Жизнь как приключение, или Писатель в эмиграции

Три дня, которые потрясли Харьков

Пять лет назад, 8 апреля 2014 года, тогдашний министр МВД майданного правительства Арсен Аваков объявил о начале в Харькове «контртеррористической операции» с «опорой на подразделения, прибывшие из других регионов». «Эти спецподразделения готовы решать оперативные задачи без оглядки на местные нюансы», – заявил бывший харьковчанин Аваков.

В те дни украинская пресса сообщала об окончательной эвакуации частей ВСУ из Крыма, о непрекращающихся волнениях на Восточной и Южной Украине, об аресте всё новых активистов Антимайдана: так, в Харькове был арестован Игнат Кромской, в Донецке – Павел Губарев, в Мариуполе – Дмитрий Кузьменко.

Для укрепления власти путчистов, ВО «Свобода» (при поддержке председателя «Люстрационного комитета» Егора Соболева) подготовила законопроект о люстрации, включавший 145 имен, среди которых числились не только люди из окружения Януковича, но и члены их семей. В частности, 11-летний сын главы президентской администрации Андрея Клюева и 9-летний сын первого вице-премьера Сергея Арбузова.

В Первой столице продолжались ежедневные мелкие конфликты между майданщиками и антимайдановцами. Например, в пятницу 4 апреля под стенами российского консульства в Харькове состоялся двойной митинг противостоящих сторон. Оппоненты, надёжно разделённые правоохранителями, посостязались в скандировании лозунгов пророссийского и антироссийского содержания, осыпали друг друга насмешками, пели песни. Но тем дело и ограничилось.

Основные мероприятия были намечены на выходные дни, и евромайдановцы объявили мобилизацию своих сторонников: «Воскресное вече 6 апреля на харьковском Ееромайдане станет не просто митингом за «Единую Украину», но и настоящим драйвовым концертом «Левобережный Рок-2»… Ждём приезда домой поэта Сергея Жадана, отчета руководителей новой власти о первых шагах на должностях, а также многочисленное шествие с национальными флагами. Доказывать, что Харьков – это Украина, будем как всегда, начиная с 12 часов. Будет очень интересно!».

Получилось действительно довольно интересно. Во время «багаточисельной ходы» (многочисленного шествия) «самооборона Майдана» сознательно (и не в первый раз) спровоцировала столкновения с Антимайданом, что закончилась для зачинщиков весьма печально. Огромная толпа окружила майданщиков и протащила их через «коридор позора»; только благодаря действиям милиции, подогнавшей конвойный автомобиль и загрузившей туда «самообороновцев», удалось избежать самосуда. К сожалению, по окончании концерта пострадали и музыканты, которым досталось от не разделявших их промайданных убеждений людей. После убийства двух антифашистов на улице Рымарской Харьков вообще мало был склонен к сантиментам.

К вечеру возбужденные событиями тысячи сторонников федерализации собрались возле здания областной администрации. Как сообщал УНИАН, «организаторы мероприятия призвали людей созывать на площадь всех знакомых, чтобы «поддержать Донецк и Луганск»… Участники митинга держат флаги России, СССР и УССР, а также скандируют «Россия». Вход в здание ОГА охраняют несколько сотен милиционеров со щитами».

Промайданный репортёр Вячеслав Мавричев сообщал с места событий: «Много крепких парней в масках. На прилегающих улочках также кучкуются группы крепких ребят с георгиевскими лентами. Возле ОГА – оцепление. Щиты. Обе стороны – в ожидании штурма. Командой будет песня «Вставай, страна огромная…» Но заиграет ли музыка – еще неясно».

В 21:00 Антимайдан пошёл на штурм. После десятиминутной толкотни толпа прорвала внешний кордон, аккуратно оттеснила милиционеров от входа и вошла в здание администрации; собравшиеся скандировали «Милиция, спасибо» и «Милиция – с народом». Как отмечала «Украинская правда», некоторые из милиционеров даже аплодировали, когда оцепление расступилось перед штурмующими и те вошли в ХОГА.

Впрочем, захват больше носил символический характер.

«Здание Харьковской областной администрации удалось освободить в результате переговоров руководителей правоохранительных органов и участников массовых мероприятий, митингующие согласились добровольно покинуть здание», – позже сообщила пресс-служба областного управления милиции.

