Kitabı oxu: «Кинжал во тьме»

Читатель, тебе выпадет дорога не из лёгких. Рядом пойдёт молодой следопыт, упрямо цепляющийся за жизнь в мире, где кровь подступает к самому горлу и каждый закат словно последняя черта. Вас ждут ночи без сна, выборы без правильного ответа, тропы, что ведут не к спасению, а глубже в чащу беды.

Ты столкнёшься с нежитью и впервые приподнимешь завесу над Лофариан. Перед глазами пройдут высокомерные стены великих городов, гнилушки сырой канализации, холодные залы забытых руин. Под плитами, в ямах, за потайными дверями копошатся твари, о которых лучше не слышать, но придётся узнать.

И всё же запомни: чудовища – лишь шум на краю поля зрения. По-настоящему опасны люди. Они улыбаются, клянутся, шепчут, режут без предупреждения; меняют маски быстрее ветра и бьют туда, где тонко. Если готов идти дальше, держи голову холодной, ладонь твёрдой и сердце настороже. Лофариан не прощает рассеянности.

Информация

Хоть древняя война с драконами уже давным-давно закончилась, человек не перестал разрушать. История циклична, и кровопролитная бойня началась вновь. Два могущественных альянса, схлестнувшись, начали очередное глобальное противостояние. Империя Ковенант, – жестокое авторитарное государство, и Восточная Коалиция, – объединившая всех желающих свергнуть тиранию запада, обеспечив «мир во всем мире». Времена не меняются, короли и придворные крысы до сих пор вонзают друг другу кинжалы в спину и подливают в вино яд, а низшие сословия находятся в очень ужасном, нищенском положении. Вместе со всем этим начинает пробуждаться древнее и могущественное зло…

Данная книга поведает вам о незабываемом путешествии выходца из королевства Коалиции, пытающегося выполнить тайную миссию. Сможет ли он совершить это и повлиять на судьбу всего разумного мира, или же герой будет следовать только своим целям?

Все совпадения с реальностью случайны и не несут какого-либо скрытого смысла. Автор опирался на другие произведения и вселенные, поэтому похожие вещи и отсылки уместны. Огромное спасибо игрокам бета-тестерам VodahmeenRPG Online за идею и мотивацию, вы лучшие!

***

Цикл фэнтези книг «Амбиции, падение, расцвет»

Нити судьбы множества героев поневоле переплетаются воедино вокруг алого камня Палленарьере. Камня, чей свет и блеск затмевает собой Суур в безоблачный полдень.

Стоило разобраться со своими проблемами, как появляются новые. Объединившись, герои путешествуют по следам утерянного осколка Ока Архаэля, что бесследно пропал после смерти правителя Империи нордов. Держась за тоненькую нить, они идут дальше, ещё не зная, что одних ждут осуществлённые амбиции, а других полнейший крах, падение и смерть.

1. «Кинжал во тьме»

2. «Ночь Грёз»

3. «По следам Палленальере»:

Том I: Тишь Заземелья

Том II: Град Саринтен

Том III: Пяст Перволюдей

4. «Блик разбитого меча»

***

Введение в мир Лофариан

.онулЭ¹ Бесконечные просторы пустоты, и лишь маленький комочек света пробивался сквозь изливающий болью разрыв в тёмно-синей оболочке неизвестного, но очень могущественного, волшебного полотна, Магического барьера – неба, сдерживающего колоссальное количество необузданной энергии. Энергия эта была двуликой и постоянно схлёстывалась сама с собой наподобие вечной битвы добра и зла. Именно она, в порыве очередного столкновения, и породила две всесильные сверхсущности-энантиоморфа – доблестного творца Аша-Товир и жестокую разрушительницу Элунору, всё время предпринимавшую попытки уничтожить своего собрата. Но, как оказалось после, бесконечные сражения не способны привести ни к чему, поскольку Первородные были во всём равны, являясь чем-то вроде противоположных сторон одной старинной монеты. Наконец, устав от не имеющей смысла тысячелетней вражды и начав контактировать друг с другом как-то иначе, они сотворили с десяток подобных себе, таких же способных и амбициозных, а опосля – навсегда растворились в создавшей их энергии.

