Семен Васильевич Кривошеин с женой Татьяной Петровной уже давным-давно, как говорится, с незапамятных времен, жили в уютном сереньком домике с зелеными ставнями, на конце 15 линии Васильевского острова.

В околотке все знали Семена Васильевича и почему-то называли его «советником». Может быть потому, что он и на самом деле состоял в чине надворного советника. Так называли его деды, отцы, так называли за глаза и ребятишки. Все относились к нему с большим уважением и очень интересовались его своеобразной жизнью.

– Восемь часов… «Советник» на службу пошел, – говорили соседи, видя, как рано утром бодрый старик (летом в драповой, порядком выцветшей, а зимой в ватной, шинели и в красном с зелеными полосами, вязаном шарфе) отправлялся пешком на службу. Он служил где-то далеко в центре города, за Невою, в одном из министерств.

– Скажите на милость! Как время-то летит… уже «советник» со службы идет… четыре часа, – встречали на Васильевском острове Семена Васильевича, возвращавшегося со службы, и проверяли часы.

Так проходило много-много лет.

У Кривошеиных только и была одна дочь, Агния, девица уже немолодая, молчаливая, всегда чем-нибудь недовольная и раздражительная. Она почему-то особенно не любила детей.

Семен Васильевич и Татьяна Петровна прожили всю жизнь душа в душу и до старости лет сохранили друг к друг самые нежные чувства. Он ее называл то «Темирочка», то «седая богиня», а она его – «Симушка».

Они были люди старинных понятий и взглядов и большие домоседы.

Одна только Агния вносила в эту тихую жизнь некоторое недовольство и споры.

Отец относился к ней часто шутливо, называя ее «принцессой», но все-таки во всем уступал – он жалел, что вся ее жизнь прошла без всяких развлечений, в нужде и заботах… Старушка мать просто побаивалась своенравной девушки.

Семен Васильевич происходил из старинного дворянского рода и очень гордился этим, только дворянскую гордость понимал по-своему.

В свободные минуты он клал заплаты на свои сапоги и обувь своим, чинил мебель, исправлял посуду, домашние вещи и заговаривал преимущественно с дочерью:

– Ничего, матушка, что дворяне и в VI книге записаны, а всякую черную работу сами делаем и трудом не гнушаемся…

– Может быть, вам, папенька, копаться в этой грязи и доставляет удовольствие, а у меня от такого унижения вся душа изныла. Не всякий способен переносить с легким сердцем такую жизнь, – раздраженно отвечала дочь.

– Зато в долги не лезем, легкой наживой не занимаемся… – Зато у нас порядочного человека в доме не бывает.

Кроме ваших грязных босоногих мальчишек, никто не заходит.

– Знакомства-то, матушка, дорого стоят… Надо принять, надо угостить, а нам не из чего… Жалованья от Царя по заслугам маленькое получаем, на него и живем. Да еще чины, ордена идут… Пенсию, как умру, тебе оставлю… – внушительно продолжал старик.

– Вы думаете, очень это хорошо, что заслуженный пожилой человек связался с босоногими мальчишками?.. Все про это говорят, удивляются и осуждают вас.

– Эх, матушка, если все разговоры-то слушать – это и жить не стоит. Мне до других дела нет… Другие и хуже меня живут, – я их не осуждаю. Около меня мальчишки дурному не научатся… Я их жалею, – они темные, голодные, у них мало радостей…Люблю я таких мальчишек, – и баста.

– Ну, папенька, оставьте, пожалуйста, эти тяжелые разговоры, – они ни к чему не приведут и меня расстраивают, – резко возражала дочь, вставала и уходила.

Небогато, но чисто было в квартире Кривошеиных, состоящей из двух комнат и кухни.

Первая комната, в одно окно на улицу, полузадернутое синей занавеской, когда хозяина не было дома, принадлежала Семену Васильевичу и называлась не иначе, как «кабинетом».

