Kitabı oxu: «Комплексное плавание, или Дни, когда я научилась летать»

Şrift:

Посвящается Марининье, с благодарностью за все.
И за то, что держала меня за руку в то время.
А также Марселу Старобинасу,
другу и брату, который помог мне расправить крылья.
ему предназначалось быть
первым любящим тебя мужчиной.
ты продолжаешь его искать
повсюду
– отец
Рупи Каур, «Молоко и мед»
(перевод А.В. Мартыновой)

Перевод с португальского Анны Орлицкой

*Бусинки – девочки 13–16 лет, которые только начинают открывать мир и познавать себя. Любимая аудитория сервиса Строки. Прим. ред.

Головоломка

Всякий раз, когда меня спрашивают, в каком возрасте я научилась плавать, я вспоминаю одну историю. Этого воспоминания могло и не быть, оно сохранилось благодаря тому, что я много раз слышала эту историю от мамы: она рассказывала ее мне, другим и всем, кто интересовался моими достижениями в плавании. Мама не слишком разговорчива, но по какой-то непонятной мне причине она любит вспоминать мой первый опыт в бассейне. Может быть, потому что она мной гордится. Может быть.

Мне было чуть меньше двух лет, это произошло в доме, где мы тогда жили. Я носилась туда-сюда вдоль края бассейна. Именно этим ведь обычно и занимаются маленькие дети ― носятся туда-сюда. И вдруг в самый разгар беготни я свалилась в бассейн. Вернее, я туда прыгнула, как вам скоро станет известно. Мама, лежавшая в шезлонге и читавшая толстую книгу, потеряла дар речи. Она замерла от страха. Единственное, что она смогла сделать, ― это закричать:

«Лола! Лола упала в бассейн!»

В тот же момент папа, которого даже не было на террасе, прибежал и прыгнул в воду, чтобы спасти меня. Только он меня не спас.

Как это не спас? Значит ли это, что я утонула? Сейчас вы, вероятно, задаетесь вопросом, не попалась ли вам в руки еще одна из тех книг для подростков, которые любят сверхъестественное, вампиров или игры с вызовом духов. Вынуждена буду разочаровать вас ― это не тот случай.

В бассейне папа разглядел меня получше и понял, что я не просто так размахиваю ручонками и ножонками. Он гордо улыбнулся.

«Она не упала, она прыгнула. Моя дочка умеет плавать!»

Да, мне тогда не было и двух лет. И я плыла. Примерно так все и началось.

Только это воспоминание мне не принадлежит ― на самом деле я не помню, что происходило со мной до второго сентября тысяча девятьсот семьдесят девятого года. В тот день умер мой папа. Вернее, в тот день мама сказала нам с братом, что он ушел. Навсегда.

Я помню все подробности. Меня пораньше забрали из детского сада, и я ехала в машине с ощущением радости. Меня никогда не забирали пораньше, и это казалось важным событием. Как межгалактическое путешествие или что-то в этом роде. Мама была молчаливее, чем обычно, и я подумала, что все это часть большого плана. В некотором смысле так и оказалось. Это был очень большой план. Только нельзя сказать, что план был хорошим.

Когда мы вернулись домой, брат только проснулся и ждал нас на диване в гостиной. Он улыбался, радуясь нашему приходу, и строил башню из пластиковых стаканчиков ― какой малыш не любит эту простую игру… Затем мама наконец заговорила.

«Ваш папа умер. Теперь мы остались втроем».

Произнеся фразу, которой суждено было навсегда изменить нашу жизнь, она заплакала. Горько, тихо, сдержанно. Это был плач матери, пытавшейся держать себя в руках перед своими маленькими детьми. Вслед за ней заплакала я. А вслед за мной разревелся и братик. Его зовут Рауль. Это случилось, когда ему не было и двух лет. А мне на следующей неделе должно было исполниться четыре. Так, незадолго до моего четвертого дня рождения, жизнь заставила меня состариться на тысячу лет. Всего за пару часов.

Все это было очень странно. Недоступно пониманию ребенка. Я до сих пор не могу это осознать. Вчера папа был рядом с нами, а сегодня его не стало. Он исчез.

«Куда делся папа? Что с ним случилось?»

