Kitabı oxu: «Вне досягаемости»

Пролог
Риггс

Сахар.

Я смакую во рту сладкую вату, ощущая, как она рвется на волокна и хрустит. Вскоре она растворяется у меня на языке без остатка.

Первым я берусь за розовое «облачко».

Отщипываю немного на каждом последующем круге.

И еще по кусочку, когда машина отца проезжает по узкому участку трассы параллельно пит-лейну. Рев мотора в эти моменты гулом отзывается в груди, а барабанные перепонки вибрируют под специальными наушниками.

Я стараюсь растянуть поедание десерта до середины гонки. Когда моя мама подходит к передней части бокса¹, из которого мы наблюдаем за соревнованием, я понимаю, что половина уже миновала. Менять угол обзора в определенный момент – это мамина фишка. Небольшой ритуал на удачу. Она стояла именно там, когда отец последний раз выиграл гонку.

Следующим будет синее «облако» сахарной ваты.

Я продолжаю соблюдать правила своей игры: один кусочек на каждый круг.

Пока не останется последний.

Однако я приберегу его для отца.

Когда папа выйдет из машины и бросится обнимать меня, он, вполне вероятно, угостится последним кусочком, наигранно причмокнет и скажет: «Ммм-ммм-ммм, победа так сладка».

Я стану хихикать от того, как дурашливо он это говорит с мокрыми от пота волосами и следами от шлема на щеках.

Затем он посадит меня на свое плечо и позволит свысока понаблюдать за людьми, которые будут похлопывать его по спине, поздравляя с победой.

Люди любят тебя, когда ты гонщик, и особенно, когда ты финишируешь первым.

Но моя любовь к отцу сильнее. Как и мамина.

Все мое тело вибрирует, когда очередная вереница машин пролетает мимо трибун по финишной прямой. Однако я не смотрю на трассу – слишком занят остатками своей голубой сахарной ваты. И размышлениями о том, что если я откушу хотя бы разок, отцу может ничего не достаться.

Ваты точно не хватит. Смотрю на монитор, который отображает количество предстоящих кругов – еще десять.

Ее точно не хватит.

Облизываю губы – они липкие от растаявшего сахара. Может мне стоит пропустить пару кругов? Тогда все обойдется, и папа не узнает, как сильно я облажался с расчетами.

– Черт побери.

Я слышу это даже через наушники и поднимаю взгляд. Мама пятится, отходя от своего «счастливого» места. Гюнтер, парень, который говорит папе, что делать, очень злится.

Снова.

Ему нравится кричать на папу и иногда швырять свои наушники.

Он слишком много рискует.

Так и аварию устроить недолго.

Как долго мы будем потакать его сумасбродным решениям?

На этот раз пронесло. А дальше что?

Я запоминаю слова Гюнтера. Позже, когда папа укладывает меня спать, я их пересказываю. Мы хихикаем над нелепостью этих предостережений.

Я выиграл, верно?

Занял место на подиуме, да, Спенсер?

Получил кучу очков, ведь так?

Он говорит это с улыбкой, подмигивает и взъерошивает мои волосы, прежде чем погасить в комнате свет. «Как же сладка победа», – повторяет он перед тем, как захлопнуть дверь, чтобы я мог погрузиться в сон, мечтая когда-нибудь стать похожим на него.

– Твою мать, Риггс, – снова бормочет Гюнтер.

Я откусываю еще от сахарной ваты и улыбаюсь от уха до уха. Сегодня вечером, когда я буду в красках пересказывать происходящее в боксе, я обязательно использую плохие словечки Гюнтера. А папа и не против.

Только мама злится.

Он поднесет палец к губам и попросит меня говорить это тише, чтобы она не услышала.

Гюнтер бормочет что-то еще. Почти кричит. Но из-за шума толпы и чьих-то возгласов я не могу разобрать, что именно.

Раздается крик. Затем судорожный вздох.

Я смотрю на столпотворение перед собой.

А затем понимаю, куда направлен их взгляд – на большой телевизор над головой.

В воздух взмывает дым и обломки.

Шины.

Гравий.

Обломки синего цвета.

Обшивка папиной машины.

В боксе тихо. Я срываю наушники, но вокруг тишина.