Эта комната была точно маленький музей: все стены ее, два стола и бюро красного дерева были сплошь заставлены, завешены всякой всячиной, которая попала сюда не по выбору, а случайно. Тут были всевозможные картинки, писаные масляными красками (старик был сам художник-любитель), вырезанные из книг, снятые с коробок – все в самодельных рамках. Тут были кости и черепа, негодное оружие, статуэтки, вазы, разные коробки, ящики и масса других обломков и непонятных вещей.

Половину комнаты занимало таинственное, наполненное заманчивыми предметами бюро, в которое, кроме хозяина, никто никогда не заглядывал. В углу направо стоял низкий, клеенчатый диван, служивший Семену Васильевичу постелью, затем два стола, этажерка-угольник и около окна – огромное старомодное кресло, обитое клеенкой. Вот и все…

Другая комната в два окна называлась «залой», там стояли диван и два кресла, обитые тиком, маленькое фортепиано, рядом – старинный бикс, по стенам – разные картинки, под потолком, вблизи окон, – множество клеток с птицами, а на окнах – цветы, именно плющи, которые обвивали окна и тянулись по стенам.

Самым уютным уголком этого дома была кухня, в ней и обедали хозяева. Что это была за кухня! Такую кухню можно иметь только там, где нет прислуги. Два окна ее выходили в хозяйский сад, и весною, как только распахивали окна, ветки сирени уже тянутся лиловыми и белыми цветочками, они будто просятся в букеты и распространяют тонкий, нежный аромат.

В стороне стояла плита под черным колпаком, большая ширма отгораживала кровати хозяек; в углу – массивная божница с двумя горящими лампадами, вблизи нее – полукруглый комод с медными ручками, немного подальше – большой дубовый стол… Все полки с посудой оклеены вырезанными из бумаги белыми, затейливыми фестонами; на окнах – белоснежные занавески; часы-кукушка, которая, выскакивая, куковала каждый час; везде чистота, порядок, и на всем – печать заботы и домовитости… Сейчас было видно, что здесь за всем следит с любовью внимательный глаз хозяев.

Очевидно, тут жили люди на крошечные средства, но в обстановке их не чувствовалось крайности, а безукоризненная чистота и безыскусственность даже делали этот уголок привлекательным. Каждая вещь служила тут много-много лет. Все было чинено и перечинено руками хозяев; тут вещи считались друзьями – старыми, милыми, которыми дорожили и которых любили, и с которыми было связано много воспоминаний, как будто с одушевленными предметами. Вот маленький, круглый, как шарик, самовар, – кран его давно сломан и восстановлен из какой-то белой, кривой палочки, а на крышке, вместо шишечек, – две синие бусы. Вот черный фаянсовый чайник, с оловянным носком… Корзинка с крышкой, в которой Агния носит провизию, – вся в жестяных заплатах, а ручка ее обмотана красным лоскутом… Склеенные тарелки, собственного изделия ширма, собственной работы одеяла… Да если начать перечислять весь труд, все поправки, то, пожалуй, каждая вещь в этом мирном жилище выдвинулась бы вперед и много рассказала бы о своей долгой службе и о том, сколько забот и любви видела она от хозяев…

Жизнь в маленьком сером доме изо дня в день текла тихо и однообразно. Обитатели его вставали очень рано: летом с восходом солнца, зимой – когда еще было темно.

Татьяна Петровна варила в кухне на тагане кофе, Агния убирала квартиру, Семен Васильевич чистил клетки с птицами.

В семь часов Семен Васильевич появлялся в кухне в халате и нес с собою газету «Сыны Отечества», Агния клала ему на стул вышитую подушку, – он садился, Татьяна Петровна отделяла ему несколько сухарей и ставила стакан кофе.

– Темирочка, а где же мои прихлебатели? Без них никак нельзя… Зовите моих прихлебателей… – говорил старик.

