Kitabı oxu: «Высокая кухня»

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)

Переводчик: Варвара Латышева

Редактор: Александра Финогенова

Главный редактор: Яна Грецова

Руководитель проекта: Дарья Башкова

Арт-директор: Юрий Буга

Дизайнер: Денис Изотов

Корректоры: Мария Смирнова, Елена Аксенова

Верстальщик: Александр Абрамов

Разработка дизайн-системы и стандартов стиля: DesignWorkout^®

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© L’Iconoclaste, 2023

Published by arrangement with Lester Literary Agency & Associates and BAM Literary Agency (Paris)

© Фото на обложке. Westend61 / Getty Images

© Издание на русском языке, перевод, оформление.

ООО «Альпина Паблишер», 2025

* * *

Посвящается Сильви Грасья

Разве нет у нас других интересов, других качеств?

Разве нет в нас никакой глубины?

Люси Эллманн о женщинах

в книге Things Are Against Us¹

Пролог

Утро в Риме. Несколько часов назад я проснулась рядом с Беншем, он поцеловал меня, а потом из спален послышались звонкие голоса детей, и начался день. Я проскользнула в ванную, помыла и высушила волосы, собрала их в пучок. Надела черное платье, колготки, намазалась кремом, накрасила ресницы и губы, нацепила сережки.

Когда я спустилась вниз, все трое уже были за столом: олененок, рубин и симфония – мои дети. Я выпила чашечку горячего кофе, которую протянул мне Бенш, каждого поцеловала, надела сапоги, пальто и вышла на улицу. Быстрым шагом пересекла просыпающийся квартал Сан-Лоренцо и, держась за поручень, вошла в туннель – с закрытыми глазами, чтобы лучше слышать рычание моторов – как делала всегда, всю свою жизнь.

Я дошла до Эсквилино, когда колокола Санта-Мария-Маджоре пробили семь утра. Войдя в ресторан, я сняла пальто, завязала фартук, помыла руки и принялась за работу. Прямо сейчас я режу фенхель, пока радиоведущий рассказывает, какое, должно быть, упорство потребовалось человечеству, чтобы изобретать одни предметы за другими, научиться вырезать из дерева или камня – сначала обтесывая булыжники, чтобы превратить их в инструменты, потом используя эти инструменты, чтобы изготовить из других камней оружие и украшения. Люди начали изображать предметы очень рано, на заре появления живописи, вероятно, потому, что гордились ими или желали ими обладать. Так или иначе, вещам придавали большое значение: все эти могилы, полные добра, нагроможденного, как багаж, вокруг покойника; глаза, закрытые монетами; рты, набитые едой; нефритовые бусы; одни бытовые изделия, нарисованные на других, – быть может, в попытке заговорить ту, что уже тогда казалась слишком быстротечной. Религия на тысячу лет запретила любые изображения предметов, но они появились снова, когда голландцам семнадцатого века захотелось показать свое богатство. Натюрморт и успокаивает, и пугает меня – в этом он похож на желание. Все мои предметы здесь, они висят на стене прямо передо мной: разделочные доски, прямоугольный магнит для ножей и на нем – одно, два, три, четыре, пять лезвий, дальше деревянный стеллаж, двадцать белых мисок, двадцать синих, двадцать мисок с золотой каймой, хрустальные бокалы, подвешенные за ножки, шкафчики со столовыми приборами, стопки тарелок, вазочки для конфет, медные кастрюли, сковородки с антипригарным покрытием, ступка, пестик из грушевого дерева, сита, обвалочный нож, отбивной молоток, толкушка, выемка для теста, машинка для спагетти. Я обвожу ласковым взглядом все эти приспособления – когда-то они принадлежали моему отцу, а теперь стали моими.

Продолжения передачи я не услышала: завибрировал телефон. Пришло сообщение от моей лучшей подруги Антонии; каждый день она отправляет мне по загадочной эсэмэске – свои прозрения или предчувствия. Этим утром она написала: «Опасность опасности в том, что никогда не знаешь, откуда она придет». Поправляя волосы, я поворачиваю голову и вижу Кассио в джинсах и кожаной куртке, он идет с непроницаемым лицом по другой стороне улицы. В руках у него ящик с овощами и зеленью – должно быть, только что с рынка. Я могла бы его окликнуть, но мы, наверное, еще увидимся чуть позже, днем или вечером. Прямо перед тем, как исчезнуть из моего поля зрения, он резко оборачивается, и на долю секунды – пока он мне не улыбнется – я вижу его таким, каким увидела впервые, в винном погребе отца, когда мне было пятнадцать, а ему двадцать, и мы оба, как в янтаре, застыли в том мгновении.