– Нет. Нет, нет, нет, – тихо повторяет мама снова и снова, качая головой и прижимая руку к груди.

Если я когда-нибудь попаду в аварию, следи за моими руками, сынок. Если они двигаются, значит, я в порядке.

Они неподвижны.

Я смотрю на них. Отчаянно жду хоть малейшего движения.

Затем вспыхивает огонь.

И мой мир меняется навсегда.

По всей штаб-квартире «Моретти Моторспортс» разносится скрип моих ботинок. Холл, соединяющий приемную с кабинетом моего отца, демонстрирует хронологию нашего участия в «Формуле‐1» с 1960-х годов до нынешнего момента. Все стены увешаны фотографиями: специально разработанных ливрей ² для ежегодных соревнований, водителей, с которыми был заключен контракт, а также моментов празднования побед.

01
Камилла

Я медленно двигаюсь по импровизированному музею, рассматривая фотографии, и одновременно оживляю некоторые из этих событий в памяти. Они из моего детства. Как я сидела на плечах у дедушки, пока он шел по паддоку ³. Или как пряталась за ногами своего отца, пока тот активно участвовал в совещании пилотов. Наблюдала за церемонией подиума ⁴, где праздновал гонщик «Моретти», и беспокоилась, что если брызги шампанского каким-то образом долетят до меня, то я опьянею и стану буянить.

Я чувствую, что он все еще здесь, со мной, в этом холле. Мой дедушка с его раскатистым смехом и широкой улыбкой. Я помню вкус лимонных леденцов, которые он позволял мне подъедать из небольшой коробочки, которую всегда носил с собой. Или то, как он наклонялся и что-то говорил мне на ухо, пытаясь объяснить происходящее. Как моя маленькая ручка исчезала в его руке. Его тирады, полные крепких выражений, когда машина врезалась в ограждение или ее разворачивало в шикане ⁵. И отлично помню, как дедушка поднимал бокал и произносил тост в честь своих пилотов.

Я невольно улыбаюсь, думая о нем. Этот человек основал целую империю для нашей семьи. Бьюсь об заклад, он никогда бы не подумал, что его отец, мой прадедушка Нонно, сколотит состояние на продаже своего бизнеса по производству оливкового масла и создаст гоночную команду «Формулы‐1», которая выдержит испытание временем.

И каких трудов ему это будет стоить.

Так много лет, так много воспоминаний.

Неожиданно натыкаюсь на фотографии того года, когда я перестала раз и навсегда интересоваться гонками. Лето, после которого я вычеркнула «Формулу‐1» из своей жизни. Я с усилием отталкиваю от себя эти воспоминания, которые давно замурованы, но все еще существуют под затвердевшей рубцовой тканью.

– Каким замечательным было то лето, верно? – голос моего отца разносится по коридору, когда он медленно направляется ко мне.

В его руке трость – что-то новенькое в образе, и я стараюсь не обращать на нее внимания, игнорируя боль от увиденного.

Перевожу взгляд обратно на фотографию. Он тоже на нее смотрит и улыбается, приближаясь ко мне.

– Твое последнее лето здесь. Затем ты улетела в Штаты, чтобы поступить в университет. А мы в том году восемь раз попали на подиум. Участвовали в чемпионате. Помню это, будто все вчера случилось.

Я тоже. Но хочу забыть.

– А у меня в памяти это не сохранилось, – честно говорю я, но вру о причинах. – Я была так ошеломлена университетской жизнью, тоской по дому. Долго пыталась приспособиться к американскому образу жизни. – Параллельно справляясь со всем остальным, что произошло в то время. – Честно говоря, в тот год у меня сменились приоритеты, и я почти не болела за нашу команду.

– И в последующие тоже, если на то пошло, – беззлобно говорит он, вставая рядом и притягивая меня к себе. Он целует меня в макушку, как делал это в детстве.

Я сосредотачиваюсь на этом ощущении, что он рядом – мой герой – а не на том факте, что ему сейчас нужна трость. И не на том, что теперь физически он кажется слабее, чем когда обнимал меня в последний раз.

– Разве подрастающие дети не должны заниматься своими делами? – спрашиваю я.

Он кивает.

– Конечно, отправиться покорять мир – естественное развитие событий, но родителям трудно переживать этот период. Я мог бы тысячу раз сказать тебе, как сильно горжусь тобой, но даже этих слов было бы недостаточно, чтобы выразить все мои чувства.