Решивших творить было семеро. Первая троица из них – Лаки, шила из светлой материи, а другая – Делаки, направляла тёмную энергию для осуществления своих замыслов. Несмотря на это, среди Всевышних не было ни злых, ни хороших, поскольку их волновал только результат. Седьмой, единственный Шорлак, же имел способность направлять одновременно оба типа энергии, что ставило его на голову выше себе подобных.

Впоследствии, благодаря тяжёлым усилиям Элу-Товир, для помощи в реализации более сложных планов было рождено больше дюжины Младших Богов – Арлаков, а также множество иных сильных душ, вначале полностью подчинённых могущественным сущностям. Арлаки же чуть позднее породили Ошу-шорас, – Великих повелителей стихий, которые и создавали планеты, взращивая густые леса и разливая на них клокочущую воду, проще говоря – насыщали пустой мир жизнью.

Одним из числа особенных творений Младших Владык явился Дракон-прародитель Архаэль, задуманный ими как идеальное существо, наделённое невиданной ранее, способной сравниться с творцами, силой и подвластное сотворить такой мир, в котором даже сами боги смогут находиться и властвовать. И явился тот Архалаком.

Он творил и создавал, послушно исполняя приказы и делая всю работу за творцов, но даже могущественные существа сходят с ума под гнётом монотонных задач. Уже на половине пути Архаэль восстал против богов, против своих создателей, перед этим, успев отложить и запечатать осквернённую его безумством кладку. Дракон убивал их одного за другим, по итогу повергнув практически всех Младших Богов, оставив лишь четверых. Безумное создание сумело уничтожить физические оболочки Великих Шестерых, пока наконец-то не было окончательно остановлено и изгнано последним оставшимся в живых богом этого жалкого, не справившегося со своим творением, пантеона. Имени у того бога не было, а звали его либо Провидцем, либо просто – Седьмым. Эти события прозвали Эрой Бездны, в честь неописуемого кровопролития и бесчинства, которые повергли всё в пустоту вновь.

.раклим рат-дзурэ’оретэ и’утэсä’эк ишк рат-дссэ’ариаф аре’оруи ,рэ-лэхрА ук-ган рок гуганнурташ рэаниран роурк тар ,сурэаф еран там ъхор ераН² Вырванный сияющей злато-пикой глаз Первородного Арха пал вниз, в самую глубь севера одного из континентов планеты Лофариан, которой не повезло оказаться под этой грызнёй богов. Он сотряс и расколол землю, возведя над собой высочайшую гору – твердыню Шорветрин. Провидец же лично продолжил отстраивать этот мир, хоть и проживать в нём было уже практически некому.

***

Летели годы. Обезумев от горя, Провидец проткнул плачущее сердце собственным мечом, случайно повредив при этом оболочку Магического полотна, ознаменовав закат эры, – окончание одного и начало чего-то нового. Из угасающего тела творца начала сочиться мана, магия напитала планету. Ту дыру в полотне материи позже рождённые существа Лофариан стали называть Суур, а разбросанные на ночном небе дыры поменьше – звёздами. Именно через них и просочилась вся магическая энергия.

Квинтэссенция вернулась. Шестеро душ Старших Богов теперь восседали на тронах пантеона вновь, хоть уже и без самопожертвовавшего собрата, наречённого ими Мёртвым Богом – Шором. Нейтральные в прошлом творцы стали куда активнее влиять на дивный мир. Лаки явились богами жизни и судьбы, любви и сострадания, хранителем времени, а Делаки – богами войны и доблести, справедливости и подлости, а также волшебства, учителем магии и древних знаний. Души Младших Богов, всё это время зализывавшие раны, смогли тоже вернуться, но вмешиваться в дела смертных так просто были уже неспособны, в следствии чего не вошли в большинство пантеонов, оставшись простыми могущественными сущностями – Арлаками. Пятеро из этих сверхсущностей подверглись влиянию своего же тщеславия и гордыни. Они пытались разводить ненужные конфликты и больше мешали, чем помогали. Остальные же остались верными слугами развивающегося мира, немного, хоть и косвенно, продолжив помогать смертным отстраивать его, следуя при этом своим корыстным планам. Один из сильнейших же, Четырнадцатый, – исчез задолго до этих событий, создав новую форму жизни – расу Первоэльфов. Прочие же, созданные Элу-Товир могущественные души, также продолжили влиять на мир Лофариан.