У меня нет ответа на этот вопрос. Я не говорю об объяснении этого события с точки зрения веры, и не только потому, что боюсь призраков, монстров, прячущихся в школьных туалетах, и всего, что связано с непознанным. Но у меня нет практического, объективного ответа, который бы меня удовлетворил. Я не знаю, что случилось с моим отцом. Как он умер. Был ли это несчастный случай, болезнь или злой рок. Знаю только, что в четыре года мне пришлось понять смысл слова, которого не должно быть на устах ни одного ребенка в этом мире, ― слова «смерть». По крайней мере, дети не должны узнавать его так внезапно, как это случилось со мной.

Смерть.

Слово, совершенно бессмысленное для ребенка, который совсем недавно научился говорить и для которого самым сложным испытанием было провести несколько часов вдали от матери или собрать головоломку в виде медведя. Но прежде чем вы заметите отсутствие кусочка в этой странной головоломке, которую представляла собой моя жизнь до настоящего момента, позвольте мне забежать вперед и предупредить: я ничего не знаю о смерти отца и даже не помню его лица, потому что мама никогда больше не касалась этой темы. Мы переехали, она спрятала его фотографии неизвестно куда, держалась от его родственников на расстоянии и никогда, никогда не отвечала ни на один вопрос о том дне ― дне, когда он исчез. Единственное, что она рассказывает о папе, ― это история о том, как я сама научилась плавать. Это не мое воспоминание. И эта история не о нем ― это моя история.

Постойте! Не закрывайте книгу, если подумали, что, читая ее, даже самый черствый человек уронит слезу, не бросайте чтение, если подумали, что не хотите тратить свое драгоценное свободное время на то, чтобы страдать из-за чужого несчастья. В моей истории не все мрачно и печально. Совсем наоборот. Я уверена, что если начало жизни оказывается таким грустным, то ее продолжение обязательно должно быть радостным. Жизнь наполнится яркими событиями, улыбками, любовью и воспоминаниями, непременно хорошими воспоминаниями. Целая жизнь (или, по крайней мере, ее продолжение) будет полна веселых разговоров и глупых беспокойств вроде переживаний о секущихся кончиках волос ― я всегда втайне завидовала девушкам, которые беспокоятся о секущихся кончиках. И, возможно, будет даже история любви. Такая, где героиня в конце вздыхает от счастья. Почему бы и нет? Я тоже заслуживаю вздоха от счастья в финале.

На самом деле я страдала и, думаю, всегда буду страдать из-за отсутствия отца, которого совсем не помню. Каждый, кто когда-либо терял близкого человека, знает, о чем я говорю. Тем более если вы не помните этого человека, как я не помню отца. Но прежде чем он исчез навсегда, умер, испарился, отправился в рай или в ад (кто знает?), он сделал то, что может сделать для своей дочери только очень хороший отец. Он посмотрел на меня. Посмотрел на меня в том бассейне и громко сказал:

«Она не упала, она прыгнула. Моя дочка умеет плавать!»

Благодаря этому позаимствованному воспоминанию я научилась очень хорошо и очень быстро плавать и стала чемпионкой. Благодаря папиному голосу бассейн стал моим домом. Здесь, под водой, как будто не существует всего остального мира. Школы, людей и того, как мало я, кажется, для них значу. Все это не имеет значения. Слышите свисток? Еще одна золотая медаль.

Спасибо, папа!

Атака гремлинов

Я стою на пьедестале и думаю, что это происходило уже столько раз, что начало надоедать мне. В этом есть нечто снобистское и из ряда вон выходящее ― получить золотую медаль за занятие, которое тебе нравится, но кажется скучным. Однако я вовсе не сноб. Мне так не кажется.

Президент Ассоциации плавания Сан-Паулу подходит ко мне, подмигивает и улыбается.

– Мы очень гордимся тобой, Лола.

Я отвечаю натянутой, вымученной улыбкой и киваю в знак согласия. Начинается церемония награждения. Кто-то аплодирует Миреле Батисте, девочке, завоевавшей бронзовую медаль. Она глубоко вздыхает, кажется, от счастья. Затем президент ассоциации вручает серебряную медаль незнакомой мне девочке, и по залу прокатываются оглушительные крики. То и дело всюду появляются сотни счастливых и ликующих взрослых. Они похожи на гремлинов, этих громких, шумных зверушек из фильма, который мама любит смотреть вместе со мной и братом и который отнюдь не кажется мне таким уж веселым. Хотя я смеюсь, когда гремлины размножаются в воде. Моей маме это нравится. Так что я терплю. Взрослые хлопают, кричат, фотографируют. Вспышки и снова вспышки. Народу так много, что я не сразу замечаю, как женщина в очках просто душит в объятиях незнакомую девочку, получившую серебряную медаль.

