Kitabı oxu: «25-я рага. [чтение в темноте]»

Şrift:

Светлане,
без которой не было бы этой книги

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

[Ч аС Ть i]

[plast giraffer på fönsterbrädan raga]

Пыльные ритуалы, развешенные по бельевым веревкам,
Неразрешимые проблемы взросления, Джа, на кончиках твоих капроновых нитей,
Нагие, мы спешили на чердак и выше —
Отмерять лунного света грамм на кончиках пальцев, баюкать
Укромные пятнышки сердец с изнанки ребер
(даже чувствуя эти токи, ты никогда не успевал проснуться
прежде рассвета, и, застав очередную революцию, гнетущую внешний мир,
заворачивался в кокон непоколебимой веры в человеческие качества
обитателей меблированных комнат и лестничных пролётов:
но так и не сподобился приручить ни единой бабочки). Значит, эта
Игра – не больший блеф, чем прочие игры, осязаемые кожей.
И сейчас, как прежде, приманивая звездных дельфинов табачным манком, мы можем
Выдумать прочную сеть свободы и
Освобождения, увязанных с системой неделимости клеток, когда
Не так уж и важны ареалы обитания, разница в расцветке пластиковых птиц
На обнаженных ветвях и наличие в сетке вещания
Полживого половинчатого недомыслия, по привычке рядящегося в одежды
Патриотизма. Наши оттенки позволяют утолять
жажду поцелуем на французский манер
С обязательным картавым эр и заблудившимися в окончаниях согласными
на капитуляцию…
Я все еще вижу плацкартные армии, надежно укрытые укромной дрёмой,
следы, которые оставляет вой,
На коньке крыши флюгер, вращающийся против. Часовой
На вышке игрушечного маяка
целится в небо из пластмассового свистка
И от его меткого выстрела не остается ни следа, ни под утро – света.

[чтение в темноте iv]

святой ребенок, напевающий колыбельную на языке травы
в самом сердце леса, один, единственный, глаза закрыты,
слышит, как бьется сердце чащи – чаще, когда отступают
все ускользающие родники, и земля дает всходы.
нашей чащей часто становились парки и скверы, скверные
тощие деревца вдоль автострады, когда сплавлялись
зной и рокот в сталь и пластик, автомобиля тело продолжая —
движение без цели, отказ от статики и пресыщенья.
случайные попутчики, успели разминуться в чехарде
слоев пространства, слышим: тихо
катятся гласные из глубины сквозь лабиринт корней и камня,
дыханья мягкие машины.

[чтение в темноте v: рагадада]

стань мне статью, безоговорочная, как пьяная птица-страус
головоногая от макушки до пяток метр восемьдесят пять
двадцать два перышка, схороненные в зобке, пока страхом
песок просеянный выносит дворник в ведре жестяном то —
деньги на ветер, то – коромыслом радуга, натянутая над пустырём
суши бельё и хлеб, учись стрелять по банкам: вырастешь скоро,
пойдешь в солдаты, дело говорю, мужайся и в пыль опадай, когда
стальными листами ржавые птицы подорожник сеют.
наши крохотные видения и мальчишеские дрёмы: дружбы, зарницы, фантики,
траченные гильзы, вынесенные со склада, пока бронебойные землеройки
подгрызали кирпичные стены бараков // общественной бани
на отшибе. частые визиты подозрительного милицанера тем не менее
выпадали на будни, когда часовщики спали.
карманные часы, как и прежде, спешили на 12 минут.

[чтение в темноте vi: рага прекраснодушных]

и цветы милосердия к твоим межевым столбам, кроткий,
у которых сам плутал, собирая листву, сгоняя паству,
усмиряя похоть, убалтывая гордыню, хлеб преломляя горький.
с морщинистыми личиками человечков говорливые попугаи
копошились на балконах, в гнездах,
баюкая тонкие запястья, пальцев длину, ушибленных о ветер,
в час, когда медный снег выдуманный неумолчно
пятился к океану… и молочно-
белые звезды раяада
качались на хлипеньких стеблях, вплетенных в сети,
над прибранной землею нависая.