И вот, в четыреста девяностом году до две тысячи шестьсот восемьдесят второго Эры Зарождения появились Первоэльфы. Элуноэшау. Имея предрасположенность к волшебству, что будет открыта позднее, и ступив под влияние Божеств, они начали возводить собственные поселения и зарождать жизнь на архипелаге и, что чуть после, на материке, который впоследствии стал именоваться Водамином. С языка творцов это слово означает «Выкованный Пламенем Дракона».

***

Прошло множество лет лет. Необъяснимо как появился человек. Он начал постепенный путь в мире, который ещё только предстоит познать. Так называемые древние норды, – жители севера, создали, объединённое хоть и примитивным на те времена сводом законов, государство. Первым их правителем стал король Алиронт – бывший воин-изгнанник, ставший праведным судьёй этого мира.

Цивилизация росла, а люди и быт развивались. По общепринятым меркам Эра Зарождения продлилась две тысячи шестьсот восемьдесят два года. За это время появилось очень много иных от нордлингов и эльфов разумных и не очень рас и форм жизни. Событием, сменившим её, стало вылупление той самой драконьей кладки, среди которой явил лик дракон-полубог, первенец Архаэля – Архаил. Они появились словно из неоткуда и очень быстро сумели подчинить себе практически всех людей, сделав их вид рабами. Тогда же и возник ужасный Культ Дракона, – бич смертных, в который входили одни из самых могущественных волшебников и творцов тёмных искусств людского рода, слепо поклоняющихся драконам и ставших их личной гвардией и языком.

Но даже будучи сыновьями безумного прародителя – не все драконы хотели воевать и порабощать.

Десятки из них с помощью неизвестного, но могущественного, волшебства сделали себя очень похожими на букашек-людей и скрылись среди восточных болотистых джунглей.

***

Вечно молчать было нельзя. Юстиан IV Ковенант – император и сильнейший обладатель возгласа своего времени и Смуты Дракона, в частности, призвал свой народ к восстанию. Начав Войну Древних в две тысячи семьсот двадцать четвёртом году с начала Эры, он поднял порабощённых нордлингов и совершил ряд успешных нападений на лжевладык и их слуг. Именно он объединил и захватил неверные ему земли, создав Вторую Империю Ковенант. Но меч доблестного монарха был в скором времени жестоко разбит. Юстиан пал от рук верных чемпионов драконов – Броннсигара Юстиана и Роббуса Ковенанта. Империя всё ещё осталась в тени их крыльев.

Порабощение длилось несколько тысяч лет, и только король Олаф IV, не без помощи до сих пор ослабленных божеств, сумел одержать великую победу, перебив и запечатав не без исключения всех драконов и драконьих жрецов. Впоследствии он вновь объединил практически весь континент в Первую Олафсианскую империю, став именоваться в народе Олафом I Олафсоном. Но как стало известно позднее, – одолев Архаила, норды смогли уничтожить лишь его физическую оболочку, и, поскольку он являлся полубогом, оставшаяся часть души дракона обязательно переродится спустя тысячи лет.

После победы над драконами эра сменилась вновь, а летоисчисление стали вести от большего числа к меньшему – знаменующему изгнание ящеров-владык. Жизнь изменилась на „до“ и „после“. Миновали три тысячи сто четырнадцать лет хаоса и ужаса. Новая эра была названа Первой в честь долгожданного начала жизни вне рабства. Но практически сразу стали появляться новые проблемы.

***

Часть первая

Вдали от дома, средь неизвестных пустырей Севера.

