Kitabı oxu: «Истории, которых не было», səhifə 3
– Ну, как?
Я вернулся к реальности (или нереальности, как посмотреть)
– Нормально, спасибо.
Экстрасенс не экстрасенс, а от прохладных и упругих, как внутренности мотоциклетного шлема ладошек боль угомонилась. Изъявляя свою благодарность, я так откинулся назад, дабы видеть светлый лик своей спасительницы, что потерял равновесие и, вместе со стулом, грохнулся на… Нет, не грохнулся, а завис сантиметрах в двадцати от пола. Это моя целительница подхватила нас несчастных (меня и стул) и, с легкостью водворила на место.
– Ты просто – Чип и Дейл в одном флаконе, – медленно выдохнул я.
– Да! Есть женщины в русских селеньях.
– Ты из деревни?
– Нет. Стихи Некрасова, в школе у нас все проходят. В России. А ты откуда?
– Из Софии. Я наполовину болгарин, на половину итальянец.
Моя плотнопокормленная подружка прилагает титанические усилия по приведению в порядок ехидно скрючившегося рта. Ну, да…ну, да… белобрысый, голубоглазый, белокожий. Ну, так получилось.
– Не напрягайся, деточка, – бурчу, – а то оконфузишься, чего доброго, как-нибудь…не к столу. И не спрашивай, как выглядел наш сосед. Видишь ли, у нас в семье именно мама итальянка, так что – ошибки быть не может.
– Извини.
Хихикает, трогая языком железный шарик на верхней губе. Язык розовый-прерозовый, как мобильник у блондинки. Чем они красят клубничное мороженое?
Дина
Забавный. На итальянца похож, как я на Кондолизу Райс. Интересно, сколько он уже здесь. Видать – давно. Освоился уже в этом паноптикуме, а посмотреть-то есть на что. Взять хотя бы японских школьниц, курящих одинаковые трубки с толстыми короткими мундштуками. Их гример, действительно, не гений. Девочки больше похожи на анимешек из мультика для педофилов, чем на живых детей. Или человек-невидимка, как в кино, с перемотанной рожей в очках и перчатках манерно кушает оладушки со сметаной. Почему я так спокойна. То есть, для этой ситуёвины спокойна. Сразу как-то поверила в высокие технологии на службе человечеству. Атас полный. Огромное количество кошек и котят, которые ведут себя нахальнее обычного, тоже, меня не особо смущает. Опекун мой, как раз нянчится с одной яркой представительницей типичной помоечной породы.
– Гретхен, – это он котяре, – это Дина.
( Алиса, это – Пудинг, Пудинг, это – Алиса) Мне показалось, или вымазанная шоколадным муссом мордаха чуть улыбнулась.
– Очень приятно, Гретхен. (я впадаю в маразм)
– Мы очень любим десертики, – сюсюкает Йорик.
Похоже, я начинаю ревновать его к этой животине, но молчу, прикусив язык, на кончике которого до полусмерти извертелись уже с десяток вопросов. Надо же: то ли умнею с годами, то ли с перепугу поскромнела.
– Ой, наша цыганка, то есть – итальянка. Ты чё? – спрашиваю Йорика, у которого округлились глаза и многозначительно приподнялась одна бровь (всю жизнь хочу так научиться). Ничего вроде не случилось, Перлита, или как там её правильно называть, выглядела, вполне адекватно. Разве что – слишком колоритно, как персонаж любительского спектакля. И старичелла, которого она вела под руку, тоже, нормальный.. Дед, как дед. С аккуратно седой щетинкой одинаковой длины на голове и подбородке.
– Понимаешь, – торжественно ответствует это любитель братьев наших меньших, – явление благочестивой Перлиты в нашей столовке – такая же редкость, как явление Христа своим непритязательным последователям после тридцать третьего года нашей эры.
– Прекрати, Джордан. Не смей богохульствовать!
– А то, что? – Джордан заливается, вдруг, почти истеричным смехом, – в Ад могу попасть?
Дедок поддерживает его, бесплатно демонстрируя всем желающим единственный шикарный резец. Судя по кислой реакции смуглянки-молдаванки, шуточка второй свежести. Молчу в тряпочку, ибо не догоняю, вообще, о чем речь. Ясно одно: компания тут давно и крепко споенная, анекдоты пронумерованы, смеяться – по настроению.