– Сидите, маменька, я позову… – и Агния уходила на двор.

– Со двора, как ураган, врывались две собаки и кот и, ласкаясь, окружали хозяина.

– Папенька, не бросайте на пол куски… за вами, как за малым ребенком, не наубираешься… – замечала Агния.

– Симушка, не давай им булок, тебе самому мало. Их ведь булочками не накормить, им овсянка есть, – говорила старушка.

– Без друзей нельзя, Темирочка… Они обидятся, если я один все съем… К тому же, Каро должен сделать «носовую».

– На вас, папаша, смотреть досадно, – вставляла свое словечко Агния.

– А ты не смотри… Правда, мой верный пес?

Умный рыжеватый сеттер умильно поглядывал на хозяина черными глазами, поворачивал на бок голову и громко хлопал хвостом по полу… Другая собака, Резвый, маленькая черная дворняжка, становилась на задние лапы и служила с самым печальным видом.

Семен Васильевич клал Каро на нос сухарь и говорил: «По моему указу пожаловать тебе сей сухарь с тем, чтобы ты почитал всероссийскую азбуку. Аз… Буки… Веди… Добро… Есть!..» При слове «есть» Каро ловко подбрасывал сухарь и ловил его прямо в рот. Семен Васильевич говорил, что Каро «сделал носовую».

Резвый читать всероссийскую азбуку не умел и получал сухарь за то, что служил на задних лапках и умел на них пройтись по всей кухне.

Огромный серый кот Мусташ садился сзади Семена Васильевича на кресле, и когда тот, обмакнув сухарь в кофе, подносил ко рту, то кот тихонько трогал его лапкой.

Мусташ получал сухарь, размоченный в молоке.

– Полно тебе их кормить, Симушка. Одно баловство! Самому ведь мало… – сокрушалась Татьяна Петровна.

– Нельзя, Темирочка, обидеть закадычных друзей.

Вскоре после кофе Семен Васильевич уходил на службу. А Татьяну Петровну и Агнию поглощало домашнее хозяйство, работа – вся эта суета, которой так много у каждой хорошей хозяйки.

С тех пор как помнят «советника» в тех местах, помнят его окруженным детьми, большею частью, мальчиками, детьми бедными, оборванными, босоногими…

С первым теплым днем весны открывалось окно в кабинете «советника». Ребята, как мухи, липли к этому, будто сладкому для них, окну… Около этого окна пускались мыльные пузыри и обсуждались очень важные ребячьи дела.

Зимою, куда реже, но все же проходили заседания «босоногой команды» в кабинете; по праздникам маленький кабинет изображал из себя бочонок, набитый селедками… Весело было и в тесноте!

Летом, в праздничные дни, старик отправлялся обыкновенно с ребятами за город. Видя это шествие, взрослые обыкновенно говорили:

– Вон «советник» опять куда-то пошел со своей «босоногой командой».

Великое змеепускание

Целую неделю «босоногая команда» находилась в большом волнении. Целую неделю мальчишки каждую свободную минуту что-то строгали, клеили, мастерили и волновались без конца.

Сам «советник», этот большой ребенок, был занят и волновался не меньше «босоногой команды». Его кабинет и маленький двор были завалены какими-то щепками, мочалами, бумагой.

Приходя со службы, наскоро пообедав, старик спешно принимался за работу. Степа и курносый Гришка ему часто помогали.

Они были не на шутку заняты и обсуждали серьезно дело со всех сторон.

– Важный хвост! – восхищался Степа, связывая длинные мочалы одну с другой.

– Ты только подожди… подожди!.. – взволнованно говорил «советник», склеивая огромные листы бумаги. – Мы около хвоста трещотку такую привяжем… Она затрещит…

– У-у-у-ух, дяденька… Знатно! – только и мог произнести Гришка, качая своей встрепанной головой.