Глава I: Тёмный лес Йотунар

.ахо ӄарэ-кжакарушрам кет ,ук-олреднА ирагщуп гувохор ъри ӄарэ-ккӥ-ана-арфташ рат-тэлеч ър скукэ’аорфрёв ,узки ишк скукэрик торатх а-ха’оР рат-тэрутН .тарив ётолик торя ън ,рэтахра тэдми’асря но’орб ,укруса сиро ӥшк кę-срик ераН .тоако тэ’озорф рат-тэлуш рат-улэ ӄёъховнидтан там ашо ӄёъховнидтар ,ёъхорф ӄёъховэривсас а-ха’оР укрУ …утэрагращ там норетнИ .тэраук гир ърą-соррас ска ,алэф ира’ам гу’утран уранроК кэсартан таМ ³

– пророчество об Избранном Пустоты

– Ночь… Что может быть прекраснее лун, медленно идущих над здешними видами, а, путник? Свет мерцающих и едва заметных звёзд поди так и манит, правда?.. – раздался глухой, захрипший голос, будто сотканный из пепла и старых воспоминаний.

Словно сам воздух стал гуще. Он дрожал, будто от сырости, а, может, от усталости. Перед юношей стоял человек – согбенный, иссохший, весь как будто выточенный из серой коры, с глазами, покрытыми тонкой дымкой, что застилала былую ясность взгляда, делая его одновременно и пустым, и тревожным. Одежда на нём была проста, почти убога: выцветшая туника, стянутый верёвкой пояс, потёртые сапоги, на плечо перекинут ивовый лук, гладкий, добротно выточенный, будто тянущий за собой память о многих годах, прожитых в этих краях. Он мог быть охотником. А мог быть и кем-то совсем иным – хранителем, заблудшим призраком, лесником прошлого века.

Окружала их тишина. Тяжёлая, липкая, напряжённая – такая, в которой каждое потрескивание углей в костре становилось раскатом грома, каждое движение ветра среди листвы напоминало шёпот заговорщиков. Пламя, то гаснущее, то вновь оживающее, подёргивалось дымными вихрями, отбрасывая рваные тени на стволы. Где-то в глубине лесной чащи, далеко за пределами видимости, завыл кто-то – волк ли, зверь ли, или, быть может, нечто, что не желает быть названным. Этот вой, казалось, отзывался где-то под кожей.

– Да, ты прав… ты прав… – голос второго прозвучал, как шелест скомканных мыслей.

Он был мягок, словно принадлежал не человеку, а самому лесу.

Юноша – почти мальчишка, с лицом, в котором странным образом сочетались усталость и живость, грусть и вспыхивающее порой веселье. Он сидел на краю света костра, словно не желая целиком принадлежать ни мраку, ни теплу. Кожаный доспех, изрядно обвисший на плечах, был исполосован ремнями, пряжками и сумками, в которых, наверное, не раз звякало что-то украденное. Потёртый, давно поблёкший плащ удерживался на груди двумя ржавыми кольцами, ввинченными в кожаную основу. Из-за спины выглядывали пустые ножны – знак либо недавней потери, либо вечной настороженности. Трёхэлементная портупея, охватившая тело по диагонали, была истёрта временем и дорогами. Он, подобно старику, вглядывался в звёзды, будто надеясь отыскать среди них одну – ту самую, что приведёт его обратно, туда, где ещё не пахло кровью и ветром.

– …вид здесь воистину прекрасен. – тихо произнёс он, будто понимал, что слова нарушат неуловимую гармонию темноты.

Голос его, негромкий, но полный странной твёрдости, разнёсся над тлеющим костром и затонул в нависшей тени деревьев, где каждая ветка казалась вытянутой рукой призрака, а каждая трещина в коре – глазом, смотрящим из глубин иных времён.

Эйлу Хартинсон. Так звали того, кто произнёс эти слова. Имя, которое не звучало на площадях, не выкрикивалось у костров победителей, не значилось в списках героев… да и вряд ли когда-либо прозвучит. Оно пряталось, как и он сам, в изгибах судеб и переулках мира, среди гнили, утраты, дорог, что вели в никуда. И всё же – оно было. Оно оставляло след. Пусть не на флагах, но в пыли.

Называть его героем… было бы преувеличением, фарсом, нелепым представлением. Не было в нём ни рыцарской выправки, ни священной цели, ни белоснежного знамени над головой. Только утомлённый взгляд, да цепкие пальцы, привыкшие к эфесу кинжала. Он был из тех, кого вспоминают только тогда, когда кто-то умирает от неожиданного укола в бок – без предупреждения, без гнева. Только тишина и точность.