– Мы победили! Мы ПОБЕДИЛИ!

Прошло некоторое время, прежде чем я осознала, что эта женщина, которая тогда казалась самой гордой и самой взволнованной на свете, ― не кто иная, как мать этой девочки. Но серебряная медалистка отталкивает мать, одарив ледяным взглядом, и с досадой произносит:

– Да ладно тебе, мам…

Мне жаль эту женщину, которая покидает сцену с грустным выражением лица и опущенными плечами. А эта девочка, которая, наверное, знает все о секущихся кончиках, кажется мне такой же странной, как бесстыжие чирлидерши из американских фильмов. Она хватает медаль, будто хочет ее укусить, и я разражаюсь смехом. Этот громкий и внезапный смех ― моя отличительная черта. Я не могу его сдержать. Стоит только мне задуматься, как реагируют на происходящее окружающие меня люди, как они уже атакуют нас с новой силой. Еще больше гремлинов, еще больше шума и больше вспышек. И все это из-за нелепого жеста девочки с серебряной медалью. Представьте, как поведет себя ее обезумевшая от счастья семья, когда бедняжка выиграет золотую медаль? Сразу после этой дурацкой мысли я давлюсь очередным приступом смеха, который остается никем не услышанным, и наконец-то понимаю, почему стоять на пьедестале и участвовать в церемонии награждения ― занятие для меня все более скучное: здесь никогда нет никого, кто бы праздновал победу вместе со мной. Никогда. Понадобилось немало времени, чтобы я это осознала. Награждений сорок. И тут я с горечью замечаю, что президент Ассоциации плавания Сан-Паулу надевает мне на шею золотую медаль. Она повторяет:

– Мы очень гордимся тобой, Лола.

Я смотрю на нее и не раздумывая отвечаю:

– С чего бы? Это всего лишь еще одна медаль.

Над пьедесталом повисает тишина. Гробовая тишина. Гремлины косятся на меня. Серебряная и бронзовая медалистки сверлят глазами. Я понимаю, какую оплошность допустила, и пытаюсь исправить положение:

– Золотая медаль. Это круто, это очень круто. Юху-у-у!

Мне на помощь приходит Низа ― она мой тренер и одна из немногих, кто меня понимает.

– Пойдем, Лола. Тебе звонили. Пора идти.

Я чуть не падаю с пьедестала. Ведь со второго сентября тысяча девятьсот семьдесят девятого года я ненавижу любые сюрпризы. Сюрпризы, людей, которые приезжают за мной раньше времени, и возможные межгалактические путешествия. Только когда Низа незаметно подмигивает мне, я понимаю, что она придумала этот предлог, чтобы вытащить меня оттуда. Низа провожает меня до дверей бассейна.

– Все. У тебя каникулы, Лола. Больше никакого бассейна, никакой хлорки и никаких мыслей о соревнованиях.

Я закатываю глаза, не совсем понимая, что она имеет в виду.

– И это говорит мой тренер?

– Просто тебе пора двигаться дальше и подумать о соревнованиях за границей.

Низа имеет в виду соревнования в США. Логично, она же мой тренер. Я неловко прощаюсь с ней. Она из тех милых людей, кто любит улыбаться, подолгу обниматься и есть сахарную вату. Я никогда не пробовала сахарную вату и толком не умею обниматься. Но я стараюсь. Вернее, я стараюсь обнять Низу крепко, но получается как-то нелепо. Ничего, она меня понимает.

Когда я прихожу домой, там уже накрыт стол. Как будто мы ждем гостей. Что странно, ведь у мамы никогда не хватает времени на друзей. Она бегает туда-сюда, раскладывая на столе сервировочные подставки и тканевые салфетки. Тканевые салфетки? Вот это да! Мой брат Рауль ― один из самых странных мальчиков из тех, кого я знаю. Ему сейчас тринадцать лет, и он, кажется, занят чтением комиксов. Он день и ночь ходит в одной и той же зеленой толстовке. Но я обещаю, что не буду тратить время на рассказы о брате. Весь остальной мир и так тратит на него слишком много времени. Я так делать не буду. В комнату входит мама. Глядя на ее чрезмерную активность, я решаюсь начать разговор.

– Мы кого-то ждем к ужину?

– В смысле, кого-то ждем? Лола, это твой прощальный ужин.