– Это ужасно! У нас не квартира, а хлев какой-то! Это ни на что не похоже! – слышались в зале от времени до времени отчаянные возгласы Агнии.

– Ну что тебе, Агнесочка, пусть их себе занимаются, – возражал ей кроткий голос матери.

– Да что это, право, маменька… папашиным затеям конца нет… Точно малый ребенок! Что только не придумает! Даже смотреть неприятно!!! Ведь этой грязи век не наубираешься!..

– Ты бы пошла пройтись, – советовала мать.

– Пожалуйста, не ворчи, «принцесса на горошенке», я ведь тебя не трогаю и к себе в помощницы не зову, – отзывался добродушно отец из своего кабинета.

Агния умолкала… А за перегородкой в комнате Семена Васильевича кипела спешная работа.

В следующее воскресенье, на гаванском поле, которое тянулось огромной, зеленой площадью в конце Васильевского острова, было назначено «великое змеепускание». Сам «советник» так и сказал своей «босоногой команде», чтобы они все готовили змеи, что в воскресенье будет «великое змеепускание». И к такому важному событию старик сам готовил «гигантского змея».

Пришло воскресенье… День был отличный, а легкий ветерок точно нарочно хотел покровительствовать веселой затее.

В этот день с самого раннего утра в бедных закоулках, углах и подвалах, где по большей части ютились горе да нужда, с веселыми мыслями поднялись со своих жестких подушек многие дети… поднялись и вспомнили… Вспомнили «великое змеепускание»… Радостно забились сердца, заблестели счастьем глаза.

«Босоногая команда» показывалась из калиток в воротах небольших домов.

Ветер качал верхушки деревьев, поднимавшихся из-за старых заборов и сулил успех «змеепусканию».

Пришел полдень… Сколько раз пробегали и мальчики и девочки мимо любимого серого домика, они заглядывали в окно, но оно было задернуто синей занавеской; дети жадно припадали к щелкам забора, но и в саду было тихо.

Ожидание и волнение истомили «босоногую команду». Вдруг все ожило и заволновалось…

Марфуша первая увидела и пронеслась не помня себя по 15 линии.

– Вышел!.. Вышел… Идет!.. – прерывистым голосом сообщала она по всей улице и, сама не зная почему, неслась, как стрела, по направлению к гаванскому полю.

Туда же бежали и мальчишки со змеями… Только некоторые поджидали «советника» и шли ему навстречу.

Он вышел из калитки серого дома. За ним вышли Степа и Гришка и двинулись с огромным змеем посреди улицы. Они с гордостью посматривали по сторонам.

«Советник» шел по деревянным мосткам.

Толпа около змея все больше и больше увеличивалась… Даже взрослые люди останавливались и с улыбкой смотрели то на великолепного зеленого с красными разводами змея, то на мальчишек, несших его, то на «советника».

– Ишь ты! Чудак «советник», право, чудак! Опять со своими мальчишками пошел. Сегодня змея запускать пошли. И охота ему забавляться! – судили и рядили взрослые.

А на гаванском поле ребятишки сгорали от нетерпеливого ожидания.

– Идет! Идет! – радостно крикнул кто-то.

Целая толпа со змеями в руках и без змеев с радостным гулом бросилась к показавшемуся из-за угла «советнику», а вслед за ним – к гигантскому змею, который торжественно несли Степа и Гришка.

– Вот так змей! Это, можно сказать, настоящий змей.

– Как ты, дяденька, долго! Уж мы тут не дождемся…

– Хвостище-то! Ну, знатный хвост!

– Смотрите, ребята, по змею-то разное зверье намалевано…

– Хвост-то поболе сажени будет…

– Эва хватил! И все три считай…

Восторги, восклицания, одобрения так и слышались со всех сторон.

Да что дети… – тут и многие старики, взрослые мастеровые и фабричные с нескрываемым удовольствием и с простодушным восторгом смотрели на эту затею, с детства близкую их сердцу.