Эти слова откликаются в глубине души, но я стараюсь отгородиться от сопровождающей их меланхолии. Я улыбаюсь и ныряю в объятия отца, чувствуя себя такой счастливой от того, что вообще могу это делать.

– Черт, теперь я знаю к кому обратиться, чтобы подстегнуть свое самолюбие.

– Только ко мне. – Папа отходит в сторону и подмигивает. – Ну, пошли. Я хочу обсудить с тобой кое-что.

– Мне уже начинать волноваться? – поддразниваю я.

– Даже не думай, – отвечает он с намеком на улыбку в голосе, пока мы направляемся к его кабинету.

– Точно не волноваться? Сто процентов?

– Сто процентов.

Мы входим в его офис – в стеклянную коробку, вид из которой открывается на весь «Моретти Моторспортс». Кабинет находится в центральной части здания, откуда просматривается каждый этаж. Инженерные подразделения, маркетинг, пиар отдел, логистика, тренировочный цех и с десяток других отделов, ежедневная работа которых позволяет всей команде функционировать на пределе своих возможностей.

– Похоже… дел у вас по горло, – говорю я, поворачиваясь спиной к целой армии офисных сотрудников за стеклянными стенами кабинета. Затем сажусь за стол, напротив отца.

Легкая дрожь в его руке не ускользает от моего внимания, однако я решаю никак это не комментировать.

– Да, дел невпроворот. Год обещает быть продуктивным, если судить по результатам недавних гонок. – Отец улыбается. – С другой стороны, каждый сезон начинается именно так, верно?

– Помнишь, что говорил Нонно? Все, что нужно для победы – новые шины, целые ограждения и опытные пилоты.

– В точку. Совершенно верно. – Отец мягко улыбается, погружаясь вместе со мной в воспоминания о дедушке. Значимой фигуре в нашей жизни и в спорте. – Надеюсь, гоночные боги смилуются над нами и помогут со всем этим.

– Итак… – с намеком говорю я, – ты хотел что-то со мной обсудить.

Я не переживала, когда отец попросил меня наведаться в офис. Он чрезвычайно занятой человек, поэтому я недолго раздумывала над его приглашением. В конце концов, он просто отец, который хочет повидаться с дочерью, пока она в городе. Но теперь, когда мы встретились, сказать, что меня одолели настороженность и любопытство, – значит ничего не сказать.

– Переходишь сразу к сути вопроса, впрочем, как и всегда. А потом удерешь отсюда к чертовой матери, что только пятки сверкать будут. – Он улыбается. – Я собираюсь это изменить.

– В смысле?

Отец какое-то время пристально смотрит на меня, а затем выдает ошеломляющую новость.

– Хочу, чтобы ты вернулась домой. Сюда. Начала работать в «Моретти».

– Ох. – Вовсе не это я ожидала услышать. – Но я и так работаю дома. В Италии, – машинально бормочу я, подразумевая нашу семейную компанию «Оливковое масло Моретти», в которой уже занимаю определенную должность.

Прежде чем я успеваю как следует осмыслить сказанное отцом, он игнорирует мой ответ и продолжает говорить, все больше изумляя меня:

– Давай конкретизирую: я хочу обучить тебя всем тонкостям этого бизнеса, чтобы передать бразды правления тебе… в ближайшем будущем.

Будто парализованная, я пялюсь на отца и часто моргаю, словно это поможет быстрее переварить его слова.

– Папа, я…

– Знаю, знаю. – Он поднимает руки вверх. Дрожь едва заметна. Его улыбка полна гордости. В моей груди что-то сжимается от нахлынувших эмоций. – Для тебя это весьма неожиданная новость. Да я еще и обрушил ее на тебя, словно снег на голову. Ты не любишь сюрпризы, и мне стоило бы преподнести все как-то иначе… но разве плохо, что я хочу видеть тебя здесь? Со мной? Со всеми нами? Ты снова станешь частью того, что так любила, унаследуешь эту компанию.

Я научилась сдерживать свои эмоции, и сейчас этот навык пришелся как нельзя кстати. В противном случае, после такой пламенной речи отца, я бы согласилась подписать любую бумажку.