– Тебе на грим пора, – шепелявит дед, – Поль ждет не дождется
– Бенджи, ты умный парень, учился в Итоне, скажи: почему мне всегда достаётся выделенная нам на всех лажа?
Бенджи? Тот рыжий ботан, что шпарил на английском? Не, ну технологии технологиями, но я же не слепая! Совершенно живой старик, с настоящими морщинами,…а зубы! Зубы где?!
–Слушайте! Это какой-то бред! Бред! Чушь собачья! Так не бывает! Вы всё врете про реабилитационный центр, про терапию, про…
Они смотрели на меня по-разному. Беззубый старикан (или рыжий мальчик, ч-ч-черт!) серьезно, с сочувствием. Джордан испугано, как на жену, которая вернулась с дачи раньше срока. Перлита зыркала исподлобья короткими очередями. Ох, и глазищи.. Верный кусок хлеба с маслом в роли ведьмы-гадалки, такой не захочешь, а заплатишь.
Все правильно. Единственный, кто говорил про врачей и терапию – это я. Мамочка, я не могу больше, я с ума съеду, где я, пусть я проснусь, пожалуйста!
Чернокожая девчушка с жиденькими хвостиками завопила басом:
– Сорок третья специальная, на грим, кто ещё не был! Через двадцать восемь минут активируем павильон.
Йордан
Тот редкий случай, когда появление администратора, весьма, кстати.
–Что ж ты раньше-то… рупор эпохи.
– А где прикажешь тебя искать? Официально заявляю вам, сорок третья: У вас всё через жопу!
– Идем, Джордан. Бенджи проводит девочку в раздевалку.
Перлита нетерпеливо подергивала спинку моего стула, как будто хотела вытряхнуть меня на пол. Действительно – пора.
Осталось полторы минуты, опоздаю – плакала моя премия. На четырех лапах бежать, конечно, быстрее, но не сразу же приспособишься. Привычно толкаю дверь правым плечом, ждут только меня. Дина сидит на священном перлитином стуле с мокрыми глазами. Ничего я не могу сейчас сделать, ничего. Просто не успеваю. Притормозил на секунду у её ног, боднул лбом колено. Такой сволочью я себя чувствовал только раз, когда узнал, что моей дочери уже пять лет.
Махнул хвостом и влетел в открытую дверь павильона.
Сон 2
Я раскачиваюсь верхом на стареньком стуле. Мама с бабулей пеленают младенцев. Это двойняшки, мои двойняшки. Бабуля что-то говорит, её голос звучит как через подушку, смысл тонет в перьях. Неживая мутотень, вязкая и блеклая. По коридору пробегает Дунай. Не думала, что он еще жив. Вдруг, как нашатыря нюхнула. Дети! У меня дети! Вся жизнь к черту! Вторая мысль: как я могла, идиотка, это же не игрушки. Вот они шевелят рученками, бормочут. Зачем?!
Спокойно, спокойно. Опускаю голову на руки. Что-то не так. Почему я не сделала аборт? (деда в коридоре орет на Дуная) Мама:
–Ирин, помоги, что ты сидишь
Не отвлекаться, что-то не так. Вот, нащупала. Я не помню, как рожала, не помню беременности. Девять месяцев – провал в памяти. Не помню сегодняшнего утра. Это СОН! Сон, сон, сон!
Темно еще. Сердце колошматится. Господи, какое счастье!
Йордан
Сегодня мы не справились, будет нахлобучка. Тяжело работать в контролируемом сне. Не удержали. Я, получу ещё дополнительных кренделей за опоздание. Всего-то несколько секунд, но за монтировочным пультом был Раймо. Не мог подождать, жирная сука!
Из тамбура в раздевалку возвращаемся молча. Сразу шкурой чувствую неладное. Дина сидит на том же месте, на котором мы её оставили, а Раймо исчез. Ага, в умывальнике течет вода. Появляется финн в несвойственном ему состоянии духа и (ой-ой-ой) тела. Губа разбита, карман дегенеративной клетчатой рубахи болтается как использованный…хм….
– Скажи её, Йорда, – шипит он пострадавшим ртом.
– Он меня за задницу хватал, урод. И пытался хрень дебильную впарить. – Динка смотрит не на меня (понятно), а на Поля.
– Что ты сказал ей, дерево?
– Правду!!! Сказал, что если она сосредоточится, то вспомнит, как умерла.
