
–Принимается,–и опять этот манящий звон, и напиток, как змей, вползает в организм, попутно приводя его в щенячий восторг,–Ты позволишь?…
Рука на плече, рука на талии… «Salut…»…, мы всё ближе, ближе…, «Salut…»…, это он меня целует или я его…, какая разница…, «Salut…»
***
Синий, зеленый, желтый…, круги плавают, исчезают, появляются…, птицы…, красивые, гордые…, они гладят меня, и волна накатывает от шеи вниз и обратно…, розовый, красный, фиолетовый…, господи, как же здорово…, попугаи…, они мне что–то кричат, их всё меньше, меньше…, и цвет…, цвет пропадает…
У–у–ф!… Открываю глаза и понимаю, что мне хорошо и на всё плевать.
У окна о чем–то спорят, слышу обрывки фраз: «….все не ангелы, но Шутник–редкая сволочь,… ну, знаешь, она сама…, да… с головой беда…, с головой нормально, с реальной оценкой плохо…».
Блондинка первой замечает мое «пробуждение»,–О! Матка боска! Вернулась!–голос у нее звонкий, а слова произносит мягко, слегка растягивая,–Как, ты?
Благодарно улыбаюсь,–Хорошо.
–Ну, давай знакомиться,–от неожиданности вздрагиваю, как она догадалась, что я не… Ой, как неудобно,–Да, ты, не смущайся, здесь церемонии не в чести, ты думаешь, мы расслышали, как тебя зовут? А нас и вовсе не представляли,–она грустно усмехается и протягивает руку,–Ниёле. Это в паспорте, а в миру Нелька. Хозяйка квартиры. Вот она,–показывает на «рыжую»,–Антонина
Та церемонно шаркает ногой и изображает нечто вроде книксена,–Туанетта! Так меня мой Булкин зовет.
–А это,–блондинка кивает в сторону «джинсовой»,–Лёля Панаева. Она у нас богема, в ресторане «Сказка» поет, её вся Москва знает и не только Москва, там «большие» люди со всей страны бывают.
–Вообще–то я Лиора Панавер,–откликается «джинсовая»,–но с такими данными даже в кабаке не вариант, кто ж будет слушать «Москву златоглавую» в исполнении еврейки? Не любят нашего брата, а так,–она картинно изгибается и выдыхает низким грудным голосом,–«В этом мире, в этом го–о–о–роде, там, где улицы, грустят о лете…»,–моментально меняет позу и…,–«Вдоль по Питерской! По Тверской–Ямской…..», по желанию клиента любой репертуар.
Девчонки мне нравятся, видно, что ёрничают они ради прикола, а не для того чтобы повыпендриваться,–А я Инга.
–Инга?–удивляется Лёля,–А я слышала, что Ленский тебя как–то по–другому называл, необычно очень, потому и внимание обратила.
–Ика. Фамилия у меня Кондратова, поэтому первые буквы «И» и «К», а «К» в русском алфавите произносится, как «Ка», вот и получается Ика.
–Здорово!– улыбается Нелька,–это тебе больше идет.
–Ага,–киваю я,–Особенно, если знать, что в переводе с японского ика–это каракатица.
–У вас совесть есть?–незнакомая девушка в очках смотрит на нашу компанию с укоризной,–Я понимаю, зачем вы сюда набились, но, сколько же можно тут торчать?
–О! Миронова! «Супчику» хочешь? Тут малость осталось,–Леля протягивает ей бокал с «успокоительным»,–Давно здесь?
–Минут сорок. Пришла, глядь, одни мужики, укушавшиеся без присмотра.
–Почему это одни?–Антонина хитро подмигивает и начинает загибать пальцы на руке,–Захаров с какой–то девицей, Самойлов аж двух приволок, а Гордеев опять свою халду припер, итого…