– Папа, – выдыхаю я, удивленная до чертиков. – Я ничего не понимаю. А как же дядя Лука? Разве не он должен занять твое место?

Я растеряна и не могу подобрать подходящих слов. Мой дядя Лука второй по значимости человек в команде и всегда им был. Именно по этой причине я предполагала, что как раз дядя станет законным преемником, когда отец выйдет на пенсию. Или это произойдет раньше, если болезнь папы помешает выполнять повседневные обязанности.

– Верно. Все здесь так думали. Однако мы с Лукой уже подробно обсудили этот вопрос. Знаешь, он хотел присутствовать при нашем с тобой разговоре и сказать, что вовсе не против твоего назначения, но не смог подъехать сегодня из-за важных встреч. Лука – настоящий профессионал и прекрасно понимает, почему я принял такое решение. Он будет поддерживать тебя за кулисами, а ты станешь публичным лицом этой компании. Вы будете командой, но если ты захочешь, то сможешь взять все в свои руки. На все сто процентов, малышка.

Я борюсь с желанием вскочить со стула и начать ходить из угла в угол, чтобы унять внезапное беспокойство, которое вызвало во мне предложение отца.

– У меня просто нет слов. Просто… Ого!

Он сдержанно кивает.

– Я понимаю. Но, опять же, всего этого, – он указывает на свое тело, которое будет уничтожать себя по кусочку, пока не потеряет способность функционировать, – никогда не должно было произойти.

– Папа, – повторяю я.

В одном этом слове бушует смесь эмоций. Смирение. Печаль. Отчаяние. Мне легче притвориться, будто происходящее с ним нереально: что диагноз поставлен неверно или что прорыв в медицине предотвратит необратимые последствия для его организма.

– Я знаю. – Улыбка отца наполнена нежностью. И горечью. А печальнее всего то, что отец не даст мне наблюдать за тем, как жизнь в нем будет неизбежно угасать. Так он сказал. – Но так уж вышло. Надеюсь, у нас будет достаточно времени.

Я киваю, улавливая надежду в его голосе и желая ухватиться за нее.

– Безусловно. Ты ведь невероятный упрямец, поэтому у нас есть все время в мире, – произношу я то, чего мы оба хотели бы, однако это лишь самообман, за который приходится цепляться. – Поэтому твой план – пустая затея.

– Скажем так, я готовлюсь к худшему, надеясь на лучший сценарий, Кэм.

Он поднимается с кресла и медленно направляется к стеклянной стене, за которой простирается вся его компания.

Когда-то в детстве я любила сидеть на широких плечах отца. Хватала его за волосы своими маленькими ручонками и пела вместе с ним глупые песенки, пока он ходил по этим залам, всюду следуя за дедушкой.

Обрывки воспоминаний прошлого настигают меня. Их так много. Они для меня совершенно особенные. И такие светлые. Я крепко держусь за них, пока отец собирается с мыслями.

– За два года мы всего пять раз поднимались на подиум, Камилла. А за последние четыре года не выиграли ни одного чемпионата. – Эти события давят на него, как давили бы на любого владельца гоночной команды. Однако наша команда особенная. Это культовый бренд, который был известен и уважаем во всем мире с момента успешного запуска. – У нас низкие показатели. Все шансы на победу, так или иначе, были упущены. Мы стали командой, которую публика знает, но ей совершенно плевать. О нас начинают забывать или, что еще хуже, смотреть на нас с жалостью. Мы – очередное имя в списке команд, которое ничего не значит.

– Времена были не из легких. У каждой команды такие бывают. Но я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне. Вы с Лукой знаете бизнес вдоль и поперек. Кто лучше вас справится с тем, чтобы вернуть команде успех?

Не говоря уже о том, что я совершенно не подхожу для управления этой гигантской корпорацией. Много ли я знаю о гоночном бизнесе благодаря опыту своей семьи? Конечно. Гонки – это единственная, черт возьми, тема, которую мы обсуждали на большинстве семейных посиделок или в любых совместных поездках.

Заинтересована ли я в том, чтобы команда вновь начала побеждать? Однозначно да.

Однако ничто из этого не дает мне необходимых навыков для управления всей деятельностью компании. Некоторые знания, которые у меня уже есть, безусловно, могут помочь, но их недостаточно, чтобы привести нас к положительному результату.