I

Когда я спустилась в отцовский погреб, Кассио сидел там за столом. Он повернулся ко мне, и отец сказал: «Моя дочь Оттавия» – но Кассио даже не поздоровался. Он еще недолго посмотрел на меня, а потом демонстративно развернулся обратно к отцу.

В то время отец держал тратторию «Сельваджо», прослывшую лучшей во всем Эсквилино. Дирижируя у плиты в компании помощника повара и единственного официанта, он исполнял произведения суровой лацианской кухни, чарующей отсутствием фиоритур. Все, кого в городе считали юными и амбициозными шеф-поварами, то и дело захаживали к нам в надежде втереться в доверие к отцу и украсть его секреты. Когда я впервые увидела Кассио Чезаре, то знала, что он, как и все другие, пришел именно за этим – чтобы отец смерил его презрительным взглядом, даже не предложив чего-нибудь выпить в подвале, где полки гнулись под тяжестью бутылок.

Он вынул сигарету изо рта, смахнул пепел и прошептал:

– «Захер».

– Что «Захер»? – отозвался отец.

– У меня есть рецепт.

– Ты работал в отеле «Захер» в Вене?

– Нет, – ответил Кассио, качая головой. – Никогда.

– Твой отец работал в отеле «Захер»? Или мать?

– Я сирота, – сказал Кассио с интонацией голодающего, решившего убедить вас, что вовсе не хочет есть.

Отец вздрогнул, но его властный характер тут же взял верх над смущением. Такой уж он был человек.

– В таком случае, ragazzo², у тебя технически не может быть рецепта торта из венского отеля «Захер». Потому что этот рецепт…

– …Держат в тайне с тех пор, как изобрели почти три века назад, и сейчас его знают лишь несколько кондитеров, работавших на кухне «Захера», но и те пообещали хранить молчание, в какой бы точке мира они ни оказались. Я знаю это не хуже вас.

Несколько секунд отец молчал.

– О чем и речь. Выходит, ragazzo, если ты никогда не работал в «Захере» и утверждаешь, что у тебя есть этот рецепт, вариантов может быть только два: либо ты лжец, либо ты лжец.

Кассио закурил новую сигарету.

– А я вам расскажу, не возражаете? Это произошло полтора года назад. В Бухаресте. На вокзале в Бухаресте, если точнее. Была глубокая ночь, и я ждал пересадку на другой поезд. Вы бывали в Бухаресте, синьор Сельваджо?

– Я никогда в жизни не покидал Рима, – с возмущением ответил отец.

– Как я вас понимаю. И все-таки за его пределами иногда происходит кое-что интересное. Побывав на вокзале Бухареста, вы бы узнали, что там есть бар-буфет, который никогда не закрывается. Он работает всю ночь и весь день для невезучих пассажиров вроде меня, которым приходится по несколько часов ждать пересадки. Именно там я и оказался полтора года назад. Я коротал время за бокалом пива, сидя на табурете у барной стойки. Маленький бар в ту ночь был заполнен едва ли наполовину. Путешественники с усталыми глазами, бомжи и я. Во всяком случае я так думал, пока со мной не заговорил сосед за барной стойкой. До этого я и не замечал его: знаете, как это бывает, я просто сидел, ждал своего поезда и ни о чем не думал. Тот человек спросил меня: «Что ты здесь делаешь?» – и я объяснил ему в двух словах. Он спросил, чем я вообще занимаюсь, и я ответил: «Ничем особо». Он парировал: «Тогда я задам вопрос по-другому: если чем-нибудь займешься, то чем?» «Кухней», – сказал я. Это был простой вопрос. «Какой еще кухней?» – удивился сосед. Я пожал плечами и сказал: «Настоящей, высокой кухней». Это казалось мне очевидным. Иначе зачем вообще этим заниматься? Но мужчина вдруг подскочил и сказал: «Ты что, знаешь, кто я?» Я ответил, что не имею ни малейшего понятия. Он прищурился и повторил вопрос: «Ты правда не знаешь, кто я?» Я посмотрел на него внимательнее. Нет. Я его не узнавал. Сколь ни печально. Так я ему и сказал. Он обвел зал взглядом, а потом наклонился ко мне и прошептал: «Я бывший шеф-кондитер отеля ‘‘Захер’’». «Приятно познакомиться», – сказал я. Когда он засмеялся, из его рта пахнуло алкоголем прямо мне в лицо. Он долго смеялся, а потом сказал: «Ты думаешь, я не знаю, зачем ты здесь? Можешь делать все, что угодно. Я не дам тебе рецепт, даже если ты мне отсосешь». Я засмеялся вместе с ним и сказал: «Разумеется. Ведь я даже не знаю, о каком рецепте речь». На этих словах я подозвал официанта и заказал: «Two shots, please»³.