Для сравнения можно вспомнить как 18–19 февраля толпы майданщиков захватили здание обладминистрации во Львове, разгромили тамошние прокуратуру, городское управление ГАИ, СБУ, несколько РОВД и, самое главное, ранили множество солдат ВВ и разграбили склады с оружием, откуда стволы поспешно переправлялись в Киев для нужд кровавого госпереворота. Наказания за те захваты (в отличие от харьковских активистов) никто до сих пор не понёс.

На следующий день лояльное поведение харьковского Антимайдана был вынужден подтвердить даже тогдашний майданный губернатор Игорь Балута в своём комментарии сайту «Главное»: «По его словам, с самого утра работе сотрудников ХОГА сепаратисты не мешали – все сотрудники могли свободно выполнять свои обязанности. При этом Балута отметил, что заявления отдельных руководителей Харькова о том, что в здании сейчас находятся сепаратисты, тоже не соответствуют действительности <…> «Да, в холле администрации действительно есть пожилые женщины и даже дети, – отметил Балута, – они оборудовали себе буфет и пока находятся в холле. Работе ХОГА это не мешает, хотя и женщин, и детей жаль – их используют те, кто пытается дестабилизировать обстановку в Харькове»».

В первый рабочий день той недели, то есть в понедельник 7 апреля, скорее, неспокойно было вокруг Харьковской областной госадминистрации. По периметру здания, как бы охраняя его, выстроились сотни антимайдановцев. Напротив – активисты Майдана. Две центральные станции метро были закрыты. Периодически вспыхивали незначительные стычки. К вечеру участники инициативной группы (куда вошли многие лидеры харьковского Антимайдана), так и не получив согласие местной власти на созыв внеочередной сессии облсовета, провозгласили себя депутатами альтернативного областного совета.

На ступенях центрального подъезда обладминистрации они приняли присягу и объявили о создании «Харьковской народной республики», причём уточнялось, что решение вступит в силу только после утверждения его на общеобластном референдуме. Особо подчёркивалось, что на Украине есть лишь один легитимный президент – Виктор Янукович, которого просили согласовать принятые документы; формулировалась просьба к властям РФ обеспечить мирное проведение областного референдума. Если не ошибаюсь, обращение зачитывал Антон Гурьянов – интеллигентный молодой человек в очках со срывающимся от волнения голосом.

Разогнать и сразу арестовать сотни собравшихся сторонников ХНР было невозможно: бойцы харьковского подразделения «Беркут» отказались применять силу в отношении окруживших обладминистрацию горожан. Наоборот, силами Антимайдана протестующие на площади сторонники киевской власти были рассеяны. Дальше часть антимайдановцев поехала на захват телерадиотрансляционного центра возле телевышки, другие отправились в офис принадлежащей Авакову телекомпании АТН, которая, по мнению Антимайдана, неделями тенденциозно показывала протесты харьковчан против государственного переворота. Большая часть людей отправились по домам отдыхать после долгого дня, и лишь несколько десятков осталось в здании ХОГА.

Вечером в здании на первом этаже начался пожар, который вскоре затушили. Не думаю, что находившиеся внутри хотели сами себя сжечь. Скорее всего, это был специально спровоцированный повод для скорого штурма здания. Под утро бойцы прибывшего из Винницы спецподразделения «Ягуар» ворвались в помещение и задержали до семи десятков сонных людей. Никаких иностранцев среди них не оказалось, сплошь жители Харькова и области. По презрительному определению Арсена Авакова, «это реально харьковские маргиналы со значительным добавлением коммунистического электората».

Итак, 8 апреля и.о. министра внутренних дел, бывший харьковчанин Аваков официально объявил о проведении в Харькове «антитеррористической операции», однако сторонники федерализации продолжали яростно сопротивляться: после ареста сразу семи десятков активистов массовые акции протеста возобновились с новой силой и продолжались три дня подряд.

Городская милиция в целом демонстрантам сочувствовала, и взбешённый Аваков пообещал уволить каждого третьего правоохранителя. Как сообщало агентство УНИАН, по его словам, харьковский «Беркут» и вся местная милиция «нуждается в новом взгляде».