Пожалуй, мне нужно кое-что объяснить, прежде чем я продолжу. Завтра я еду в город Салту-Бониту. Это маленький, совсем крошечный городок. Если вы спросите, почему я решила провести каникулы в этом городке, в гостях у моего дяди, я не смогу вам ответить. Подростковые причуды, понимаете? Вы же знаете, что это такое. А я, честно говоря, не знаю, но с двенадцати лет в самые неловкие моменты использую это оправдание: подростковые причуды, понимаете? Вы же знаете, что это такое.

Каким-то непостижимым образом моя тактика, похоже, работает. Люди всегда все мне прощают.

Ужин, пусть необычный и тщательно обставленный, похож на любой другой ужин. Рауль ест быстро, не делая ни малейших пауз, мама задает мне тысячу практических вопросов, а я стараюсь не затрагивать единственную тему, которую мне всегда хочется затронуть.

– Может, тебе стоит взять с собой прививочный сертификат?

– Я же не в Амазонию еду, мам.

– А было бы круто, если бы ты поехала в Амазонию.

Эта фраза принадлежит моему брату ― он часами размышляет о челюсти аллигатора, которую нашли в джунглях. И в завершение этой сверхважной темы, как только мама спрашивает, собрала ли я все необходимое для поездки, не нужно ли мне еще что-нибудь, я отвечаю. Вернее, я затрагиваю тему, которую всегда хочу затронуть. Тему, которой мне следует избегать.

– Да, мне кое-что нужно. Мне нужна фотография папы.

Гробовое молчание. На меня косятся. Косятся аллигаторы. Косятся гремлины. Я выбегаю из-за стола и закрываюсь в своей комнате. Подростковые причуды, понимаете? Вы же знаете, что это такое.

Я складываю вещи в чемодан и слушаю кассету с голосом отца ― я расскажу о ней позже, но вы имеете полное право удивиться, почему эта кассета появляется в рассказе только сейчас. В комнату входит мама. Разумеется, без стука.

– Ты собираешься лечь спать с мокрой головой?

– Я не успела посушить волосы. Пришлось сбежать с соревнований.

– Сегодня были соревнования?

– Сегодня были соревнования.

– Прости, детка. Я так завертелась с этой твоей поездкой. И как?

– Золотая медаль!

Я вытаскиваю из-под одежды золотую медаль, висящую у меня на шее, и показываю маме. Она мило улыбается. Я изображаю полуулыбку, на сей раз не такую вымученную и натянутую. Мама улыбается глазами. Да, я вижу, что мама гордится мной. Я это вижу.

– Еще одна золотая медаль!

Как раз в тот момент, когда она собирается подойти ко мне ближе, я слышу знакомый звук, доносящийся из другой комнаты. Брат тяжело дышит. Помимо того, что он самый странный ребенок на планете, у него еще и астма. Астма, которая дает о себе знать всякий раз, когда мама решает подойти ко мне ближе. Мама расстроенно смотрит на меня ― ведь она относится к моему тринадцатилетнему брату как к хрустальной вазе. Я снова прячу медаль под футболку и говорю то, что, как я знаю, она хочет услышать:

– Иди к нему. Это всего лишь еще одна медаль.

Салту-Бониту

― Видел красного «Жука»¹! ― кричит Рауль, как будто ему шесть лет, а не тринадцать.

– Ну, это уже не смешно, они все достаются тебе, ― с гордостью отвечает мама.

Рауль улыбается, а затем говорит единственную по-настоящему умную вещь, которую я когда-либо от него слышала:

– Это ты делаешь так, что они все достаются мне.

Это факт. Так происходит с тех пор, как он родился. Или, по крайней мере, с тех пор, как Раулю поставили диагноз «астма», ― ему достается все. Я, конечно, этого не помню: этот период в моей жизни ― как засвеченная кинопленка. Но в то же время эта пленка наполнена привнесенными моей матерью воспоминаниями, которые в основном состоят из истории о моем прыжке в бассейн и трехсот тысяч других воспоминаний о детстве и астме моего бесценного братика. Таких воспоминаний триста тысяч. А история, которая меня действительно интересует, не входит в это число.

Дома я никогда не выигрывала и никогда ни за что не выиграю. Я давно отказалась участвовать в этой игре. Дело в том, что Рауль действительно очень умный и умело, как никто другой, манипулирует своей астмой. Он использует ее как прямой и действенный инструмент власти. А я? Я плаваю. А еще внимательно слушаю голос отца ― как сейчас.

* * *

Из водицы вылезай-ка,
Ты давно не ел, не пил.
Ну, давай скорее, зайка ―
Наш любимый крокодил.

В крокодиле много лени,
Сытный ужин стынет, ждет.
За морщины на коленях
Мать твоя тебя убьет.