Между тем змей, окруженный плотной глазеющей толпой, был принесен на середину поля.

– Знаете, ребята, сначала запустим ваши – мелкие… Посмотрим, как они сегодня будут держаться в воздухе! – схитрил Семен Васильевич, чтобы порадовать ребят.

Мальчуганы разбежались по полю со своими самодельными змеями, стоившими стольких забот и слез: не легко было достать ниток, еле добыли бумаги.

По огромному полю, в разных направлениям взвились и завертелись, где низко, где высоко, белые змеи с мочальными хвостами…

Ясное голубое небо; зеленое поле; оживленные группы бегавших детей, одушевление и громкий раскатистый смех, – когда один змей вырвался из рук мальчика и, подхваченный ветром, понесся по направлению к домам, – все это изображало такую жизненную, полную движения и прелести картину, которой нельзя было не залюбоваться.

И Семен Васильевич любовался затаив дыхание; он радовался, что эти босоногие ребятишки, из которых многие целыми неделями корпели в душных мастерских, на заводах и фабриках, согнув свои спины над тяжелой работой, дома ютились в сырых темных подвалах, а теперь, в теплый воскресный день, пользуются здоровым, хорошим развлечением и так счастливы, веселы.

Смотря на оживленные лица детей прекрасными, глубокими, черными глазами, старик сам молодел душой, блаженно улыбался и был счастлив не менее их.

Сбросив свою неизменную шинель на траву, Семен Васильевич громко захлопал в ладоши.

Дети примчались к нему со всех сторон.

– Ну, теперь мой громадина полетит. Я сам буду запускать… А кто же будет держать?

– Я, дяденька… Нет, – я… Лучше – я. Позволь мне, дяденька, миленький!.. – просили мальчики.

– Нет, ребятишки, не удержите. Надо кого-нибудь побольше…

– Позвольте мне, Семен Васильевич!..

– Из толпы выдвинулся молодой мастеровой.

– Вот и отлично! Держи, голубчик Игнатий. Небось, знаешь нашу затею?!

– Как же, Семен Васильевич! Ведь мы с вами не впервые… – и молодой парень улыбнулся по весь рот, обнажив белые зубы.

– В твоих богатырских руках, Игнаша, удержится наш Змей Горыныч…

– Верно, дяденька, что Змей Горыныч… Ишь какой! – со смехом подхватили дети.

– Отходи, Игнатий… Да полегоньку веревку отматывай, а потом, как разбежишься, так и пускай веревку скорее, – заботливо учил Семен Васильевич, держа прямо перед собой зеленого змея.

Игнатий побежал, отпуская веревку. Змей полетел…

– Летит! Вьется! Подымается!

– Хвост, ребята, у него трещит…

– Глупый, не хвост, а трещотка…

– Ишь, вьется-то как! Небось, голубчик, домой хочется…

– Ай, упадет! Ай, упадет!

– Опять взвился…

– Ух, как высоко! Вот так забрался… Вот так поднялся… Чуть виднеется.

– Прощай, Змей Горыныч! Кланяйся там.

– Покричим ему громче.

– Прощай… Назад ворочайся… Эй, змеюшка! – кричали ребята, стоя с разинутыми ртами.

Вдруг несколько шапок с криками «ура! ура!» полетело в воздух. Кто-то перекувырнулся от восторга, другие бегали, хохотали, хлопали в ладоши.

Долго продолжалось шумное веселье на гаванском поле. Все ребятишки поочереди носились со змеем-гигантом. Много было веселья и говору… Семену Васильевичу пора было домой. Жаль было расставаться… Змей все время держался где-то далеко-далеко, чуть ли не в самых облаках…

Потянули его к земле… Как красиво он спускался: то крутился, то держался прямо – и вдруг с жужжанием и треском грохнулся на землю.

Мальчики бережно понесли его домой, окружив «советника»… Толкам не было конца.