– Во-во – Динька облизнула содранные костяшки, – втюхивал, что я померла, и вы все давно жмурики. Лучше не подходи ко мне, козел, а то добавлю.
– Йорда, – голос Раймо срывается на подростковый фальцет, – скажи, что я говорю правду!
– Скажи, Джардонари.
Динька замерла, только челка шевелится от сквозняка, как самостоятельное живое существо.
– Он сказал правду. Ты умерла.
Дина
Часто-часто замигала лампочка. Это не лампочка. Опять. Не-На-а-До!!!
ГЛАВА 2
Йордан
«Очи черные» – коронный номер Поля. Он наотрез отказывается исполнять обожаемый всеми шансон, утверждая, что французскую эстраду можно любить, только не понимая ни слова по-французски, потому предпочитает русско-цыганские шлягеры и Элвиса времен золотых пиджаков. Надо отдать ему должное – он очень колоритен в красной рубахе с темной, почти брюнетистой шевелюрой, когда (по закону жанра) рыдает и заламывает руки.
– Ты следующий, Джорданари. Не кривься, пожалуйста, и не спорь, я знаю всё, что ты хочешь сказать. Припомни-ка, лучше: когда ты последний раз был где-то, кроме дома, работы и того ужасного кафе, в котором играют заупокойную африканскую музыку.
– Не знал что ты «ненавидишь нигеров», – вяло огрызнулся я. Наши с Перлитой меломанские дебаты нескончаемы и неразрешимы, как конфликт отцов и детей. – Где был, где был… А кто на прошлой неделе ел твои макароны? Микки Маус?
– Не трогай святого, – вмешался в наш разговор Поль, вовремя пресытившийся славой поп-звезды, – Микки Маус – герой моего детства, за него и хлопнем
– Двойную, – закончил светлую мысль старый Бохай и, неторопливо, с присвистом, всосал добрых полстакана дешевого супермаркетного виски. На первой стадии опьянения он бывал мрачен, но тих.
– Вот,– снова занудела Перлита, кивая на уровень жидкости в моём стаканчике, – ты и вино пить перестал!
Ох, не отвертеться мне сегодня! И, как подтверждение моих опасений, громкий голос из недр диванных подушек. Слишком громкий, даже, для относительно-большого зала, в котором мы сидели. Так говорят люди, на которых в компании не обращают внимания и им приходится перекрикивать галдящих товарищей, чтобы быть, хоть изредка, услышанными.
– А что такого? Это и хорошо, правда, Джордан? Я до смерти, вообще, не пила спиртного. Теперь-то можно.
Каролина – новенькая. То есть, в исполнительской спецгруппе, а до этого работала с нашими же монтировщиками. Ни кто не понимает – зачем её перекинули к нам, она – в первую очередь. Для неё, немолодой уже, на момент кончины, чилийской художницы, как и для всех упёрто-верующих «латиносов», промысел божий должен быть очевиден и прост, как сценарий голливудского фильма. По её упрощенной космогонии смерть – перевод из художниц в местные монтировщицы, понижение в должности за земные прегрешения. Обидно, но понятно. Надо учесть, исправиться, и попадешь в рай для живописцев, где сплошь продвинутые почитатели таланта и ни одного искусствоведа.
Так что сегодня у нас не просто пьянка, а по поводу. Стало быть – надобно представить наш скромный профессиональный клуб с лучшей стороны. Ничего не поделаешь – традиции, черт бы их побрал. Именно они перманентно поганили мою жизнь, так и тут, блин… Если Господь существует, то у него до крайности скромная фантазия по части наказаний.
Придется, видимо петь… Видимо – сейчас, потому что, Бохай, «гвоздь» программы нашей художественной самодеятельности, пока не готов исполнить «Джамайку». Мой опыт подсказывает, что до Робертино Лоретти ему ещё граммов двести-двести пятьдесят.
– С Богом, Джардонари!
Перлита всегда провожает меня к микрофону, как на войну, не смотря на то, что в нашем клубешнике всякое проявление творческого энтузиазма горячо приветствуется, а уж провалиться с «Итальянцем» так же сложно, как богатой пышной немке остаться незамеченной на турецком курорте.