Словно маленькая птичка,
Крайне скупо рыбку ешь,
Без добавки худ, как спичка,
Словно ужин был не свеж.

Спи всю ночь, мой друг, спокойно,
Под кроватью монстра нет.
Сны пройдут потоком стройным.
Засыпай, потушен свет².

* * *

Мы на полпути в Салту-Бониту, и эти двое продолжают играть в поиск красных «Жуков» на дороге. Папин голос записан на кассету, которую я нашла среди маминых вещей. Думаю, он был музыкантом. Я узнала об этом после того, как продала несколько золотых медалей, купила плеер и прослушала эту кассету. Я представляла, как он записывал эту песню для меня. Может быть, я плохо спала или плохо ела. С детьми такое часто бывает. Да и кто еще в нашей семье, кроме меня, подолгу сидит в воде?

Что сказала мама, когда я нашла кассету и пришла к ней с вопросом, правда ли это голос моего папы? Ничего. В ее голове крутятся остальные триста тысяч историй. Все место занимает безграничная любовь к Раулю ― сколько я себя помню. И вот она заговаривает со мной.

– Выключи, Лола.

– Что? ― отвечаю я, как будто не расслышав.

Я нахожу все новые и новые способы, как держаться подальше от своей семьи. Плеер ― лишь один из них.

– Выключи, милая. Побудь немного с нами. Совсем немного.

Я пожимаю плечами. И продолжаю слушать папин голос. Рауль пользуется случаем и встревает.

– Ей не нравится играть в «Жука», потому что «Жук» есть у очкарика.

Итак, я продолжаю. Он, конечно, говорит о мальчике. Мой брат – гений. Абсолютно точно.

– Какой еще очкарик? ― спрашивает мама.

– Боже мой, Рауль, покоя от тебя нет. Может, он и очкарик, но я уверена, что он разбирается в жизни лучше, чем ты. Прекрати, ― говорю я, а он делает вид, что не слышит.

Пока я перематываю пленку, чтобы переслушать песню и избежать очередного неловкого разговора с семьей, я понимаю, что мы уже приехали в Салту-Бониту. Маленький странный городишко. Улицы узкие и пустые. Деревья по форме напоминают фрукты. Я ничего не помню о предыдущих поездках сюда, хотя в детстве бывала здесь несколько раз. Я чувствую непривычный холодок и своего рода боль в животе, когда наша «Бразилия» едет по улицам города. Машина трясется, двигатель громко ревет, и я могу только думать, что это место какое-то загадочное.

– Энрике, мам. Тот мальчик, который не отходил от Лолы. Помнишь, как она послала его куда подальше?

Мама смеется. Машина едет под горку.

– Не помню такого. А теперь выключай плеер, Лола. Мы приехали. Салту-Бониту хорошеет на глазах, правда же?

Я пропускаю мамину просьбу мимо ушей. Но вскоре происходит нечто из ряда вон выходящее. Мы проезжаем мимо огромных, наполовину покрытых пылью ворот, которые выглядят как портал в какое-нибудь таинственное царство. Перед воротами ― красивая вывеска с надписью: «МУНИЦИПАЛЬНЫЙ ПЛАВАТЕЛЬНЫЙ БАССЕЙН». Мое сердце начинает бешено колотиться. Прежде чем я успеваю понять причину, из меня вырывается истошный крик:

– ОСТАНОВИ!

Мама подскакивает на месте.

– Как ты меня напугала! Ты что, пи́сать хочешь? Подожди, пока доедем до дядиного дома.

У меня нет времени отвечать, я просто открываю дверцу машины и бросаюсь к воротам, напоминающим портал. Сердце готово вырваться из моей груди. Я прохожу мимо двух девочек с рюкзаками на спине и мокрыми волосами, но не смотрю на них. А вот и он. Пустой. Ждет меня. Это он, бассейн. С каждой минутой решение провести почти месяц в этом городке кажется все более правильным. Здесь есть бассейн ― значит, я буду чувствовать себя дома. Я пытаюсь открыть полузаржавевшую решетку, преграждающую мне путь, но у меня не получается. Так уж повелось с детства, что бассейны оказывают на меня странное влияние. Каждый раз, когда я вижу бассейн, и неважно, чистая там вода или нет, мне хочется туда прыгнуть. Это может быть самый зеленый, самый грязный и самый страшный бассейн ― как в фильмах ужасов, ― это неважно. Решетка не открывается, я перелезаю через нее и оказываюсь внутри. Никто меня не видит. Вода прозрачная. Не задумываясь, я бесшумно ныряю и плыву кролем. Гребок за гребком, все быстрее и быстрее.

