«Темные аллеи. Окаянные дни» kitabından sitatlar

рот своей сухой ручкой. – Ночь-то уж грозная стала. – Почему грозная? – А потому, что потаенная, когда лишь алектор, петух по-нашему

станции до утреннего поезда, старым дураком. Натали ушла обиженная, прислуга тоже разошлась, одна я оказалась терпелива

Это было в феврале страшного семнадцатого года. Он был тогда в деревне в последний раз в жизни. 22 октября 1940

– Услышь, Господи, молитву мою и внемли воплю моему, – говорила она без всякого выражения. – Не будь безмолвен к слезам моим, ибо странник я у Тебя и пришлец на земле, как и все отцы мои…

густо обмерзших снизу серым инеем, чернела ночь, и близко белели отягощенные снежными пластами лапы ветвей в палисаднике. Машенька посмотрела и на них, еще раз перекрестилась и вошла

– Отвезешь меня на Брестский. – Слушаю-с, – ответил Касаткин. – За границу, значит, отправляетесь. – За границу. Круто поворачивая высокого старого рысака, скребя подрезами, Касаткин неодобрительно качнул шапкой: – Охота пуще неволи!

заливных лугов, я еще издали увидал, что по западной стене дома, обращенной к еще светлому закату, все окна в зале закрыты ставнями

глазами, на которых золотой отблеск, как на засохших лиловых чернилах. Немцы будто бы не идут, как обычно идут на войне, сражаясь, завоевывая, а «просто едут по железной дороге» – занимать Петербург. И совершится это будто бы через 48 часов, ни более ни менее. В «Известиях» статья, где «Советы» сравниваются с Кутузовым. Более наглых жуликов мир не видал. 14 февраля

недаром. Новые господа. Газеты с белыми колонками – цензура. Муралов «выбыл» из Москвы. Извозчик возле «Праги» с радостью и смехом: – Что ж, пусть приходит. Он, немец-то, и прежде все равно нами владел. Он уж там, говорят, тридцать главных евреев арестовал. А нам что? Мы народ темный. Скажи одному «трогай», а за ним и все. 15 февраля