Иду нога за ногу, как к школьной доске в понедельник. Паршивенько мне последнее время, ибо непонятненько. Что не так? Не знаю, хвостом чувствую, и, что самое печальное, не я один. Всем не по себе, только ребята бодрятся из последних сил, а я раскис как моцарелла на припёке. Плохо, Йорик, плохо!
– Сегодня, в честь нашей гостьи из далекой монтировочной лаборатории, прозвучит песня мужественных тирольских стрелков и любителей пива! Прошу почтеннейшую публику обеспечить перкуссии и бек-вокал!
Эк, меня понесло! Последний раз (он же был первым) я исполнял йодли, примерно, за девятнадцати лет до гибели, в пляжном баре на Золотых песках, чем и покорил (совершенно неожиданно для себя самого) гладкое и жесткое, как галька, сердечко запредельно юной и самой серьезной пляжницы на всем побережье. Вечно хмурящейся из-под модных очков студентки-отличницы мединститута Радки.
– Йо-ла-и-ла-и-ла! Йо-ла-и-ла-и-ла!!!
Радка… почти два десятка лет прошло с той фрагментарно запомнившейся ночи. Наутро я сидел на вышке, прикладывая к голове бутылку с ледяной Колой, мучительно и стыдно надеясь, что её путевка заканчивается сегодня. Ну, не было у меня сил на тягомотный post scriptum-роман. Да соблазнил девочку, да, плел что-то о долгой дороге к родному сердцу, да, козел, но жизнь-то одна, елки-палки!
Мои попытки наспех сформировать философскую систему в угоду своим гормональным приливам и отливам были пресечены в зародыше, появлением пляжной сумочки вишневого цвета, с которой Радка не расставалась даже во время танцев. Мой внутренний негодяй взвыл в предчувствии неизбежности заслуженной кары. Прятаться в щелястых внутренностях спасательной вышки – и думать нечего. Придется встречать грудью. Я укоризненно посмотрел на притаившегося в плавках виновника моих нехитрых бед и спрыгнул на теплый песок.
-Йо-ла-и-ла-и-ла, йо-ла-и-ла-и-ла!
Радка подошла вплотную, потянулась рукой к дужке очков. Мне захотелось съёжиться до размеров собственного пупка, чтобы не видеть беззащитных, обиженных глазенок, готовых вынырнуть на меня из-за тонированных стекол.
– Привет! – Взгляд будущей заведующей кафедрой травматологии и ортопедии был острым и насмешливым, а радужная оболочка тёмно-вишневая, в тон сумочке – угостишь мороженым очередную жертву твоего мужского обаяния?
– Конечно, – засуетился озадаченный я.
– Можешь не спешить, я окунусь, сначала. А ты забавный, на моего лабрадора похож.
Йо-ла-и-ла-и-лааа, и-ла-и-ла-иииии-лллааааа!!!
Аплодисменты не были бурными, поскольку мои подгулявшие почитатели к концу номера обессилено постанывали остатками воздуха. (Неужели, действительно – так смешно?)
– Отлично, Йорик!
Костлявый кулак Поля жестко впечатался мне в плечо, что должно было означать товарищеское похлопывание. В результате я расплескал половину штрафной порции алкоголя. Пока я там самовыражался, ребята откупорили полуторалитровую бутыль мутноватого, но вкусно-пахучего винища. Веселье продолжалось, только Перлита регулярно зыркала на меня озабоченными черносливинами. Каролина снова и снова возвращалась к сегодняшнему (первому для неё) эпизоду в прямом режиме. Оно и понятно – дебют! Фрагмент простенький, рефренный, такой бы в неадаптированной записи пошел, но у неофитов море впечатлений от всякой ерунды.
–Я не думала, что это вот, ТАК, – ораторствовала уже порядком навоодушевлявшаяся Каролина, – как будто играешь на сцене и, в то же время, балансируешь на проволоке, жонглируя горящими кольцами.
Ничего сравненьеце. Излишнюю яркость можно отнести на счет выпитого вискаря и особенностей южно-американской культуры, а, в общем,… что-то такое есть.
– За художницу и поэтессу! – реагирует наш галантный парижанчик.
–Нет, я все-таки, не понимаю, – не успокаивается наклюкавшаяся живописица, – зачем она натянула мне колпак на нос?