– Я думал, дяденька, что он у меня из рук вырвется… Дюже сильный!

– А крутился-то как! Словно ястреб, право!

– Скажи, дяденька, как ты трещотку-то приделал?

Разговоров хватило не только на этот день, а долгодолго не могли забыть ребятишки «великое змеепускание».

Сам же зеленый Змей Горыныч до нового полета очень удобно пристроился в кабинете «советника» за диваном.

Поездка на лодке

Прошло всего одно воскресенье, в которое «босоногая команда» простояла у открытого окна… Следующее за тем опять сулило новую радость неизбалованной детворе, опять взволновало всех мелких жителей 15 линии.

«Советник» надумал ехать удить рыбу на взморье со своми «босоногими мальчишками».

– Дяденька, да на чем же мы поедем? – спрашивали дети.

– Я достал хорошую лодку у знакомого, но беда в том, что не могу всех вас забрать: лодка мала, усядется не более десяти человек, а вас всех наберется до двадцати…

– Уж больно мне хочется на взморье-то! – взмолился курносый Гришка.

– Ничего не поделаешь, дружище… Я думаю, каждому из вас хочется.

– Вестимо, хочется! – хором крикнули мальчуганы.

– Мы жребий кинем… Кому выйдет счастье… А не выйдет, надо молча покориться. Остальных в другой раз возьму.

Кинули жребий. Раскрыв свой билет, Гришка загоготал и тут же у окна перекувырнулся от радости три раза. Там стояло всего одно слово «ехать».

Попал и косоглазый Андрей, который в этот день, первый раз после неприятности с Марфушей, понуря голову, подошел к окну и стоял не шелохнувшись в стороне ото всех. Черные проницательные глаза «советника» все видели и знали, что творится в душе одинокого, озлобленного мальчугана.

– Здравствуй, Андрюша; вот и хорошо, что пришел… Бери-ка тоже билет, – ласково сказал Семен Васильевич.

Шибко застучало сердце мальчугана, когда он протянул руку к шапке. Он видел только колотушки, слышал попреки и бранные слова… Он не знал, что можно забывать дурное, любить, прощать и снова быть ласковым… Там, где он жил, за зло платили только злом. А тут вдруг вот что…

Руки его дрожали, когда он вынимал билет.

– «Ехать», – прочитали заглянувшие мальчуганы.

Андрей покраснел до слез и не мог выговорить ни слова.

– Вот и отлично! Ты приходи, Андрюша, пораньше, часов в пять утра и выйдем. Я сам ужо зайду, отпрошу тебя у дяди… Для меня отпустит…

Они отплыли от берега ровно в 5 часов утра. Семен Васильевич сидел на руле, четверо мальчиков, имея по одному веслу, старательно гребли; остальные приютились тут же в лодке…

Утро было чудесное, тихое и теплое. Нева отражала ярко-синее небо и блестела от солнечного восхода… На берегу просыпалась жизнь: подымался дымок из труб, начиналась езда, ходили люди.

Лодка тихо плыла против течения…

– Как хорошо! – сказал Семен Васильевич.

– Что хорошо, дяденька? – спросил удивленный Гришка.

– Посмотри кругом… Небо такое чистое, голубое. Воздух теплый, свежий. Нева красивая и широкая. Сколько на ней судов, барок, пароходов, лодок. Сколько фабрик, домов по берегу…

Мальчики озирались по сторонам.

Семен Васильевич взглянул на них и заметил, что они не понимают того, что чувствует он. «Бедность и тяжелая жизнь не могли нас научить любить природу и прекрасное», – казалось говорили их глаза.

– Андрюша, смотри, какой там на берегу тенистый сад, сколько там птиц чирикает по деревьям… Какая узорчатая решетка! Неправда ли, красиво?

– А мне и ни к чему, дяденька! – простодушно ответил Андрей.