[hazel låten]

изменения в расписании прибытия поездов,
вечное без пяти вопроса
и стрелки часов,
не поспевающие за временем,
все так же лишенным наших скромных чаепитий на краю света,
отлучений, пафоса, болезней роста.
отступаясь от полотна млечного пути, я не забывал прислушаться
к лязгу колес, пересчитывающих железнодорожного полотна рёбра,
когда ладонями колючими шарился по пыльным углам и застенкам, искал
закатившиеся грошики, забытые ржавые детские страхи, пятнышки
неудовлетворенных любовий, молотило солнце
потной тушицей, и бетонные бока супермаркетов
манили прохладой за которой – выпасы звезд
мешали квазары и кварки и черные дыры твоих риторических вопросов о
смыслах и точках отсчета. так все и было:
тишайшие личины, эго, непутевый дрейф вплоть до растворения в ландшафте, до
исчезновенья в точке, и без того едва угадываемой на горизонте.

[хаягрива_мантра]

улица войны, оккупированная леммингами, распадается на бульвар и проулок
у памятника свободы, которой, как известно, не существует без потери пульса,
крови, нарушений целостности кожного покрова, разрушения тканей и без того
шаткой совести – меленькое я выглядывает в слуховые окошки глазёнок,
следит оттенки кожи, многообразие лиц, проплывающие линкоры профилей
и вереницы поднебесных китов, раз за разом атакующих бронебойную шхуну-
китобоя/богоборца, где каждый умышленный – грешник, перебежчик, еретик,
атеист; китайские аисты складывают гирлянды из человеческих черепов и
танцуют, на манер кали, распахнув свои клювы солнечно-алые клац-клац-довольствием
для утонченных натур:: нарезание тонких полосок ременной кожи с предплечий,
покуда ты водружаешь свой крест на парковке, в самых задних рядах – провинция
супермаркета, где только ветер перемалывает косточки бродячим собакам и
катает перекати-поле экологичных пакетов с оттисками модных брендов: бредом
оборачивается попытка сморгнуть с ресницы искажающие реальность капли
майянского дождя, настоянного на семени солнца, пущенного в расход/ход ходиков, но
если отсюда все еще видна красная косоворотка кремля и циклопическая башня
сити – иероглиф несостоявшегося эгоизма рефреном, значит, не все потеряно,
значит, мы очень близко к центру, а это – перспективы, потенциальные инвестиции, недвижимость,
растущая в цене. о, дхармапала хаягрива, так неси мое тело к колеснице восхода,
пока поливочные автомобили подчищают пятна с асфальта наших промасленных душ.

[so»long, Louisiana]

пятничные пятна по всему телу вымаранные рисуночки
по коже тонкой иглой выведены под корень как и все
мои прошлые однокоренные словечки одутловатые песенки пошлые
в песок выплеснутые, лялькой в люльку уложенные, неухоженные,
но всегда остается вопрос заздравия и упокоя,
когда небо принимает оттенок дороги, другой, по которой
еще не ступала нога нагой и каждое продолжение взгляда,
взвешивающего пространство – ряд воскрешений, флэшбеков, прошлого оглядок,
задушевной надежды на возвращение в сугубо личностное нигде
кто говорит? кто говорит? Луизиана – мои цветущие реки укромные мои
реки руки собирают воду собирают камни хранят травы
руки того кто никогда не входил в твои воды ни
единожды и ни дважды ты говорящая со мною сквозь землю
на все стороны света Луизиана и я продолжающий
твое течение каждой своей веной каждым словом своим каждым
новым воплощением весь плоть от плоти и крови
пока ты – продиралась сквозь камень и глину выискивая
в мокреди истину и межу и шептала слова
прощания и слова прощения, so_long-so_long,
я втаптываю твои корни в небо.