Хороший вопрос. Когда человек ворует сосиски из магазина, он пытается быть маленьким и сереньким, а нахлобучить шапочку на физиономию продавщицы и дать пинка охраннику (даже в неубедительном исполнении Поля) не лучший способ остаться незамеченным, хоть во сне, хоть наяву. Кстати…
– Поль, дружище, мы все понимаем, почему тебе сегодня не сидится на…кхм…кхм…(сочувственные смешки товарищей), но раз уж так случилось, кому, как не тебе пойти и объявить, наконец, нашего неподражаемого солиста.
Бессменный конферансье вздыхает, как решившаяся на все девица. Дошедший до кондиции Бохай поправляет воображаемый галстук-бабочку. Бен подливает вина «мисс Кери». Я « на минуточку» покидаю «высокое собрание» и направляюсь к выходу, ощущая, ползающий по хребту от загривка до копчика сдержанно-остеопатический взгляд Перлиты.
Хор-ро-шо! Меня, как лосьоном после бритья, освежило запахом мокрой улицы. Тут, видно, малость покапало, но без усердия, так что жизнерадостное скакание через лужи не состоится. Оно и к лучшему – не то настроение. Работа в прямом режиме – дело не простое. До скрипа натянутые нервы – не издержки профессии, а производственная необходимость. Вот ими родимыми я и начал чувствовать неладное месяца три назад, а после того, как у нас побывала эта новенькая, мы все четко знали, что где-то пошло наперекосяк.
Ветер обдирал с меня остатки хмеля, а, заодно, и апокалиптические предчувствия, как старые обои в канун косметического ремонта вместе с подклеенными газетами и кусками штукатурки, и разбрасывал их по тротуару и велосипедной дорожке.
А случай с бедолагой Раймо (когда его еще не перевели в административный отдел)
Сон 3
По моей квартире ходят незнакомые люди, похожие на работников молодежного фастфуда. Переговариваются между собой о чем-то спокойно-незначительном, на забившуюся в угол меня поглядывают с пониманием и сдержанным дружелюбием, как на перетрусившего щенка. Осторожно улыбаются издалека, но близко не подходят (надо думать, чтобы я лужу не напустила)
Я уже благополучно переварила первую порцию ужаса и начинаю прислушиваться и присматриваться к своим гостям.
Из ванной выскакивает девочка в мокрой юбке с какой-то недостираной тряпиной в руках, кричит, что заливает, мол. Рефлекс новоиспеченной домовладелицы мощным локтевым движением отодвигает экзистенциальный страх к дальним поручням сознания, и я кидаюсь спасать родную сантехнику. За дверью ванной, вместо положенного помещения полтора на два метра, собственноручно оформленного мною в голубых тонах, обнаруживается длиннючий коридор, ведущий в комнату. Ни того, ни другого тут по определению быть не может. Анализировать нет сил, но во вселенной нет места пустоте, и в вакуум моей несчастной башки стремительно врывается и заполняет его весь сухая формулировка первого правила из «Инструкции для недоумевающих придурков»: «Хочешь получить ответ – задай вопрос!» Принимаю на вооружение, незамедлительно подсаживаюсь к бледному вьюношу, крутящему в руках остатки моего мобильника (он распался на микросхемы и тумблеры, когда я пыталась позвонить маме), смотрю на него в упор и внятно произношу: «Ты кто?» Парень, явно, теряется, глаза забегали, щеки пообвисли, теперь он кажется лет на десять старше.
– Ты кто, – ору,– кто вы все?!!
Хватаю его за грудки, потому, что он не то располнел, не то расползся, в общем – пытается улизнуть, путем растворения в пространстве. Еще несколько минут назад меня бы это вполне устроило, но не теперь. Спасительное бешенство привычно наполняет ослабший было организм. Сейчас я вышвырну этих уродов из своего дома, кем бы они ни были. Его коллеги заметно напряглись: улыбки стали шире, глаза круглее.
К нам мягко и бесшумно, как трамвай-убийца, приближается парень, похожий на кубанского казачка переодетого ковбоем.
– Мы лешие.
–???
– Лешие. Лешаки.
Я обмякла, но не от страха, а, наоборот, от нездорового внезапного успокоения. Уж не знаю, на какой ответ я рассчитывала, но это словечко из детских сказок настолько не вписывалось в ситуацию, что показалось единственно-правдивым вариантом.