Последнее, чего я хочу, – это войти в историю, как наследница, которая развалила семейный бизнес до основания.

– Пап, моя фамилия Моретти, но это не значит, что я могу руководить фирмой или хотя бы знаю, как это делается.

Он медленно кивает, а затем поворачивается ко мне лицом, засунув руки в карманы брюк. Возможно, так он пытается скрыть дрожь. Отец научился мастерски это делать.

– Верно. Но посмотри на это с другой стороны. Да, Лука совершенно очевидный кандидат на мое место. Однако ты прекрасно видишь, что наша с ним деятельность у руля не приносит никакой пользы. Кто-то даже сравнил бы нас с динозаврами, застрявшими на пути эволюции.

– И был бы не прав.

– Нам нужен иной взгляд на вещи. – Отец поднимает палец, чтобы подчеркнуть свою мысль. – Новый взгляд. Кое-кто мог бы не только освоиться здесь, но и создать другую команду, используя свою степень магистра в области маркетинга по назначению.

– Мне всего двадцать пять. Ты понимаешь, как нелепо это звучит? Ты реально собираешься позволить кому-то в моем возрасте управлять всем этим? – Я взмахиваю руками, указывая на десятки кабинетов, что находятся за стеклом.

– Именно поэтому я предлагаю начать как можно скорее. Я не склонен к наивности и не считаю, что ты сможешь приступить к работе в первый же день. Потребуется несколько лет, чтобы изучить все тонкости. И все это время я хочу обучать тебя, пока здоровье позволяет.

– Я думала, мы не собираемся обсуждать твое здоровье, – предупреждаю я, поскольку если не признать болезнь – ее не существует, верно?

– Я должен смотреть в будущее, малышка, а это значит, я должен позаботиться об этом месте. Защитить его. Обеспечить ему выживание.

Мой язык словно присох к небу, пока я пытаюсь найтись с ответом.

Сказать нечего, поэтому я сосредотачиваюсь на своих мыслях. Идея отца в равной степени пугает и интригует меня, но я никогда в этом не признаюсь, поскольку эти эмоции слишком противоречивы.

– Кто в здравом уме будет слушать мои указания, понимая, что я совсем новичок?

– С каких это пор тебя волнует, что думают другие люди?

– Я говорю не об этом. Нельзя руководить коллективом, не заслужив их уважения. Нельзя…

– Именно поэтому мы хотим нанять тебя в качестве узкопрофильного консультанта для создания агрессивного ребрендинга для «Моретти». Работы над соцсетями, в конце концов. Введешь «Моретти» в двадцать первый век. Все знают, что ты разбираешься в маркетинге. Глянь хотя бы, каким успешным получился недавний ребрендинг, над которым ты трудилась.

– Да, но это имеет отношение к оливковому маслу. К продуктовой промышленности, а не к гоночному бизнесу.

– Не важно. Я хотел бы, чтобы ты сделала для нас ребрендинг. Ты знаешь нас, нашу деятельность, знаешь, во что мы верим, лучше, чем кто-либо другой, нанятый со стороны. Над чем-то придется поработать публично, а над чем-то – за кулисами. Станешь моей тенью – крайне полезным сотрудником. Человеком, который сможет подменить любого работника, если понадобится. Остальные увидят, что ты учишься, а позже сами научатся доверять твоим решениям, поскольку ты будешь знать этот бизнес, как свои пять пальцев.

– Я поняла тебя. Но не думаю, что кто-нибудь на это купится.

– Именно так все и поступят.

– И как я должна это сделать, пап? Что я могу предложить твоему огромному маркетинг отделу?

– Современные фишки. Иную перспективу развития. Взгляд со стороны.

– Ты можешь нанять для этого кого угодно.

– Мне не нужен кто угодно. Мне нужна ты. – Отец непримиримо пожимает плечами. – Мы – представители старой школы. Год за годом делаем одно и то же. Я могу сколько угодно привлекать новых сотрудников, но, похоже, они лишь вязнут в рамках того, чем мы были раньше. Нужно все переосмыслить. Нашу гоночную команду так никто до сих пор и не приметил. Мы просто существуем, без азарта, без искры. Я хочу поднять ажиотаж, пускай это не приведет к победе, но люди должны следить за каждым нашим шагом. Это привлечет больше спонсоров, а значит – больше денег. А отсюда и до рывка в турнирной таблице недалеко.