Он был плутом – изящным в своей тени, опасным в своей сдержанности. Он знал, как раствориться в толпе, как дышать в ритме улицы, как не выдать себя, даже когда кровь хлещет из шеи. Но и в открытом бою он не был беспомощным. Одноручный меч, полуторник – всё это было ему знакомо, привычно, как дыхание. Просто он не любил шум. Он предпочитал работать в тени… там, где слова важнее ударов, а пауза между фразами смертоноснее крика.

– Но могло быть куда красивее… – произнёс старец, медленно, как будто продолжая мысль, родившуюся в самом сердце ночи. Голос его дрогнул, словно прошёл сквозь воспоминание, затонувшее где-то глубоко в складках прожитых лет. – Вот скажи мне… ты когда-нибудь видел северное сияние?

Он всё ещё смотрел в небо – неподвижный, как высеченная изо мха фигура, как забытый идол, оставшийся сторожить лес, когда люди уже ушли. Лунный свет скользил по его щекам, как вода, размывая резкие черты, делая его лицо почти детским, почти уязвимым.

Меж теми звёздами, что мерцали высоко, неуверенно пробиваясь сквозь вуаль тумана и древесных ветвей, и в глазах старика будто бы отражалось что-то далёкое – не свет, не звёзды, а память. Затерянное сияние, быть может, однажды им виденное… или же только представляемое в снах, среди холодных рассветов и молчаливых зим.

– Только на страницах книг. В тексте. – ответил Эйлу, не сразу, будто пробуя эти слова на вкус, словно опасаясь, что они могут разбудить что-то лишнее. – Здесь… здесь это явление редкое. Говорят, оно происходит чуть севернее. Думаю, мы слишком далеко от тех мест.

Слова юноши упали в тишину, как капли дождя в стоячую воду. Упали с ленивыми кругами, с эхом, что не сразу умирает. В воздухе на мгновение повисло напряжение, трепет, в котором смешались не только образы далёких сияний, но и ощущение оторванности от мира, как будто оба собеседника говорили не столько друг с другом, сколько сквозь ткань мира, в которой каждый был лишь заплаткой.

Старик улыбнулся. Эта улыбка не была ясной или доброй. В ней было слишком много усталости, чтобы быть приветливой, и слишком много правды, чтобы быть притворной.

– Бьёшь прямо в цель своими познаниями… – пробормотал он, а затем, неожиданно для самого себя, возмущённо взмахнул руками, словно прогоняя тень, нависшую над этим разговором. – Откуда сам будешь? Знатно меня напугал, знатно!.. Я ведь даже не заметил, как ты подкрался, как ты оказался здесь, рядом… Вот наглец! Ни стыда, ни совести у тебя, что ли?!

Он заговорил громче, наигранно гневно, но в голосе его звенела дрожь той самой древней осторожности, что приходит с годами, когда каждый хруст в кустах может быть началом конца, а каждый встречный – последним, кого ты увидишь.

– Ха-ха-ха! – раздалось в ответ, как звон разбитой чаши в пустой комнате.

Юноша рассмеялся легко, искренно, почти мальчишески, но в этом смехе была и досада, и весёлая обречённость, как будто он привык к таким сценам и каждый раз играл в них свою роль, отточено, с изяществом старого актёра.

– Неужель очередной бандюган с дороги, желающий получить лёгкую добычу? – старик, щурясь, приподнял брови и медленно обвёл взглядом фигуру сидящего рядом странника. В этом взгляде скользнуло что-то тонкое, хрупкое, страх, прячущийся за занавесом бравады. – Учти… в случае чего – без боя я не дамся!

Он поднял дрожащий, как засохшая ветка, кулак. Слишком лёгкий, чтобы быть опасным, и слишком искренний, чтобы не вызвать усмешки.

И действительно, юноша усмехнулся. Нет, не издевательски, скорее снисходительно, как человек, который много раз слышал подобное и знал, как всё это обычно заканчивается.

– Не волнуйся, старик. Я тут уже давно сижу. Порядка двух часов, если не больше. Ты ведь сам подошёл ко мне. Просто… не заметил.