– Ты нас не бойся, – добавил толстяк (бывший «бледный вьюнош»)
У-у-у, когда говорят: «Не бойся»,– лучше подвинуть к себе что-нибудь тяжелое. Не вижу, но слышу отчетливо, как в прихожей явно активизируется жизнь. До окна не далеко, но третий этаж. Точно знаю, что сейчас кто-то войдет, дверь приоткрывается…
Господи, ты есть и ты – нормальный мужик, а не то чмо, которое рисуют на иконах, спасибо тебе!!!
В комнату не вползло огнедышащее чудовище, не ворвалась бригада упырей, вместо них на пороге стоит молодая девчонка, которая дважды в неделю заставляет мой ленивый организм умеренно напрягаться – тренер по фехтованию Катя. Знакомое, почти родное лицо. Визжать от счастья нет сил. Приподнимаюсь, делаю шаг, мечтая повиснуть на её могучей спортивной шее…
Ччч-черт! Она одета так же, как остальные…, и как она тут оказалась…, и взгляд…
– Кто ты?!!!
Уффф. И спала то всего минут десять, а сколько перепадов давления.
Йордан
Ххе. Смешно было. Финн чуть не напустил под себя… джина с тоником. Я потом спросил его, чего он испугался. Раймо помолчал, потоптался, поднял на меня невнятные глазки, и я понял, что ошибался, когда считал, что у таких никогда не хватит темперамента на ненависть.
Прохладненько, ну ладненько. Если ускориться – есть шанс добежать до дома раньше, чем околею непоправимо.
На велостоянке под окнами родного обиталища копошится нечто пятнисто-золотое в малиновых перьях. Ясно: кто-то из новеньких тырит велосипед. Эх, тряхнуть стариной! Привычно лавирую между растопыренными рулями.
–Руки вверх! Лицом на землю, быстро!!! – получилось здорово: громко и надсадно, как в кино про психов-полицейских. Следующий вопль звучит еще пронзительнее и содержит только одно приличное слово: «твою». От резкого удара пяткой под колено я складываюсь гармошкой втрое, по принципу фальцовки рекламных проспектов. Исключительно на рефлексе умудряюсь схватить пятнистый подол, пытающегося свалить новичка. Подтаскиваю поближе.
– Ну-ка, посмотрим, что мы поймали, – резко хватаю завитой хвост, чтобы развернуть похитителя к себе лицом, хвост остается у меня в руке, голова поворачивается самостоятельно, меньше секунды потребовалось чтобы…
– Йо-о-орик!!!
Жесткое покрытие стоянки дружелюбно встречает мой копчик, а сразу после этого и затылок. Перед глазами «светлячки» и знакомая мордаха.
– Динька!
Дина
Жизнь помаленьку налаживается. « Жизнь ли?» – ехидничает кто-то похожий на моего младшего братца. Блин, не знаю, что ответить мелкому гаденышу, но я просто не умею иначе обозвать ситуацию, когда жру, сморкаюсь, лаюсь с официанткой в закусочной и радуюсь встрече со старым приятелем. Ну, может не совсем приятелем, с хорошим знакомым. Общались-то всего полдня, а чем-то меня зацепил тогда этот невеселый немолодой дядька. Он тоже рад меня видеть, хоть и строит зверские рожи в мой адрес, приступая на ушибленную ногу.
– Иордан, не мучайся ты, на плечо обопрись, – пытаюсь подлезть ему под руку, благо рост позволяет, – классные я шузики прикупила, с подковками.
Нарочно это сказала. Думаю: пускай уже рявкнет и все – пойдем чаи гонять. Ну, правда, синяк под коленкой – не повод для холодной войны. Остановились. Ненавижу, когда вот так молчат. В конце улицы шумная компания вырвалась из кафе на волю. Могу поспорить на свой новый маникюр, что он смотрит на меня сейчас с заученной укоризной, как директор школы, но спорить не с кем, и я просто аккуратненько скашиваю один глаз.
Елки! Проспорила! Йорик улыбается немного даже смущенно.
– Меня никогда ещё девчонка не била. Пойдем чай пить, горе.
Так много… так много захотелось сказать, что я ткнула его кулаком в плечо и припустила к подъезду. За мной, почти не отставая, следовало тяжкое сопение и утробные стоны.