Солнце уже порядком припекало, когда вся веселая компания пристала к берегу около Лахты. Перед глазами раскинулась песчаная отмель, далее – зеленый луг, а еще дальше – лесок… Лодку привязали, вытащили провизию, расположились на берегу и развели костер… С каким удовольствием закусили ребята вареными яйцами, огурцами и хлебом… Какими вкусным показался этот обед под открытым небом. Затем некоторые стали удить рыбу, другие бегали по берегу, собирали камушки и раковины, рвали цветы. Привольно и весело было на чистом воздухе, вдали от города.

– Ну что, где лучше – тут или в городе?

– Тут больно хорошо, дяденька, – хором ответили дети.

Рыжий Андрей подошел к «советнику» и дотронулся до руки… Семен Васильевич обернулся к нему. Некрасивое лицо забитого мальчика красили счастливая улыбка и какое-то особенное выражение… Старик понял эту молчаливую ласку, понял, что мальчик не умеет выразить того, что у него на душе… Он обнял его и прижал к себе.

– Что, друг Андрюша? Терпи, голубчик, и если тебя обидят, – прощай. Только сам будь добрее, легче будет…

– Дяденька, я больше не буду… – тихо-тихо прошептал Андрей, ему было отрадно и радостно в эту минуту.

– Вот я вам про то и говорю, ребятки… Как станете большими… Вот в такие-то благодатные деньки в праздники уходите подальше от города погулять. Ишь, какая благодать! Зелень, вода, птички, тишина… И на душе становится легко, и сам становишься добрее! Любуйтесь, дети, и подумайте, как чудесен Божий мир! Много в нем хорошего!

Целый день «советник» со своей «командой» провели на берегу. Варили уху. Хороша была ушица из свежей рыбки! Пекли в золе привезенный с собою картофель. Что может быть вкуснее?! Ходили в ближайший лесок, набрали там чуточку земляники, набрали все по букету цветов – «для тетеньки» и для «барышни Агнии Семеновны». Для своих домашних они связали по хорошему березовому венику.

– Либо париться… либо полы подметать… – объяснил Гришка.

Дело было к вечеру. Стали снаряжаться домой. Тут Степа очень порадовал старика.

– Смотри-ка, дяденька! – воскликнул он. – Смотри там… Будто и на самом деле… Как там любопытно… – и мальчик устремил вдаль свои задумчивые глаза, указывая рукой на взморье, где солнце скрывалось на горизонте.

Там было дивно хорошо!

Широко разлилась зеркальная поверхность едва волнующегося моря… Вдали какие-то суда распустили свои паруса и медленно двигались, маленькие лодочки сновали беспрестанно… А яркий, огненный шар солнца, бросая во все стороны прощальные лучи, закатывался, как бы утопая за этой водной ширью.

– Ты хотел сказать, Степушка, что там очень красиво? Правда твоя! На самом деле, такой картины ни один художник нарисовать не может! Господи, как хорошо! Глаз оторвать не хочется от такой красоты! – говорил умиленный Семен Васильевич.

И как всегда день, проведенный вместе со стариком, не пропал даром: в одном загрубелом сердце вспыхнула искорка.

Степа, живя в своем темном подвале, и представить себе не мог, что можно находить радость и удовольствие при виде моря, захода солнца, кораблей с распущенными парусами или зеленого леса… Теперь он сам не понимал, что делается с ним: ему хотелось все это охватить и прижать к себе; он чувствовал в себе огромную любовь и к дяденьке, и к товарищам «босоногой команды», и к лесу, и к морю, и к заходящему солнцу.

Домой Семен Васильевич с мальчиками вернулись уже поздно – усталые, но счастливые, с целым ворохом разговоров и воспоминаний, с букетами цветов и с зелеными вениками.

Так проходило лето. Часто растворялось гостеприимное окно. И чуть ли не каждое воскресенье несло новую затею «советника» и несказанно радовало «босоногую команду».