В этот момент Кассио, будто разыгрывая перед нами эту сцену, протянул руку к бутылке на столе, наполнил бокал, которого ему так и не предложили, наполнил бокал отца – тот уже несколько минут сидел абсолютно неподвижно – и поставил бутылку на место: вот оно, их общее оружие, одно на двоих, словно вращающаяся пушка.

– Хотите услышать продолжение? – спросил Кассио. – Нужно рассказывать дальше?

– Да, – сказал отец. – Расскажи мне, что было дальше.

Отец ждал, затаив дыхание. Кассио снисходительно улыбнулся:

– Восемнадцать шотов. Но мне казалось, что больше. Я не сел ни на свой поезд, ни на следующий.

Его большой и указательный пальцы скользнули в карман рубашки, он вытащил свернутый листок и положил его на середину стола. Отец закусил губу.

– К концу нашего разговора мой собеседник был мертвецки пьян. Но постепенно он начал понимать, что произошло. Во всяком случае какой-то частью сознания. Он прошептал «А я-то думал», и «Да пошли они все в жопу, в конце концов», и «Черт возьми», и «Шоколад с абрикосовым джемом – это все-таки не…», и наконец, когда я помогал ему переместиться с высокого табурета на другое, более подходящее для его состояния сиденье, он опустил свою тяжелую руку мне на плечо и сказал: «Никому и никогда не называй моего имени» – и я ушел, так и не сказав ему, что его имени я и не знал.

Потом воцарилось молчание, но слова будто повисли в воздухе. Бухарест. Вена. Отель «Захер». Торт «Захер». Высокая кухня. И еще несколько простых слов, которые пока никто не осмелился произнести вслух: «мой секрет в обмен на твои». До сих пор, стоит мне закрыть глаза, я вижу их такими, как тогда: локти на столе, ножи заточены – воинственные и счастливые, словно два капитана, что приветствуют друг друга перед матчем, два генерала, что целуют друг друга в щеки перед битвой. Отец и Кассио, полные решимости начать общее дело.

Все это никак меня не касалось. С головой погрузившись в книги, я держалась как можно дальше от дел моего отца. Я даже не помню, зачем именно в тот день спустилась в погреб. Но теперь знаю, что это был один из самых важных моментов в моей жизни, потому что, глядя на них, я вдруг ясно почувствовала: они оба ошибаются. В конце концов, настоящей, высокой кухней этот ловкий, одинокий, амбициозный парень займется со мной.

Однажды в детстве, когда мне было лет десять, мама отправила меня за отцом, чтобы я наконец привела его домой с работы. Не торопясь, я послушно поднялась по Виа Тибуртина к туннелю на Санта-Бибиана, дошла до Пьяцца Витторио и толкнула дверь ресторана. Мой отец действительно был там, в своей стихии, за столом с какими-то мужчинами, которых я не знала. Он улыбнулся мне. Все они были пьяны. Рассмотрев меня поближе, друзья отца спросили:

– Это твоя старшая или младшая, Этторе?

– Старшая.

– Младшая хорошенькая, – заметил один из них.

– Эта тоже хорошенькая, – смеясь, ответил отец. – На меня похожа.