Неужели я втюрилась в этого старпера. Да, нет… я помню, как крючит, когда влюбишься. Бросает, как мячик на резиночке в руках обдолбавшегося панка. Гормоны и всё такое. Плавали – знаем. А ничего похожего на то, что я чувствую с Йориком и не было, вроде… Может, тоска по «доброму папочке», которого в жизни не видела, даже на фотографиях. Не, молод он больно для этой должности. Ой! Вспомнила! Было!
Давно, давно. ( Ёлки, как давно.) Тетя подарила мне на день рождения мягкую игрушку. Коричневого в черную полоску зверя, неидентифицируемой разновидности. Точно не тигр. Скорее – полосатый, коротколапый медвежонок. Неважно. Я взяла его в руки, вежливо сказала: «Спасибо», – и не расставалась со зверем несколько лет. Я не пыталась гадать какой он породы, даже имени ему не дала. Я его Никак Не Звала. Он просто Был. Так и с моей сегодняшней жертвой. В точности! Главное – погоняла подходящая. Звать его Димой, или Майклом, или Урсулбеком, я бы не смогла, а «Йорик» ассоциируется…э..э… ни с чем, на самом деле не ассоциируется, так – звуки, звуки, звуки…
Если бы раньше меня спросили: «Какие на том свете парадняки?», – я бы оценила шуточку, а теперь могу ответить просто и внятно: «Как в предбанники в платных сортирах». В том смысле, что чисто, аж стерильно, но неуютно. Посидеть бухнуть, вообще, не хочется, не говоря уже о том, чтобы целоваться.
– Какой этаж?
– Одиннадцатый.
– Хорошо!
– Чего уж хорошего?
– Хорошо, что ты не Карлсон, а то проще было бы на крылечке заночевать.
– Особо не радуйся, золотце. Тебе, все равно, придется кормить меня сливовым вареньем с ложечки, как недееспособного инвалида.
– Неужели я покалечила тебе как раз ту ногу, которой ты ложечку держал? Ай-ай-ай!
Мне не очень хотелось препираться, но Йорику так было, явно, легче шагать, и мы продолжали тихонько бодать друг друга до самой двери. У меня в голове, как карусель с облезлыми лошадками, крутился и ржаво повизгивал вопрос: говорить ему или нет?
– Приплыли, рыбы!
Я замерла. Не в смысле – шевелиться перестала, внутри застопорилась и уши торчком. Да, что со мной, блин. Не могу понять – боюсь я или наоборот, события жду, праздника с серпантином, фейерверками и симпатичными мальчиками-аниматорами.
– Чё встал, проходи, давай. Или ты гостям на пороге чаю наливаешь и адью?
Входит нерешительно.
– Слушай, – шипит, – Мне сейчас, вдруг, жутко стало. Как не домой пришел, а в пещеру незнакомую лезу, а там – то ли клад, то ли потолок рухнет.
– Свет включи, Али-Баба и сорок градусов. Пить надо меньше. – Ух, ты! Круто! Новый год!
Две настенные гирлянды, заменявшие в прихожей привычную одинокую лампочку, замигали так жизнеутверждающе, что, аж, мандаринами запахло. Хм… значит, все-таки праздник?
– Это Поль устроил. Говорит, мол, когда у девушки с порога новогоднее настроение, она сразу успокаивается, перестает торопиться домой (кто ж спит в Новый год), и дальше всё получается романтично по инерции.
– Что это – всё?
Смотрит, сморщившись, то ли от боли, то ли от досады.
– То самое, деточка…, в настольный хоккей до утра режемся. Любимая игра с детства, а партнеров не хватает.
– Я так и поняла. На всякий случай уточнила.
– Ну, раз ты такая понятливая, пойди на кухню и нажми кнопочку на чайнике. Она там одна, смотри – не перепутай.
Кухня классная. Места хватает и чистенько, никакой тебе немытой посуды. Аккуратный мужик. Ххе-е! Чайник в точности, как у меня (на днях купила, не хочу обрастать всякой фигней, ни к чему мне это, но уж больно надоело жрать по забегаловкам). Моя задница, не спросившись меня, самостоятельно устроилась на подходящей тумбочке.
Как он мне про девушек в лобешник-то выдал. Я думала он на меня подзапал, охмурять будет долго и интеллигентно. Даа…давно со мной дядки не беседовали, даже не как с сестренкой, а как с младшим братаном. Обычно сразу капают слюнями на ботинки. Стоило для этого сдохнуть!