«Я думаю, что 30 % харьковской милиции уйдет, а на ее место будет призвана другая милиция», – заявил Аваков. И многих действительно уволили, поспешно заменили на «активистов евромайдана» и даже откровенных неонацистов из «Патриота Украины», которые после учинённых ими в марте 2014 года на харьковской улице Рымарской убийств отсиживались в заброшенном пионерлагере на Полтавщине.

Спустя год один из тех неонацистов, руководитель информационной службы «Азова» Степан Байда рассказывал интернет-каналу UKRLIFE.TV: «То ли руководство наше как-то вышло, то ли нам предложили власти. Подробностей не знаю… Но тем не менее, контакт уже с руководством страны появился…».

Самое тяжёлое было ещё впереди.

Весна 2014-го

I

Цветочный аромат густо вливался в открытое окно и рождал расслабленные приятные видения, пока в спокойный сумрак маленького двора не стал проникать неясный сторонний шум.

Наконец стало отчётливо слышно: по нижней улице ползет очередное шествие националистов. Их самих не видно, но чуть дальше по склону – на оконных стеклах домов и в низеньких городских облаках – заметались огни горящих факелов, и все отчетливей доносился накатывавшийся многотысячный рык:

– …Украина! – зачинал мегафон.

– Понад усэ!!! – ревела толпа. – Москалив!.. – заходился мегафон.

– На ножи!!! – подхватывала толпа. И с новыми силами:

– Слава нации!..

– Смэрть ворогам!!!

Эхо гулко разносило рявканье по замершему городу, отблески десятков факелов играли в окнах ярче и злее, и даже запах факельной гари оказался заброшен в дворик порывом вздорного ветра. А потом – побыв несколько минут где-то рядом – огненные сполохи, сиплые крики и шум толпы стали не торопясь, по-хозяйски удаляться, медленно угасая за поворотом соседних улиц. Да едкая гарь, цепляясь за вечерний туман, еще некоторое время висела в воздухе. Пока не растворилась в тишине наступившей очень темной, черной ночи.

II

Сначала я подумал, что впереди случилось серьезное ДТП. Автомобильная тянучка медленно объезжала какое-то еще невидимое препятствие на узкой улице. Скорость упала почти до пешеходной, и я опустил тонированное стекло, чтобы лучше увидеть случившееся – может, позвонить коллегам и вызвать телерепортеров? Подъехав поближе, я понял, что это не обычная авария.

На противоположной стороне улицы стояла недорогая импортная малолитражка с разбитым вдребезги ветровым стеклом. На водительском сиденье сидел окровавленный мужчина, кровь густо заливала его лицо, ион, прикладывая к нему руки, будто умываясь, пытался кровь остановить. Вокруг машины металась растерянная женщина, наверное, его жена: «Вызовите скорую, помогите!» – кричала, она, обращаясь к окружающим. «Уже вызвали!» – хмуро отвечали ей с тротуара. «За ленточку, за георгиевскую ленточку стекло разбили и водителя избили», – громко сообщал кто-то из очевидцев в телефонную трубку. А в отдалении, в лоскутной тени деревьев кучковались человек пять с увесистыми битами и нарочито громко смеялись, видимо, смакуя детали нападения. Особый смех у них вызвала беспомощно мечущаяся хозяйка разбитой машины.

Пробка закончилась, никому звонить я не стал. Репортёры приехали самостоятельно: вечером в местных новостях я видел сюжет о том, что водитель своей ленточкой на автомобиле сам спровоцировал столкновение с патриотически настроенной молодежью.

III

Он мне позвонил в апреле – события на Восточной Украине уже начали окрашиваться кровью. В феврале, после стрельбы на майдане мы с ним почти поругались, ибо у каждого была своя точка зрения на произошедшее. Потому его звонок стал неожиданностью:

– Я хочу приехать и во всем разобраться.

– Разумеется, приезжай, – ответил я.

Встретились мы сдержанно. Каждый был готов спорить и доказывать свою правоту. Осторожно, стараясь ненароком не оскорбить друг друга, мы говорили о происходящем. И ему, и мне было понятно, что действует сторонняя сила – направляющая и убивающая, но мы расходились в объяснениях её появления. Наша аккуратность в беседе диктовалась чувством страха: буквально одно неосторожное слово, и многолетняя дружба будет разорвана, выброшена на свалку, как старая рваная тряпка.

– Это страну уже не сшить, надо разводиться! – мне показалось, что я ослышался. Что говорит ярый патриот, плоть от плоти Майдана, один из его главных идеологов?!