Дорога, семья, воспоминания, которых у меня нет, ― все это осталось позади, когда я оказалась здесь. В воде я ― та Лола, которой мне всегда хотелось быть. Чемпионка. Просто чемпионка. Я плыву все быстрее и быстрее, туда и обратно, туда и обратно. Длина бассейна ― сто метров. Что может быть лучше. Когда я уже заканчиваю пятый круг, вижу пару пыльных ботинок. И мужчину, немного похожего на актера из фильма «Индиана Джонс», ― не помню, как его зовут. Я высовываю голову из бассейна и понимаю, что он смотрит на меня весьма недружелюбно.

– Ты что здесь делаешь? Кто тебя впустил?

Я подплываю к лестнице и, вылезая из бассейна, отвечаю:

– Извините, я думала…

– Ты думала? Если бы ты думала, то не полезла бы в бассейн в одежде и обуви. Теперь бассейн грязный. А скоро тренировка.

Вода в бассейне действительно стала немного грязнее. Я бегу прочь, не оглядываясь. Бегу и смеюсь. Даже не смеюсь, а хохочу. Очень громко. Мужчина не на шутку злится.

– Тебе кажется, что это смешно, девочка?

Я бегу так быстро, как только могу, не в силах перестать смеяться. У выхода я налетаю на человека с двумя ведрами воды. Он роняет одно из них на пол. Это молодой парень. Я пытаюсь перевести дыхание и начинаю извиняться:

– Прости, я тебя не заметила.

Парень наклоняется, чтобы поднять упавшее ведро, и широко улыбается. Не знаю, смогу ли я хоть как-то объяснить, что было дальше. Потому что у меня осталось только странное ощущение, что, когда он улыбнулся, время остановилось.

– Да что ты, все в порядке. Кажется, ты неплохо повеселилась, ― говорит он.

– Ага.

Это все, что я могу ответить. С моих волос капает вода, а одежда вся мокрая. Тот факт, что я словно онемела, судя по всему, ничуть не смутил парня, и он смотрит на меня как ни в чем не бывало. Как будто я не террористка-незнакомка, которая пачкает чужие бассейны, а потом заливает весь пол водой, не думая о том, какие неприятности это доставит другим. Он говорит со мной и смотрит на меня так, как никто никогда раньше на меня не смотрел.

– Повеселилась в бассейне, ― добавляет он.

Я закрываю глаза и наконец понимаю, что ситуация, в которой я нахожусь, ― одна из самых нелепых за всю мою жизнь. Я стою перед парнем с пышной кудрявой шевелюрой, добрыми глазами и улыбкой, которая останавливает время. И стою я перед ним в промокшей одежде. Промокшей и просвечивающей. Насквозь. Я снова убегаю, как будто это единственный возможный способ выйти из этой ситуации серьезно и по-взрослому. Я ничего не говорю, оказываюсь за воротами и сажусь в машину к маме, которая терпеливо ждала меня у бассейна. Она тоже ничего не говорит. Думаю, она так или иначе привыкла к некоторым моим причудам. Зато Рауль смотрит на меня очень злобно и фыркает.

– Лола, ты что, пи́сала прямо в бассейне?

Я не отвечаю. Не хочу. Потому что не могу отделаться от мысли, что меньше чем за пять минут я окончательно испортила пленку, на которую собиралась снимать фильм об этом городе. Лучше всего сейчас попросить маму развернуться. И провести каникулы дома. С ними. Я даже могу попытаться уговорить Низу разрешить мне тренироваться, пока она в отпуске. Наверное, это конец. Хотя нет. Это не так. По правде говоря, меня мало волнует, что подумают жители Салту-Бониту о моем вторжении в бассейн, о прыжке в воду в одежде и о моем безумном смехе. Кроме своего дяди, я никого здесь не знаю. А Маркус Крокодил не склонен кого-либо осуждать, как вы скоро поймете. Единственное, о чем я продолжаю думать, ― это улыбка того парня. Парня, который, как и мой отец, однажды посмотрел на меня так, как никто никогда не смотрел на меня прежде. Парня, который оказался у меня на пути.

1.Имеется в виду автомобиль «Фольксваген Жук», который был популярен в Латинской Америке до 2000-х годов. ― Прим. перев.

2.Перевод Владислава Черейского. ― Здесь и далее прим. ред., если не указ. иное.