Слова его были мягки, почти ласковы, но в них таился налёт чего-то другого – иронии, быть может, или усталого превосходства. Он говорил, не поднимая голоса, и всё же каждое слово звучало отчётливо, как шаг в пустом коридоре.

Эйлу посмотрел в его мутные, затянутые дымкой глаза. Глаза, в которых медленно гас свет, но где ещё теплилась искра – может быть, надежды, может быть, упрямства. Он улыбнулся сдержанно, криво, как улыбаются тем, кого не боятся, но и не совсем презирают.

– Не разбойник, пожитки твои брать не стану. – сказал он, зевая широко, будто ночь стала особенно тяжёлой в этот момент, навалилась всей своей массой. – А сам я из небольшой деревушки. На самой окраине королевства Дасанта. Зелёный Дол она называется. Это которая рядом с проливом Освина… слыхал ли?

И пока последние слова ещё висели в воздухе, как лёгкий дым над остывающим костром, лицо старика напряглось, словно сквозняк прошёл по коже воспоминаний.

– Но… – прошептал он, будто не веря своим ушам. – Империя Ковенант ведёт войну с Восточной Коалицией уже… много лет. Столько лет, сколько я успел забыть. И ты, юноша, ты говоришь, что пришёл оттуда? Из деревни, из Зелёного Дола? Через проливы, земли, окопы, кровь?

«Война… Война, война-война! Вой… У вас всех только это на уме?» – эхом промелькнуло в голове Эйлу, как надоевшая песня, играющая издалека, которую не выключишь, потому что она звучит в самом воздухе, в костях, в чужих глазах.

– …как тебе удалось без последствий перебраться через Сноргскую Великую стену⁴? – продолжал старик, уже не осуждая, а почти умоляя понять. – Пройти неописуемо далёкий, изломанный, истерзанный путь, пройти сквозь границы, которые никто не пересекает без страха, и попасть в это… лесное захолустье? Здесь, где только зверь да шёпот?

Он замолчал, словно сам испугался произнесённого. Эхо слов его растворилось в ночи, словно волна, разбившаяся о скалы.

– Сноргскую, говоришь?.. – Эйлу отвёл взгляд, задумчиво провёл пальцем по краю ножен кинжала. – Не знаю… Дыра в стене оказалась весьма кстати. Да и стража… хе, стража спала. Днём. Кто же караулит днём, а?

Он хмыкнул, наклонился вперёд, приблизившись к огню, который чуть дрогнул, словно от его дыхания.

– Ты мне лучше скажи, дедуля, как выбраться отсюда, из этого проклятого леса. Ночую уже четвёртый день. Кости промокли, мечты все отсырели. Кровати бы найти. Тёплой. Настоящей. Да позабавиться хоть немного… А то этот мрак лезет в голову хуже дурных мыслей.

Слова „старик“ и „дедуля“ вывернули лицо незнакомца. Каждое, как скальпель врачевателя, оставляло морщину злости. Он уже хотел возразить, уже подбирал фразу, полную презрения, как вдруг заметил… кинжал. Скромный, в потёртых ножнах, висевший на ремне юноши чуть набок, будто привык быть под рукой.

Он не сверкал. Не кричал о себе. Но ремешок, что держал его, был изношен, натёрт, местами запекался от пота. Так носят оружие не ради угрозы. Так носят оружие, к которому привыкли, как к пальцу, как к памяти. Так носят то, что когда-то уже спасало и, возможно, убивало.

Старик замер. Словно внезапно вспыхнувшее осознание, будто дальний гром, остановило его в движении. На миг его лицо застыло – ни тени гнева, ни насмешки. Только усталость и дрожащая тишина. Губы его едва шевельнулись, будто под ветром, и в этом почти незаметном движении сквозило то, что едва ли назовёшь словом: это было воспоминание без формы, чувство без названия, тень забытой юности, пронёсшейся по выжженному полю сердца.