– Рисковая гипотеза.

– Вовсе нет. Именно это необходимо сейчас компании. Ей необходима ты.

– Новый взгляд на вещи и ребрендинг не гарантируют успеха.

– Возможно. Но сотрудники будут знать тебя. Знать твою трудовую этику и доверять ей. Таким образом, к тому времени, когда все станет заметно, – говорит отец, подразумевая болезнь Паркинсона, которая медленно пытается взять верх над его телом, – коллектив сблизится с тобой и не будет беспокоиться о том, что именно ты получишь руководящую должность.

Я смотрю на отца и качаю головой. С языка срывается вопрос, который мы обсуждали не один раз:

– Я все еще не понимаю, почему ты держишь диагноз в секрете. Наверное, это чертовски утомляет.

– Так и есть, но дай мне приберечь остатки гордости, Кэм, – мягким голосом говорит он, а затем сдержанно улыбается. – Я не хочу чувствовать себя обезьяной в зоопарке, за которой наблюдают и ждут, когда болезнь проявит себя в полной мере. Не хочу, чтобы со мной нянчились. И не хочу, чтобы мне делали поблажки. Я непременно стану темой статей, и кто-нибудь использует болезнь, чтобы влепить «Формуле‐1» статус инклюзивности. Я просто хочу оставаться самим собой так долго, как смогу.

Слезы обжигают мне горло, но я борюсь с ними. Отец впервые говорил со мной так откровенно.

Я в первый раз осознаю все причины, стоящие за этой скрытностью.

– Хорошо, – тихо говорю я. – А трость зачем?

– Проблемы с бедром. Врач настоял. – Он пожимает плечами со снисходительной ухмылкой. – Я редко ею пользуюсь, потому оправдываться особо не приходится. Она пригождается, только когда я в стрессе, он усугубляет симптомы. Еще одна причина, по которой ты должна быть рядом. Даже просто понимание того, что ты здесь, добросовестно и целеустремленно руководишь компанией, прямо как каждый член семьи до тебя, поможет мне справиться со всеми недугами.

– А что насчет моей текущей работы? Я не могу просто взять и уйти.

– Конечно, можешь. В этом и заключается вся прелесть работы в семейной корпорации, – говорит он и с вызовом вздергивает бровь.

– Ты учил меня все доводить до конца. Я всегда занималась бизнесом в Италии и почти ничего не делала для бизнеса здесь.

– А еще я учил тебя не упускать возможности, которые преподносит жизнь.

Святые угодники. У отца на все ответ найдется.

– Кроме того, – продолжает он, – если я правильно помню, несколько недель назад ты обмолвилась, что тебя одолевает чувство стагнации. Я же предлагаю выход из этого состояния. Займешься чем-то новым, проверишь себя на прочность. В мире всего десять команд «Формулы‐1», и мы в их числе. Думаю, новая деятельность заинтересует тебя, поскольку ты из тех людей, кто видит цель, но не видит препятствий.

– Это просто… слишком. – я со смешком выплевываю последнее слово.

Все это – слишком. Просьба. Ее внезапность. Предстоящий переворот в моей жизни. Диагноз.

Семья Моретти основала свою империю в конце 1800-х годов, сначала выращивая оливки, а затем перерабатывая их в оливковое масло. Именно там я видела свое место. В поддержании на плаву этого гиганта, а не в занятии гонками.

– Так и есть. Я все понимаю. – Отец сжимает губы в тонкую линию, наблюдая за мной, но через мгновение уголки его рта ползут вверх. – Отчасти это связано с тем, что я хочу оставить здесь все в лучшем виде, чем оно было, когда я только родился. В этом бизнесе нужны женщины. Не только ради галочки, но и потому, что вы подходите к вопросам по-другому. Видите проблемы иначе. Рассматриваете их под другим ракурсом. Твое мнение по некоторым вопросам, несомненно, будет отличаться от мнения предыдущих директоров, которые все до одного мужчины.

– Может есть еще какие-то причины? – спрашиваю я.

Улыбка сквозит во взгляде отца.