– Но ты же побоишься об этом написать…

– Не побоюсь, – запальчиво выкрикнул он. И дальше уже не сдерживаясь:

– Но, предупреждаю, если «твои» пойдут дальше, я возьму в руки оружие и буду стрелять!

На последнем слове он сорвался почти в писк и закашлялся.

На прощание мы молча обнялись. В стране начиналась гражданская война.

IV

Почти тридцать лет назад, когда только начиналась «андроповщина», чрезвычайно популярен стал анекдот – диктор советского телевидения поздравляет граждан СССР в канун новогоднего праздника: «Уважаемые товарищи, поздравляю вас с Новым… 1937 годом».

В 1984 году я был слишком юн для истинного понимания, что такое на самом деле пресловутый «тридцать седьмой год» – тема сталинских репрессий в советских школах почти не изучалась, а родители помалкивали. Так, дедушка кое-что обронил. Но я помню холодный генетический страх, которым пахнуло на меня от мрачного анекдота, от этого юмора висельников.

И вот на дворе год 2014, прошло три десятка лет. Я, идя по крымскому нарядному Партениту, вдруг поймал себя на мысли, что бреду мрачнее тучи в этот яркий нежаркий весенний день: не радовала Медведь-гора, не любовали глаз стройные кипарисы, я шагал сквозь ласковый мир и не замечал его. Мне было страшно. Получив утреннюю порцию новостей о том, что происходит на родине – о новых трупах, о безумии политиков, о всевластии неонацистов – я вдруг исчерпал лимит философского спокойствия. Шесть месяцев революционного психоза и новые аресты знакомых мне людей сделали свое дело. Я испугался.

Как быстро народ превращается в толпу, как особи, считающими себя образованными и интеллигентными, легко готовы предавать других людей и прославлять людоедство! И бесконечные, исполненные лживого патриотизма доносы. Доносы в социальных сетях, публичные доносы с экрана, тайные доносы на раскалившиеся телефоны спецслужб… Вакханалия стукачества.

Страна идет к войне – весь мой опыт и чувства вопили о том. И скоро возвращаться из безопасного Крыма, от бирюзового моря в сумрачную неопределенность. Я пытался собрать все свое мужество, но страх перехватил дыхание, и я не мог его преодолеть. Не мог признаться самому себе в том, что боюсь Неизвестности, и бежать некуда. Страшное чувство тридцать седьмого года. От старого полузабытого анекдота, который я считал давней историей, повеяло скорым будущим.

Пытаясь найти успокоение, я пошел к морю. На море стоял небывалый штиль. Ни ветерка, ни волны, ни шероховатости – просто чистая холодная гладь. Словно через увеличительное стекло были даже видны мельчайшие камешки на дне… Только будущего было не видать.

V

Я ехал поездом в Москву и очень переживал, не возникнет ли проблем на границе? В Харькове люди митинговали, на Донбассе люди стреляли, в Одессе людей жгли. Однако границу я пошел на удивление спокойно – обычная неприятная процедура сверки гражданина и его изображения: многозначительное топтание пальцами по клавиатуре, будто в этом электронном устройстве и таится вся правда обо мне. Экая глупость!

Отъехав от Белгорода уже порядочное расстояние и окончательно убедившись, что еду в купе один (поезда в это тревожное время ходили полупустые), я извлек заначку. Восхитительное чувство уединения и миновавшей опасности подкрепил богатырским глотком припасенного коньяка, намереваясь безмятежно уснуть.

Расстелился, но сон не шел. Поезд трясся и дрожал, лязг колес и ослепительный свет пролетавших станционных фонарей не давал заснуть, и неожиданное острое чувство тоски пронзило меня. Сначала просто укололо, а потом и навалилось всей силой. В лязге железа мне услышался стук колес поездов далекого восемнадцатого, девятнадцатого годов, мечты их испуганных пассажиров о спасении где-то за безопасным рубежом. Подумать только: сто лет и те же чувства страха, недоумения, неизвестности… И в тревожном свете фонарей мне почудились крымские маяки, остававшиеся на родных берегах – последнее, что видели эмигранты. И чувство полной безысходности. Было всё – и не осталось ничего.

Только сейчас я понял, насколько измотан физически и душевно. Выпил еще и заснул. Как убитый.