«Какая красивая рукоять… – подумал он, и в голове его, как отражение в чёрной воде, вдруг пронеслись и исчезли образы: холод кузни, багряное зарево горна, звон молота, сухой хрип гравировки. – Да, это определённо мастерская работа. Гхм… Далеко не все кузнецы на такое способны…»

Но тут же, с привычной горечью, его разум оборвал сам себя. Где, скажите на милость, ему, простому старому зверолову, судьба могла предоставить возможность лицезреть подлинное мастерство? Он, чьи руки с рождения знали разве что шероховатость вил и изгиб ивового лука, кто веками, казалось, шатался по этим чащобам, вечно один, вечно на краю.

Он опустил взгляд, отвёл его, будто стыдясь того, что позволил себе забыться, на миг подняться над своей собственной пылью.

– Ну пойдём, мальчишка. – пробормотал он, и голос его прозвучал как-то странно: в нём была и досада, и защита, и желание хотя бы словом уколоть этого наглого путника, который смотрел на звёзды, как на друзей. – Дороги я тут почти все знаю… Не заплутаем. Есть поблизости деревушка. Риверхолл. Люди там тихие, хлебосольные. Радушие у них в крови. Там и отдохнёшь.

Он сделал шаг, словно вырываясь из круга, очерченного костром и тенью. И вдруг… Хартинсон встал первым. Быстро, без слов, подал руку, и в этом простом жесте было что-то почти вызывающее. Или, наоборот, – по-детски доверчивое. Так или иначе, старик едва заметно улыбнулся. Старая, потрескавшаяся кожа лица с трудом поддалась этому движению.

Огонь костра догорал. Несколько оставшихся углей слабо светились в золе, точно глаза древней твари, умирающей под землёй. Эйлу, не торопясь, плеснул из котелка немного воды, приглушил языки пламени, а остатки утоптал сапогом, донося до их спутника только шорох золы и запах сырой земли. Мир вокруг будто сжался, отступил в тень, дал им пройти – туда, где дороги давно забыты, а воздух держит в себе неведомую тяжесть.

Факел вспыхнул – неровно, настороженно, но вскоре уверенно, окрашивая всё вокруг медным, мягко-пульсирующим светом. Он заплясал по стволам деревьев, обнажил мох, кору, узлы корней и запёкшиеся следы зверей. Лес расступался неохотно, и каждый шаг вглубь казался вызовом.

– В книгах пишут всё слишком умно… – хрипло начал старик, то ли в шутку, то ли из тоски, что накопилась за долгие годы без слушателя. – Такой у них слог, аж язык вывихнуть можно. А я расскажу тебе то, что сам видел. Просто. Как есть. Не ради красивых слов.

Он тяжело вздохнул. В этом вдохе была не только усталость. Было что-то большее, почти молитвенное, как будто каждое слово, произнесённое в этом лесу, должно было остаться в нём навсегда, стать частью мха, впитаться в стволы.

– Ох… тимериец ты, или истинный норд – да всё едино. В каждом человеке живёт дух севера, сурового, ледяного, неумолимого. Далеко-далеко в прошлом… когда мир только начинался, когда боги ещё ходили между соснами… – голос его замедлился, стал словно отдалённым шёпотом костей. – …говорят, предки наши были рождены в этом самом холоде. Потому и помним до сих пор, на коже, в спине, в зубах… те мурашки. Холодные и древние. Они из нас не уходят. Они напоминают. Каждый раз, когда ветер меняет свой тон.

Он расправил плечи, будто сам становился частью этой легенды. Сделал глубокий вдох, полный трескучего морозного воздуха, насыщенного запахами хвои, земли, давних костров.

– Ты только вдыхай… поглубже. Не торопись. Ветер этот… он настоящий. Он знает, как всё начиналось. Этот воздух… он – живой. Он древнее нас обоих. Слушай.

Факел дрожал в руке, разбрасывая искры и тени. Они шли – двое, не похожие, но временно связанные общей дорогой и ночной тьмой, сквозь которую трудно было разглядеть, кто из них старше душой.

– Ты прав. – хмыкнул Эйлу, кутаясь в плащ. – Воздух здесь и впрямь живой. Лезет под кожу, да. Холодный, зараза. Но живой.

– Ты не даёшь ему себя показать. – старик покачал головой. – Ты держишь в себе слова. Не нужно. Не заставляй себя думать, будто зима ушла. Она здесь. Всегда была. Просто спряталась. Я… я и сам не помню, когда в последний раз чувствовал настоящую.