– Салфеточки – отпад, – кричу в глухо-шуршащее пространство квартиры, – сам вяжешь на досуге, или это награды от девушек, за добросовестно выполненный мужской долг? Учти – я так не умею!
– Да учел уже, учел… До чего ж ты…
– Где чай? Все, все – нашла уже.
Чай не в пачке, в красивой жестяной коробочке в цветочек. ( Сейчас зарыдаю) Специи отдельно. Все подписано, только что не пронумеровано. Интересно, сколько он уже здесь? Год, два, три? О, мята! (если верить корявой подписи – перечная) Подношу щепотку к носу…гм… не мята. Точно не мята, но очень, черт возьми, похоже! Умеют некоторые устроится, даже на том свете. Может и мне купить, блин, сервант, люстру, типа из хрусталя. А что, суп грибной, наконец, научусь варить. Может в этом и смысл?
– Йо-о-орик! А тут грибы растут?
Вылазит прямо из-за косяка, в щели там сидел что ли.
– Ты что орешь? Люди спят! Какие грибы?
– Обычные! Сыроежки, подберезовики, грузди, лисички. Я лично лисички с луком обожаю.
Стоит, задумался. Напрягся, взгляд вдаль и лицо такое, как у новичка на курсах йоги, когда он какую-нибудь чакру открыть пытается.
– Але! – щелкаю пальцами перед его носом, – у тебя, что, батарейки разрядились?
– Не. Я про грибы. Пытаюсь вспомнить. Знаешь, я ведь, тоже их люблю,…любил… А тут не припоминаю, чтобы где-то были. Ничего похожего. Смешно.
– Усраться, как смешно! Вам всем еще при жизни мозги отшибло, или это – посмертный эффект?
Салфеточки, прихваточки, фарфорвые слоники! Фикуса в горшке только не хватает! О-фо-на-ре-ли!? Работаете, трахаетесь, в спортзалах потеете, чтобы жирок порастрясти. На фига!? Гребаные лунатики, на фига?! Все кончилось, все! Чего ты тут добиваешься, придурок, ты можешь сказать, чего!? Это тупик, тамбур, карцер, ящик с дырочками, а ты тут пыль влажной тряпочкой протираешь, и стрелочки на штанах отпариваешь, Ухти-тухти, мать твою! Чего ты хочешь, ты сам понимаешь? Чего?!!!
Темпераментный монолог оборвался внезапно, по непонятным, даже, для меня самой причинам. Как электрошлагбаум опустили. Я ещё при первой встрече обнаружила, что за Йорданом водится чудная привычка замолкать при первом подозрении на истерику у собеседника. Причем молчит он не укоризненно, без протеста, просто, пережидает шквал, бороться с которым, все равно, бесполезно. А пока, наливает чай с мятозаменителем в маленькие белоснежные, пиалки. Он успел уже переодеться в домашнее: старая клетчатая рубашка и бриджи, открывающие шикарный вид на волосатые икры хозяина.
– Осторожно, горячий.
– Угу.
Вкусно и уютно, и орать больше неохота. Кресло без ножек, похожее на детское автомобильное сидение – отличная штука, можно и облокотиться и ноги вытянуть. Та тумба, на которой я умостилась вначале, оказалась по профессии чайным столиком. Прислушиваюсь к чему-то беспокойно-шевелящемуся внутри, ворчливому, как кот, чье любимое место занял невежа-хозяин. Досада на этот садистский комфорт, в котором я так органично, оказывается, могу существовать. Хрен вам в ухо! Я только дух переведу, мысли по полочкам разложу или, хотя бы, утрамбую их поплотнее, чтобы дверцы закрывались.
– Нет, не знаю.
– А!?
– Не знаю, говорю, чего хочу.
– Вот!!!
– Что: вот? – Йорик щурится от чайного пара, – я и раньше не понимал, хотя, думал, конечно. Берег моря, знаешь ли, располагает.
– Ясно. Жрать, пить и по бабам.
– Вообще-то, судя по размеру груди, из подросткового возраста ты уже вышла.
– Не будем про размеры, а то я, тоже, найду, что прокомментировать.
– Ладно, не заводись. Сама начинаешь, потом бесишься. Нормально я жил. И книжки читал запоем, и на концерты бегал. Джаз-банд, между прочим, организовал. Собрал ребят безбашенных и три сезона возил нас по курортам. Кино любил хорошее… дочку любил.