– Я хочу, чтобы мы снова стали близки. Все твое детство мы провели в паддоке, и я помню, как каждый раз во время очередной гонки наши сердца бешено колотились, уши закладывало, а вся грудная клетка вибрировала от гула моторов. Скажи, что я попросту ностальгирую или даже старею, но в действительности очень скучаю по тем дням, которые проводил с тобой.

О боги. Эти слова, будто клешни, хватают мое сердце и сжимают его. Я бросила гонки. Пыталась сбежать от прошлого. Ради самой себя.

Однако эгоизм постоянно наводил меня на мысли о том, что потерял мой отец. Как внезапное отсутствие дочери и годы одиночества повлияли на него. Я была слишком занята своими переживаниями… и, в общем, побегом.

Пытаясь прийти в себя.

И исцелиться.

– Я тоже скучаю по тому времени, – говорю я чистую правду. Это одни из лучших воспоминаний. – Просто… я не знаю, что тебе ответить, папа.

Он наклоняет голову набок и внимательно наблюдает за мной. Несмотря на пристальный взгляд, я не чувствую от него ничего, кроме любви.

– Пока ты ни разу не сказала, что тебе по душе моя идея. Ты даже не улыбнулась. Не хочешь поведать, что происходит на самом деле, Камилла? Почему ты не хочешь воспользоваться этой возможностью?

Отец не отрывает от меня пристального взгляда. Он знает, что в его словах правда. Что причин, по которым я когда-то ушла, гораздо больше, чем кажется.

Я открываю рот и закрываю его. Вспоминаю все те времена, когда я сидела на плечах у отца или прадеда и неустанно повторяла им, что хочу поскорее вернуться на трассу, к гонкам. Это была моя мечта. Моя самая большая надежда.

Мой взгляд падает на фотографию, где запечатлены Нонно, мой отец, дядя Лука и я – четыре поколения Моретти. Прошлое. Настоящее. И то, что должно стать будущим.

Любой мог бы посмотреть на фотографию и понять, что мы родственники. Темные волосы. Оливковый цвет кожи. Светло-карие глаза. Манерность.

Я горжусь тем, что являюсь частью этой семьи, этого наследия. И ненавижу себя за то, что колеблюсь сделать то, что должна.

– Кэм? – зовет он.

– Конкретных причин нет, – вру я. – Мое призвание – маркетинг, а не руководящие позиции. В рекламе я хороша, вот и все.

Отец ничего не отвечает, но когда я поворачиваюсь к нему лицом, то вижу его изучающий взгляд. Ох, ни к чему хорошему это не приведет. Этот мужчина читает меня, как открытую книгу.

Вот почему мне пришлось отдалиться от него – на расстояние целого океана – и держать эту дистанцию до тех пор, пока я не смогу примириться с новой реальностью, которую создала определенная цепь событий.

– Ты хороша во всем. Вот к чему я клоню. Ты нужна команде. Нужна компании. И очень нужна мне.

И на последних словах клешни вырывают мое сердце с корнем.

Я сжимаю пальцами переносицу, внутри меня идет война, о которой отец ничего не знает.

– Вот что я тебе скажу, малышка. Дай мне год. До конца этого сезона. Начни работать со мной, и если по прошествии этого времени ты не будешь покорена окончательно и все еще будешь сопротивляться, то я оставлю эту идею навсегда. Сможешь вернуться в «МОО» и завязать с гонками, – говорит он, используя аббревиатуру нашего оливкового бизнеса.

– Ты пытаешься заманить меня в ловушку, поскольку знаешь, что я не захочу оставлять тебя, не так ли? – поддразниваю я.

– Можно ли винить в этом любящего отца? – Он смеется, и улыбка озаряет его глаза.

– Дай мне немного времени подумать, хорошо?

– Конечно. Но, Кэм, ты нужна мне в этом деле. Правда, нужна.

– Я знаю. Дай мне возможность все хорошенько обдумать.

Он вновь поворачивается лицом к стеклянной стене, за которой простирается огромная компания.

– Я буду здесь, если захочешь что-то обсудить. Как и всегда.

– Спасибо, пап.

Но это неправда. Он болен, и однажды, раньше, чем все мы ожидаем, его здесь не будет.

А этого дня я боюсь больше всего на свете.