Он замолчал. На несколько мгновений между ними воцарилась тишина. Тишина не мёртвая, а наполненная: треск веток, свист далёкой совы, дыхание земли под ногами.

– Ты мудр, старик. – с оттенком уважения произнёс герой. – Интересно будет тебя слушать. Но… – усмехнулся краешком губ. – Вряд ли ты поразишь меня чем-то, чего я не читал. Много читал.

– Не нужно льстить себе, юнец! – отозвался старик с хрипотцой, но без злобы. – Писать – одно. А жить – совсем другое. Там, в книгах, тебе не объяснят, как отличить волчий след от следа пса, и не скажут, как пахнет мёрзлая кровь в первом снегу. А я расскажу.

– Ну да… конечно. – негромко, почти шёпотом ответил Эйлу, глядя на тропу, что терялась впереди, где сквозь деревья пробивалась только дрожащая тень от факела.

И лес снова поглотил их – но уже не как чужаков, а как тех, кто умеет слушать.

***

Осторожно, почти благоговейно переставляя ноги, словно опасаясь потревожить дыхание самой земли, Эйлу шагал вперёд. Шагал вглубь сверкающего безмолвия. Каждый его шаг отзывался мягким скрипом под подошвами, будто старый снег, покрывающий древние тропы, не хотел расставаться со своими ледяными тайнами. Он не торопился. Глаза скользили по окружающему – не только с наблюдательностью воина, но и с тихим восхищением странника, утратившего счёт чудесам, но всё ещё способного им поддаться.

Природа Ближнего севера многоликая, величественная, как забытая легенда, отзывающаяся в душе холодным эхом первородных начал. Здесь, в этих краях, каждая трещина коры, каждая завитая снежинкой ветка напоминала о том, как ничтожен человек перед лицом древней стихии. Особенно завораживал снег – не просто осадок, но бархатное покрывало из света и тишины, спускающееся с небес, будто дыхание богов. Белоснежный, искрящийся, он ложился не хлопьями, а будто бы шёлком, вплетаясь в ветви, трещины, холмы, проникая в саму суть ландшафта.

На всём материке такой снег можно было встретить лишь в двух местах – в неприступных вершинах гор, теряющихся в облаках, да здесь, в этом умеренно-субарктическом поясе, где суровость природы сливалась с её хрупкой красотой. Здесь снег шёл восемь месяцев из двенадцати, иногда не останавливаясь вовсе, и нередко его покров достигал шести фэрнов⁵ в высоту. Снежная толща в шесть фэрнов – это не просто сугроб, а стена, могила, царство холода, скрывающее целые тропы под своим хрустальным саваном.

Когда такой снег опускается, следом, как правило, приходит неотвратимая стужа – резкая, пронизывающая до костей, будто сама зима решила сжать кулак и обрушиться на мир без пощады. Мороз здесь не просто холоден, он одушевлён. Он словно наблюдает, выбирает, кого оставить в живых, а кого прижать к земле навечно. Одинокому путнику, не знающему троп, достаточно одного промаха и он останется здесь, запечатлённый в кристаллической безмолвности, частью пейзажа, частью памяти этого сурового края.

Оставшиеся четыре месяца года – это не весна и не лето в обычном смысле. Это межсезонье сдержанной оттепели, где Суур кажется пленником облаков, а небо – серой и тяжёлой тканью, стянутой над землёй. Лето здесь холодное, будто просто тень воспоминаний о южных днях, и в нём больше одиночества, чем в любой зиме.

Леса – это настоящие крепости природы. Густые, запутанные, со стволами, похожими на колонны древнего храма, они держат внутри себя целые миры – влажные, молчаливые, затаённые. Здесь можно потеряться не только телом, но и разумом. Плотный полог елей и пихт впитывает звуки, и человек, войдя в чащу, как бы перестаёт существовать для остального мира. Там, внутри, царит первозданная тишина, изредка нарушаемая лишь хрустом ветки под лапой зверя или дыханием того, кто идёт по следу. Те, кто оступается, становятся частью этого цикла: или подморозком, или клыками.