Вернувшись домой, я пошла посмотреть на себя в зеркало – и увидела там его. Кажется, я никогда не замечала этого раньше, никто мне об этом не говорил. Моя сестра унаследовала сердцевидную форму лица матери, я же действительно походила на отца – просто вылитая копия. Годы спустя, когда я сама стала владелицей ресторана, люди иногда так пристально рассматривали меня через барную стойку, что я научилась предвосхищать их немой вопрос. Поднимая голову, чтобы они полностью видели мое лицо, я выработала рефлекс приветливо говорить: «Да-да, вы не ошиблись, я действительно дочь Сельваджо, старшая». В ответ люди восклицали: «Невероятно! Как поживает ваш отец?» – и, удерживаясь от варианта «Все такой же идиот», я выбирала более дипломатичный: «Отдыхает». После этого посетители расслаблялись и с любопытством спрашивали, почему мой ресторан называется «Бенш», почему меня теперь зовут Оттавия Бенш, если я дочь Сельваджо, да еще и занимаюсь кулинарией, и как я могла так легко отказаться от известной фамилии своего отца. Тогда вместо того, чтобы выставить их вон, как мне хотелось, я принималась как можно подробнее объяснять, что же произошло. Я рассказывала про Кассио, про то, как мы одновременно начали делать карьеру, про свои полгода в Париже, о которых можно было догадаться по французской сервировке блюд, говорила о быстротечности времени, о том, что всегда чему-то учишься, но что-то попутно забываешь, о моем муже Артуро Бенше, бывшем ресторанном критике, моем счастливом билете в жизни, само имя которого мне захотелось увековечить, и именно поэтому я назвала в его честь свой второй ресторан. Рассказывать все это не имело никакого смысла, потому что перевести реальность на язык слов никогда не получалось – может быть, это в принципе было невозможно. И все же люди слушали меня, упивались моим рассказом, и я продолжала. Я говорила о новостях, о кулинарных журналах, о погоде, о своих детях и, ненавидя себя за это, все равно никак не могла остановиться. В нескольких словах, всегда разных и всегда не подходящих, я рассказывала, как познакомилась с Беншем, как наши тела, соединившись в порыве страсти, произвели на свет за десять лет троих детей, и, пока те спят в своих кроватках, я стою тут, перед моими посетителями, как десятки лет стоял мой отец, пусть и в другом ресторане.

О чем-то я рассказывала, о чем-то нет, а правда ютилась где-то посередине. Согласно семейной легенде, моя прабабушка по отцовской линии предательски открыла рецепты мужчинам и нарушила ход истории. Все ее сыновья стали рестораторами, а потом и их сыновья тоже. Они рано уходили и поздно возвращались, рестораны процветали и поглощали их без остатка, а жены сходили с ума от ярости, не в силах простить им столь бесстыдного вторжения на исконно женскую территорию. Хуже всего, на взгляд жен, было то, что мужчины, присвоив себе эту сферу, забыли обо всем остальном. С огромного склада женских умений они унесли только готовку, а заботой, неиссякаемой энергией и состраданием решили пренебречь. Не замечая никого и ничего вокруг себя, они занимались одной лишь кухней, чем приводили в ярость обездоленных жен, у каждой из которых имелся особый способ сообщать мужу о своем негодовании. Годы спустя, когда я сама вышла замуж, проблемы у меня были совсем другие, но рефлексы те же. Однажды я рассказала тете Ассунте, как накануне пересчитала все предметы фарфорового сервиза, решая, могу ли я позволить себе чем-нибудь бросить в Бенша, который как-то меня разозлил. На что она ответила со всей серьезностью:

– Знаешь, тебе необязательно бить посуду, чтобы объясниться с мужем.

– Я знаю, – сказала я и опустила голову, стыдясь своей выходки.

Она продолжила с лукавой улыбкой:

– Нет, Оттавия, послушай: тебе необязательно что-то бить. Можно просто что-нибудь испачкать. Ты можешь взять бутылку оливкового масла, бутылку лимончелло и вылить их содержимое в его ботинки, а он узнает об этом лишь на следующий день, перед выходом из дома.

– Да ты просто Макиавелли, zia⁴ Ассунта.

– Я просто дольше тебя замужем, – ответила она с ложной скромностью.

Моя бабушка не разговаривала со своим мужем с девяностых годов, тетки пытались по-всякому подловить своих благоверных, а моя мама просто-напросто отказывалась готовить. К предполагаемому времени возвращения отца она чаще всего сидела и ждала его с книгой в руках, закинув ноги на пустой обеденный стол. Мы с сестрой Матильдой тоже держались подальше от стола: одна садилась на стремянку, а другая у столешницы, погрузившись в чтение.

Хоть я и на три года старше, едва научившись говорить, Матильда заявила мне: «Это ошибка. На самом деле старшая я». Она была рассудительной, восприимчивой и храброй. По природе хитроумной защитницей с твердой верой в справедливость. Мир и его устройство представлялись ей совершенно ясными, она всегда знала, что ей нужно делать, и из любой ситуации выходила с поднятой головой. Однажды в детстве мы так сильно поссорились, что измученный отец запер нас в комнате, бросив вслед: «Ну давайте, деритесь насмерть: та, кто выживет, и станет моей любимицей». Дверь детской захлопнулась, я посмотрела на Матильду, и она уверенно сказала: «Даже. Не. Обсуждается». Я возблагодарила Небеса за то, что она родилась, что она существует, ведь я никогда не поняла бы этого в одиночку, ну или потратила бы целые годы. С того дня мы стали бороться вместе. Все детство мы уважали борьбу нашей матери, думая, что понимаем ее.